Лазарь с острова Рук

             Над лужей кружились мелкие мошки. Солнце стояло высоко и безбожно палило землю, вытягивая из той влагу и, казалось, цвет. Всё, что было несколько часов назад мокрым и тёмным, быстро высыхало и белело.       Умиротворённое море лениво лизало светло-жёлтую линию пляжа, лаская выброшенные на берег водоросли, рыбацкий мусор и тушку распластанного осьминога. Возле влажно поблёскивающего трупа толпились чайки, но находящая волна отбрасывала их в сторону. Затем эти же самые чайки вновь опускались на умытый песок и брались трепать головоногого за щупальца, больше для забавы, чем ради наполнения своих желудков.       Помимо моллюска, который вызывал интерес у пернатой оравы, на пляже валялась рыба, много рыбы — любого цвета и размера. Вчера был сильный шторм.       Шторм… Просто штормом назвать то, что происходило вечером, нельзя. Справедливее назвать этот самый шторм репетицией апокалипсиса. Море крутило, кипело и ревело, словно там, на дне, ожила какая-то бестиарная тварь и начала праздновать своё воскрешение.       До всего этого кошмара островитяне посмотрели на небо и, молчаливо взяв руки в ноги, разошлись по домам. Но так не сделал Джейсон Броди. Что взять с американца, живущего всего лишь «в пасынках» у вредной природы-мачехи?       Впрочем, мачеха пыталась сильным ветром и густыми тучами донести до Джейсона: «Сын мой обретённый, не выходи на улицу до утра», но тот наплевал на все предупреждения и, прихватив ящик с молодыми кустами томатов и кулёк с манговым деревцем, направился к подготовленному участку.       Этот самый участок, именуемый «огородом», находился в ста двадцати ярдах от лагеря, на окраине джунглей. Там, где раньше пираты-контрабандисты держали и нередко прикапывали испустивших дух заложников. На острове Рук тяжело найти землю, где бы не попались человеческие кости.       Весть о том, что Джейсон решил заняться земледелием, возбудила Вааса, он воспринял эту идею в штыки. Во-первых, мужчина не понимал, зачем парню гнуть спину, если все блага им дают дикие леса, во-вторых, если Броди начнёт ковыряться в земле, то обязательно наткнётся на прошлое пирата. А Монтенегро по понятным причинам этого не желал. И только блеск в глазах молодого человека, который обозначал: «Ну, хочу я и всё тут!», заставил Вааса пойти ему навстречу.       Ваас напряжённо ходил вдоль берега, вспоминая, где он устраивал свои злодейства. Всё побережье — одна сплошная братская могила несчастных туристов. Спустя несколько дней Монтенегро вернулся в лагерь с радостным известием — он нашёл достойное место под огород. Джейсон был вне себя от радости.       Теперь успокоенный Монтенегро просто мечтал, чтобы вся беготня с рассадой быстрее закончилась, и Броди вынес вонючие кусты из его комнаты. Почему рассада стояла у Вааса? На то было несколько причин. Первая из них — это идеальное в понимании аграрного дела солнце, вторая — подоконники в комнате Джейсона уже просто ломились от горшков с петуниями и фаленопсисами.       Вчера бывший пират пришёл в бунгало и обнаружил, что молодые кусты томатов исчезли. На небольшом подоконнике было непривычно пусто. Однако это его вовсе не обрадовало, наоборот, встревожило. Он видел знаки природы.       Ваас вышел на крыльцо и крикнул сидевшим на бочках косматым парням:       — Белоснежка давно ушла в лес?       — Мы не видели, — буркнул один, не желая отрываться от игры в карты.       — Минут как двадцать, — ответил второй.       — Idiota de los cojones… — Ваас сердито посмотрел поверх крыши гаража куда-то в джунгли. — Ладно… — он спустил бадик на ступеньку, затем перешагнул.       Лежавший в будке пёс по кличке Риего забил хвостом по земле при виде своего любимого человека. Однако Монтенегро даже не посмотрел на кобеля, и громадина тяжело вздохнула и дёрнула мясистым носом.       Тропический лес замолчал, на солнце стали чаще наплывать облака. Ваас каждой частичкой своего тела чувствовал, что нарушает священный наказ матери-природы. У него буквально внутренности сводило от страха перед стихией и гнева на Броди. «Глупый мальчишка. Идиот! Ушёл и слова не сказал. Чтоб его полудурка…», — ворчал Монтенегро.       Тем временем Джейсон в поте лица обрабатывал участок: рыл траншеи, разбивал комки земли граблями и поливал. Томаты стояли под кустом и ждали своего часа, здесь же томился в ожидании саженец манго.       За неделю американец появлялся здесь несколько раз и всё по делу: то золы принесёт, то мешок с просеянным навозом притащит, то колышки заготовит. Идея заиметь огород и выращивать культурные растения пришла к Броди спонтанно, а решение заняться аграрным делом — от безделья. Его спасёныш уже не требовал внимания и заботы, поэтому парень, привыкший постоянно что-то делать, начал скучать. Уборка в бунгало и работа во дворе не приносили ему удовольствия. Охотиться и рыбачить Джейсону лишний раз не хотелось, к тому же всего того, что он или парни приносили в лагерь, им, восьмерым, хватало сполна.       В один из солнечных дней к острову Рук причалил корабль с материка. Обычное дело после освобождения и падения империи наркоторговца. Судно привозило с материка товары, необходимые для островитян: одежду, технику, еду, медикаменты и средства обихода. Жители острова либо покупали, либо обменивали дары природы на нужные вещи. Поэтому два раза в месяц, утром, когда небо ещё отливает розовым, можно увидеть, как к импровизированному порту стекаются реки из людей, машин и скота. Везли к кораблю всё: фрукты, травы, табак, алкоголь, украшения, домашних животных, солёное мясо, рыбу и морепродукты.       Ваас, узнав о том, что с большой земли приходит торговое судно, задумчиво взялся мять пальцами подбородок. Поглаживанием холёной подковки бороды всё и заканчивалось. Сам он никогда не выражал желание сходить в порт и увидеть бартер своими глазами, видимо, не хотел светиться. А вот Джейсон вставал чуть свет и ехал на квадроцикле на «морской рынок». Возвращался он к середине дня и не с пустыми руками, в сумке из шкурки «Бессмертного медведя» обязательно можно было найти товары с материка.       Как-то раз он привёз красные круглые плоды — томаты, а также несколько пузатых перцев. Что-то из этого съели, но один томат американец положил в банку и оставил на несколько дней. Весь лагерь наблюдал за гниением овоща и боем мух на марле, которые желали посидеть на красной дрисне. Через какое-то время, когда от томата остались только жёлтые семечки, сушёные прожилки и шкура, парень открыл банку, забрал семена и начал с ними проводить «обряды». Сначала закутал семена в тряпку, потом купал в марганцовке, а после притащил ящик с землёй и посадил.       Каково было удивление жителей лагеря, когда из песчаной земли вылезли ростки, похожие на змеёнышей. Всех охватила какая-то общая радость.       Рассада росла, набиралась сил, но не всё дожило до момента высадки: что-то спалило солнцем, а что-то погибло после неудачного пикирования. И вот пришло время, когда окрепшую рассаду можно было высаживать. Джейсон ради эксперимента взял шесть кустов с собой, а оставшиеся три оставил под навесом в лагере.       Ваас торопился к Броди, чтобы надавать ему словесных оплеух и загнать домой. Мужчина надеялся, что ни его, ни Джейсона не накроет ливнем. А небо, между тем, уже затянули тучи, словно там, в вышине, дружно испугалась сотня каракатиц.       На смуглые плечи испанца упало несколько холодных капель.       Монтенегро добрёл до огорода и застал Джейсона за работой, он барновал. На квадратном участке, огороженном колышками, появились траншеи, вид которых Ваасу напомнил братские могилы.       — Бросай ерундой заниматься, — задыхаясь, сердито сказал мужчина. — Сейчас буря будет.              — Буря? Да, не, — сказал он, вытирая лоб грязной перчаткой. — Не обещали.       — Кто тебе, блять, должен обещать? Ты видел, что там с небом?! Там сейчас всё начнётся…       В подтверждение слов пирата всё начало громыхать, ворчать, рокотать и шипеть. Ветер швырнул Броди в лицо оторванные листья и песок с пляжа. Небо то и дело рассекали светло-фиолетовые молнии, бившие то в море, то куда-то в горы. Ваас машинально пригнулся и подошёл к Джейсону, схватил его за руку и потащил прочь. Тот заартачился и даже фраза: «Бегом, сейчас пиздец начнётся» не заставила его мыслить в другом ключе или хотя бы ускориться. «Нет, — кричал Броди. — Без помидоры не пойду!».       Гроза, то вздыхая, как кобра, то рыча, зашлась в непрерывном грохоте. Всё пространство над землёй превратилось в один большой электрический разряд.       Тонкая, если смотреть с берега, в два пальца шириной, зигзагообразная линия вошла в чёрные волны, а затем расширилась, скаталась в шар на гребне волны, схлопнулась и рассыпалась в небесах тысячами фиолетовых полос, которые оплели грузную тучу, словно мангровые корни землю. Тут же раздался оглушительный грохот, сочетавший в себе рёв Минотавра, хрипатый голос рога Хеймдалля и надрывный — Роланда.       Ваас и Джейсон упали в траншею.       Мужчины лежали неподвижно, плотно прижавшись к земле, но когда наступило затишье, Монтенегро медленно приподнял голову. По небу по-прежнему скользили молнии, мерцая то там, то здесь. Однако все эти электрические змейки, устроившие игры среди туч, перемещались и исчезали беззвучно. Сверкнёт — и ничего.       Быстро поднявшись на локтях, Ваас крикнул Джейсону, который лежал ничком. Сначала он не откликался, но затем стал шевелиться и вскоре поднял голову. Броди, трясь, оглядывался по сторонам, точно младенец, который ещё только учится держать головку.       Вновь поднялся ветер, мимо них, лежащих в траншее, стремительно пролетали листья, короткие ветки и скомканные цветы. Бедные кусты томатов опасно сгибались, рискуя сломать хрупкие стебли. Её счастье, если сила воздушного потока перевернёт ящик и нежный, покрытый ворсинками стволик окажется на земле. Но здесь рассаду поджидала другая опасность — лупящий дождь.       Прогремевший взрыв стихии оглушил Джейсона. Мир для него утратил своё звучание. Он не слышал ни скрипа деревьев, ни гневного рёва моря, кипящего в нескольких футах, ни голоса испанца, который суматошно кричал ему что-то.       С неба посыпались крупные холодные капли. Дождь глухо барабанил по спинам мужчин, копошившихся в траншее.       — Блять, Броди, вставай же ты! — орал Монтенегро, пытаясь поднять парня, хватая того за подмышки.       А Джейсон лежал в грядке, словно перезревший кабачок, и не планировал подниматься, вернее, он не соображал, чего от него хочет бывший пират. А Ваасу хотелось одного — вытащить его из траншеи и уйти в безопасное место. Если бы не слабость в мышцах после продолжительной болезни, мужчина поднял худощавого парня как нечего делать, но сейчас-то он сам себя едва порой держит.       Дождевая вода уже не успевала впитываться и образовывались лужи. Вскопанная земля размокала, делалась вязкой и скользкой.       — Поднимайся, мать твою! — надрываясь, тянул Ваас парня за руки из траншеи.       Гроза утихла, гремело где-то высоко над лесом, а вот дождь пошёл стеной. Гулявший по побережью ветер постоянно менял направление несущихся с неба капель, он молотил то слева, то справа. Всё превратилось в один большой шум, который Джейсон наконец-то стал различать. К нему частично вернулись слух и понимание всей серьёзности ситуации. Он напряг мышцы и забил ногами, предпринимая попытки обрести вертикальное положение. Его ноги увязали в грязи, земля с песком налипала на подошвы ботинок, делая те просто неподъёмными, однако американец не сдавался.       — Ваас! Не тяни мен… — начал, было, американец и тут же шлёпнулся в лужу.       Помимо капель, посылаемых щедрой рукой погодного божества, на Джейсона градом посыпались матюки от Вааса.       На самом деле сам по себе ливень ничего страшного человеку не приносит, кроме дискомфорта и первобытного страха перед падающей с неба воды. Страшны последствия. Через день или два начнётся либо горячка, либо вылезет где-нибудь на заднице чирей размером с Австралию, либо всё вместе.       Отплёвываясь, парень встал на четвереньки. Ничего, кроме грязи и ног Вааса, Броди не видел. Он даже не обращал внимания на забитую рассаду. Ему было не до томатов.       Над лесом проскользнула электрическая сороконожка, а затем с грохотом исчезла. Море, почернев, кипело и налегало всей мощью на берег.       Ваас посмотрел в сторону лагеря. Далековато, но своими силами добраться можно. Ему было интересно: кто-нибудь хватился их? Или все забились в свои норы, забыв про лидера и его воскресителя? В лагере никого, кроме старика Найджела и трёх зелёных парней, нет, все разъехались по деревням. На горе-повара надежды точно нет, поскольку Найджел не то, что за пределы лагеря, из своей кухни редко вылезает. Положиться на мальчуганов, которые служат по системе «принеси-подай-иди-к-чёрту-не-мешай», тоже нельзя. Опора Вааса, молчаливый солдат, не отходивший от него, когда его жизнь висела на волоске, сидит в своём бунгало с переломанной ногой.       Оставалось надеяться только на себя.       Собрав всю волю в кулак, бывший пират схватил Джейсона за шиворот, как в давние времена чинённой им тирании, и рывком поднял. Вымокшая футболка парня вытянулась, точно безразмерная.       — Вставай, заебал валяться! — шум дождя частично заглушил слова Монтенегро и до американца долетела только первая часть высказывания, но энергии, вложенной в эти слова, хватило, чтобы американец задвигался в сторону лагеря.       Подгоняемые непогодой, они шустро добежали до лагерных стен. В окне одного из домов появилось мохнатое лицо Найджела. Он качал головой, глядя на то, как Джейсон помогал их лидеру подняться по ступенькам.       Вааса и Джейсона в тайне местные называли «тигр» и «оленёк», их отношения во многом напоминали им легенду о Красном Тигре и Синей Лани. Оба нанесли друг другу раны, а теперь зализывают их. Деревенские, вернее пираты, перешедшие в их разряд, после трёх кружек крепкой самогонки ловко заменяют слово «зализывают» на «отлизывают». И никто не замечал подлога.       Из будки послышалось приглушённое ворчание, но сам Риего не появился. Хоть и мозги у него собачьи, но и ими он понимал, что никто, кроме хозяев, не будет шастать во дворе в такую погоду.       Втолкнув Вааса в прихожую, американец запер дверь, подтащил к себе стоявший рядом табурет и сел. По его лицу и рукам бежали капли.       — Ты ёбнутый, Джейсон, — укоризненно сказал Монтенегро, а затем шмыгнул в комнату.        Зашумела штора из ракушек.       — Я знаю, — тихим голосом ответил Броди.        На самом деле он соглашался с ним только лишь с одной мыслью — чтобы не побрехаться. А Монтенегро последние две недели так и тянет на скандалы и драмы.       Снова громыхнули нити ракушек.       Джейсон тупо смотрел на мокасины Вааса, а вернее на следы, которые он оставлял. А ведь он только вчера мыл пол!       — Сдалась тебе эта помидора…       — И манго, — вставил американец, глядя на то, как смуглый мужчина наливает в кружку нечто тёмно-золотистого цвета.       — Да, и манго, — Ваас выпил. — Скажи, нахуя тебе понадобилось его растить, если у нас этих деревьев через дорогу, как говна за сараем?       — Там сорт другой был. Розово-оранжевый.       — Ни хуя себе, Джесси! — оживился мужчина, отнял бутыль от кружки и всучил напиток парню. — Это многое решает.       Не совсем зная, чего именно ему налил испанец, Броди быстро проглотил содержимое. Оказалось, что это настой табачного листа на тростниковом роме — классическое лекарство от простудных заболеваний от племени Ракьят.       Ливень стал тише, капли отбивали лёгкую чечётку по кровле.       Более или менее отдохнув, а главное, согревшись, Джейсон начал разуваться. К счастью, прилипшая к ботинкам земля отвалилась, пока они шли. Пододвинув ведро, которое стояло здесь же, он вылил воду из обуви, а затем взялся раздеваться и выжимать одежду. Он уже знал, чем займётся этим вечером. Стиркой. Большой, мать его, стиркой.       — Не сиди в мокром, — пробурчал американец, скручивая носки в тугой жгут. — Простатит заработаешь.       Ваас наградил парня неоднозначным взглядом. Ещё никто так не пёкся о его простате, как Джейсон Броди. Расскажи ему об этом три года назад, когда стайка богатых американских детишек только спустилась на остров, он бы не поверил и послал сказочника на хуй.       Монтенегро не испытывал стеснения, бывшему пирату с его репутацией грешника это просто не к лицу. Но сейчас мужчину что-то останавливало. Нет, не озабоченность Джейсона состоянием его предстательной железы. Кажется, это мораль. Или что-то из её семейства. А что плохого в том, размышлял Ваас, что он обнажится перед мужчиной, который как пить дать видел его и сзади, и спереди и далеко не в нижнем белье? В общем-то Броди от этого ничего не приобретёт и не потеряет. А хорошего что в этом? Мораль тут ни при чём. Здесь что-то другое. Он крепко задумался.       За всю свою прошлую жизнь Ваас раздел довольно много женщин, но и, чего греха таить, молодых мужчин под кислотой. Если с первыми как-то ещё случалось на трезвую голову, то в омут гомосексуальной любви он попадал только после дозы. Но важно другое — его никто и никогда не просил раздеться. Ваас всегда раздевал и раздевался, когда сам хотел. Именно это и ввело Монтенегро в замешательство.       — Эй?       — А… Qué?       Джейсон склонил голову, не понимая, что делается в голове у Вааса. За то время, пока они живут вместе, американец открыл для себя, что если Монтенегро начинает говорить на своём, то он либо испытывает очень сильные эмоции и не может их быстро сформулировать на английском, либо увлечён собственными мыслями.       — Снимай одежду, — жёстче повторил Броди. — Нечего сидеть в мокром.       Из скрученной в тугой жгут серой футболки полилась вода. Пальцы и руки парня заметно покраснели от усилия, а ещё сильнее и густо покрылось пятнами его загорелое лицо. Спьянел. Он никогда не умел пить, хотя упорно пытался.       Шумно выдохнув через нос, Ваас подцепил край майки и принялся её стягивать. Ткань с шорохом сползла с его тела, точно вторая кожа.       Блестящими от табачной настойки глазами парень коротко посмотрел на Монтенегро. Он сделал это, не осознавая. Будто что-то в голове ему приказало так сделать. Может быть, это совершенно обычная реакция на движение, а, может быть, любопытство или любование.       Нельзя сказать точно, зачем Джейсон иногда, даже без капли алкоголя в крови, смотрит на бывшего головореза, вернее, на его тело. Возможно, что это привычка, родившаяся в союзе взыскательной заботы и провидения, которое привело его к постели умирающего Вааса. Да, это идеальная отмазка, с помощью которой можно спрятать нераспознанную им самим же истину.       Пришёл черёд тёмно-зелёных штанов, их Монтенегро снимал гораздо медленнее из-за общей слабости и настойки. Редкие ресницы Броди вздрогнули, он снова посмотрел, быстренько, как чёртик, и успел выхватить смуглые, делающиеся бледными к паху, ляжки Вааса. Они стали крупнее, чем два года назад, не такие красивые, как, может быть, в лучшее время, но на них хотя бы можно смотреть без слёз.       Мокрые майка и штаны шлёпнулись на пол рядом с ведром. Американец поднял поплывший взгляд на Вааса, он как будто спрашивал: «Всё? Представление окончено?». Как бы в ответ подёрнутые лёгкой дымкой усталости и опьянения глаза мужчины усмехнулись: «Могу продолжить, если хорошо попросишь». Но Джейсон не просил. А Монтенегро настаивал, давил, искушал и уже прикоснулся к резинке трусов, поддел её пальцем.       — Ваас…       Глаза испанца вспыхнули, рогатые тени в них так и закопошились. Мышцы заходили в нервном ожидании рывка. Ну, же!       — Иди… — нерешительно говорил Джейсон языком человека, забывшего родную речь.       Руки испанца похолодели. Он мысленно заканчивал начатую парнем фразу: «…a mí».        Ну, же.       — Иди поставь чайник, — протараторил парень и как-то по-дурацки шмыгнул красным носом.       У Вааса что-то внутри оборвалось, то была отклеившаяся от костей и мяса душа. Облом… Накатившее возбуждение вышибало ему мозги и сжимало яйца, а тут на тебе.       Проговорив нечто несвязное, похожее на ворчание старой собаки, мужчина ушёл в комнату. Взволнованные нити ракушек агрессивно брякнули и ещё долгое время стукались друг об дружку. В этом бряцанье раковин отразилось всё разочарование Вааса.       Чай этим вечером они не пили. Каждый, будто стыдясь друг друга, занял свой угол. Джейсон взялся за стирку, из-за приоткрытой двери так и слышалось усердное полоскание белья в тазу. Ваас укутался в шерстяное одеяло и, нацепив очки, развлекал себя книжкой.       Легли спать рано. Джейсон выкрикнул: «Доброй ночи», а Ваас ему, точно плачущее в пустой комнате эхо, ответил: «Ночи». Под американцем несколько раз скрипнула кровать и умолкла. Улёгся.       За окном буйствовала непогода. И Ваас вслушивался в этот вой, шум, грохот, чтобы услышать, как спит Броди. В глубине души он не хотел, чтобы Джейсон спал. Монтенегро хотел, чтобы американец мучился, как он, как море, как лес и тот чёртов лист на гараже, с которым игрался настырный ветер. Хотел, чтобы Джейсон услышал, как что-то в его прогнившей пороком груди плачет, и пришёл, снял тревогу и боль рукой, как это делают матери, поднятые из постели хныканьем ребёнка.       Почему он должен спать, когда ему больно?       В эту страшную ночь Монтенегро как никогда почувствовал себя одиноким. Буря выла не только на улице, но и в его груди. Ваас ждал утра, в нём мужчина видел спасение. И он оказался прав. Когда занялась бледно-жёлтая, измученная грозой и ветром заря, Монтенегро уснул.       И Джейсон тоже.