Садет по имени Счастье

Глава XII

Садет тоже человек

(Садет)

      — Тристан, отпусти! Ты задушишь меня, задушишь! — отпихиваю я этого сумасшедшего, но всё без толку. Тот только радостнее хохочет да прижимается теснее, утопив меня в своих длинных — ниже плеча, — по обыкновению небрежных цветных волосах.       — Я не Тристан, а Тристиан. Только ты и моя матушка обращаетесь ко мне так официально, будто я на допросе, bebecita. Зови меня просто Триш, как все!       Поведение Тристиана, весёлым вихрем влетевшего в павильон, заставляет меня затравленно оглядеться по сторонам: люди, конечно, обратили на нас внимание, но, слава чему бы то ни было, атмосфера здесь с самого начала царит дружелюбная и шумная настолько, чтобы сотрудники журнала не обозлились на нас. Более того, кто-то начал восторженно перешёптываться, узнав в неисправимом смутьяне, сцепившем меня в замок, — стремительно загоревшуюся рэп-звезду, которую нынче знает каждый третий, и уж точно знают те, кто к шоу-бизнесу имеет прямое отношение. Но ничто из этого не волнует меня так, как то, что за суетой не разглядеть, где находится босс и слышал, видел ли он, кто и почему ворвался в устроенную для него съёмку. Он, конечно, не шибко много внимания проливает на меня, особенно в последнее время, однако такой источник первозданного хаоса, как внезапно потревоживший покой точно пригнанной и рассчитанной съёмки Тристиан, не заметить сложно. Его появление где бы то ни было — не снег средь бела дня, а цунами в стране без выхода к морю.       Тристиан Моралес, он же Триш — мой единственный поклонник, хотя мы оба, кажется, не располагаем пониманием, что нашёл во мне падкий на роскошь, выдающиеся черты как нрава, так и тела, дамский угодник, меняющий красоток чаще, чем обновляет цвет волос. Жажда разнообразия? Спортивный интерес? Может, напоминаю ему кого-то? Да какая важность, коли, встретив меня однажды в аэропорту, не упускает ни единой возможности снова и снова выразительно продемонстрировать свой интерес и намерения без утайки. Эти его прямота и контактность подкупают многих, не говоря о таланте в профессиональном поприще, тем не менее, как бы он ни изворачивался и что бы ни сулил, у меня нет желания прыгнуть в его койку. У меня нет желания прыгнуть в чью-либо койку, и уж тем более не хочется почувствовать себя использованной уже утром следующего дня. А образ жизни и необузданный нрав Тристиана и общеизвестные факты из его биографии прямо говорят о том, что подобному быть, если бы я вдруг потеряла рассудок и поддалась ему хоть раз. Хотя, конечно, впору корить себя за предвзятость, ведь нельзя судить кого-то по статьям из журнала, не узнав его самого хоть немного, тем не менее, личная безопасность куда важнее моральных заповедей.       Он всё лепечет о чём-то, окрылённый нашей встречей, теснит меня к себе да отговаривается от приветствующих его людей, явно не желая переключаться на кого-то ещё. Триш, кажется, напрочь лишён понятий о личных границах, может, он просто их презирает или не понимает, поэтому при каждой встрече налетает на меня с объятиями, будто гиперактивный ребёнок с большим дефицитом внимания, обнимает так, что едва не вылетает дух, и мы болтаемся так до тех пор, пока мне не удастся улизнуть.       — Триш так Триш — как скажешь, только незачем такой шум поднимать. Ты как здесь оказался? Это же закрытая съёмка, а не какое-то представление. На нас все оглядываются!       — Брось, всё это фуфло. Нет для меня закрытых дверей. — Он наконец отодвинулся, но крепко взялся за мои запястья, будто в противном случае унесусь под потолок, как воздушный шар. Я в ответ на его «доводы» глянула требовательно и даже сердито, и тогда он, прикусив губу, ответил: — Ну ладно, ладно. Сын одного из главных редакторов — мой кореш. Отличный парень, особенно если не вглядываться. Мы с ним как раз недавно так шмальн...       — Тристиан! — Я, встрепенувшись, накрыла его пухлые говорливые губы ладонью, но тот, словно бесёнок, только пуще обрадовался, пытливые глаза заблестели.       — Триш! — поправляет сквозь мои пальцы, я их тут же отдёрнула.       — Мне из-за тебя может влететь! Пожалуйста, решай скорее свои дела и дай мне поработать.       — Ну ты как всегда, bebecita. Такая серьёзная, но сколько очарования! Я только хотел сказать, что этот белозадый прихватил у меня кое-что, а вернуть не вернул. Его-то самого днём с огнём не сыскать, вот я и решил застать засранца на работе, где он корчит саму прилежность. Но как только услыхал, что тут съёмки у твоего босса, то понял, что сама судьба раз за разом сталкивает нас с тобой нос к носу! К тому же, малость вскипятить внимание вокруг нас с сеньором Джексоном не помешает, как считаешь?       — Ох, Трист... Триш. Будет лучше, если ты возьмёшь, что нужно, да тихонько уедешь. Не пойми неправильно.       — Нет, bebecita. Раз уж здесь такой большой человек, как сеньор Джексон, то я без его автографа не уйду. Сколько раз с ним сталкивался: то не сумел пробраться сквозь толпу, то забывал от волнения про автограф, то на тебя слишком засматривался. А что мне действительно здесь нужно я бы взял, но ты всё никак мне не даёшь даже номер свой, куда уж там. Или, может, передумаешь?       Моё самообладание, по сию минуту державшее на моём лице сердитость, в конце концов размякло под бесхитростным обаянием этого парня: на него и его выходки не поглядеть без улыбки. Уж так заразительна эта широкая крупнозубая улыбка, что я быстро смягчилась, сдала прежние позиции. Но только ли из-за одного этого? Разумеется, нет. Просто я чертовски устала от холода. Душа озябла, дошла до такого состояния, что готова потратить свои последние силы на то, чтобы потянуться к теплу и простому человеческому радушию. Все здесь бесконечно с кем-то переговариваются, делятся чем-то, наслаждаются вниманием, красуются, хохочут. И мне в моей тени стало вдруг как-то тесно.       Тогда я, всё ещё стараясь держаться крепче, тоже заговорила прямо, что можно позволить себе в силу характера Тристиана — человека, привыкшего к подобной манере общения. Его, хоть он и темпераментен, вообще трудно задеть, всё обращается в шутку или возвращается к обидчику той же монетой.       — А не пора ли тебе осесть с кем-нибудь одним и перестать гоняться за юбками? Может, спокойнее станешь.       — Ну вот видишь, опять всё упирается в тебя. Ты процесс моего остепенения стопоришь, да ещё и отчитываешь за разгульную жизнь, — заявил он, отмахиваясь от очередного желающего привлечь его внимание. Шепотков и переглядываний вокруг стало больше, а я, хоть и всё ещё нервничая, постаралась не особо обращать на то свои мысли. Никто меня не зовёт, все заняты персоной мистера Джексона, да и он сам вряд ли в ближайшее время ощутит нужду в моих услугах. Поэтому отчего бы не позволить себе отвлечься всего на минутку, пусть даже в компании такого плута, как Тристиан, — непредсказуемого, развязного вида и характера, импульсивного и неизменно жизнерадостного, и этой своей энергией он невольно делится.       — Сколько у тебя уже детей? А их матерей? Хоть сам счёт ведёшь? — спросила с ухмылкой, сумев наконец высвободиться.       — Дети — свет жизни, — выдал он невинную улыбку, да ещё и руки сложил в молитвенном жесте. — Что плохого в большой семье? У меня вот уже четверо малышей, и, чтоб ты знала, в планах ещё хотя бы столько же.       — Да ну тебя, Моралес, — попыталась обойти его я, пока свои не застали меня подле громкого неонового пятна посреди лоска лаконичной студии. И если рядом с мистером Джексоном я чувствую себя просто невзрачно, то рядом с Триш я — песчинка напротив огромной кляксы акварели. Он и теперь одет в своей манере: бесформенное пёстрое худи, багги, украшения на сумму, эквивалентную человеческой почке. И всё яркое так здорово оттеняет смуглость кожи. — От тебя, наверное, женщины беременеют, просто рядом постояв. — Намеренно сделав пару шагов в сторону, я не удержалась от смешка, который мой собеседник записал в личные победы, что отразилось в улыбающихся карих глазах. Всё ещё стараюсь держаться твёрже, вот только, как ни старайся, слова звучат отнюдь не грозно, только сильнее хочется смеяться от того, как легко нынче стало меня, обесцвеченную безразличием, обезоружить.       Разумеется, Триш не даёт мне пройти:       — Я ведь не плохой отец! Мои дети в порядке и... Эй, а ты знаешь, я едва тебя узнал с твоей новой причёской, макаронина!       — Макаронина? — Захотелось возмутиться, но вновь выпала улыбка. — Вот спасибо, Триш.       Во взрыве на моей голове повинна Изуми, вовсе не я. Накануне, оставшись у меня на ночь, она, чтобы занять руки во время бесконечных бесед, принялась плести, и вышло такое множество мелких косичек, что утром, распуская их, я едва не опоздала. И первым порывом стал, разумеется, неистовый ужас, меня будто в воду окунули: ах, что же ты наделала, Изуми! Ведь ещё недавно стыд охватывал меня от одной мысли о том, чтобы начать подражать эстетическим предпочтениям предмета моей любви, а тут ловкие руки выткали на мне элемент его эталона. А вдруг Билл бы решил, что, услышав его откровения касательно пристрастий босса, я стала целенаправленно подражать его, мистера Джексона, идеалу? Какой стыд!              — Может, тебя тогда к мистеру Джексону проводить, раз хочешь с ним поздороваться?       — Это подождёт, при всём почтении к нему. К тому же, пока не хочу никому мешать, они вроде как почти закончили. — Он окинул взглядом суматошную студию, где большая часть присутствующих находятся в постоянном движении, отовсюду шум, стукотня, сплошная торопливая деловитость. — В общем, я хочу сперва с тобой наговориться, если нам никто не помешает.       — Я помешаю, — заявила я и вновь предприняла попытку скрыться, вопреки собственному внутреннему желанию. — Рада была тебя повидать.       — Постой-постой! — Он отбросил с лица цветные лохмы, щекотавщие нос. — Я что хотел сказать: у меня ведь день рождения послезавтра, — заявил торжественно и нарочно помедлил, как будто прослеживая реакцию. Чувствует, что совесть не позволит мне оставить без внимания такое заявление.       — Правда? Чудно. А сколько тебе исполняется?       — Двадцать девять, но ты послушай! В планах закатить отличную вечеринку...       — Прости, но я не очень-то люблю большие шумные компании, а уж тем более те, где нет ни единого знакомого лица.       — Да там будут только свои, некого стесняться! К тому же, я не позволю тебе заскучать или почувствовать себя не в своей тарелке.       Это уж точно. Окажись я хоть малость в его распоряжении, заскучать бы он мне не дал, подумала я. Вдобавок, общеизвестно, за какие грехи Моралес провёл свой срок за решёткой, и что-то мне настойчиво подсказывает, что на «отличной вечеринке» не обойдётся без веществ, поставщиком которых он когда-то и служил.       — Я в тебе не сомневаюсь, но у меня есть целый ряд причин для того, чтобы пропустить твою — уверена — невероятную тусовку.       — О-о-о, ну пожалуйста, Садет! Клянусь, всё будет в рамках приличия. Ну, у меня ведь день рождения! Чувствую, и тебе это надо — расслабиться. Не всё же работать да работать, пусть даже в таком чумовом месте. Что-то не понравится — ты в любую секунду вольна развернуться и уйти, bebecita.       — Триш...       — Давай же! Обещаю, ты отдохнёшь как никогда. И компания отличная, ребята что надо, слышишь? Дашь душе отдых, заведёшь полезные знакомства...       Я уже было раскрыла рот, чтобы обронить очередную выдуманную отговорку, как всё оборвал преисполненный нетерпением голос мистера Джексона, вспыхнувший, как удар молнии на безмятежном пастбище:       — Садет!       Я тут же обернулась на зов, заметив средь общей беготни и мельтешения лишь лицо босса с таким выражением, будто он проглотил муху. Он взирает на меня из зеркального отражения не то вопросительно, не то требовательно. Волосы у меня на затылке встали дыбом от колкого, недоброго предчувствия. Неужели он долго не может меня дозваться, а я и не слышала? Не счесть, сколько раз за эти секунды мне пришлось пожалеть о том, что поддалась власти всепоглощающей ауры Тристиана, распалась всякая сосредоточенность и уверенность. Возможно, подействовало и то, что за последнее время я успела привыкнуть к отстранённости мистера Джексона, да так крепко, что потеряла бдительность.       Тристиан же, всё заметив и ощутив накал, не преминул случая воспользоваться сложившейся ситуацией и принялся настойчивее налегать со своими уговорами:       — Так ты придёшь? — Он вновь взял меня за руку. — Давай, Садет! Клянусь, ты не пожалеешь.       Новая попытка отстраниться — и опять же тщетно. Триш держится за меня, будто мальчишка, который боится потерять мать из виду в густой толпе незнакомцев. Кроме того, смотрит так просительно, с такой нуждой во взгляде, что будит во мне необоснованное, смазанное чувство вины, хотя тут впору злиться на него за его поведение. Что он за человек...       — Триш, пожалуйста! Босс сердится, он ждёт меня. Позволь мне...       — Да он просто ревнует, — отмахивается он всё с той же беспечностью. — Думает, отниму у него его драгоценную ассистентку.       Ревнует? А как же! Да он наверняка был бы рад, покинь я в действительности свой пост и перестань мозолить ему глаза. По совести говоря, не понимаю, почему меня вообще до сих пор не уволили, кажется, будто никто здесь не испытывает во мне потребность.       — Садет!       Вздрогнув, снова оборачиваюсь и вижу лицо босса теперь уже в полуобороте, на нём — холодное, колкое неудовольствие.       — Ты мне нужна здесь, — требует мистер Джексон тоном уже сдержаннее, но предупредительно, строго.       — Вот тебе и доказательство твоей нервной работки и того, что от такого непременно следует отвлекаться, — ввернул Тристиан, оценив кратким взглядом расположение мистера Джексона.       — Где Садет? — говорит Джавон где-то неподалёку, заметив, что босс требует моего присутствия.       — Садет тоже человек, ей надо уметь и расслабляться, — всё подливает масла в огонь не унимающийся Триш, не выпуская моей вспотевшей от страха руки.       В нескольких метрах от нас, обойдя колонну, подпирающую потолок, показывается двухметровая фигура Джавона. Он отыскал меня и машет, мельком показывает за спину. Западня. Как всё некстати!       — Хорошо-хорошо, Триш, я приду! Только отпусти меня, пожалуйста, сейчас рабочее время!       Мой мучитель, больше ни на кого не обращая внимания, просиял в один миг, выиграв у меня этот раунд.       — Вот это другое дело, bebecita! Я за тобой пришлю, когда скажешь, и ещё...       — Нет-нет, я сама доберусь, — поспешила отказаться я. Не хватало ещё, чтобы ему стал известен мой адрес, подумалось мне, как будто в самом деле намереваюсь туда пойти, но то была лишь первая неограненная мысль. О том, что станет дальше с данными через силу обещаниями разобраться придётся позже. — Просто дай адрес, с остальным разберусь.       — А-а, да без проблем, — пожимает плечами Триш, всё с той же непринуждённостью вынимая ручку прямо из моего из нагрудного кармана и ею же пишет у меня на запястье свои данные. Посчастливилось, что он не стал настаивать, выпытывать местоположение моего обитания, отнимая тем самым ещё больше времени, и так растянувшегося как пружина. — Сеньор Джексон и правда какой-то нервный у вас, — бормочет он, пока выводит буквы. — Надо его тоже как-нибудь пригласить на зелёный чай. Снять напряжение. Ну вот и все координаты. Если запутаешься, звякни. Я и номер начиркал мой личный. Позвонишь — тебя доставят куда надо. И не сотри всё это случайно!       К тому моменту тело моё уже трепетало, словно парус на ветру. Освободившись окончательно, я нашла в себе силы бросить улыбку на прощание, мчась прочь под взглядом, в котором не утихал интерес:       — Да, я поняла. Спасибо, Триш, до встречи!       Вслед только и послышалось:       — Даже не чмокнула на прощание.       С меня сошёл седьмой пот, пока ослабшие от волнения ноги донесли тело к гримёрному месту. Вокруг мистера Джексона по-прежнему уйма народу, все чем-то заняты в этом улье, меняют одно на другое, потом на третье, и бесконечно снуют взад-вперёд. Сперва, стоило мне замереть перед ним в ожидании, воцарилось мутное молчание, будто в наказание, и тому бы я предпочла даже сотню бранных слов. Но загустевший воздух всколыхнулся, мистер Джексон, помедлив, бросил взгляд за плечо, поглядел на всю эту суету и, уличив безлюдное мгновение, когда творители красоты отошли к стойке с одеждой, оглушил меня:       — Я думал, ты работаешь на меня, Садет, — сказал он, но не решился глядеть на меня прямо посуровевшими глазами. — Но у тебя, оказывается, две должности на полставки.       По всему было видно, что расположение его духа ухудшилось в разы, хотя два часа назад день обещал быть без происшествий. Заметно, как в этом гнетущем раскладе мы оба стараемся сохранять приличествующее случаю поведение, сдерживая давно назревшее внутреннее недовольство, которое теперь лишь подпиталось. В ответ на его замечание хочется оправдаться, извиниться всеми возможными способами, но вовремя подоспевает осознание, что всякое слово, что вылетит сейчас из моего рта, будет звучать глупо и неуместно, к тому же, разозлит босса пуще прежнего. Мне стоило ускользнуть от Триш до того, как мы привлекли столько внимания. И если Моралес открыто хохочет в лицо тем, из чьих слов — достоверных или нет — складывается его публичный имидж, то мистер Джексон всегда уязвим и растерян перед тем, что о нём скажут и подумают другие, и знание этого лишь отягощает мою теперешнюю вину перед ним. В конце концов, это ведь странно и, наверное, даже неприемлемо, что такой же деятель шоу-индустрии, знаменитость в лице Тристиана изъявил столько восторженного внимания наёмной работнице, оставив компанию самого короля на потом.       Краткую просьбу о прощении и последующее молчание я сочла лучшим вариантом ответа:       — Простите, сэр. Я буду внимательнее впредь.       — У меня совсем нет кофе, — заявил он, пропустив мимо ушей моё раскаяние, но не выставил кружку, как это у нас заведено. Тогда я потянулась за ней, стоящей на гримёрной стойке, сама, удивляясь, как быстро он прикончил всю порцию и уже прикидывая в уме ближайший к моей «кофейне» маршрут. Но мистер Джексон перехватил кружку и убрал её от меня прочь, а в густо подведённых глазах мелькнул проблеск зловредности. — Нет, ехать никуда не нужно. Здесь за углом я видел «Старбакс», туда и направляйся. И не латте теперь, а американо, пожалуйста. Холодный.       Американо? Холодный? Из «Старбакс»?Да что же это с ним? Каждый день, чёрт побери, босс преподносит что-то новое, и совершенно от этого не устаёт! То благодарит меня за спасение, превозносит, уверяет в том, что нет никакой перед ним провинности, но уже вскоре полярности меняются и я впадаю в немилость. Робея сейчас, стоя на месте, успокаиваюсь тем, что во всём виновно его очевидное нездоровье, оно и становится причиной эмоциональных скачков, уверена. Я стараюсь не обижаться на него, не принимать ничего на свой счёт, и уж тем более не выдавать собственной досады, хоть это и тяжко и получается не очень ладно. Разумеется, мне стоило угомонить Триш, отвести куда-нибудь подальше, чтобы никого не раздражала наша беседа, но прежний мистер Джексон не был бы так резок, даже если бы ему что-то крайне не понравилось. Но дело здесь не только в состоянии здоровья или настроении, ведь очевидно, что наши столкновения — не иначе как результат недавнего спора, вызванного моими прямыми высказываниями. Как изгладить это впечатление? Похоже, никак. Во всяком случае, пока, а обстоятельства, вроде произошедшего несколькими минутами ранее, всё только усугубляют.       С пунцовыми от стыда щеками, под косыми взглядами окружающих, пришлось плестись вон из студии в «Старбакс», что за углом, продукция которого никогда особо не прельщала босса. Он ведь, казалось, так пристрастился к моему кофе, что другого не признавал. Хотя, оно ведь к лучшему, если он полюбит кофе из «Старбакс». Тогда не придется больше врать, а в случае разоблачения — выкручиваться из него. Вот и замечательно.       Возвращаясь обратно уже со стаканчиком в руках — с непривычно маленьким и чужим, — почти у самого входа в здание замечаю, как Билл отходит от чёрного «Мерседеса» с огромной корзиной цветов в руках, тоже направляясь в студию. Мы поравнялись, переглянулись в тишине, и, к счастью, Большой Би опередил моё плохо скрываемое любопытство, бросив на ходу объяснение:       — Подружка.       Не разглядев за тонированным стеклом женщину, собственной персоной доставившую роскошные орхидеи с розами, прибранные эвкалиптом, я нарочно опередила Билла уже в павильоне, передав боссу кофе до того, как в поле зрения покажутся цветы, и быстро шмыгнула в тень. Вот появляется и Билл с подарком, вручает его, и пару мгновений на лице мистера Джексона играет странное недоумение, после чего он, подхватив прилагающуюся к чудесной композиции записку, просит отставить корзину в сторону. С полуулыбкой читает послание, а затем прячет бумагу под своей термокружкой. Может теперь, получив весточку от любимой, перестанет дуться на меня, сердце его оттает? Я надеюсь, хоть и горько это — просить судьбу о его благости, принести которую должны чужие руки. Её руки. А эта женщина... она ведь любит его, по-настоящему любит? Готова оберегать и хранить его покой? Пустит по ветру то, что его губит? Как она смотрит на него, когда они остаются за закрытой дверью, что говорит? Она, может, даже подарит ему ещё детей.       Снова меня накрывает. Это невыносимо. Это больно и страшно, осознавать, какие грядут перемены, когда эти двое перестанут скрываться, сделают для себя нужные выводы и примут окончательные решения.       Тут всё снова закрутилось и завертелось: устроители объявили об окончании подготовки, засуетились пуще прежнего, расставляя оборудование по сотому разу, затем попросили мистера Джексона пройти к циклораме и сами обосновались там плотным полукругом. В воздухе затрепетало ожидание, персонал переминается с ноги на ногу, цокают по плитке шпильки, главный фотограф раздаёт указания.       — Джавон, а Триш... Тристиан уже уехал? — осторожно поинтересовалась я, подойдя к Джавону, широко улыбающемуся в ожидании выхода нашего босса.       — Уехал, когда ты пошла за кофе.       — Он говорил с мистером Джексоном?       — Конечно, — отвечает буднично, предлагая взять канапе со своей тарелки. А затем, выдержав паузу, добавляет: — А я не знал, что вы с ним такие друзья.       И снова — благоразумнее промолчать, нежели пуститься в попытки убедить в том, что прямо противоположно сцене, развернувшейся между мной и Триш у всех на глазах. Тем более, всё уже началось: вот идёт мистер Джексон, ступает тихо, что-то в душе затаив, как хищник, каждым своим шагом позволяя всякому присутствующему прочувствовать его вмиг обличившийся настрой — серьёзный, многообещающий, непредсказуемый, точно пробудившаяся природная стихия. В студии беспрестанно играет музыка, и под интро «Dirty Diana» он грациозной, но какой-то угрожающей походкой подбирается к фотозоне и, показав, что не нуждается в указаниях и сигналах, начинает позировать сходу, явно уже войдя в образ, транслируемый ранее во время его выступления на благотворительном вечере. С того раза опасливость, с которой я отнеслась к этому незнакомцу, никуда не делась.       С глаз моих вмиг спала алая пелена. Как завороженная смотрю я, как безукоризненного кроя костюм облегает его фигуру, пиджак не скрывает, подчеркивает раскидистые острые плечи; уложенные пряди обрамляют лицо по обе стороны, затаив его выражение; узкие бёдра в прямых брюках, зеркально сверкающие остроносые туфли, подколотая к сердцу дизайнерская брошь с каменьями, запонки. Я люблю наблюдать за ним любым — в пижаме, в халате, в неглаженных рубашках с джинсами, — но, чёрт возьми, до чего неотразим он таким — облаченным в строгое, хоть и не лишённое блеска. Он позирует наступительно, и с каждым мгновением разгоняется все нарастающе. Вот он танцует, выдавая перед всеми свои легендарные фигуры, выполняет круговые развороты, встаёт в плие, обхватывает промежность, размахивает руками, рвёт и швыряет мелкие декорации. Окружающие приняли это за артистизм, за порыв самовыражения, стали только крепче подбадривать, подстрекать на большее.       — Да, Майкл, да! Ещё! Продолжай в том же духе! — велит главный фотограф, мечущийся из стороны в сторону за новыми ракурсами в полном экстазе, и за каждой секундой следует вспышка.       Отовсюду звучит свист, одобряющий гвалт, все вовлечены в процесс и поглощены сиянием, источаемым этим человеком. Только я, хоть и приросла к месту, всё же чувствую себя оторванной от пёстрой кутерьмы, покуда нахожусь под гнётом пронзительного тёмного взгляда. И я не упустила, не спутала: он, часто отрываясь от объектива, бросает эти суровые взгляды прямиком на меня, отчего становится ещё тревожнее. В них, в глазах его, живое полыхающее пламя, оно завладело душой, всем естеством его, и правит. Бесстрастие, холод — всё отброшено прочь; привычная его тонкая, почти женская грация исчезла, на смену ей пришло нечто безудержное, возможно, дикое. Редко когда что-то заставляло этого человека отстраниться от привычной выучки, вышколенной линии поведения, но не секрет, что в последнее время всё устоявшееся сошло со своих мест. Вот и теперь, когда кругом всё так ненадёжно, когда сложность накладывается на другую, на поверхности появляются новые и новые грани мистера Джексона — человека, который всегда на виду и на устах, но никто не знает, чем дышит его душа на самом деле. В нём сидит это. Его неприрученная, глубоко запрятанная натура. Подача всё агрессивнее, движения резки, порой даже грубы и вызывающи, и в каждом — клянусь — выстоянная, сдержанная в моменте злоба, это и пленяет и пугает одновременно. Какая же я всё-таки трусиха!       Из состояния оцепенения меня выводит касание. Рука кого-то, проходящего мимо, оглаживает мне плечо, а затем я вижу мелькнувшее лицо Раймоны, озарённое жеманной улыбкой.       — Эй, Садет, как ты? — обронила она приветственно, углубляясь в толпу.       — Здравствуйте, Раймона. Я... в порядке.       В полном порядке.

***

      Но я не была в порядке. Ни в тот день, ни в следующий, чему вторила моя работоспособность. Пожалуй, да, моё теперешнее решение и поступок — новый акт малодушия. Пожалуй, в большей мере именно очередное напоминание о себе Подружки толкнуло меня к тому, куда теперь держу путь, глядя на текущий за стеклом город. К чёрту всё это. Непрекращающиеся беспокойства, чужие претензии, ожидания того, чего ни в жизнь не случится, беспредел и вечные страхи, всё это сосёт из меня жизнь. Всю сегодняшнюю смену я провела как на иголках, убеждая себя то в одном, то в другом, взвешивала правоту и заблуждения, пыталась отыскать где из них что. А ещё, конечно, обманывала себя, что уязвлённой душой на самом деле не тянусь к тому, чтобы после работы заехать в торговый центр в поисках подходящего облачения, затем домой, чтобы привести себя в порядок, смыть остатки трудового дня и в кои-то веки нанести на лицо не просто несколько мазков туши, а добрый, неторопливый, многоступенчатый макияж — на какой только способны руки. Ради Тристиана, ради его праздника? О нет, нет. Из злобы, из ярости и зависти к тому, что вечно всё проходит мимо меня, а я только ноюсь о том, что вполне в моих силах изменить. К тому же, хоть и вынужденно, но было дано обещание моего присутствия на праздновании, было бы гадко не показаться в тех краях хотя бы на десять минут, ведь большее оговорено не было. Верно, я лишь поздравлю Триш, вручу ему подарок, поглазею по сторонам, а затем уберусь восвояси.       В подарке для Тристиана тоже кроется самообман, ведь я часами убеждала себя, что ни за что не покажусь на пороге громадного дома, у которого, ожидая оплаты, уже остановилось такси. На самом-то деле руки мои взялись за краски и кисти ещё в день фотосессии, а разум помалкивал, утешая себя тем, что всё это просто-напросто творческий душевный порыв: яркий, красивый, харизматичный, талантливый парень, отчего же его образ не запечатлеть? По совести говоря, нет: разумеется, причиной стала всё та же озлобленность на себя и обстоятельства, на пустоту внутри так широко расползшуюся, что дышать делается больно. У всех, кто меня окружает, есть собственные жизни, стремления, и каждый по своей тропе идёт уверенно, будто знает, что ждёт его в дали. А что я? Я извечно растеряна, гляжу по сторонам и не могу осознать, ступить вперёд ли, назад, вправо, влево? Всё движется по пустому кругу, где меня трясёт и швыряет из стороны в сторону. У Изуми приют — дело всей её жизни, пристанище и бесконечный повод для гордости, там она черпает силы, туда же их отдаёт; у Билла с Джавоном семьи и дети, то же у нашего босса. У мистера Джексона, как и отметил Билл, давно устоявшиеся ценности, правила и стремления, и не препятствует этому даже то, что он потерян и ослаблен. А ещё Подружка, да, у него есть Подружка. Она ублажит, приласкает, скажет нужные слова и, если он того захочет, всегда будет рядом, чтобы утешить.       У меня ничего такого нет. Всё мне осточертело, я устала и вымотана самой собой, что ещё обиднее. Ощущение, будто годы напролёт, точно жена шаха из рассказанной тройке Джексон сказки, сижу в сундуке, тело скручено и зажато, и мне очень, очень хочется распрямиться. Или хотя бы почувствовать, каково это.       Пост безопасности впустил меня сразу, стоило только назваться, и это, конечно, лестно, что тебя действительно ждут, что не забыли. В сопровождении охранника спешно ступаю по выполненному из камня двору, густо усаженному зеленью: амаранты, невысокие пальмы, тут и там крупные островки изумрудной поросли, дальше, за домом, где, как мне кажется, раскинулся сад, вливающиеся в сплошной зелёный ковёр. Территория обнесена толстым, устрашающего вида забором, забраться на который было бы весьма проблематично, если кто-то вздумает, и у подножий его белеет развесистый жасмин. Воздух напоен живыми цветочными ароматами из разбитых клумб, дыханием сочной листвы и опустившейся наземь ночной прохлады. Мне даже приходится сдержать порыв застыть здесь, забыв о том, куда держала путь и зачем. Но с парадного входа несётся одетый в простые шорты с футболкой Триш, которому сообщили о моём прибытии, и, очевидно, хозяин великолепного жилища, широко раскинувшего свои владения, намерен встретить меня столь же горячо, как пару дней назад, в студии. Моралес налетел на меня, а вслед за ним — сладкий алкогольный шлейф.       — Ты пришла! Спасибо, спасибо, bebecita! Чёрт возьми, без тебя я бы стух от скуки!       — С днём рождения, Триш! — бодро произнесла я и обняла его в ответ, а затем прислушалась к приглушённой гудьбе музыки, сотрясающей стены, и масштаб празднования ощутим уже здесь, снаружи. За главными воротами и по периметру двора нестройно раскиданы не один, не два и не пять автомобилей. — Стух от скуки, говоришь? Мне мерещится или ты немного лукавишь?       — Нихрена. Я всем сердцем ждал тебя. Идём скорее. О, я так рад тебя видеть! Bebecita... — Он вдруг застыл на мгновение, оглядел меня с головы до ног, будто только что заметил, во что я одета и как выгляжу, а затем с упоением промолвил: — Дева Мария. Ты... Сегодня я смотрю только на тебя.       Я же обрываю зрительный контакт при каждой возможности: разглядываю фасад, качающиеся пальмовые ветви в над головой, собственные туфли и белый костюм из открытой в плечах блузы и свободных брюк тонкого батиста, — всё лучше, чем встречаться с ясно проявившейся застенчивостью, даже обезоруженностью в его лице и понимать, что чувства эти подлинны. Но что за ними стоит?       Не желая дольше созерцать меня в растерянности, Триш овладевает собой и, чуть не переходя на бег, будто мы куда-то опаздываем, тянет за собой в дом, не переставая сыпать посулами о том, как всё будет потрясно и неповторимо, и я скоро сама всё увижу и прочувствую. Я не успеваю разглядеть фойе, как мой проводник сворачивает влево, в комнату поменьше, в ней распахивает двери, за которыми оказывается ведущая вниз лестница. Я успеваю лишь ноги переставлять — так быстро он бежит — и бросать на ходу невнятные просьбы сбавить темп, но и те, чем больше мы углубляемся в недра дома, тонут в нарастающем гуле музыки. Широкая белая лестница с подсвеченными ступенями тут и там по краям облеплена хохочущими, радостными гуляками. Кто-то спускается, кто-то поднимается, кто-то просто провалился к стене, потягивая напиток. Мы даже пробежали мимо целующейся парочки, не обращающей никакого внимания ни на что вокруг.       У подножия оставшейся за нашими спинами лестницы — площадка, открывающая вид на мраморный бассейн длиной, должно быть, не меньше спортивного. В воде, тоже подсвеченной со дна, не испытывая недостатка в пространстве, резвится человек пятнадцать — бросаются друг в друга мячом, борются, держа на плечах визжащих девиц, и всё время роняют в пучину свои бокалы. Остальные возлежат в шезлонгах или развалились в бесформенных разноцветных пуфах, толпятся у битком набитой барной стойки, или занимают дребезжащую от плясок площадку, явно служащую здесь танцполом.       — Ты же сказал, будут только свои... — растерянно промямлила я Тристиану прямо в ухо, и теперь вовсе не хочется, чтобы он хоть на миг выпустил меня из своей хватки, позволив в шумной толпе затеряться, попасть во власть незнакомцев. С другой стороны скребёт мысль, твердящая, что в таких местах не стоит держаться особенно близко к Триш, ведь люди могут запросто решить, будто я ему кем-то прихожусь, а это в свою очередь приведёт к тому, что от преследования газетчиков придётся скрываться уже мне самой. А что бы тогда подумал обо мне мистер Джексон? Это не должно меня волновать, но волнует, словно я когда-то имела шанс или право на его любовь.       — Так и есть, все свои! Кое-какая родня, друзья, ребята, с которыми работаю. А ну не кисни, ты чего! Застеснялась? Давай-ка начнём знакомиться, вот тогда полегчает. Идём!       Бесцеремонно ворвавшись в весёлую толпу, Триш остановился в самом центре гульбища и, не желая растрачивать энергию попросту, представляя меня кому-то лично, попытался о чём-то заявить в микрофон, но мне удалось вовремя его перехватить.       — Ты пьяный дурак, Триш! — шикнула я, а сама вся сжалась под чужими взглядами. Особенно беспокойно сделалось от явного и броского неодобрения нескольких ярких, изумительно красивых девушек, тесно держащихся друг друга. У той, что в середине, взор самый жаркий, пронизывающий. И потрясные округлые формы, едва ли прикрытые золотым бикини. — Не нужно привлекать ко мне столько внимания.       — Э-эй, я не пьян. То есть, не сильно. Имею в виду... Ну прости, bebecita. Мне так сложно привыкнуть к закрытым людям, вроде тебя, знала бы ты! А потом, тебе ведь и так постоянно приходится находиться в толпе обожателей твоего босса, а здесь — все твои друзья, никакого напряга. Поверь мне.       Я, конечно, повздыхала, качая головой, но очень скоро напомнила себе, что праздник этот — его, и здесь Триш делает то, что привык. Нужно вручить ему подарок, перекинуться парой вежливых фраз с гостями, которым он захочет меня представить, а затем делать ноги, как и было задумано. Как задумано... Верно? Отчего-то кажется, сердце и разум загадали совершенно разные цели на этот вечер.       Триш, обещав вернуться мигом, скрылся по направлению к бару, а ко мне нежданно потянулись люди, заговаривая вольно и естественно, какой бы темой ни интересовались. Люди такие яркие разнообразные на вид, что я, кажется, в лёгкую запомнила бы имя каждого присутствующего по примечательным чертам.       — О, а я ведь вас знаю. — Ко мне приблизилась высокая женщина, одетая в великолепный кожаный костюм, не скрывающий ни единой линии фигуры. Впрочем, здесь у каждого фигура что надо: крепкие, пышные в груди и бёдрах женщины с осиными талиями и подтянутые, статные мужчины. — Вы работаете с Майклом Джексоном. Как-то читала о вас статью.       — Статью? Обо мне? — изумилась я, попутно стараясь справиться с собственным блеклым самоощущением на её фоне.       Она, отпивая из бокала, махнула рукой, видимо, слишком явственно отразилось замешательство у меня на лице.       — Да там были одни догадки да случайные фотографии. Но меня потешило: фанатки строили забавные теории и задавались вопросами, возможно ли молодой привлекательной девушке, работая с таким человеком, избежать романтического подтекста.       Этим она ударила меня в лоб, сбила с толку и заставила втуне рыться в себе в поисках достойного отражения подобному выпаду. В нём нет злого умысла, это чувствуется, но я не была готова к такой прямоте, которая, вдобавок, схлестнулась с действительностью. И пока находилась с ответом, к нам с интересом присоединилась ещё одна собеседница.       — Эй, Карлос! Садет, подруга Триш, работает на Майкла Джексона, — позвала она громко, махая кому-то рукой, затем объяснилась, улыбаясь мне: — Он от него без ума! В доме и места свободного не найти, где не было бы лица Майкла.       — Чёрт, правда? — Карлос не заставил себя долго ждать, догнав свою спутницу. Им оказался плутоватого вида молодой мужчина, тощий, малого роста, но на лице так и видно, что при желании любое дельце обтяпает ловко и быстро. — Эй, я вырос на его музыке! Боже, вы на него работаете? Вот это везение... А он, может, собирается вернуться на сцену? Я был на благотворительном вечере, но, чёрт, этого так мало!       — Быть может всякое, сеньор. Сейчас нельзя говорить наперёд. — Пришлось ответить сухо, сжато, и не из-за одной строгости политики неразглашения. Скорее, из скованности. Не хочется обидеть этих людей, они так и светятся дружелюбием. Если не принимать во внимание тот факт, что у каждого второго — пушка за поясом. Стоило поразмыслить крепче, прежде чем явиться в подобное место. Интересно, что скажет Дэнни, когда расскажу ему обо всём?       Из ниоткуда появился ещё один незнакомец и очень аккуратно, никого не задев, вошёл в беседу, но при этом словно её не коснулся. Удивительно выделяется броскостью даже здесь, среди пёстрого множества: чуть смугловатый, волосы, брови обесцвечены добела и облачён также в белоснежное, до абсурда строгое одеяние, подаёт себя отстранённо, даже холодно. Прочие притихли, стоило ему заявить о присутствии. Он явно слышал то, что было на наших устах, не растерялся и тут же протянул визитку, я её сразу приняла, хоть и понятия не имела, кто передо мной.       — Возьмите. На всякий случай, — это всё, что он проронил, прежде чем раствориться в толпе.       У меня в глазах застыл немой вопрос, недоумение, и девушка в кожаном костюме пояснила, проводив мужчину взволнованным взглядом:       — Не потеряйте визитку. Это Луис Гроувнер, — многозначительно так, почтительно. Знать бы ещё, кто этот Луис. На визитке ни слова о роде деятельности, стало быть: либо имя его настолько громкое, что в подробностях не нуждается, либо в эти подробности вдаваться не принято. Или опасно. Странный тип, но лучше помалкивать.       — Как вам эта работа? Нелегко, наверное. Слышал, Майкл Джексон характером человек непростой, — не унимается тем временем возбуждённый, явно что-то принявший Карлос, требующий к своим вопросам больше всего внимания. И пока я балансирую на канате, стараясь ответить так, чтобы никого не уязвить, в поле зрения мелькнула фигура.       Дыхание у меня сейчас же пресеклось, когда удалось разглядеть эту женщину получше: такие же глаза — чёрные-чёрные, над ними тонкие брови, взгляд горит, даже волосы уложены в той же свободной манере и через тот же пробор. До умопомрачения похожа на Марицу, мою милую Марицу. Только вот это не может быть она. Всё словно замедлилось.       Она с несколько минут молча вслушивалась в наши разговоры, потягивая виски и позвякивая кубиками льда в стакане, а потом с лукавой улыбкой поинтересовалась — прямо, без обиняков, и этим снова напомнила мне Марицу:       — А у него есть девушка, у вашего босса? И как вы только держитесь, дорогая!       — Что вы имеете в виду? — отозвалась я, изо всех сил стараясь не выдать своего внезапного умоисступления.       — Я о том, что Майкл очень притягательный мужчина. Окажись я с ним в такой близости, как вы... — она заиграла бровями, заливисто расхохоталась. О Дьявол, как они похожи...       Тут вернулся Триш, всучил мне, с усилием держащейся на обмякших ногах, коктейль и встал, как обычно, впритык, позволив будто бы невзначай на него опереться.       — А ей то что с его девушек? — фыркнул он. — Ну есть и есть. Нет так нет, правда, bebe? Думаю, последнее, о чём ей хочется сейчас задумываться — о работе.       Он прав. Хотелось бы с той же уверенностью рассуждать об этом, ровно так же ни о чём не волноваться, особенно о том, на что не дано повлиять. Ведь я явилась сюда затянуть открытые раны, но и тут на слуху его имя. Он повсюду, как и всегда. Не избавиться. Даже возникло чувство признательности Тристиану за то, что дал этому отпор. Вместо меня.       Следующие полчаса он всенравно знакомит меня с целой ордой своих приближённых, среди которых нашлась и родня. Перечислял без конца, так что я очень скоро сбилась со счёта:       — Это Альваро, мой троюродный брат. Саул — двоюродный. Бернардо, помогает мне в студии. А Матео, вот он, занимается пиаром. Оливия. Найтан. Это Садет, ребята. Карлоса ты уже видела. Наверняка, все уши тебе прожужжал, это он может. Зато очень полезный тип, что угодно достанет и сделает. И я не про дурь. Не только про дурь...       И отчего он решил, будто мне можно доверять, открываться так щедро? Потому что пьян. Или не собирается меня выпускать на волю. Скорее всего, ему просто наплевать и совершенно нечего бояться. Но чувство... странное. Будто меня уже окольцевали и наскоро сводят мосты с семьёй, говоря: «Вот с ними тебе отныне иметь дело.» К счастью, это с лихвой покрывает их — в целом — благостный настрой, энтузиазм в общении, тёплый, гостеприимный менталитет. Почти удаётся забыть о том, что большая часть из них — члены банды, и не какой-нибудь уличной шпаны. Чудно́, но ощущаешь себя в безопасности: тебя представили как своего, а значит ничего дурного не случится. И неважно даже, что некоторые смотрят едва ли не с насмешкой, иронично, потому что убеждены: у Моралеса очередная подстилка. Ну и пусть.       В этом калейдоскопе мне с трудом удалось улучить момент, когда вокруг Триш не кучились его неугомонные гости, и тогда я собралась с духом, вынула коробку из сумки и вручила.       — С днём рождения, Триш. Знаешь, я не могла разобраться, что тебе подарить, и...       Стоило быть осмотрительнее и уж точно ожидать, что беззастенчивый Триш распакует его сразу, при всех. Однако я почему-то посчитала, будто мою коробку он, всецело поглощённый увеселением, забросит на гору подарков, которая у него непременно есть, и больше не вспомнит. К удивлению, подарок он принял так, будто тот для него — единственный за весь вечер       — Ох, мать твою! Это мне? — как дитя в рождественское утро воскликнул он и неосторожно сорвал упаковочную бумагу. — Обалдеть, Садет! Ты сама это нарисовала?       В ответ я застенчиво пожала плечом, решив не пытаться перекричать музыку —кто-то очень пьяный и очень старательно исполняет «Let's get loud» — очевидным утверждением, и глянула на именинника ласково, даже с надеждой, что картина действительно пришлась по душе.       — Твою мать, да я в восторге! Блин, эй, мужик, погляди! Зацени-ка, как живой.       Портрет пошёл по рукам, а мне захотелось втянуть голову в плечи от стольких оценивающих взглядов, страшно до одури пред лицом возможного осуждения. Однако подача Тристиана — как хозяина дома и положения и просто того, с чьим мнением считаются — подразумевает, что в ответ на его восхищение должно быть получено и одобрение всех остальных. Вдобавок, отдыхающие, качающиеся на волнах пьяного веселья, как мне кажется, сейчас восторгались бы даже обвязанной подарочной лентой корягой. Только та же девушка в золотом купальнике, явно имеющия виды на всежеланного Триш, продолжает недобро коситься, кривить губы в презрительных насмешках, что бы я ни сделала и сказала. Мистер Джексон в таких случаях, не теряя достоинства, снисходительно улыбается и говорит: «Храни тебя Бог.»       Опять его вспоминаю.       Тристиан. Он так искренен, по-настоящему рад... А мог бы мистер Джексон так же воодушевиться предназначенной ему пластинкой, если бы я только не сглупила и подобрала более подходящий момент для вручения? По-прежнему неприятно, всё так же задевает меня гадкое воспоминание, неудовлетворенная ретроспектива: ведь всё могло быть иначе!       — Спасибо, bebe! Огромное спасибо! — Триш вернулся ко мне и крепко, с чувством поцеловал в щёку, и от этого тихое неодобрение красоток на шезлонгах только усилилось. Храни вас Бог. — Завтра же повешу у себя в спальне. Буду глядеть и любоваться, представлять твои руки. Погоди... Как давно ты начала его писать?       — Позавчера, — призналась я, наверное, покраснев. В ответ получила недоверчивый взор. — Клянусь тебе!       Что ж, возможно, он не поверил. Дурачливо поджал губы, пораздумал, прижимая к груди холст, и указал на коктейль у меня в руках:       — Ну как на вкус? Рико — вон тот парень, он за бармена сегодня — говорит, это его фирменный рецепт, мол нигде более такого не попробуете. А у меня вот пока ни в одном глазу.       — У тебя в обоих глазах, Триш.       — Ну нет. Нет, ты ещё не видела меня по-настоящему пьяным. Но ради тебя я не напиваюсь, bebe. Не хочу, чтоб смотрела, как я тут буяню. Ты поплавать, кстати, не хочешь?       — О нет, спасибо, — ответила даже не думая. А потом примолкла.       «Если бы я и позволил тебе плавать в бассейне как ни в чём не бывало, то тебе самой должно быть стыдно. Не имеешь ты ту фигуру, что можно демонстрировать, даже будь это одобряемо нашей религией. А вот под одеждой всё скрыто, выглядит будто бы даже красиво, а? В бассейне кто угодно может случайно увидеть тебя. Стыдно и спорить. Не спорь, не расстраивай меня. А расстроишь — не жалуйся на последствия! Ты вечно жалуешься, Садет!»       Сама в себя я ушла глубоко и на несколько мгновений ощутила себя здесь совсем чужой, будто музейный экспонат посреди ночного клуба. Не из-за отношения окружающих, нет, я-то знаю, что проблема только в моём восприятии и том, чего в себе уже никогда не исправить.       В доме Камаля был бассейн, на заднем дворе. А двор, конечно, плотно обстроен высоким забором, ведь Камаль не любит, если кто-нибудь вмешивается в его дела. Территория наглухо закрытая, никому и в голову не приходило нарушить покой прокля́того дома. Вот только мне всё равно не позволялось «отходить от приличий».       Приличия.       Когда раздумье сдуло колыханием воздуха — мимо пронеслись два парня и с разбегу нырнули в воду, — Триш уже избавил себя от футболки. Да, чёрт побери, взгляд мой пристал к крепкому торсу — в лёгкой поросли и сплошь покрытому татуировками, как и всё тело. Ростом он не очень высок, но далеко не хил. Красив в собственной манере, держится естественно, словно ни о каких эталонах никогда не слышал. И да, на несколько мгновений во мне вскипел протест, всколыхнулась давняя ненависть, захотелось отряхнуться от тех слов и сделать всё им наперекор. Надо было взять с собой купальник, подумала я. Дать обстоятельствам избавить меня от комплексов. И будь что будет.       И предстать полуодетой перед столькими незнакомцами? Не смеши, Садет!       — Bebecita? — Триш вынырнул у борта бассейна, облокотился о него. В голосе его проступили беспокойные, сочувственные нотки. Внимательный парень. А мог и не заметить или напустить на себя такой вид. — Всё путём?       Мне не хватило мужества ответить. Проглотила остатки коктейля одним махом, хотя понимала , что так только дам подтверждение его беспокойству. Моралес присвистнул.       — Не знаю, где ты витаешь, но место это какое-то дерьмовое. Опустись на землю. А лучше — в воду. Ну, хочешь ко мне сюда? Если нет купальника, найдём.       — Не умею плавать. Лучше ещё выпью.       Он ловко подтянулся на руках, выбрался из воды и, схватив первое попавшееся полотенце, наскоро вытерся, натянул футболку. Затем отдал кому-то распоряжение, выразившись на испанском, и плюхнулся в соседний от моего шезлонг.       — Это я тебя чем-то напряг?       — Что ты! Не думай так, пожалуйста. Просто как-то... накрыли старые воспоминания. Со мной такое часто случается, не обращай внимания.       Подбежал шустрый парнишка, поставил на столик между нами пару порций «Маргариты» и умчался. Странно, а я думала, такой, как Триш, будет хлестать что-то не проще чистого рома. Наверное, уже пора перестать строить предположения.       — Вижу, тебе всё же не очень комфортно среди толпы, а? Ты так часто и так глубоко во что-то вдумываешься.       — Давай не будем об этом. У тебя день рождения, и мы здесь, чтобы... ну... — я не могла подобрать нужных слов и оглянулась по сторонам, будто бы в поисках того, за что можно уцепиться. Диджей как раз запустил новый трек, закивал головой пойманному ритму, и все остальные охотно вняли ему.       — Отрываться, чёрт возьми! Ты права. Другое дело. Вот это моя девочка! Вставай. Хватит лакать алкашку. — Чем-то внезапно возбуждённый, Триш вскочил с шезлонга, хлопнул в ладоши и принялся подгонять меня.       — Куда это? — оборачиваюсь я на него на ходу, пока тот легонько подталкивает меня в спину.       — Без тебя тухну не только я, но и танцпол тоже.       — О нет, нет, Триш! Не умею я танцевать!       — Глупости, — перекрикивает нарастающий бас. — Все умеют.       Сколько ни умоляла, ни упиралась, а он твёрдо стоял на своём и таки выволок меня на заполненную беззаботной толпой площадку. Мне не хотелось, тело и разум противились, ведь это совсем не то же самое, что исполнять для самой себя, пока никто не смотрит, здесь же — множество пар глаз, и у каждого что-то в голове. Меня оглушила басящая аудиосистема, ритм сотрясает пол под ногами — совершенно не скользкий, тут здорово всё продумано, — и настойчиво силится пробиться в моё тело, потому как уже сделал это со всеми остальными. Тристиан, пользуясь моей растерянностью, положил руки мне на талию, расположился за спиной и сам как-то незаметно, легко влился в ритм, пытаясь заставить меня вторить его движениям. Не знаю, как это сработало, чтоб мне провалиться. Может, действительно его влияние. Может, та доза алкоголя, что успела оказать действие. А может, моё сознание настолько осточертело телу, что случился разлом. Я стала оглядываться вокруг и с крепчайшим облегчением сознавать, что почти каждый гуляка в округе занят ничем и никем иным, как собой. На меня не пялятся, не усмехаются над моей неловкостью, не осуждают. Никто не фотографирует, в чьих «объятиях» нахожусь, не тычет пальцем. Люди эти сознанием где-то далеко, им нет дела ни до чего извне, кроме движений собственных покрытых блестящей испариной тел, взгляды полуоткрыты, упёрты в простанство или сомкнуты вовсе. Они наслаждаются, с жадностью поглощая горячительное, напевают, танцуют, целуются, обнимаются, забыв обо всём, и их — тьма, так что можно не просто затеряться, а забыться и ничего не опасаться, спрятаться, оставить проблемы.       Тело повинуется, и я начинаю понимать, что люди находят в тусовках, хотя раньше избегала подобного любыми путями. Тогда почему отблеск озарения снизошёл только сейчас? Должно быть, потому что это — среда не обязывающая, совершенно открытая и беспечная, чего в моей жизни никогда прежде не бывало. Сюда меня пригласили с открытым сердцем, здесь чувствуется поддержка, вот она, — крепкие пальцы на талии, сплошь унизанные тяжёлыми кольцами. Свет в полумраке мерцает, то вспыхивает, то тает, словно метеор в ночи; с ритмом играют стробоскопы, когда, разрезая тьму, заставляют застыть на мгновение в этой иллюзии. Бликующим зеркалом свету служит беспокойная гладь воды, пространство делается каким-то многомерным. Прожекторы вычерчивают фигуры танцующих, наши с Триш фигуры, и мне слышно сквозь грохот музыки, как он что-то напевает, его жаркое дыхание овевает шею. Из динамиков звучит что-то явно на романтический лад, хоть и динамичное, но слов не разобрать, — снова испанский язык, он тут повсюду, и только ко второй половине композиции вдруг понимаю: это ведь исполнение Тристиана.       Мне не совестно, что я себе такое позволила. Может, будет позже, но сейчас не позволю осквернить эту незнакомую, но ставшую необходимой невесомость. Невероятно. Мне двадцать шесть лет, и мужчина впервые проявляет ко мне такую ласку. Не заламывает рук, не вдавливает в стену, не копается в моём прошлом, выясняя, насколько я «чиста», прежде чем решить, достойно ли тело его ложа. Тристиан, хоть и имеет открытый сексуальный мотив, не тычет в меня своей «готовностью», не скользит руками будто бы случайно по груди, не шепчет пошлостей на ухо. Он в моменте — в таком, какой он есть, и искренне ему отдаётся, ему сейчас не требуется лишнего. Почему раньше этого в нём не распознала? Потому что жила жалкую жизнь, прозябала все двадцать шесть лет. Ужасно.       Даже и не помню, как это завершилось, сколько сменилось треков, пока мы оставались на танцполе. Когда присели передохнуть, Триш принялся пичкать меня закусками: «А не то сильно окасеешь и наутро обвинишь меня в том, что споил тебя». Разделили ещё по коктейлю, и я с теплом признала: Моралес совсем не прочь взяться за что-нибудь покрепче «Секса на пляже» или «Маргариты», но отдаёт предпочтение тому, что не заставляет его потерять голову. Голос внутри подсказывает, так происходит потому, что Триш действительно хочется узнать меня не как тело для утех, а как человека. Но есть ещё и второй голос, твердящий, что размышлять следует поскромнее.       Однако во мне что-то шевелится — не то беспокоится, не то трепещет. Вот он, развалился на шезлонге, одну руку закинув за голову. Расслабленный, спокойный, хочет, чтоб и я такой для него стала. Плясками огней кислотные пряди подсвечиваются, кажутся ещё ярче. Взгляд такой томный, ожидающий или планирующий что-то. Самое страшное, что я не тороплюсь это остановить, сменить чем-то. Так же, как больше не тороплюсь покинуть праздник, а ведь обещала себе не задерживаться. Хотя, это с самого начала было ложью. Если бы не собиралась задерживаться, то не было бы необходимости что-то себе обещать. Как далеко может завести озлобленность, ревность, мои иллюзии?       Проклятый алкоголь, проклятые обстоятельства, идиотская моя голова.       Я отлучилась в дамскую комнату, освежиться, рассудить немного свои сомнения, но не могла и вообразить, что вернусь не в то же мирное гулянье, а в настоящую заварушку: музыку приглушили, включили больше света, и целая гурьба столпилась полукругом у края бассейна. Шум, перебранки, гневные восклицания, даже жалобные всхлипы, но тут же — чьё-то хихиканье. Женщины охают, мужчины о чём-то спорят, все вовлечены. Правда, некоторым всё нипочём — продолжают прикладываться к бутылке, лениво за всем наблюдая. Мне не разобрать ни слова их наречия.       И вот — чуть не шатаясь, нетвёрдо к одному из пуфов шагает Тристиан, рявкнув что-то по-испански решившим семенить за ним, и те — среди которых и девушка в золотом бикини — тотчас застыли на месте. Даже издали заметно, что с полуоткрытого рта его капает кровь. От страха я бросилась к нему, уже усевшемуся на пуф, опустилась рядом на корточки и испуганно затараторила:       — О, Тристиан! Что стряслось? Откуда это?       — Да ничего, bebe, — без тени скрытности пробубнил он сквозь взятое из чистой стопки полотенце, прижатое мной к его разбитой губе. — Мой приятель просто надрался.       — И что?       — И вдруг обиделся, что я развёлся с его двоюродной сестрой. Четыре года назад. Решил вступиться. — Он захохотал, не заботясь о ране. — Но на самом деле до сих пор таит обиду. Из-за меня его когда-то погнали из банды ссаными тряпками. Теперь он просто гость.       Разглядев, как из воды, отвергая постороннюю помощь, выполз проигравший — подбитый, но невредимый, — меня слегка попустило. И у Триш — лишь рассеченная губа, все зубы целы, и, к счастью, никто ни в кого не стреляет. Пока. Там, в галдящем скопище особенно отчётливо выделяется яростный мужской голос. Полагаю, пловец окончательно пришёл в себя.       — Ребята, вы психи. Честное слово.       Наверное, я ожидала увидеть в его глазах какую-то вину, может, ярость как следствие произошедшего, но уж точно не внезапное любование, не мечтательную вдумчивость. Глядит так, будто перед ним обнажённая Рианна.       — Знаешь, а мне нравится... когда ты вот так сидишь и смотришь на меня, — бесстыдно объяснился Триш. Пришлось привести его в чувства — хорошенько ущипнуть за предплечье. Ему следует радоваться: недавно выяснилось, что руки мои способны здорово врезать.       — Попридержи своего внутреннего латино-обольстителя. Скажи лучше, где у тебя аптечка? — Остальные теперь не очень стремятся ему помочь, он самолично всех отпугнул, но, что очень удивительно, меня не устрашила вся эта ситуация. Странно, но даже при таком повороте атмосфера тут не кажется несносной, — в разы легче, нежели чувство, сопровождавшее щёлканье ключа в скважине, когда Камаль возвращался домой, к примеру. — Давай лучше сразу обратимся к врачу? Вдруг понадобятся швы?       — Не понадобятся, никуда не поеду. А аптечка и всякое дерьмо наверху, но и это не нужно. Не хочу... Хотя... — глаза его сверкнули, а упрямство угасло вмиг. — Если только ты сходишь со мной.       Я прищурилась, не скрывая своих сомнений. Сходить с ним. Наверх. Или остаться тут, тоже с ним, но и с встревоженной толпой. Возможно, снова кто-нибудь сцепится?       Пораздумав, я предупредила:       — Ладно. Но не забывай: ты обещал, что всё будет в рамках приличия.       — Даю руку на отсечение — не трону тебя! Только одну. Вторая мне понадобится, чтобы удовлетворять себя в случае окончательного отказа.       — Каков дурак, — я закатила глаза и отвернулась, чтобы оставить свою усмешку незамеченной. — Идём.       — Кроме того, я ведь уже говорил, что ты вольна уйти в любую минуту. Не надо переживать. Заодно покажу тебе своё обиталище. Не подумай, будто я тебя соблазняю, хотя, ну блин, я не буду против, если ты вдруг решишь соблазниться, — лопочет он, спотыкаясь на лестнице от явного волнения, которое пытается скрыть за юмором. И так преданно прижимает к себе собственный портрет, что всё время отсутствия хозяина покоился под строгим надзором парня за барной стойкой, и теперь вернулся к своему прототипу. Под моё хихиканье Триш ещё пуще переживает, но и сам над собой улыбается. Где же теперь прежняя его уверенность, смелость? Какая важность, раз он не чурается живых эмоций, пытаясь скорчить из себя мачо. Это доказывает истину. И это чертовски хорошо.       Спальня его поистине огромна, точно больше моего дома, и в приглушённом свечении диодных лент я жадно хватаю глазами всё, что различимо в ореоле: высокие потолки, панорамные окна за задёрнутыми завесами, сквозь которые пробивается дворовое освещение. На неправильной формы стеллажах вдоль стен отливают платиной плоды творческих достижений Тристиана, но отведённые им места бессовестно завалены фигурками-безделицами, сбившимся в комок от небрежности хозяина украшениями, проводами, стикерами и початыми бутылками со спиртным. В самом центре — гигантская кровать с LED-подсветкой; разумеется, не застелена и демонстрирует скомканные шёлковые простыни и огромное множество разбросанных подушек, ни коим образом не сочетающихся с общим, надо сказать, довольно сдержанным интерьером, изначально задуманным дизайнером. На подушках тех, на раскиданной одежде, на множестве пуфов — всюду несуразные принты. Неоновые и уличные знаки раскиданы по углам или торчат из-за кресел. Напротив ложа — домашний кинотеатр, и в дальнем конце спальни тоже какое-то оборудование, кажется, звукозаписывающее. Славная модульная мебель, столики, кресла рамы больших зеркал не усыпаны бриллиантами или чем-то в этом роде. Вероятно, дом арендован, и не так давно. Всё верно, Триш ведь, насколько известно, не живёт в Вегасе. В целом выглядит всё так, словно трудному подростку предоставили полный доступ к Букингемскому дворцу. Словно: либо этот человек не ценит собственного богатства, либо всей натурой своей пропитан совершенно противоположным образом жизни. Ему где-то всё ещё чуждо то, куда привела его судьба, но при этом он не стыдится, не стремится подражать тем, кто имеет достаток с самого появления на свет. Несмотря ни на что комната жива, дышит, хоть и с трудом сносит то, чем забил её Тристиан.       — Отличное «обиталище», Триш. — Я указала на стену, покрытую граффити, и ухмыльнулась: — Ты это в дурмане сделал, да?       — О-о, я был в дымину.       Мы посмеялись, и он неотрывно следит и наслаждается тем, как — уверена, это очевидно — мне легчает, напряжённые плечи оседают. Уже не так стеснённо, как когда вокруг — толпа бранящихся незнакомцев с оружием. Нет, теперь гораздо легче.       — На самом деле, очень даже уютно. А я думала...       — Что у меня картины, дверные ручки, унитазы из золота и всё такое?       — Ну... Пожалуй, да, — хихикнула я, пристыдившись. — По крайней мере твои видеоклипы, как у всякого рэпера: пёстрая роскошь, машины...       — Шлюхи, дома, блинг, автоматы. Да-да, всё это... Погоди, так ты смотрела мои клипы? — польщённо ахнул Триш и засверкал зубами в улыбке. — Охренеть! Может, что-нибудь даже понравилось?       Пришлось неловко оправдываться:       — Я много чего смотрю, слушаю... Но да, я видела твои работы. А кто не видел? Ты практически повсюду в последнее время и... О чёрт! — Я коротко вскрикнула, когда нечто плотное и мягкое скользнуло по икре, и тепло от него пробилось сквозь ткань брюк. Моралес тут же расхохотался надо мной, окаменевшей от страха.       — О, не бойся, не бойся! — говорит он сквозь смех. — Это Вивиана.       — Ви... Вивиана? — одними губами вторю я.       — Да, мой вомбат. Я бы сказал, мой пятый ребёнок. — Только теперь в полутьме различась фигура передвигающегося по полу зверька: не то медвежьей масти, не то коаловой, она направляется в сторону кровати, ни на что, кажется, не обращая внимания. Мы оба, не отрываясь, провожаем её глазами. Триш продолжил как ни в чём не бывало. У него поразительная способность приходить в себя в два счёта, пусть даже ему наподдали каких-то пять минут назад. Теперь он такой же, как до инцидента, а то и ещё легче: — Милашка, да? Она дрыхнет практически весь день, а ночью выползает чего-нибудь пожрать. Как, впрочем, и я. А ты знала, что это одни из древнейших на свете животных?       — Чёрт... Вот чёрт, из меня чуть не вылетел дух! Почему ты не предупредил? — отмерев, возмутилась я, но не очень убедительно. Подумалось: «О, так значит вот где прихоти наделённых богатством. Обезволить экзотическое животное и любоваться им, заключённым в твоей власти», — этого я никогда не могла понять, и тайком про себя осуждала даже мистера Джексона за то, что некогда сделал то же самое с Баблзом.       — Ну прости, bebecita, совсем забыл. Такой день сегодня. Идём, раз она тебя пугает, на террасу. Ручаюсь, вид тебе понравится.       — Она, то есть Виви, не укусит? — Прежде не видевшая вомбатов, я трусливо оглядываюсь, пока мы ретируемся на террасу, оставляя в распоряжение небольшому сумчатому зверьку всю неохватную спальню, которая, судя по всему, принадлежит Вивиане не меньше самого Моралеса. На одном из заваленных столиков нашлась аптечка, и я быстро её подхватила.       — Ну, иногда может, поэтому воздержись от резких движений. Твоя реакция застывшего пред опасностью опоссума была весьма кстати, — усмехнулся он, раскрыв пачку сигарет и предложив мне.       Ему закурить я не позволила, взявшись обрабатывать рану: губа припухла, по-прежнему кровоточит, но, пожалуй, обойдётся даже без шрама. Пострадавший принял помощь смирно, не вымолвив, к моему облегчению, ни одной пошлой шутки. А как закончила, хорошенько затянулась дымом сама, почти не стыдясь его самодовольного, но благодарного взгляда в упор. И каково это облегчение, когда за твою привычку на тебя не бросают косых взглядов, не делают замечаний!              — Благодарю тебя, bebe, — и всё-таки взял себе сигарету. Раскурив, непривычно, несвойственно себе притих и ещё с минуту таращился в даль. — Знаешь, Вив уже никогда не сможет вернуться на волю в силу того дерьма, что с ней сделали сраные браконьеры. — Тристиан кивком указал на своего, как я только теперь заметила, трёхлапого питомца. Угрюмый на вид зверь передвигается неестественно, полупрыжком. — Нет, вернуться, конечно, может, но вряд ли выживет, а такого расклада я и представить не смею. Она ещё считается подростком, и мало понимает в жизни. В общем, теперь Виви живёт со мной. В Лос-Анджелесе вообще-то, и обычно я не беру её с собой в поездки, ведь дома есть все условия, но на этот раз я в Вегасе задержусь.       Пристыжённая собственными поспешными выводами, я примолкла, проникшись словами его, быстро переменившимся взором с тенью подлинного огорчения, стоило только вернуться к теме. Скандальный Моралес, образ которого в обществе сложился не в самых светлых красках, взобравшийся на золотой пьедестал славы, подаривший ему широкую известность, — он не купил питона или крокодила и не сработал себе из них прикид, в котором можно было бы появиться на красной дорожке. Триш принял пострадавшее, беспомощное животное просто затем, чтобы оказать помощь. Не козырять благим деянием на публике, а молча помочь, я это знаю, потому как поныне никому неизвестно, что дома Тристиан содержит покалеченного вомбата, а такая новость разлетелась бы мигом. Это и удивило до самых недр, ведь провокации и склоки — неотъемлемая часть его имиджа, этим он зачастую и пользуется, чтобы заявить о себе.       В этот момент мои сомнения касательно него, не найдя негативной подпитки, раскрошились, а предательское тепло, получив волю, разлилось внутри. Ведь говорят: хочешь узнать человека, — взгляни на то, как он обходится с животными. Вот она, обратная сторона Тристиана? За криминалом, распутством и подчас угрожающим видом и поведением стоит тот, кто спешит уступить собственную спальню выползшему на прогулку зверьку? О нет, разумеется, он совсем не ангел, и прочей благотворительностью кичится при каждом случае, но ведь так и должно быть, верно? Показать, подать пример своим приверженцам, готовым подражать тебе во всём.       А кроме этого... До сего момента Триш ничем не подкрепил мои к нему опасения: не зажал где-нибудь в углу, не пригрозил пистолетом, не напичкал веществами, хотя я не раз предоставила ему инициативу в выборе напитков. По правде, кажется, он даже в чём-то меня побаивается. Становится совестно за моё к нему предубеждение, основанное по большей части на статьях новостных порталов. Ведь я не составила впечатление о мистере Джексоне, исходя из слухов о нём, не поверила в то, что он способен на преступление против ребёнка, так почему же здесь сглупила?       — На самом деле, — выдохнула я, усаживаясь в подвесное кресло посреди террасы, пока безразличный к окружающим вомбат ковыляет глубже в комнату, нескладно переставляя лапы, — ты такой молодец, что взял Вивиану к себе. Очень благородный поступок. Ты подарил ей лучшую жизнь. Узнать такое было очень неожиданно и... — Я подняла на него, оперевшегося о парапет, глаза. — Ты восхитил меня, Триш.       Всё ещё удивительно и непривычно, но теперь мне самой в охоту давать беседе развитие, глядеть на Тристиана прямо, изучать его черты, в которых теперь не так страшно отыскать что-то новое. А его накрыло смущением, руки принялись расправлять влажные от купания волосы, от воды палитра чуть загустела.       — О-о... Ты был прав, вид потрясающий, — протянула я, обратив, наконец, внимание на обещанный пейзаж, но больше потому, что не хотела вгонять собеседника в краску.       Дом Моралеса входит в состав комплекса «Red rock country club», но расположившись в отдалении от основной густой массы особняков, может похвастаться уединённостью. Только добравшись сюда, я сразу отметила, что подобное место куда больше подошло бы боссу и его детям, в отличие арендуемого ныне дома в кошмарно людном районе, и подыскала его в своё время, конечно, Раймона. Здесь же — вольная горная местность, растительность такая густая, что запросто можно затеряться; зыбится и искрит гладь раскинувшихся озёр и водоёмов, зеленеют просторы чемпионских гольф-полей. Холмы в окрестностях змеятся тропами для хайкинга, велосипедными тропами, а улицы, будто грибами, усеяны коттеджами, виллами, и в каждом громадном дворе — разбитый сад, бассейн, теннисные корты, игровые комплексы. И песчаниковые скалы — о, до чего, должно быть, они изумительны в рассветных лучах! — высятся величаво и глядят из чёрно-синего поднебесья. Издали, на городском горизонте под полнобокой луной огнями манит, напоминая о себе, Вегас, не знающий отдыха, азартный и вздорный, совсем как Триш. Никак не отделаться от мысли, что ночью город словно принимает иной облик, говорит с тобой на другом языке, только вот, сколько его ни слушаю, никак не могу понять. Это не мой город, и моим никогда не был.       Моралес же очень скоро подобрался, встряхнулся, кивнул на воспитанницу и продолжил:       — Ты только глянь на эту морду. Да разве можно её оставить судьбе на милость? Нет, эта красотка на судьбу уже понадеялась — и вон что она с ней сделала. А вообще ты права. Очень уважаю людей, устраивающих целые зоопарки для бедолаг вроде Виви. Может, и сам сколочу такое, не знаю. Мы сейчас как раз пытаемся создать для Вив протез или что-то в этом роде, но, сама понимаешь, живой конечности оно не заменит, да и не позволит снова жить в дикой природе, — с чуждой его всегда озорному настроению печалью глядит любимице вслед. — Но даже если ничего сделать нельзя, нам и так отлично, bebe.       — Моя подруга тоже помогает животным. У неё небольшой приют для брошенных и тяжело больных собак и кошек. — В ответ на его искренность мне тоже захотелось поделиться, открыть какую-то свою часть в ответ, и теперь строгих вопросов относительно мотивов таких импульсов и претензий к себе я больше не предъявляю. Достаточно. Пора успокоиться. — А... Виви можно погладить?       Это сейчас же взбодрило его. Триш просиял, довольный, что первое впечатление от знакомства с Виви сгладилось и не ограничится тем, с чего началось. Он тут же поспешил в комнату, скрипя на ходу мокрыми резиновыми тапочками.       — Давай-ка узнаем у неё самой. Вообще-то Виви, как ты видишь, не очень тактильна, предпочитает покой. Как ты, а? Но ко всякому можно найти подход. К ней подход я уже нашёл, найду и к тебе. А пока покажу один фокус, bebecita.       Подбежав к малышке, недовольно оттого заворчавшей, Триш с лёгкостью подхватил её на руки, расположив на сгибе локтя лапами вверх, точно дитя. Та стала вяло сопротивляться и даже попыталась укусить возмутителя спокойствия.       — Мне это один приятель подсказал, когда Виви у меня только появилась. Глянь.       С последними словами заботливый «папаша» принялся дуть на нос своей подопечной, отчего та сперва заворочалась, а затем веки её чёрных глаз-бусинок, отяжелев, стали непроизвольно смыкаться. Движения замедлились, она осела, и в конце концов перестала сопротивляться. До того чудно́ выглядели эти двое, что я тотчас покинула уютное, набитое подушками кресло и присоединилась к ним.       — Серьёзно? — вырывался у меня тихий смешок, но Триш, пуская воздух сквозь сложенные трубочкой губы, продолжал свою махинацию до тех пор, пока не убедился, что Виви в полном забытье.       — Чёрт, детям бы так же легко засыпать, — прошептал он, наконец обратив ко мне блестящие глаза. — Вот теперь можешь её погладить.       — А где же сейчас твои наследники? — я тоже зашептала в ответ, от этого наши разговоры впали в какую-то особую, ныне не исследованную близость, но не смущает она, не сковывает, а только подталкивает дать ей волю. До чего незаметно для себя я позволила чувствам пробиться сквозь старые устои и завладеть мною! Мы так близко друг к другу, склонились над спящим зверьком, словно над младенцем, над сокровенным чем-то, боясь неверным движением всё разрушить.       — С моей матушкой. Нечего им тут делать, пока не разгребу кое-какие проблемы. Как освобожусь, отправлюсь праздновать свой день рождения с ними.       — А их мама... мамы?       — Ну, одну ты наверняка видела внизу, вторая развлекается где-то в Голливуде, а третья... не знаю. — Голос его, укладываясь в полушёпот, стал ещё глубже — бархатный почти, с неизменной сипотцой. И этот густой акцент с нажимом на гласные, со звонкой, вибрирующей «Р»...       Я снова утихла и глубоко призадумалась, всё поглаживая и поглаживая жёсткую шёрстку Виви. Кажется, догадываюсь, кто из женщин у бассейна является матерью детей Тристиана — яркая, в золотом бикини, чей взгляд самый испепеляющий среди прочих. Насколько мне известно, нынче Моралес вне брака, а потому удивительно, как им удаётся сохранять дружеские отношения после разрыва. Хотя, наверное, я в этом вопросе невежественна, или моё представление о бывших супругах окрашено в один только чёрный цвет. Для них же такой образ жизни совершенно нормален, все как будто держатся друг друга и остаются рядом, несмотря на конфликты. Плохо ли это, хорошо ли? Наверное, хорошо для ребёнка, что видит семью, пусть и распавшуюся, в полном составе и знает, что может положиться на обоих родителей. Но плохо для экс-супруги, которая, судя по поведению, до сих пор влюблена в Триш, а он, в свою очередь, окружая себя новыми девушками, и бровью не поведёт, чтобы заметить её мучения.       Мне бы поучиться у этих людей умению расслабляться, забывать обиды и находить утешение не в одной только работе, но это сложно. Я ведь всю жизнь свою провела в трудах, да так крепко, что любая праздность теперь вызывает тревогу, не позволяющую усидеть на месте. Триш, кажется, твердо вознамерился научить меня обратному — развлекаться. А я ведь этого душой и искала, заявившись сюда наперекор своим устоям — забвения. Если труд хорош тем, что способен поглощать мысли, не дать им захватить над рассудком власть, то досужее времяпровождение открывает глаза, выпускает на волю всё то, что пряталось в тени. Здесь и сейчас я могу мыслить и взирать на мир иначе, представлять его по-другому. Слишком уж долгое время я сидела на своем собственном поводу, никуда не выбиралась, сторонилась праздности из-за собственных же ограничений.       Общение с Триш, надо признать, с человеком такой взрывной, яркой ауры, — свежий глоток воздуха, особенно, после непрерывного состояния угнетения на рабочем месте, после пассивного конфликта с боссом. Тристиан мил. Радуется по настоящему, не таит своих чувств, а сразу выплескивает их, будь то гнев или восторг. На лице — ясная улыбка, а в конце каждой фразы он смотрит выжидательно, с интересом, нет никакого безразличия и холода, он не пытается показаться кем-то другим. Как Марица. Бес бы меня побрал, но с этой стороны они действительно похожи. Она так и мерещится мне весь вечер, и женщину, изумительно похожую на неё, больше не удалось разглядеть в толпе.       В какой-то миг обнаружилось, что Тристиан и я смотрим друг на друга, находясь всё в том же положении: плечом к плечу, нависнув над малышкой Вивианой, головы почти соприкасаются, и так близко подобралась смесь исходящих от него ароматов, что можно различить частички средних нот: сандал и, кажется, табак. Между нами сейчас вовсе не спящий зверь, на самом деле Вивиана служит буфером тому, что уже назрело, напиталось и выжидает. Рука, которой я гладила густую серую шубку, замерла на месте, как и всё остальное, и только один ветерок, идущий с гор, вклинился меж нами. Оно реально, это ощущение? Так непохоже на уже знакомые чувства, отзывающиеся на одного мистера Джексона, но тоже приятное. Это правда исходит от меня или, может, так впаре работают затяжное одиночество и алкоголь?       Из-за горной гряды, напустившей на нас шелестящий тёплый воздух, с нарастающим гулом, вмиг расколовшим то, что бурлило ещё минуту назад, появился самолёт. Пролетев низко, набирая скорость, и вскоре исчез в гуще ночного неба. Следом послышался разочарованный вздох, — Триш не посчитал нужным скрыть его. Откашлявшись, он как ни в чём не бывало указал на мои волосы, сегодня снова завитые в упругую волну:       — Так чего это ты решила сменить имидж?       — Это... У меня ночевала подруга — та самая, что держит приют, — мы засиделись допоздна, заболтались, да и принялись наводить друг другу красоту. Забавно, что раньше мои волосы с большим трудом поддавались всяким завивкам, а теперь... Теперь мне неожиданно пришёлся по вкусу результат, вот, плету сама себе.       — Тебе очень идёт, bebecita.       — Правда?       — Правда. И вообще... — свободной рукой он взял меня под локоть, отвёл обратно к креслу и усадил. Сам опустился рядом прямо на холодный пол и потребовал: — Ну-ка, заплети меня тоже!       Ничто во мне тому не воспротивилось. Стоит признать поражение: Триш своей контактностью невероятно заразен, быстро расправился с моим недоверием к нему, потребовался, оказалось, всего один вечер и немного смелости. Или, может, я просто наивна и обманываюсь поданным образом? Но сердце говорит об обратном. Не чувствует угрозы в этом парне, злонамерений ко мне. И разумеется, я заплету ему волосы. Хотя бы из благодарности за то, что дал мне разрядку, снял с глаз мутную плёнку.       Расчёской, которую всюду ношу с собой, я разделила густые, но изрядно пересушенные краской волосы Тристиана на две части и взялась за тугое плетение первой.       — Так что, получил ты тогда автограф от моего босса?       Триш фыркнул:       — Спрашиваешь. Конечно, получил. И фото мы сделали. Жаль только, ты на это время куда-то запропастилась. Тебя вообще не удержать на месте, да? Будет тяжело, когда мы поженимся. Так и буду бегать за тобой.       — О, будь такая возможность, с удовольствием посидела бы в спокойствии, — выдала зачем-то, хотя это неправда. — Босс тогда послал меня за кофе. Мистер Джексон фанат кофе.       — Видимо, слишком усердствует он в этом деле. Выглядит слегка... потрёпанным, как я до завязки. Он похож на «Труп невесты».       — Ну ты и засранец, Триш!       Смех сотряс наши тела, хоть я из приличия и старалась сдержаться. А как взяла себя в руки, слегка дёрнула его за косу, чтобы присмирить.       Затем мне стало любопытно:       — Можно спросить? Давно интересовало: почему именно «Триш»?       — О-о, значит, давно? Часто обо мне думае... Ай! — Романтический порыв прервался с помощью того же метода с косой.       — Ну прекрати! Почему такой псевдоним? Здесь это считается женским именем, но...       — Да начхать, хоть инопланетным. Знаешь, моё настоящее длинное имя как только не каверкали ещё в детстве, в месте, где я рос. Потом мы часто переезжали, и оно стало каверкаться по-разному на разных диалектах и языках. Триштан, Триштиан, Тристаниан, Триштанио, мать его, и ещё много всякого дерьма. Так в конце концов из множества вариантов и сложилось «Триш», оно же и известнее всего. А эти уроды, что внизу, — ну, мои друзья — иногда, когда я выкину очередной номер, зовут меня Трэш. Trash Immorales, аморальный мусор. — Он расхохотался, оборачиваясь ко мне на секунду, ища отклика на каламбур. — Придурки. Люблю их.       Перекладывая меж пальцев тонкие неоновые прядки, с улыбкой отмечаю, как вздрагивает Тристиан от игры с его волосами, как постанывает от удовольствия и пытается удержать прямо хмельную голову, и, разрази меня гром, но признаюсь себе прямодушно: у него довольно сексуальный, глубокий рокочущий голос, в особенности сейчас, в расслаблении. Все эти стереотипы о пылкости, природной притягательности латиноамериканских мужчин — совсем не шутки. Марица тоже так считала. Говорила: «Наши мужчины самые лучшие, тем более, мужчины моей семьи. Я тебя со всеми познакомлю, когда всё наладится.»       Дьявол, нужно встряхнуться. Пальцы сами собой вьют и перекладывают прядки одну на другую, подхватывают новые: красный, жёлтый, синий, зелёный, пурпурный, фиолетовый.       — Ты упомянул место, где ты вырос. Где это?       — Дерьмовый нищий район в Каракасе. Родился там. Матушка впахивала как вол, стараясь нас, детей, прокормить, а отец зачастую спускал всё ею заработанное на выпивку. Сам-то работал хорошо если месяц в году, зато трёпку задавать любил всем подряд, особенно матушке. Но мне посчастливилось, bebecita, выбраться в большой мир, во многом благодаря людям, что меня окружали и окружают. Ну и Богу, разумеется. — Триш взял в руку свой нагрудный крест и с нежностью коснулся губами. — В общем, я вырос, кое-чего добился, но не забыл и о прошлом. Всем воздалось по заслугам, и моему папочке тоже.       — Ты из-за этого угодил в тюрьму? Ты... что с ним сделал? — Я, напрягшись, остановила плетение и наклонилась, чтобы заглянуть ему в лицо. Снова так близко.       — Немного изменил его мировоззрение, — он беспечно пожал плечом, но стоило снова дёрнуть его хорошенько за волосы, добавил: — Просто сломал ему харю, bebe, не надо на меня так смотреть.       — Успокоил. Так поэтому тебя упекли или нет?       — И поэтому тоже. Да к бесу всё это. Может, лучше ты о себе расскажешь? Откуда ты родом? Ты ведь не замужем?Хитрая лиса, только слушаешь и слушаешь!       — Ну, ты говоришь, вот я и слушаю, — отбиваюсь я безобидно, сама про себя обдумываю, каким путём этой темы избежать.       Однако случай разрешил всё сам, приглушённой мелодией входящего вызова оборвав мои раздумья. А когда на дисплее высветилось имя босса, я испытала лишь что-то смутно схожее с тем, что чувствовала обычно, когда он беспокоил меня в позднее время. Конечно, не хочется напрямую сталкиваться с вопросами Тристиана о личном, о закрытом, и мне надо бы порадоваться теперь, что наша беседа прервана, к тому же прервана тем, при одном упоминании о ком начинаю задыхаться. Но радость, облегчение от избавления от непосильной ноши откровений замаячили только лишь где-то в дали, едва уловимо. Верно, снова сказывается злость, затаённая обида на мистера Джексона, приведшие меня в этот дом, к человеку — полной противоположности предмету моей любви. Вместе с тем его звонок удивил меня, но, как и всегда, вызвал мелкую дрожь. В дни, когда между им и мной всё хорошо, без холодных войн и столкновений, дрожь эта приятна, как предвкушение чего-то волшебного. В иные же моменты, когда присутствует напряжение — выходит пробирающий холодом мандраж.       В крепкой уверенности в своём новом расположении, исполненная тихого негодования к боссу, жму на перенабор — вызов прервался почти сразу. Но, зная его характер, босс может не ответить и вовсе. Гудки, шорох, и всё-таки раздаётся голос. Раздаётся и рушит всё, что было до него.       — Вы звонили, мистер Джексон. Что-то случилось?       — Нет, ничего. Ничего не нужно, — ответил он тихо. Я нахмурилась, озадаченная.       — Уверены, сэр?       — Да. Поговорим завтра.       — Ну... Как скажете, — прозвучало довольно безразлично, хотя на самом деле под кожей скребёт что-то неприятное. Разочарование.       Я пожала плечом, не собираясь тянуть из него причины и уже приготовилась положить трубку, хоть и несколько расстроилась, как мистер Джексон заговорил снова, теперь уже увереннее:       — Нет. Знаешь, это не может ждать до завтра. Дело в том, что вечером ты занесла мне пакет документов, а я понятия не имею, что, от кого, зачем. Звонила Раймона и сказала, что некоторые из них должны быть готовы и переданы ей уже завтра ранним утром, а иначе это... чревато последствиями. — Затем он вдруг стал оправдываться, заговорил любезнее и не так отрывисто, как в начале разговора или, к примеру, во время нашей стычки в студии. То, к слову, был наш последний контакт по сей день. — Уже позвонив, я было передумал, решив, что вызову кого-нибудь другого для этого дела, ведь ты и так всё время задерживаешься на работе и... Я разбудил тебя?       — Не разбудили, нет. Я всё поняла, сэр, — перебила я, уже охваченная возобновившимся чувством вины, а ещё тем, что с минуту ранее маячило в задворках сознания. Оно пробилось сквозь плотную пелену, которой невольно укрыл меня Триш, и заставило вернуться в реальность, вникнуть в неё. Все разумные и утешительные доводы, которыми я пичкала себя последние несколько часов, вмиг разлетелись, оставив меня один на один с ним и его всепоглощающим влиянием. И по совести говоря, я намеренно оставила бумаги в беспорядке. Подумала, что к ним никто и не прикоснётся, и наутро обнаружу пакет там же, где оставила, подобное не редкость. — Моя вина, простите. Хотите, чтобы я приехала или..?       Мистер Джексон ответил незамедлительно, будто в нетерпении:       — Приезжай, Садет. Мне жаль, что я не заметил этого раньше, а сейчас уже время позднее, но...       — Всё хорошо, это ведь мой промах. Я приеду, только на дорогу понадобится немного больше времени, чем обычно.       На несколько секунд повисла тяжёлая пауза. Я решила, что сейчас он передумает или же попросит записать список покупок. Но он спросил каким-то странным, незнакомым мне в его исполнении тоном:       — А где ты?       — В окрестностях «Red rock country club».       И снова густая тишина, но колеблющаяся, будто мистеру Джексону есть что добавить, и всё же он не решился, не захотел. Руки мои бездумно доплели яркую косу Триш — два рыбьих хвоста, я решила, что ему подойдёт, — прежде чем голос прозвучал вновь:       — Я буду в гостиной, — оповестил босс и положил трубку.       Триш, явно давно уловивший суть происходящего, поднял на меня голову — ему в самом деле идут косы — и с досадой промолвил:       — Ты сейчас уедешь, да?       — Так и есть, Триш. Извини, — жалобные нотки прозвучали в моем голосе. С покалыванием на кончиках, пальцы заспешили, расправили пряди и закрепили резинку. Снова оно, это нервное возбуждение. Я увижу его. Скоро я его увижу. Наедине. Каким он предстанет предо мной?       — Не-ет! Посмотри на время! Для нас-то ещё детское, а вот для работы поздновато. Нам ещё о стольком нужно поболтать! — стал сокрушаться Триш, страдальчески изогнув густые брови. Он поднялся вслед за мной, явно не горя желанием обрывать вечер, что для нас обоих, кажется, стал каким-то личным открытием — для каждого по-своему.       — Я знаю, знаю. Но моя должность мне очень дорога. — Бросив в сумочку мобильник и расчёску, я повесила её на плечо, стараясь оттянуть до последнего момент, когда наши с Триш взгляды схлестнутся вновь и ему откроется беспокойный пляс эмоций, которые сама тщетно силюсь разобрать, сопоставляя с теми, что правили мной ровно до того момента, когда, казалось бы, осевшее под влиянием Триш беспокойство было нарушено одним телефонным звонком. Тристиан, очевидно, тоже пытается примириться с раскладом, которого ему хочется в последнюю очередь, он всё ещё держит на руках дремлющего вомбата и нервно покачивается в такт музыке, исходящей снизу.       — И что, так часто бывает? Тебя могут дёрнуть в любой момент? А будь ты сейчас пьяная в стельку, что бы они делали? Bebe, почему бы тебе не перейти работать ко мне?       — Триш. — Я остановилась, глубоко вздохнула. Тело как-то отяжелело, будто тоже решило меня, заплутавшую в себе, предать. — Слушай, спасибо. Чудесная вечеринка. Я и не ожидала, что смогу так отдохнуть. За всё спасибо.       — Что, даже торт не попробуешь? Он без дури, клянусь!       В ответ качаю головой и гляжу мягко, тепло, пытаясь хоть как-то загладить вину. Совсем не то, какими глазами смотрела на него двумя днями ранее, но и он более не кажется кем-то тёмным, таящим скрытое намерение. Триш, открывшись, поведал мне какую-то свою составную, и сделал это так же, как делает всё и всегда — легко, свободно, будто совсем ничего от своих действий не теряет и ни о чём не сожалеет.       Так же на вид легко и беззлобно он в конце концов примирился с неизбежностью, чем спасает и меня от лишних переживаний.       — Да ладно тебе, я всё понимаю, — говорит. — Давай-ка угостим тебя хотя бы этим, раз мы больше не выпьем.       Он спешно, но аккуратно уложил Виви на низкий диван, сгрёб шуршащие обёртками конфеты из ваз на столе и с лукавым хихиканьем забил ими карманы моих брюк.       — Ах, Триш, ну зачем это...       — Тс-с-с, молчать, mi amor. Не противься хоть раз. Хотя... ты уже доставила мне огромную радость, приняв приглашение. — Тристиан понизил голос и шагнул ближе, взял мои руки в свои с такой осторожностью, будто те сделаны из хрусталя. Надо же. Ещё этим утром, стоило помыслить о том, что этот парень будет глядеть на меня так, как сейчас, я бы не ощутила ничего иного, кроме чувства отторжения, стыда, скованности, ровно как и к любому другому мужчине, не считая мистера Джексона. Но теперь, когда за несколько часов мне представилось столько сторон Тристиана, я не могу оттолкнуть его как прежде, молча сбежать, успокоив себя убеждениями в том, что парень этот опасен, взбалмошен и неуправляем. Кажется, он в действительности хороший человек, что бы ни происходило в прошлом, которое с упоением смакуют таблоиды.       Однако один вопрос мучает меня даже теперь: что было бы, реши я остаться здесь дольше?       — Это батончики нашего производства. Недавно запустили, — сказал он, с неохотой уводя руки от моих бёдер.       — Ещё раз с днём рождения, Триш, — шепчу я и на сей раз самостоятельно заключаю парня в объятия, безмерно благодарная ему за своё теперешнее освобождение, за то, что он, хоть и взбаламутил воду, но заставил меня подняться со дна, перестать глотать ил. Мне это было нужно.       — Вот так, это другое дело, — довольно пробормотал Тристиан мне в макушку, с очевидным удовольствием прижимаясь теснее, но не пошло, не так, будто хочет тотчас же повалить меня и овладеть. Скорее, как дети прижимаются к гостям, принесшим долгожданный гостинец.       — Ты это об объятиях? — усмехнулась я, утешительно оглаживая его спину.       — О тебе. О том, какой ты вошла сюда и о том, какой теперь уходишь. Ты молодец, продолжай в том же духе, bebecita. Нечего заниматься самокопаниями и бояться чего-то там, оно того не стоит. Я, конечно, не успел узнать о тебе побольше, но зато прочувствовал многое. И знаешь... Вспомнилась мне хрен знает откуда взятая, давно избитая фраза, но уж очень навязалась на ум: если меньше париться о том, как должно быть, и больше радоваться тому, что уже есть, то можно нечаянно обнаружить, что ты уже чертовски счастлив.       — Ты всё-таки здорово пьян, Триш.       — Напьюсь я теперь, когда ты меня покидаешь, — отпустил он меня и нехотя повёл к выходу, перед этим, правда, беззастенчиво, одним лёгким движением выудив из сумки у меня на плече мобильник, чтобы совершить звонок на свой номер. Что ж, часть из того, чего хотел, он всё-таки получил.       Очень скоро мы попрощались, и такси понесло меня прочь от яркого шумного мира, где всё живёт будто по-особенному, не обращая внимания на то, что происходит вовне. Где-то я уже даже тоскую по нему, по этому миру, и всё то же стойкое чувство благодарности теплеет в животе, однако его с лихвой перекрывает иное, не тёплое, — палящее. Душа так и рвётся поскорее преодолеть то расстояние, что осталось до дома и родного, и чужого одновременно, и ноет, выбивается из ритма сердце в ожидании. Как бы ни встретил меня теперь мистер Джексон, будет упоительно увидеть его, поговорить хоть немного без суеты, без людей и, если повезёт, коль скоро расположение его духа, какое присутствовало во время телефонного разговора, подтвердится уже лицом к лицу, — я хоть на минутку стану счастливее. Странно это, но я истосковалась по нему прежнему, тому, что был до инцидента с капельницей, и старых моментов не достаёт, как сейчас не хватает дневного тепла, — температура стремительно и ощутимо снизилась, а я в своём лёгком костюме.       «Я постараюсь (постараюсь!) особенно тебе не докучать, имея теперь твой номер. Просто хочу, чтобы мы общались. А ещё, чтобы ты подумала о работе со мной. Место всегда найдётся, и никто тебя не обидит. Увидимся, bebecita. Непременно», — гласит сообщение, поступившее почти сразу, стоило проехать несколько улиц.       Непременно, Триш, непременно. Думаю, так и будет, мы ещё не раз столкнёмся, побеседуем вот так, как сейчас говорили, и, быть может, я отыщу в себе ещё что-то, на что откликнется Тристиан в ответ. Он славный, он искренний, простой и прозрачный, как ребёнок, и недостатки его, верно, тоже исходят из какого-то ребячества, неопытности, не истраченного максимализма, возможно. Того, чего он, как и большинство людей, не получил в детстве, а потому во взрослой жизни желанное исказилось прежде, чем попало ему в руки. Меня покорила его открытость и способность ничего не стыдиться, себя не стыдиться, признавать ошибки и не прятаться от них. И да, какой толк теперь перед самой собой притворяться, будто не заметила собственную фантазию, искра которой озарила на мгновение нас обоих, когда мы стояли на террасе. Каждой частичкой я ощущала, что если сдвинусь с прежней позиции ещё хоть на полдюйма, всё бы случилось. Тристиан уловил бы изменения в один миг и не упустил своего шанса, он ведь всегда знает, чего хочет, и нисколько страшится путей к желаемому. И это тоже, помимо прочих его черт, не может не вызывать уважения у такой, как я, — бегущей прочь от своих вожделений, гонимой страхом. А вдруг бы я дала слабину, уступила Триш, потому как невероятно обессилена быть всегда на втором плане в своей же собственной жизни, смотреть из щели, в которой спряталась, на тех, кто ничего не упускают, не задумываются о навязанных приличиях и отбрасывают тяжесть прошлого прочь?       Теперь, сидя на заднем сиденье петляющего по городу такси, я смежила веки и как можно красочнее воссоздала в воображении то, чего в жизни не случилось: вот мы снова одновременно отвели глаза от сонного зверя, чьё умиротворение одарило собой и нас, создав ровную почву для того чувства, что поспеет возникнуть первым, и, конечно, к тому моменту настороженность уже была сглажена открывшимися в моих глазах достоинствами Триш, потому новым порывом стало мимолётное притяжение. Взгляды встречаются, подтвердив полученное чувство, и Тристиан клонит голову, волосы его от ветра колышутся и щекочут щёки. Чувствую, он положил руку мне на затылок и притянул, уверенный, что сопротивляться не стану. Горячие пухлые губы, сладость на вторгшемся в меня языке, блаженный полустон того же низкого, хриплого голоса.       Но нет же, голос не его, и губы слишком тонкие, а руки болезненно сухие, пальцы не унизаны тяжёлыми кольцами. Нет запаха алкоголя, а аромат парфюма гораздо отчётливее, от Триш так не пахнет, потому что он не пользуется двумя или тремя сразу. Так делает мистер Джексон.       Я распахнула глаза, в горле всё встало комом, начало меня душить, и фантазия моментально улетучилась. Я не могу, не смогла бы! Отчего такое чувство, будто совершила предательство? Ведь это не так, я никому не принадлежу, никому ничего не должна, и никаких чёртовых отношений и обязательств у меня тоже нет. А вдруг когда-нибудь всё-таки будут, может, даже с тем, о ком задумываюсь меньше всех? Опять перед глазами возникает Триш с его нахальной широкой улыбкой, и разум напоминает о тех его сторонах, с которыми сегодня довелось познакомиться. Переживший многое, но оставшийся собой, какой-то тёмный проблеск в его глазах подтверждает, что этот парень, до того как взобраться на Олимп, побывал и в преисподней, но всё равно сохранил в себе ценность. Не чуждый прекрасному, состраданию, благодетели, хоть и норовистый, и конфликтный. Он такой, какой он есть, он настоящий.       Но он — не ты. Не ты. Он — не ты, и никто не сможет быть тобой. Конечно, нет здесь вины Тристиана, он лишь стал подспорьем, от которого я оттолкнулась и дала чувствам осесть на нужные места. В этом только я повинна, и готова держать ответ. Никто не сможет заменить мне тебя, хоть ты об этом и не догадываешься, мне же всё предельно ясно. Я не готова и не знаю, смогу ли когда-нибудь быть готова к кому-то другому, к чьим-то рукам, будь они ласковы и добры, щедры, сильны, но всё равно эти руки твоими никогда не станут, не воплотятся из иллюзии в жизнь, чтобы меня приласкать, дать покой, убаюкать.       Встряхнувшись, я постаралась отвлечь себя от этого безумия, подойдёт что угодно, лишь бы остановилась череда дурных мыслей. Да, поскорее бы преодолеть маршрут, по отличительным знакам распознать знакомый район и выскочить из машины. Позвони сейчас мистер Джексон и отмени встречу, я бы взвыла, точно меня снова заперли в затхлом сундуке. Чего бы он там ни попросил, ни придумал, хочу увидеть его, пусть опустит меня на землю и снова докажет, насколько бесполезны мечтания о нём. Даже надеюсь, что работы для меня найдётся побольше и тяжелее, чем предполагается. Пусть будет как раньше, пусть взвалит на меня уйму дел, которых сам и пальцем не желает касаться.       Как раньше. Да, как раньше, до всего этого. О, его изнеженность, неприспособленность к обычной жизни, к самым простым задачам почему-то свели меня с ума, всегда необъяснимо кружили голову. Та застенчивость, под силой которой он опускал взгляд, принимал виноватый вид, когда в очередной раз что-то напутал с техникой и не может справиться самостоятельно. На мои плечи сыплются приходящие документы на подпись, факсы и уведомления, которые требуется разобрать, одобрить или отклонить, и в которых он, разумеется, почти ничего не смыслит и не желает этого делать. С одной стороны вся эта рутина не радовала меня, но тут же, когда доводилось находиться плечом к плечу с боссом, указывая на какой-нибудь бланк, — вся вселенная замирала. Для него подобное — сущая мелочь, а я могу жить этим целую неделю. Время шло, а чувство это ничуть не притупилось: я с той же радостью помогала ему с бумажной волокитой, зачитывала их содержимое, разъясняла, что где и откуда. И вот теперь, когда с недавних пор он отнял у меня всё, оставив взамен свою отрешенность, потребность моя к этой маленькой отраде возросла вдвойне.       Не могу, не в силах я ему отказать, отпрыгнуть в сторону со словами: «Попросите Билла, он сейчас на смене и разбирается в документах ничем не хуже меня». Не могу, так нельзя. Если сразу после враждебных эпизодов между нами мне не хотелось видеться с ним и сделать всё тому противоположное, то теперь уже прямым преступлением почитаю возможность проигнорировать его просьбу, тем более, что в сложившейся неурядице всецело моя вина. Теперь мне радостно просто от того, что он не отвергает мою помощь и присутствие.       Я была зла на вас, босс, была разочарована, но не теперь. Надеюсь, вас тоже настигло облегчение, иначе, если снова натолкнусь на возведённую вами стену, не знаю, что может случиться.