Лазарь с острова Рук

      Ваас не умер. Бог решил, что небеса пока не в силах принять такую мразь. Однако кое-что «отец всех человеков» предпринял: подослал к Монтенегро заклятого врага — калифорнийского мальчика Джейсона Броди, но не для того, чтобы тот его прикончил, а наоборот, помог вернуться к жизни. Для чего это понадобилось и каких трудов стоило и Богу, и ангелам убедить Джейсона спасти Монтенегро, сказать сложно, да и не нужно, потому пути сами-знаете-кого неисповедимы.       

***

      Был прохладный для тропических островов денёк. Где-то 76 градусов по Фаренгейту. Лил дождь, как и вчера, и позавчера, и даже на той неделе. Такая погода действовала на жителей странным образом: они становились чертовски ленивыми, сонными и даже какими-то грустными. Вместе с ними хандрил и Ваас. Он не выходил из своего бунгало — лежал на диване, отвернувшись к стенке, и то ли спал, то ли просто делал вид.       Единственным, кто не разделял этот массовый сплин и не страдал от сезонного «похолодания», был Джейсон Броди. Он кайфовал от дождя. Особенно ему нравился мелкий «аэрозольный» дождичек: легко дышится, приятно пахнет влажной землёй, а самое главное — нет ублюдских мошек и не менее ублюдских комаров. Рано утром он уходил из лагеря, охотился на мелкую дичь или собирал травы, и приходил к обеду. Раньше, когда, Ваас был ещё слишком слабым, Джейсон возвращался до пробуждения бывшего главаря пиратов, чтобы сделать ему перевязку. Сейчас такая необходимость отпала, и американец со спокойной душой скакал по лесу до полудня, если того позволяла погода.       Монтенегро, привыкший к вниманию, но до конца не привыкший к Джейсону, не знал куда себя деть во время отсутствия своего «спасителя». Его мучали навязчивые идеи. Ваас хотел с собой что-нибудь сделать, и некий голос, обитавший в его голове, всегда подкидывал ему идейку на этот счёт. Но стоило мужчине представить то, как он режет себя, вешается или приставляет к виску пистолет, у него тут же скручивало живот от страшной боли, будто кто-то свыше не разрешал ему думать о самоубийстве.       Ваас не знал, как жить, и не мог вспомнить то, как у него это получалось до наркоты. Он банально не понимал, как относиться к Броди, и как тот относился к нему на самом деле. Однако ему было ясно одно: Джейсон изменился, он стал каким-то иррациональным, чем напоминал заражённую паразитом улитку, которая сама ищет встречи с хищником.       Мужчина поскрёб пальцами ноги подошву стопы и перевернулся на спину. Ваасу захотелось закурить как в старые-добрые времена, но не для удовольствия, а для того, чтобы заглушить пустоту. Подобные чувства на него накатывали, когда кончалась дурь, когда издыхал последний заложник и делась так скучно-скучно, что он и сам был рад сдохнуть, а потом воскреснуть к открытию туристического сезона. Но Монтенегро не курил и тем более не нюхал и не кололся уже давно, со времён прошлой жизни. Броди запретил. И не только ему, но и всем оставшимся с пиратом бойцам. Удивительно, как они и он согласились с этим нововведением, хотя кто знает, что для этого сделал американец, может быть, проломил пару черепов…       Ваас не испытывал к Джейсону ни благодарности, ни ненависти, однако он определённо что-то чувствовал. Это было похоже на уважение и на что-то ещё, что не имело нормального названия на человеческом языке. У Монтенегро было такое ощущение, будто Джейсон скроил его изрезанную душу из оставшихся лоскутков, а вместо недостающих вставил свои. Он не знал, возможно ли такое, но и не исключал, что Броди мог привлечь к этому Ракьят… а те что-нибудь нашаманили. Но для чего? Вопрос оставался открытым.       Дождь с большей силой начал барабанить по крыше. Монтенегро медленно поднялся, держась за грудь, и подошёл к окну, чтобы закрыть ставни, и вдруг увидел, как по двору идёт Белоснежка. Мокрый и грязный, как псина. Ваас закрыл окно и снова улёгся на диван. Через некоторое время он услышал шаги за дверью, а потом вошёл Джейсон. Уже в сухой одежде.       — Ты как, — буркнул он.       Ваас молчал.       — Я принёс немного фруктов, оставлю на столе.       Снова тишина. Джейсон посмотрел на Вааса прямо и с укором, так, будто, сейчас врежет. Монтенегро знал, что он не ударит, поэтому не реагировал.       Не дождавшись нужной реакции, американец развернулся к двери, и едва он положил руку на дверную ручку, Ваас проговорил:       — Зачем ты это сделал.       Джейсон обернулся и спросил:       — Что?       — Спас меня, — у бывшего пирата даже зубы свело от этих слов.       Парень отошёл от двери, сел напротив, широко расставил колени и пригнулся, а затем сказал:       — Честно говоря, я не знаю. Ты принёс мне много боли, и я какое-то время жил лишь тем, чтобы убить тебя, но когда это сделал, то не почувствовал облегчения, — он остановился, потёр исцарапанные руки, и, глядя в пол, продолжил, — то, что ты сделал уже не исправить. Никогда. Но мне выпал шанс исправить то, что сделал я, и я воспользовался им. И мне стало легче.       — Я убил много людей! — рявкнул Ваас.       — Я тоже. Мы оба ублюдки, но у тебя появилась возможность что-то исправить.       Монтенегро не знал, что сказать. Рассуждения Джейсона были одновременно безумными и вполне себе логичными.       — Ты… обращался к Ракьят?       — Что ты имеешь в виду?       — Обряд. Цитра сделала?       — Она мертва.       Внутри у Вааса что-то дёрнулось, но внешне он не выразил никакого волнения.       — Так ты проводил что-то или нет?       — Да, но не я. Какая разница?       — Один ебёт, другой дразнится, вот какая разница… мне хуёво, я постоянно думаю о том, что хочу сдохнуть. Поэтому я спрашиваю, что ты сделал.        Повисла пауза, тяжесть которой не выдержал даже ливень и затаился в небесах. Джейсон нервно потёр ладони и, не мигая, смотрел в глаза пирату. Он предполагал, что когда-нибудь ему придётся об этом рассказать, но не думал, что случай предоставится так скоро. Впрочем, оно и к лучшему, чем раньше Ваас узнает, тем быстрее переварит информацию.       Джейсон начал с самого начала…       Монтенегро слушал предельно внимательно и предельно часто охуевал с того, что происходило, пока он был в отключке. Больше всего его удивило то, что Джейсон спас и отправил своих друзей на большую землю, а сам остался на острове. Это совсем не укладывалось в его проеденных дурью мозгах. Впрочем, он догадывался, почему он так поступил, ведь в своё время он остался на острове по этой же причине.       Когда американец дошёл до момента своего обращения за помощью к Ракьят, Ваас напрягся, потому что знал, на что они способны. Когда он был мальцом, в деревню, в которой жил, пригласили шамана, чтобы допросить умершего парня. Это событие врезалось ему в подкорку до такой степени, что он не мог находиться рядом с трупами — боялся, что они заговорят.       Не вдаваясь в подробности, Джейсон описал сам обряд, и Ваасу стало теперь многое понятно, в том числе и его психическое состояние.       Шаманы Ракьят умеют «удлинять» жизнь человека, оказавшегося на смертном одре, посредством вплетения в неё чужой судьбы. Однако у этого процесса есть свои нюансы: не всякие судьбы могут «приживаться», в противном случае произойдёт отторжение, которое приведёт к смерти обоих участников обряда. На памяти Вааса такую чернуху делали два раза и оба кончились плохо. Он не знал, что влияет на успех или на неуспех, однако считал, что против пули в лоб всё равно не попрёшь, хоть судьбы морскими узлами перевяжи.       — Бля, ты хоть понимаешь, что натворил? Один сдохнет и другого сразу за собой потянет. Скажи мне, амиго, ты ёбнулся?       Джейсон сцепил ладони, прикрыл ими нижнюю часть лица и просто наблюдал за тем, как Монтенегро, красный, как попугай ара, исходит ругательствами.       — Пиздец, Джейсон, ты ненормальный.       — Может быть, после этого ты начнёшь относиться к себе как-то иначе. Ведь одно неверное движение и два трупа.       — А знаешь, мне похуй, ни ты, ни я об этом не узнаем. Я же не помню, что было после того, как ты мне всадил тот злоебучий ножик.       — Дело твоё, — сказал Джейсон и встал.       — Пошёл нахуй.       — Сам пошёл нахуй, — ответил парень и ушёл к себе.       Ваас злобно скрипнул зубами, ударил кулаком по подлокотнику и тут же скрючился от боли в груди.        Он всю ночь не спал и, вертясь в постели, как кабан на гриле, думал над словами американца и над тем, что они теперь «повязаны» судьбами, что на самом деле было наичистейшим пиздежом.