Touches

             Чонвон и заметить не успел, как пришло время выписки одного из его хёнов — Сону. Младший даже удивился, когда увидел солнечного парня, чья улыбка была ярче обычного. На вопрос: «Что случилось, Сону хён?», последовал ответ, который немного выбил Чонвона из реальности.       «Через три дня меня выпишут!» — звучало искренне и радостно от самого Сону, который, кажется, в свое счастье поверить не мог, ведь от долгого время пребывания в клинике уже кажется забыл запах свободы.              Чонвону кое-как удалось выдавить из себя что-то типа радостной реакции в тот момент, тонкие губы натянулись в улыбке, а голос звучал далеко не искренне радостно, когда он ответил: «Это замечательно, хён!». Что-что, а врать Чонвон совсем не умел. Сону сразу же его раскусил, раз начал успокаивать тем, что они увидятся еще в школе, обязательно.       Из-за ситуации с рукой Чонвону еще предстояло пробыть в больнице не меньше недели как минимум. Определенно, юношу это удручало, но и в то же время он все чаще ловил себя на мысли, что не хочет возвращаться домой, где от слова семья лишь собранные по смыслу буквы и ничего более. Странная ситуация, когда ты хочешь сбежать из одного места в другое, но на половине своего пути ловишь себя на мысли, что в том месте может быть все то же самое, что и здесь. Он был в подвешенном состоянии, выбирая между одним и другим, не понимая, в чем же разница, а хотя — в больнице родители видятся с ним только в определенные дни и выносят мозг только письменно в сообщениях, потому что на позвонить своему сыну у них не всегда есть время. На этом спасибо.       Чонвон определенно будет скучать все то время, в которое у него не будет возможности увидеться с Сону. Будет скучать по их разговорам ни о чем, по тому, как Сону читал ему книги в обеденное и вечернее время, свободное от процедур и пасущих медсестер. Голос у него очень приятный, а манера чтения совсем не морит, под это совсем не хочется спать, как обычно бывает на уроках, где преподаватель зачитывает монотонно параграф учебника. Сону хотелось слушать, вникать в каждое прочитанное им слово, видеть его лицо, то, как бегают по тексту его карие глаза и шевелятся припухлые губы, всегда смазанные блеском. С Сону рядом было определенно спокойно, и чувство тревожности, являющееся неотъемлемой частью Чонвона, отступало на задний план.       Мы быстро привыкаем к чему-то хорошему, и чем сильнее — тем сложнее нам с этим расстаться. Даже сейчас, сидя в чужой палате, наблюдая за светлой макушкой старшего, Чонвон не верил в происходящее. Юноша сидел на заправленной кровати поджав к груди ноги, обняв их здоровой рукой, пока ту, что в гипсе уложил поудобнее, лишь бы не беспокоить лишний раз. Три дня с момента как Сону объявил счастливые новости прошли как один. И все возможно потому, что Чонвон слишком сильно был погружен в коктейль из своих мыслей и размышлений, что совсем не замечал как дни незаметно сменяют друг друга.       — Жаль, что я не смогу попрощаться с Чонсоном и Джеюном, передашь им, что я очень был рад с ними познакомиться и буду не против, если мы найдем друг друга в соцсетях? — спрашивает парнишка, складывая белую хлопковую футболку в свою сумку. Сону был одет впервые не в больничную пижаму оранжево-желтого цвета с незамысловатыми узорами на ней. На нем сейчас красовались светлые джинсы и точно на размер больше его самого худи персикового цвета. Это придавало какую-то легкость в его образ.       Чонвон поначалу ничего не отвечает, находясь слишком глубоко в своем подсознании. Сону наконец замечает это, вздыхает, ведь прекрасно читает чувства младшего и его переживание. Отвлекается от своего дела и подходит ближе, присаживаясь на кровати рядом, позволяя голове Чонвона тут же упасть на свое плечо.       — Вон-а, — зовет с теплом в голосе, пока младший мычит, а после резко дергается и просит прощения. Видимо наконец понял, что уже минут десять игнорирует старшего и совсем никак не реагирует на его речь.       — Ты о чем-то говорил? Прости, я прослушал, — Чонвон виновато улыбается, смотрит в карие глаза напротив. Но Сону совсем не злится в этой ситуации, невесомо поправляет темную челку младшего.       — Неважно, — Сону улыбается мягко, немного щурится, от чего его глаза становятся еще больше похожими на лисьи. У Чонвона, если честно, солнечный хён ассоциировался с лисичкой. Было у него что-то схожее с этим милым существом. Ну, а что? Все явно видели улыбку и прищур этих забавных существ на фотографиях в интернете.       — Нет, важно, — немного отойдя от рассматривания чужого лица не соглашается Чонвон, брови чуть-чуть сводя к переносице. Он выглядел не столько грозным, сколько насупленным и забавным в глазах старшего. Особенно милым было то, как быстро поменялся Чонвон. — Ты что-то говорил о хёнах, — единственное, что вспоминает Чонвон из речи старшего, мысленно ругаясь на себя и свою память.       — Да, я с ними не могу попрощаться, это грустно, но надеюсь, мы с ними еще встретимся? Главное, не в стенах этой больницы, — хихикает Сону, ладонью прикрывая рот, а Чонвон согласно кивает, полностью поддерживая старшего. К сожалению, после выписки они потеряют связь со старшими, но было бы очень классно встретиться с ними снова, вне стен этого серого, пропахшего лекарствами и отчаяньем здания.       — Было бы правда хорошо, я постараюсь узнать есть ли они в каких-то соцсетях, — в глазах Чонвона вспыхивают огоньки, а Сону поддерживает эту затею младшего. Джеюн и Чонсон все-таки тоже подростки и наличие аккаунтов в соцсетях не должно оставаться под вопросом.       — Только не сегодня, наверное. Слышал, у них не все хорошо, процедуры, самочувствие. Хи хён сегодня виделся с ними утром, и он говорил, что Джеюн хён немного нехорошо себя чувствует, а Чонсон хён занят на процедурах, — делится паренек, этими рассказами заставляя Сону с сочувствием вздохнуть. Их бедные, фарфоровые хёны, к которым слишком несправедливо отнеслась жизнь. Может быть Сону многое не показывает, но мальчишка он умный, слишком проницательный, чтобы не понять всей серьезности ситуации, происходящей со старшими.       — Они заслуживают быть самыми здоровыми и счастливыми, надеюсь, однажды они будут такими, — Сону прикрывает глаза, а его пушистые ресницы слегка подрагивают. В палате повисает тишина на некоторое время, делая обстановку еще больше унылой, чем она была до этого, кажется теперь обоим парням грустно. Не желая еще больше усугубить ситуацию Чонвон, помолчав немного, ерзает на своем месте, спуская ноги на пол, ища ими резиновые шлепки, в которых ходит по больнице.       — Хён, помнишь ты как-то говорил о хёнах, что, ну... — Чонвон чувствует себя неловко уже от того факта, что вспоминает этот разговор, — ну там про любовь и все такое, ащ, все, забудь. — отмахивается Вон, ощущая как чувство смущения накрывает его с головой, подобно пуховому одеялу. Щеки алеют, а взгляд в сторону уводится, пока сам Чонвон ногой двигает нервно, шлепая тапком по линолеуму.       Сону такая картина смешит, за что он все-таки извиняется, не желая доводить младшего до точки кипения. Он легонько хлопает Чонвона по плечу, стараясь успокоить его.       — Я понял о чем ты, да, мы так и не поговорили насчет этой темы, да и я начал ее весьма сумбурно в тот день. Извини, это было наверное так неловко и глупо? — Сону заводит прядь волос себе за ухо, пока Чонвон выдыхает. Да, это было весьма странно в тот день, так резко услышать от Сону что-то такое.       — Возможно, я тогда очень странно отреагировал, но я просто не ожидал, вот и все, — неловко отвечает он, все еще не смотря на лицо своего хёна. — Но ты можешь объяснить получше?       — Ох, да, извини еще раз, — реакция Чонвона в тот день правда заставила Сону насторожиться и подумать, что Чонвон строгий сторонник той правильной стороны мира, к которой все привыкли. На самом деле, в мире нет понятия правильного и неправильного, есть лишь общественное мнение, которое больше напоминает огромное стадо баранов, где один блеет, а остальные — повторяют за ним.       — В тот день я общался с Чонсон хёном, он мне показался немного странным и взволнованным, может быть? Определенно, его что-то беспокоило, — Сону потирает подбородок пальцами. — А еще он интересовался о Джеюне, и я так понимаю, он — причина его беспокойства. На фоне своих наблюдений и того разговора мне кажется между ними что-то большее, нежели крепкая дружба.       — Хочешь сказать Чонсон и Джеюн не лучшие друзья, а…       — Близкие люди? — Сону склоняет голову в бок и выглядит задумчиво. — Не посчитай меня каким-то странным, Вон-а, но мне кажется в их дружбе есть некая любовь. Да, понимаю, это звучит весьма странно и вообще природой не дано, чтобы двое парней любили друг друга, но я в это не верю. Любить могут все, и вообще — мы не выбираем кого любить, девушку или парня…       Чонвон слушает Сону внимательно, щеку изнутри прикусив. Эта тема для него реально звучит весьма непривычно, но он не раз ее слышал и видел ее проявление в некоторых моментах: фильмы, комиксы, то же аниме. Но для глаз всегда было привычно видеть, что около мужчины находится подобающая ему женщина. Для него это было весьма удивительно, все равно что представить в сказке «Красавица и Чудовище» вместо принцессы Белль — принца, который полюбил Чудовище и помог ему избавиться от проклятия, а Чудовище полюбило принца в ответ. Немного непривычно, странно, но в то же время в этом есть свой смысл.       — Думаешь, это нормально, когда два парня друг друга любят? М? — тихо спрашивает младший.       — Да, я не считаю, что мужчина рожден только для женщины, а женщина аналогично только для мужчины. Мама всегда говорила, что общество само себе придумало глупые правила, по которым живут теперь все, — размышляет Сону.       — А что мешает исправить это? Отменить эти глупые правила?       — То что к ним все привыкли и никто не хочет дозволять людям многое. Правительство узаконило все, что касается многих вопросов о свободе выбора граждан и рассматривать предлагаемые изменения ради справедливости и уважения ко многим людям не собираются. Если у людей будет много дозволенностей и полноценное право выбора, будет катастрофа, по мнению властей, — голос Сону звучит достаточно серьезно, а лицо становится мрачным. Сейчас была видна совершенно другая сторона Сону, не та, к которой привык Чонвон. От светлого в нем оставалось только блондинистая макушка и цвет одежды на нем.       — В нашем мире все не так просто, — продолжает, качая головой, пытаясь вернуть себе былой вид. — И ты это не хуже меня понимаешь, — он переводит взгляд на Чонвона, встречаясь с его глазами и совсем невесело улыбается.       Чонвон не успевает ответить совсем ничего, как телефон Сону разражается сигналом входящего звонка. Было не сложно заметить высветившееся на экране телефона «Мама». Вряд ли Чонвон в итоге как-то продолжит этот разговор и что-то скажет, тема останется открытой в любом случае.       Сону не медлит, вызов принимает, прикладывая телефон к своему уху. Приглушенно слышно женский, очень приятный голос, который одним своим звучанием греет душу. Даже Сону меняется наконец-то в лице, потихоньку расцветая вновь, переставая своим мрачным видом напрягать Чонвона.       — Подсолнушек, ты уже собрал свои вещи? Я жду тебя у главного входа! — звучит достаточно весело. Женщина действительно была рада тому, что её дорогой сынок наконец-то поедет домой, а не будет тосковать в стенах этой ужасной больницы.       — Да, мам, мне осталось только взять сумку и попрощаться с друзьями, — говорит Сону кратко, его голос вновь звучит мягко, будто до этого он не говорил о серьезных вещах не менее серьезным тоном голоса. Их разговор не длился долго, но будучи наблюдателем Чонвону было не сложно понять, что отношения у Сону с его матерью максимально теплые. Грудную клетку мигом сдавило от неприятного чувства зависти.

«Почему моя мама тоже не может звать меня милыми прозвищами?» — недоумевал он, совершенно не понимая чем провинился перед матерью в этой жизни, что она никогда не звала его ласково, даже во времена, когда в их семье всё было относительно хорошо.

      Сону поднимается с насиженного местечка, поправляет свой худи и подходит к сумке, застегивая на ней молнию с характерным звуком. Оборачивается, вновь встречаясь с парой опечаленных и одновременно задумчивых глаз. Пухлые губы трогает слабая улыбка, а сам Сону подходит ближе к младшему, который слезает с кровати и тут же попадает в его объятия. Крепкие, теплые, наполненные чем-то таким, что Чонвон не может объяснить, но ему просто приятно и хорошо в них находиться.       — Еще увидимся, Вон-а, — успокаивает Сону, гладит младшего по спине, не желает выпускать из своих объятий, а Чонвон еще крепче обнимает, резко вдыхая и выдыхая.       — Обязательно, и я передам хёнам, то что ты просил, — обещает Чонвон, укладывая руку в гипсе на чужую спину. — Ты уже попрощался с Хи хёном?       — Еще утром, — ответил тихо старший неохотно, но всё же разрывая объятия, отпуская младшего. Смотрит на него еще разок, одаривая своей улыбкой. — Не скучай, Вон-а, если что, ты всегда можешь написать мне, я отвечу.       — Да, конечно, хён, — Чонвон слегка улыбается и выходит вместе с Сону из палаты, убедившись, что старший не забыл ничего. Они оба идут по коридору, подходят к лифту, где встретились с медсестрой, которая должна сопровождать выписывающегося ребенка. Железные двери лифта открываются и Сону проходит вместе с девушкой внутрь, в глаза Чонвона смотрит, продолжая ему легко улыбаться.       — Береги себя, — просит старший, а Чонвон успевает лишь крикнуть в закрывающиеся железные дверцы:       — И ты, хён! Удачной дороги домой!       Он остается один в оживленном холле, где туда-сюда снуют медперсонал и дети, которым было разрешено немного погулять по отделению перед обеденным отдыхом. Чонвон ощущает самое неприятное для себя чувство — одиночество. Грудную клетку заполоняет холодом, а улыбка на лице тут же меркнет. Ему не остается совсем ничего, кроме как уйти в свою палату или попытаться поискать Хисына. Но второй вариант отпадает, ведь старший явно занят, да и нечего его грузить своим меланхоличным состоянием. Он справится сам, всегда справлялся, значит и сейчас получится.

***

      Вернувшись в палату после обеда, Чонсон выдыхает, замечая по-прежнему спящего на своем месте Джеюна. Он спит так с самого утра после поставленной еще ночью капельницы. Младший даже не просыпался, когда медсестра убирала её, видимо лекарство и ослабленное состояние заставляли Джеюна спать так крепко. Врач, проводящий осмотр утром, не забил тревоги, как это бывало обычно. Возможно, все правда не настолько ужасно, раз Джеюн по-прежнему находится в своей палате и просто спит.       Шоркая тапочками по линолеуму старший подходит ближе к чужой кровати, оседает осторожно с краю, разглядывая умиротворенное лицо младшего, то, как медленно вздымается и опускается его грудная клетка. Это значило то, что он в порядке, вернее, Чонсон очень хотел в это верить. Все тело липким чувством облепляло беспокойство, что совершенно не присуще Чонсону. Он редко за кого беспокоился в своей жизни, не считая родителей.       Внимание привлекает джеюнова рука, к которой Чонсон потянулся своими пальцами, осторожно касаясь к еле теплой коже чужой ладони, осторожно гладит, мысленно борясь с собственным подсознанием. Чонсон еще не поборол до конца свой страх, но старается проявлять инициативу в этом плане. За прошедшее время он почти внушил себе, что прикосновения Джеюна действительно безвредны и приятны, а желание коснуться младшего — нормальное.       Правда в кое-чем Чонсон не разобрался от слова совсем, из-за чего чувствовал себя не в своей тарелке. Клубок из странных, потихоньку становящихся понятными чувств, он не распутал до сих пор. Его напрягает тот факт, что он походу понимает, что именно чувствует в адрес младшего, а еще сильнее добивает: запретность этих чувств. Правда с собой поделать совсем ничего не может, как бы не хотел и не пытался. Ограничить себя в общении с младшим? Вышло плохо, ведь Чонсон уже с самого начала чувствовал себя не так спокойно и комфортно, не общаясь с Джеюном совсем ни о чем. За все время он очень прикипел к Джеюну, знает его слишком хорошо, прошел с ним через многое, чтобы сейчас поймать себя на мысли, что он действительно чувствует что-то большее, чем обычную дружескую симпатию и привязанность.       — Что ты вообще со мной делаешь? — задает вопрос в пустоту, подушечками пальцев оглаживая выступающие костяшки на чужой ладони. Чонсонов взгляд вновь переходит на лицо Джеюна, которое не выражало совсем никакой реакции, а это значило, что сон младшего по-прежнему крепкий и Чонсон может просто выговориться. Его не услышат, это самое главное для него.       — Поначалу ты раздражал меня, ужасно как, — парень вспоминает их первую встречу и последующие после нее дни. Джеюн для него реально был той еще занозой, от которой хотелось куда-то спрятаться, но вот не задача, этот мальчишка находил его везде и своими добрыми, по-детски блестящими глазами заставлял чувствовать Чонсона себя некомфортно, ведь он не нуждался в чужих доброте и внимании. Он нуждался в покое, чтобы его не трогали, ведь вся эта доброта, сочувствие и лишнее внимание со стороны окружающих заставляло его еле сдерживать собственные слезы. Он тоже был ребенком, ему тоже хотелось просто реветь из-за происходящего, но Чонсон был кремнем, держал все в себе, приняв проявление собственных эмоций — за слабость. Он не хотел показаться жалким и нуждающимся в помощи. Совсем не понимал и не понимает до сих пор, что никогда не будет жалким в глазах Джеюна, если однажды просто попросит его помощи и не сдержит собственных слез.       — Но сейчас я даже не знаю, что сказать. Правда, я переживаю за тебя, и чувствую себя странно, когда нахожусь с тобой рядом и разговариваю, — чонсонова ладонь охватывает чужую, наконец-то сплетая пальцы, не сильно сжимая. По коже бегут мурашки, а в подсознании появляется тревога, но Чонсон подавляет ее тут же, не желая лишать себя такого момента только из-за своей гаптофобии. Он и так лишал себя слишком многого, внушив себе, что для него такой образ жизни недотроги будет комфортным и самым лучшим. — Но я не скажу, что мне противно. Это, ащ, это так странно. Я не испытывал что-то такое, даже когда общался с симпатичными девушками, но от этого чувства вроде так приятно, а вроде страшно непривычно.       Чонсон смолкает на какое-то время, кажется пытаясь понять, что он вообще сейчас говорит и делает. Хотя, какая разница? Все равно Джеюн его не слышит сейчас, только из-за этого Чонсон не чувствует ни грамма смущения или той же неловкости от собственных слов. В голове происходит полнейший ураган из мыслей, а грудь теснит какое-то теплое чувство, от которого уголки тонких губ дрогнули. Джеюн по-прежнему выглядел расслабленно, но старшему казалось, что тот даже слегка улыбается через сон, возможно чувствуя тепло ладони Чонсона, которая крепко держала его за руку.       В следующий момент старший двигается чуть ближе на кровати, сам не понимая, что им сейчас движет. Возможно, это одно странное желание, которое так захотелось осуществить? Возможно. Чонсон медленно наклоняется к Джеюну, в следующий момент укладывая голову на его грудную клетку, щекой ощущая чужое тепло через ткань хлопковой рубашки. Все тело пробирает дрожью, он мелко вздрагивает и прикрывает глаза, слыша чужое, размеренное сердцебиение. Оно полностью отличается от собственного, которое, кажется, еще больше участилось в такой момент. Как бы странно это не звучало — Чонсон чувствует себя спокойно, ему всерьез нравится происходящее сейчас, но мысленно он по-прежнему отрицает, боясь показаться странным.       Он даже немного подрасслабился, просто лежа щекой на груди младшего, стараясь сильно не давить на неё, он поддерживал себя, упираясь локтем в кровать, ведь в его планы не входило лишать младшего возможности дышать. Постепенно собственное сердце успокоилось и билось в такт с чужим, а мысли, озвучиваемые собственным голосом в голове, стихли, позволяя Чонсону наконец-то вздохнуть облегченно. Он чувствовал себя действительно комфортно, мысленно радуясь, что Джеюн спит и не застанет такой картины, тем более не слышит его причудливый и чувственный монолог. Ему точно будет очень стыдно и очень неловко, если младший решит неожиданно проснуться.       — Не смотря на то, что иногда ты та еще заноза, мне кажется я... — спустя какое-то время молчания подает голос Чонсон, но замирает тут же, стоит ему почувствовать как на собственную голову ложится чужая ладонь. Все тело мигом сковывает чувство неловкости, он не в силах хоть как-то шевельнуться и предпринять что-то, лишь бы исправить ситуацию. Черт.       — Ты? — спрашивает Джеюн хриплым ото сна голосом. Он звучит мягко и расслабленно. Скорее всего из-за заторможенности после сна и кучи лекарств реакция младшего выглядит спокойной, но так ли это на самом деле? На месте младшего, если бы Чонсон проснувшись оказался в такой ситуации, он бы уже отпихнул от себя человека, смачно и нецензурно выругавшись. — Хён, ты заинтриговал и молчишь, — слышится вздох сверху, из-за которого Чонсон хочет еще сильнее провалиться под землю, затеряться в ее недрах, лишь бы его сейчас не видели. Щеки вспыхивают алым цветом, а губы Чонсона приоткрываются, выпуская далеко не понятные звуки, выражающие его сильнейшую неловкость.       — Т-ты давно не спишь? — старается звучать уверенно Чонсон, будто сейчас не схватил приступ неловкости из-за того, что был пойман за своим странным действием. От чужой груди не отстраняется, а глаза держит по-прежнему закрытыми, брови сведя к переносице.

«Так и знал, блядь, что что-то пойдет не так», — мысленно ругается, желая себя ударить за свои же странные желания и действия. Если бы он не сделал так, то Джеюн бы спал дальше и столько неловкости между ними не было.

      Джеюн прыскает смехом, зарывая ладонь в светлые волосы, перебирая их и улыбаясь уголками губ слегка. Как бы он крепко не спал, но не проснуться от давления на собственную грудную клетку невозможно. Изначально его правда напрягло это чувство, он даже испугался, но стоило ему после открытия сонных глаз увидеть светлую макушку, как страх сменился на кучу вопросов в голове. Джеюн старался не переставать дышать в этот момент, ведь этим мог только спугнуть Чонсона, который явно никогда в жизни так не сделает больше, если его прервать прямо сейчас. Серьезно, старший очень похож на кота, которого так же может спугнуть любое мелкое действие, после которого он уйдет.       — Да нет, но возможно в середине твоего монолога? — предполагает Джеюн, ведь в момент своего прихода в сознание было ощущение, что первую половину монолога он пропустил. Вся ситуация была весьма странной, но Джеюн не прогонял Чонсона, не требовал того отлипнуть от своей грудной клетки и уйти, ему нравилась такая близость со старшим. От чего-то было так спокойно и хорошо.       — Я идиот, — вздыхает Чонсон, произнося привычную для себя фразу, из-за чего Джеюн прыскает смехом, сжимая волосы Чонсона, слегка их оттягивая.       — Чонсон, хватит, — просит Джеюн, пока Чонсон болезненно морщится из-за действия младшего.       — Отпусти, пожалуйста, — просит Чонсон, сжав в своей ладони джеюнову ладонь.       — А ты прекрати при каждом удобном случае называть себя идиотом, ты не такой, хён. Хотя в некоторых моментах — да, но не сейчас, — фырчит Джеюн, все же отпуская чужие волосы, извинительно поглаживая старшего по голове.       — Даже не прогонишь меня? — осторожно спрашивает Чонсон, большим пальцем поглаживая костяшки чужой руки, открывая свои глаза, смотря на этот крепкий замочек из собственных и чужих костлявых пальцев.       — Нет, — задумчиво произносит Джеюн, а Чонсон по-прежнему чувствует чужую ладонь на своей голове, приятно греющую и гладящую. Это заставляет мимолетно окунуться в детские воспоминания, когда мама так же укладывала его маленького поближе к себе и гладила по голове, успокаивая и просто убаюкивая так перед сном.       — Ты теплый, да и мне нравится, — последнее Джеюн озвучивает чуть тише, но Чонсон услышал это хорошо. Щеки по-прежнему горели, а тонкие губы растянулись в легкой улыбке. Почему это вызывает такую реакцию Чонсон сейчас понимает, от чего еще больше ощущает себя странным. Сердце вновь быстро стучит, своими ударами отбивая ребра, но внешне он выглядит совершенно спокойным. Он позволяет себе прижаться поближе, в итоге оказываясь в чужих объятиях.       — Я так понимаю, тебе тоже нравится, — пускает тихий, совершенно беззлобный смешок Джеюн. Все происходящее сейчас смущает и его самого, а приятное чувство так и заполняет грудную клетку, заставляя душу трепетать.       Чонсон согласно угукает, действительно наслаждается таким близким и спокойным моментом. Когда у них еще так выйдет сделать? Да и позволит ли собственная неловкость со смущением повторить нечто подобное? Скорее всего — нет, поэтому стоит растянуть этот момент как можно сильнее.       — Так что ты хотел сказать? — спрашивает Джеюн, все же стараясь вернуться к интригующей его самого теме. Чонсон замолчал на таком моменте, а Джеюн готов себя ударить за то, что его нетерпеливость вырвалась и спугнула старшего. Лучше бы он притворился спящим, но зато сейчас бы знал все.       — Я бы хотел, чтобы нас выписали поскорее, — говорит совсем не то, что хотел Чонсон, этим досадуя Джеюна, который судя по всему ожидал услышать что-то иное.       — Это значит, что мы будем видеться в разы меньше, хён, — совсем невесело подмечает Джеюн, а Чонсон отрицательно качает головой.       — Я недоговорил, я бы хотел видеться с тобой вне стен больницы, а то странная дружба у нас выходит. Видимся только в стенах этого здания, так еще и в этих больничных пижамах, — прыскает смехом Чонсон, слушая чужое сердцебиение завороженно.       — Ох, если так, — Джеюн немного веселеет. — Я бы и сам хотел поскорее выписаться, может однажды я позову тебя к себе в гости и покажу Лейлу! Она бы очень полюбила тебя, Чонсон-а, — зовет ласково, игнорируя вежливое обращение, лишь потом это замечает и мысленно, неловко ойкает.       — Лейла очень милая, как и ты, Юн-а, — говорит совсем тихо, добавляя своим словам большую ценность и искренность. Джеюн внутри себя пищит умиленно, а по всему телу бегают приятные мурашки. Неужели Чонсон может быть настолько хорошеньким, выключая свой режим язвы? Хотелось бы полюбоваться на такого Сона как можно больше.       — Я из-за тебя уже как помидор, что-то случилось, Чонсон? Ты сегодня прям любвеобильный, — Джеюн чувствует, как чужая ладонь отпускает его руку, и тот вскидывает бровями, когда Чонсон отстраняется и смотрит в его глаза. — Что? — спрашивает он слегка неловко.       — Да, ты прямо помидор, — прыскает смехом Чонсон, на что Джеюн закатывает свои глаза и свободной ладонью хлопает этого дурака по плечу.       — А сам-то? — хмурится Джеюн, будучи сильно возмущенным из-за такого поведения Чонсона. Но Чонсон с покрасневшими щеками и блестящими глазами выглядит весьма мило. Стоит старшему засмеяться, как Джеюн отводит взгляд в сторону, чувствуя себя глупо, а из-за своих мыслей это чувство лишь удваивается.       — Ладно-ладно, ты как вообще себя чувствуешь? Ночью ты знатно напугал, — Чонсон становится чуть серьезнее, смотрит в чужие глаза. Ночной приступ Джеюна правда никого не радовал, даже дежурившую той ночью медсестру.       — Из-за лекарств немного вяло, а так все терпимо, — Джеюн точно умалчивает о своем большем дискомфорте, но ощущает он его сейчас не так ярко, из-за присутствия рядом Чонсона, его тепла и такой близости, о которой младший и мечтать не мог. — Непривычно видеть тебя так близко, хён, — Джеюн касается чужой щеки, тыча в нее пальцем, который проваливается в маленькую ямочку, стоит Чонсону улыбнуться.       — Мне самому непривычно, быть так близко к тебе, — признается он, головой в сторону двигает, избавляясь от тычащего в щеку джеюнового пальца. — Не наглей, Джеюн, — кратко делает замечание, усмехнувшись с того, как младший дуется, но руку свою убирает.       — Что мы вообще сейчас делаем, м? - Джеюн склоняет голову в бок, наблюдая как лицо Чонсона приобретает задумчивое выражение. Орлиные брови немного сводятся к переносице, а взгляд уходит в сторону. Оба парня молчат, но сильно друг от друга не отстраняются.       — Не знаю, — признается Чонсон, переводя взгляд на джеюновы губы, задумываясь о чем-то своем, в надежде, что младший не задаст более таких неловких вопросов, ответы на которые очень трудно подобрать.       Джеюн вздыхает, закрыв глаза. Голову немного иначе укладывает на мягкой подушке, пытаясь ответить на свой вопрос сам. Что сейчас происходит? Почему вдруг они стали настолько близки в один момент, хотя долгое время держались на расстоянии? Раньше Джеюн даже думать не мог себе позволить о том, чтобы коснуться Чонсона, а тут старший буквально сам к нему пришел, сам уложил свою голову ему на грудь и не ушел, даже когда его поймали с поличным. Что-то изменилось в Чонсоне, определенно, и Джеюна это вовсе не отталкивает, наоборот, его еще больше обычного тянет к нему. Это даже слегка волнует его.       — Хён, — всё так же с закрытыми глазами Джеюн обращается к старшему, но ответить ничего не успевает, так как чужие тонкие губы накрывают его.