Индивидуальная терапия

Прошло минут пять, лицо Лололошки раскраснелось, как спелый томат, а из его глаз, полных боли и безумия, текли слёзы, падая на пол, создавая лужицу. Словно в невидимые тиски, его схватило неодолимое давление, и в голове пронзительно зазвучали мелодии — фальшивые и неуместные, как звуки старого расстроенного пианино. Мироходец видел расплывчатые изображения, где могучие звери с непробиваемой броней плясали вокруг, выкрикивая бессмысленные слова о свободе. Но эта свобода была недоступна ему, и каждый удар сердца воспринимался как предвестник жестокой кары.

***

И вот наконец-то пришёл Джон. Его фигура, возвышающаяся в двери, казалась не человеком, а горой, готовой обрушиться в любой момент. На лице, казалось, каждую минуту менялись эмоции: сначала он был в хорошем настроении, радостный, как солнце на утреннем небе, но мгновенно, увидев бывшего студента, его выражение изменилось. Шок переливался в ярость, и в этом переплетении эмоций Лололошка прочитал предвестие беды. Заперев дверь кабинета, психотерапевт резким движением отодвинул диван, который скрипел, как старый корабль, во время шторма, и мироходец, не контролируя себя и свое тело, полностью провалился в щель между диваном и стеной. В этот момент его шея хрустнула так, как будто ломается маленькая веточка, и резкая волна боли пронзила его, заставив визжать его внутренности. Затем, в порыве эмоций, Джон схватил Лололошку за шиворот, поднимая его, как куклу, и швырнул в стену. Казалось, это была не человеческая сила — в его глазах сверкали огонь и ярость, как у диких зверей. Удар о шкаф был ужасным, и бывший студент почувствовал, как мир вокруг него сливается в тусклую серую массу. На пару секунд он отключился, и в его сознании разнесся гул, противный, громкий, раздражающий. Но секундное спокойствие быстро нарушилось: как только он пришел в себя, в него вонзилась нога Джона, который пнул его в живот, выбивая воздух из груди. Каждое новое столкновение с реальностью ощущалось, как его собственные внутренние демоны, сжимающие сердце в крепкий кулак. А затем ещё раз... И ещё раз... Удары были уже механическими, словно Джон выполнял рутинную работу по устранению неполадок в своем хорошо смазанном механизме мозга. Оскорбления, которые сыпались как град, были изящны и жестоки, как лезвия бритвы. - О господи! Какой же ты ничтожный и бесполезный, как сломанная игрушка, как ошибка в расчетах! Боже! Если бы не мой интерес к своему альер эго, я бы вообще тебя к себе не взял! Ой! Ну и ладно, все равно ничего не вспомнишь или же не поймёшь! Ты же у нас еще тот тугодум! Ха-ха-ха! Его голос звучал, как звон стекла, которое разбивается о пол. В ответ Лололошка пробормотал нечто бессмысленное о бананах и гудящих муравьях, о том, как дельфины танцуют под луной. Это бред вырывался откуда-то из глубин его страдающей души, сплетаясь с ненавистью Джона и превращаясь в безумный хоровод, крутящийся вокруг их агонии. Это лишь подогревало гнев Джона. Время теряло своё значение, навязывая им ощущение, будто они застряли в бесконечном цикле боли и страха. Наверно, прошло полчаса, и наконец Джон остановился. Он смотрел на бессознательное тело своего пациента, в его глазах читалось нечто, что можно было бы принять за удовлетворение. Психотерапевт бил Лололошку по животу, по носу, из за чего вскоре из того потек "фонтан" крови, как красное вино, изливающися по полу, комбинируясь с гематомами, множеством синяков, украшающих хрупкую "оболочку" Лололошки. В этой дали тьмы боль разливалась по телу, словно река, поглощая последние остатки сознания, оставляя за собой лишь пространство, заполненное скучными тенями страха и полного отчаяния. Джон, схватив Лололошку за давно отросшие, спутанные волосы, потащил его, волоча по полу, как безжизненную куклу. Уложив Лололошку на тот самый диван, где всего лишь несколько минут назад он застрял, словно пойманная в ловушку бабочка, психотерапевт набросил на него плед, который обычно он использовал как декор для подоконника. Плед, мягкий и теплый, казался жутким и липким, как оболочка из густого тумана. В голове Лололошки, в этой мрачной карусели, крутились странные, абсурдные образы. Он видел, как ежики танцуют на лунной поверхности, а слоны играют в шахматы с облаками, и это казалось ему настолько реальным, насколько реальной сейчас была его боль, которую он чувствовал, даже в бессознательном состоянии. Джон сел за свой стол, заваленный бумагами, словно грудами трупов. В воздухе повисло молчание, тяжелое и сдавленное, как камень на могиле. Глав. врач начал разбирать бумаги, словно распутывая запутанный клубок чужих судеб. Каждая страница казалась искажённым отражением его собственного разбитого мира, и каждый штрих ручки – новой раной.