Touches

      Джеюну всегда было интересно коснуться своего хёна, хотя бы мимолетно, максимально аккуратно, лишь подушечками своих пальцев. Только вот кожа того выглядела фарфоровой, казалось, любое прикосновение к ней могло привести к трещине, которая будет расползаться и причинять дискомфорт, что и без того слишком часто ощущается Чонсоном.

К сожалению, и самому Чонсону прикосновения очень не нравятся.

      Шим не нарушал чужих личных границ, сдерживая себя от желаемого. Вел себя как можно сдержаннее и не тянулся к руке Чонсона, когда тот клал один из проводных наушников около себя в жесте предложения послушать какую-то музыку с его плеера (Пак редко такое предлагал, и Джеюн относился к этому простому предложению с особой ценностью). Он всегда так делал, именно клал наушник, не протягивал в теплую ладонь Юна, при этом поглядывая за действиями младшего краем глаза, мол, возьмет или нет?       А Джеюн, дожидаясь подходящего момента, пальцами подхватывал наушник за проводок и к уху своему аккуратно тянул, взгляд свой устремив на лицо хёна. Подвигался немного ближе, но не слишком, будто чувствуя пробегающий холод по коже Сона. За все годы общения он научился держать должную дистанцию, комфортную для него.       Сам Чонсон почти никого не подпускал к себе так непростительно близко, отчего Джеюн ценил его доверие, очень ценил, оно было очень хрупким, и главным страхом Шима являлось — разрушить его. Однажды он уже делал ему больно и забыть никак не может того ледяного взгляда и покрывшуюся мурашками кожу Чонсона. Они были детьми и, к сожалению, детский разум Шима, привыкший общаться только через теплые прикосновения, совершенно не знал о возможности сделать больно человеку одним своим безобидным касанием. Чонсон тогда выглядел так, будто на его запястье пролили кипяток, от напряжения он даже покраснел, резко выдернув руку из не сильной хватки Юна с криком:

«Не трожь меня!»

      Джеюн таким поведением был испуган, совершенно не понимая, что он сделал не так. Он лишь осмотрел свою ладошку на наличие в ней чего-то, что могло сделать неприятно другому, пока Чонсон, шумно и рвано дыша через нос, спешно покинул игровую комнату, а за ним выбежала одна из медсестер, прося того остановиться.       «Что я сделал не так? Почему он накричал на меня?» — в глазах почему-то появилась обжигающая своим теплом влага, а в груди что-то сжалось. Джеюну никогда не нравилось это чувство, он был на грани разрыдаться, а добивало ситуацию еще повышенное внимание со стороны других детей в игровой.       — В следующий раз просто не трогай его. Он не любит, когда его трогают, поэтому обходись словами, — подала голос одна из медсестер, прибирая разбросанные игрушки другими детьми в игровой.

      И он правда больше не трогал его с того дня.

      Они любили слушать музыку вместе, усаживаясь на широком подоконнике единственного окна в своей палате. Вид открывался не совсем красочный, но хоть какую-то часть улицы было видно. Им было достаточно хотя бы этого.       — Новая песня, хён? — спросил Джеюн, сидя возле Чонсона, видя его последующий кивок.       — Вчера нашел и скачал сначала на телефон, — рассказывает старший, смотря на плеер в своих руках, большим пальцем проводя по кнопкам на нем, не давя на них. Просто гладит, ощущая нагретый собственным теплом от ладони пластик. — Ночью хорошо работает вай-фай, это не заняло много времени.       — Ты опять поздно лег спать? — изогнул бровь Джеюн. — Хён, тебе нужно соблюдать режим, лекарства же плохо усваиваются.       «А толку от них?» — хотел ответить Чонсон, но вместо этого одарил Юна молчанием. Он всегда подолгу не мог уснуть даже, когда медсестры приносили ему снотворное, маскируя его за другой кучей таблеток. Джеюн всегда крепко засыпал благодаря волшебной таблетке, а для Сона она была бессмысленной, белой, шероховатой и безвкусной.       — Хватит болтать. Просто послушай эту музыку, — всё что попросил старший, закрыв свои глаза. Этим жестом он показывал, что не намерен продолжать разговор и хочет насладиться прослушиванием мелодии.       Джеюн послушно смолк, зацикливая свой взгляд на ладонях Чонсона. Они наверняка теплые, и кожа нежная, местами, возможно, шероховатая. В такой момент очень хотелось проверить это. Слушая песню, он задумался о чем-то своем, по-прежнему наблюдая за своим хёном. Тот выглядел умиротворённым, возможно, потому что Пак всегда хорошо держал свой образ и не показывал настоящих эмоций и чувств. Он такой с детства, и Джеюн уже привык к этому.       Сам Шим тоже почти всегда выглядел умиротворённым, на его лице вырисовывалась легкая улыбка и он был общительным, в отличие от своего хёна. От него всегда исходило приятное и греющее душу тепло, только по глазам парня читалось совсем иное. Мама реже стала приезжать сюда, а любая встреча с ней оставляла какой-то беспокойный осадок на душе. Она взрослая, врачи ей явно говорят больше, чем самому Джеюну. Он подросток, ранимый подросток с хрупкой психикой, который не готов ко многому, каким бы крепким и понимающим с виду ни был.       По поводу родителей Чонсона мало известно, те приезжают не чаще матери Шима, но по Чонсону видно, он не шибко рад, когда отправляется с ними встретиться. Взгляд у него всегда становится какой-то странный, обеспокоенный. Возможно этому есть своя неизвестная причина. Из окон коридоров, выходящих во внутренний двор клиники, Шиму удавалось пару раз разглядеть семью Пак. Чонсон всегда находился между своих родителей, держа ладони в карманах накинутой сверху больничной одежды, серой кофты, пока старшие соблюдали небольшую дистанцию. Родители Сона выглядели очень статно и явно были не последними людьми в обществе, миссис Пак всегда смотрела на своего сына с тревогой, поджимая нижнюю губу, пока мистер Пак вел себя более сдержанно, на первый взгляд. Почти невесомо женщина всегда касалась пальцами волос сына, поправляя их или заводя прядь волос за ухо, пока Чонсон позволял это делать. К сожалению, Джеюн никак не мог узнать о чем говорит между собой это семейство на прогулках, но он видел это переживание в глазах родителей Чонсона, видел, как они сдерживают себя от чего-то. Перед тем, как расстаться на неопределенное время, они никогда не обнимались, Сон лишь кивал им головой, натянув слабую улыбку, а те повторяли за ним.       Наверное, это очень тяжело, когда ты не можешь обняться даже с теми, кого очень сильно любишь. Джеюн бы точно чувствовал себя отвратительно, если на одной из встреч с мамой не обнял ее, не почувствовал тепло ее ладоней, запах духов, подаренных когда-то ей отцом. Он бы не смог просто уйти и не обнять свою маму.       Мелодия негромко играла в наушнике, Джеюн хорошо улавливал её темп, звучание, подмечая в который раз факт хорошего вкуса у его хёна. Он наконец-то оторвался от разглядываний Чонсона и перевел взгляд куда-то вперёд, уставившись на белую дверь, чувствуя лёгкую усталость и привычный дискомфорт. Следует просто терпеть или попросить медсестру об обезболивающем, которое в течение сорока минут окажет эффект, он не сильно, но притупит все ощущения, пока время действия не истечет. Шим живет с этим уже не первый год, и для него это всё вошло в систему.       Человек — такое существо, которое ко всему привыкает.       Парень вздохнул, опираясь спиной о стекло позади себя, чувствуя исходящую от него прохладу. За окном апрель, но все еще не слишком холодно, чтобы щеголять в футболках и джинсах, а возможно, так кажется только Джеюну, который часто мерзнет. Глаза медленно смыкались, а дыхание становилось тяжелее, хотелось просто подремать.       — Юн, ты в порядке? — из уха резко выпадает наушник с приятной мелодией, Джеюну приходится приподнять тяжелые веки, заметив взгляд Чонсона, который по-прежнему сидел на своем месте. В его руках находились сложенные наушники и плеер.       — А? Да… я в порядке, просто немного неважно себя чувствую, — Джеюн устало улыбнулся, поднимая руку в желании показать хёну большой палец, мол, со мной всё в порядке. Это удалось сделать не так легко, к тому же ладонь предательски дрожала.       — Я позову медсестру, — прозвучало спокойно от Чонсона, но Джеюн успел увидеть это переживание в глазах своего хёна. Как бы он ни прятался, Джеюн всегда всё увидит. Пак слез с подоконника, цепляя ногами в кипенно-белых носках резиновые тапочки.       — Мне сейчас станет лучше, правда, постой, хён, постой… — забывшись из-за болевых ощущений и накатившей слабости, Шим тянется к Чонсону, который еще не отошел так далеко. В желании возразить младшему, Чонсон обернулся и тут же замер, замечая ладонь Джеюна непозволительно и критично близко к своей.       Время будто замерло, в ушах стало громче слышно, как учащает ритм собственное сердце от одного представления, что сейчас ладонь Джеюна коснется его кожи. Чонсон жмурится, пока в голове бордово-синим цветом мелькает это представление, кожу уже обдает холодом, из-за чего по спине пробегают мурашки. Разум решает добить ситуацию окончательно, выдавая самое неприятное воспоминание о ситуации, произошедшей много назад, но…       — Хён, мне станет лучше без медсестры, всё не так плохо, видишь? — схватившись пальцами за край больничной рубашки Пака, говорил Джеюн. Чонсон тут же отдергивает руку, прижимая её к своей груди.       «Он просто схватился за рубашку… Просто схватился за рубашку, всё хорошо. Всё хорошо», — пытался успокоить самого себя Чонсон, заверяя, что его кожа не была подвергнута контакту, что его выстроенная, защитная оболочка не нарушена.       Джеюн, заметив этот жест, поджал нижнюю губу, чувствуя, как в душе разливается холодом чувство вины.       — Хён, прости, ты просто не хотел слушать меня, я…       — Всё в порядке, да… — притупленно ответил Чонсон, а после поднял свой взгляд на Джеюна: — Всё в порядке, — будто себе доказывая, повторил Пак. — Но я позову медсестру, уже подходит время, когда тебе нужно идти на процедуры, — медленно возвращая былое состояние, говорит Чонсон.       — Уже полчетвертого? — Джеюн, не веря, поднимает взгляд выше, на стены над дверью. И правда, время уже подходило, но идти совсем не хотелось. Эти процедуры не приносят столько эффекта, сколько временного облегчения состояния. Собрав в себе оставшиеся силы, Джеюн слез с подоконника, слегка пошатнувшись. Он схватился рукой за подоконник, встретившись взглядом вновь с Чонсоном.       — Я стою, всё хорошо, — постарался позитивнее и увереннее выдать Джеюн, прежде чем медленными шагами пойти к своей кровати и осесть на ней. Но уже на половине действия он свалился на нее с уставшим вздохом.       — Черт… Хах, главное, что не обморок… — Джеюн улегся на кровати покомфортнее, устроив голову на сбитой подушке.       Чонсон, оглядев ситуацию, покачал неодобрительно головой и подошел к кровати Джеюна, пальцами потянувшись к кнопке вызова медсестры, нажимая её. Она загорелась красным, а из коридора приглушенно раздался звонок с сестринского поста, потому что их палата находилась не так далеко.       — Терпила, — сказал Пак достаточно тихо, но Джеюн все равно это услышал.       — Ты такой же, — со слабой усмешкой выдал младший, закрывая свои глаза. — Совсем не лучше меня, а пытаешься поучать еще.       — Я твой хён, — буркнул Сон, уходя к своей кровати. — Кому тебя поучать, если не мне?       Ответа не последовало, но Чонсон это принял за согласие, просто наблюдая за лежащим Юном, распластавшимся по своей кровати. Отчего-то ему до сих пор было неспокойно, а ладони неприятно горели. Пак укладывается на своей кровати лицом к стенке, закрывая свои глаза, стоило ему услышать как распахивается дверь их палаты и шаги вошедшей медсестры.