so tonight that i might see

      Что касается тех, кто все еще мог иметь какие-либо сомнения по поводу отчаяния, его воспоминаний и его влияния, то Слуга считал, что они совершенно безумны.       Ну, по логике вещей, он предполагал, что это он, должно быть, безумец, раз уж он изгой, но дело было не в этом. Он не понимал, какой наглостью должны обладать все остальные, чтобы так легко игнорировать все то, что в один не столь давний момент полностью поглотило всю их жизнь. Что это была за программа, наглая и предательская? Что она такого могла сделать, чтобы полностью избавить их от отчаяния? Как это сработало на всех, кроме него? Как это вообще могло считаться чем-то справедливым? Слуге хотелось смеяться. В конце концов он так и сделал, иначе он снова бы начал кричать и швырять вещи по всему коттеджу. Это было так глупо. Очень, очень глупо.       Слуга, разумеется, был совершенно рационален. Это являлось фактом, и он хорошо это знал. А это означало, что у столь раздражающего и настойчивого Хинаты не было никаких оснований начинать придираться и жаловаться на то, что Слуга якобы нарушает их общее соглашение.       Принятое ими соглашение было далеко не идеальным. Конечно, не было ничего, что на самом деле заставило бы его брать во внимание приказ, который Хината отдал ему на пляже. Если он не Камукура, а Слуга ему подчиняться не обязан, то кто он такой, чтобы что-то требовать? Кого волновало то, что Хината потащит его обратно в больницу? Это не имело значения. Сначала, конечно, ему хотелось иметь свое пространство и некоторое время, чтобы найти Камукуру и, возможно, спланировать план побега, но теперь, когда он узнал истинную судьбу своего товарища, больше ничто не казалось таким уж важным. Что ему оставалось делать в такой ситуации, в какой он сейчас оказался?       Да, он все спланировал заранее.       Он не будет долго оставаться таким послушным. Какая надежда могла возникнуть из этого? Даже если он был бесполезен, он все равно мог сделать кое-что, чтобы помочь рождению новой надежды, не так ли? Куда бы он ни шёл, он сеял отчаяние, и так было ещё до того, как Эношима вонзила в него свои красные когти, а что такое отчаяние, если не предвестник надежды? Да, он уже говорил о чем-то подобном, верно? Он был почти что уверен, что это так. И как же ему теперь поступить? Каким образом ему стоит проводить свое время? Будет ли оно таким же, как прежде, посылая волны и приливы несчастий и отчаяния по землям, чтобы подготовить почву для новой цветущей надежды? Может быть, это то, что ему нужно было сделать. Может быть…       Он задавался вопросом, кто из всех ребят был наиболее уязвим. Кто легче всего присоединится и поможет их почти что канувшему в небытие делу? Да, была Цумики, — он вспомнил ее признание на пляже, — она, вероятно, была бы наиболее согласной и охотной для этого из всех на острове. Кто еще, он сказать не мог, поскольку ему было запрещено общаться с кем-либо из них. Выжившие, подумал он, не подошли бы для плана. Хината в особенности. Если только...       Если только не было никакого способа вернуть Камукуру.       Однако как это можно было бы сделать — вот в чем вопрос. Любая тактика манипуляции вряд ли сработает с кем-то вроде Хинаты, наделенного всеми знаниями. В прошлый раз потребовалась операция на мозге, и Слуга не смог бы ее провести. Ах, но разве сам Хината не сказал, что они слились? Все черты их обоих в одном человеке? Тогда это означало, что, несомненно, у него должны были быть какие-то черты Камукуры, помимо талантов. Апатия, безразличие, надежда, отчаяние. Слуге оставалось только найти способ выманить их обратно из темной пещеры. Опасный ли это ход? Вероятно, да. И заставляющий питать сомнения, что это вообще получиться? Тем более. Но Слуга, к счастью для него, никогда не был тем, кто боится опасности. Как он мог бы вообще бояться ее, когда он притягивал всю опасность к себе — как пчела летела к пыльце или мотылек летел к свету? Риск не был такой уж и проблемой. Вопрос был только в том, как это провернуть. Но... До исполнения этого плана были еще простые вещи, которые, по хорошему, надо было бы сделать, и более простые люди, с которыми было легче работать.       Цумики-сан, снова подумал он. Бедная, полная отчаяния Цумики-сан. Он задавался вопросом, поможет ли она ему в его деле? Вернется ли она на сторону ужасной веры, на сторону большего, благословенного добра? Вернется ли она к отчаянию, если только он даст ей достаточно сильный толчок в определенную сторону? И кто еще будет стоять рядом с ней? Кто был наиболее уязвим?       Воздух был теплым, когда он вышел из своего коттеджа, одетый в ту одежду, которую Хината принес ему несколько дней назад. Он предположил, что это соответствовало пребыванию на тропическом острове, но еще давно привык к холоду треснувшей земли, едва чистая атмосфера Товы и свежий, прохладный воздух дома Камукуры, что находился на горе.       На острове было еще рано, так как Слуга никогда не был совой. Солнце едва поднялось над горизонтом. Он задавался вопросом, найдет ли он Цумики снова на этом пляже, наблюдая, как солнце восходит, наслаждаясь красками, которые свет разбрызгивает по небу. Позже он вспомнил, как она сказала ему, что она никогда не встает достаточно рано, чтобы увидеть восход солнца.       Он отошел от коттеджей, шагая по дощатому настилу с такой беззаботностью и неосторожностью, что сам удивился, как не упал прямо в ту воду внизу. Он прошел мимо бассейна, украшенного вокруг различными креслами для отдыха. Прямо возле него был отель, в который его тогда привел Хината. Он молча прошел мимо. Вместо этого он пошел по мостам между островами, возвращаясь туда, где он когда-то был. Он вспомнил, что ему пришлось пройти два острова, чтобы добраться до именно этого — начав с того, где находилась больница, и пропустив тот, где была библиотека. Возможно, теперь ему следует проверить это еще раз, но уже обращать внимание на то, что находится вокруг. В прошлый раз он был так сосредоточен на поисках своего потерянного товарища, что вообще нигде не останавливался (он мысленно попросил прощения за тот единственный пляж).       Библиотека была большой, а также тускло освещенной, деревянной и богато украшенной. Атмосфера была затхлой, в воздухе пахло старыми книгами и прессованной бумагой. Слуга сделал глубокий вдох. Это было утешительно, подумал он. Это напомнило ему, смутно, о давно прошедших днях, библиотека в старом доме его родителей, подумал он... совсем не так уж и отличается от этой. Конечно, она была не такой большой, поскольку не имела отдельного здания, а представляла собой большую комнату в огромном доме его родителей. Там были книги написанные на разных языках, в разных жанрах, написанные бесчисленным количеством авторов. Он вспомнил, что тогда он был неравнодушен к классике. Сейчас было трудно вспомнить хоть какие-то подробности. Он почти ничего не помнил о том, какими людьми были его родители. Ничего, кроме простых фактов: они были богаты, они были культурны и они умерли в страхе и агонии. Он не был уверен, было ли это потому, что с момента их смерти прошло много лет, и он был ребенком, когда это произошло, или была какая-то другая причина. Его мозг умирал, в конце концов. Это ведь лобная доля хранила воспоминания, верно? Он вспомнил, как Мацуда Яске однажды говорил ему что-то подобное. Ах, что же случилось с Мацудой? Неужели...       Ох, точно.       Ну, неважно.       Так о чем он думал? Да, библиотека. Он медленно вошел, оглядываясь по сторонам. Он прошел мимо фикшна, фантастики, загадок и т. д. и т. п. Просматривая биографии, он не мог не задаться вопросом, может быть, когда-нибудь кто-нибудь напишет биографию Эношимы. Все, что она сделала для мира, будучи изложенныи на этих прекрасных страницах, их прочтут дети будущего или пожилые люди, которые были слишком юны, чтобы помнить все так, как оно было на самом деле. Он задавался вопросом, напишут ли они о ее учениках, вечно сеющих хаос и верных. Ну, он предположил, или не совсем верных. Не тогда, когда они бросили ее, что они в конечном итоге и сделали. Цумики назвала Кузурю предателем. Слуга втайне думал, что все они ими же и являются. Но не он, нет, точно не он, потому что он всегда был другим, отличающимся, как бы сильно он не хотел таким быть. Она никогда не оставит его, не с этой частью ее, привязанной к нему, не с ней, всегда в его голове. Он ненавидел ее за это... Ненавидел ее так сильно.       …Он ненавидел то, что все равно любил ее.       Все было еще так запутанно и непонятно. Неважно. Неважно неважно неважно.       Он пошел дальше. Посреди одной из полок из темного дуба лежала книга о Камукуре Изуру. Сердце Слуги сжалось при виде книги, но он удостоился лишь разочарования, обнаружив, что это был не тот Изуру Камукура, в котором он так нуждался. Это был основатель школы, в честь которого был назван бывший спутник Слуги. Рядом с его биографией была повесть об истории самого Пика Надежды. Он смутно задавался вопросом, когда была написана эта книга и когда все эти факты были собраны в одно целое. Предсказал ли писатель крах, который позже постигнет эту некогда престижную школу? Нет, конечно, нет. Это было так прискорбно неожиданно, крах общества. Вот почему именно Эношима его спланировала. Вот почему Камукура — более достойный, подумал Слуга, — последовал за ней.       Теперь, когда его не стало, Слуга повсюду видел лишь его.       Ему нужно было, чтобы он вернулся.       Он действительно... окончательно сходил с ума, да? Эта навязчивая потребность не была ему свойственна, но почему же она так засела в нем? Что это было: любовь или увлечение? Страсть или мания?       Надежда или отчаяние?       Где-то позади него открылась дверь.       Слуга повернулся, лишь слегка, ровно настолько, чтобы краем глаза увидеть Абсолютного Самозванца, стоящего в ужасе у входа в библиотеку. Такое невезение. Или... Может быть, подумал он, может быть, это все-таки хорошая удача. Он как раз думал о других — о тех, с кем ему действительно нужно было поговорить и встретиться, чтобы найти их наиболее слабые места — и как будто его мысли были кем-то услышаны, вот он сейчас. Да, может быть, это все-таки удача. — Приятное утро, — небрежно сказал Слуга. Неопределенное начало разговора, слабая попытка отвлечь собеседника. Он мог бы постараться получше, конечно, если бы ему было все равно немного меньше. — Ты так не думаешь? Самозванец на мгновение затих. Они наслаждались этой тишиной, эти два существа в одном и том же здании. Скорее всего, это было неловко для другого, но Слуга ничего не почувствовал. Когда, казалось, прошло достаточно времени, чтобы он смог отойти от своего шока достаточно, чтобы говорить, Самозванец подошел ближе и спросил в свою очередь, — Тебе здесь положено быть, Комаэда? — Ваш лидер был очень любезен, — ответил Слуга. — Он сказал, что мне необязательно возвращаться в больницу. — Это не дает ответа на мой вопрос. — Может быть, а может и нет, — Слуга пожал плечами. — Он много чего говорил, но не о том, куда я не могу и могу ходить. — Это Хината говорил? Слуга что-то промычал, а затем продолжил. — Он ваш лидер, не так ли? Я имею в виду, быть единым целым с Камукурой-куном и все такое. Самозванец слегка поморщился. Это было не лучшей темой. — Мы не думаем об этом в таком ключе, — сказал он, почти физически ощущая дискомфорт. — Мы все здесь равны. — Понятно, — сказал Слуга. Это была наглая ложь, которую он даже не потрудился как следует обмотать блестящей тканью. Он был уверен, что Самозванец, истинный мастер лжи, смог бы это понять. — Но ведь это не совсем правда, не так ли? Он полностью повернулся, лицом к лицу с другим. — Я имею в виду, это просто очевидно — сам баланс сил. Мне кажется, это странно, потому что я думал, что тебе нравится играть в лидера. Разве ты раньше не это делал? Самозванец прищурился. — Откуда ты обо всем этом знаешь? — Он мне рассказал, — легко ответил Слуга. — Очень увлекательно. Жаль, что ты так рано умер, ближе к концу, кажется, было довольно интересно. Лицо другого нахмурилось, глубоко и пещеристо. Он сложил руки, затем сделал глубокий вдох. Слуга сдержал злобную ухмылку. — Это была моя вина, я слышал, — продолжил он, не выглядя при этом жалеющим ни в малейшей степени. Конечно же, он не был виноват, почему он вообще должен был почувствовать сожаление? — Я уверен, что не ожидал от тебя такой самоотверженности. — Этого не произошло, — твердо сказал Самозванец. — Я не знал, что Ханамура был под полом с шампуром. — Ах, так ты все-таки не пытался меня спасти. Ну, я понимаю. Думаю, никто бы не хотел, но я-то думал, что ты какой-то добросердечный. Видимо, ты такой же холодный, как и все остальные. Никакой индивидуальности, какой позор... — Это не… Я не это имел в виду. Я лишь хотел сказать, что пытался оттолкнуть тебя от ножа. Как я уже сказал, я не знал, что Ханамура там. — Понятно, понятно, — кивнул Слуга. — Мне, наверное, следует извиниться за недопонимание, но я не вижу в этом своей вины, даже несмотря на то, насколько я некомпетентен. Тебя так трудно понять, понимаешь? Ты носишь столько масок, что иногда я задаюсь вопросом, а есть ли вообще ты настоящий... Самозванец проглотил видимый комок в горле. — Это настоящий я, — сказал он. — Это так? — ответил Слуга. — Как в это вообще можно поверить? Это лицо также может быть маской. Ты можешь обманывать их всех, разве не этим ты занимался в школе? — Я... Я никого не обманываю. — Но как они могут быть в этом уверены? — настаивал Слуга. — Тебе нельзя доверять, неужели ты не видишь? Но это нормально.       Самозванец секунду беззвучно что-то бормотал, а затем нахмурился. Слуга снова промычал мол понял, сдержанно и равнодушно улыбаясь. — Не волнуйтесь, Самозванец-сан, вам не нужно объясняться передо мной. Я уверен, что понимаю все так, как вы этого хотите. — Он шагнул вперед, как будто собираясь пройти мимо другого и выйти, но прежде чем сделать это, тихо добавил, — Хотя мы все знаем, что ты любишь притворяться.       Самозванец нахмурился еще сильнее. Слуга нарочито любезно улыбнулся ему, а затем ушел.       По дороге он размышлял, куда ему направиться дальше.

***

      Так уж получилось, что после того, как он вышел из библиотеки, он снова оказался на первом острове. Остров с больницей, конечно, не рассматривался, как вариант, и он не хотел находиться там так долго, чтобы пропустить утренний визит Хинаты в его коттедж, тем самым спровоцировав своего рода охоту за "опасным" Слугой. Не то чтобы его особенно беспокоило то, что делает Хината, но это звучало как пустая трата времени и это, вероятно, в конечном итоге приведет к разрушению лазейки в правилах, о которой он только что рассказал Самозванцу.       Итак, вернувшись на остров, откуда он прибыл, Слуга снова начал гулять. Здесь было больше всяких зданий, чем на другом острове. Все, что здесь было это приватный пляж и дом, аптека, какая-то закусочная и библиотека. Она была гораздо больше.       Чуть-чуть любопытствуя, Слуга зашел в маркет. Он услышал голоса, когда толкнул дверь, и тут же в лицо ему ударила струя холодного воздуха из кондиционера. «…же знаешь, я не люблю вставать так рано!» — было первое, что он услышал, хотя первая половина предложения была обрезана. Это был девчачий голос: высокий, пронзительный и очень плаксивый. Следующий голос тоже был женственным, более спокойным, если не сказать слегка насмешливым. — Я знаю, Хиеко-чан, но иногда ранний подъем это полезно.       Слуга относительно легко узнал оба голоса: это были, конечно же, Сайонджи и Коизуми. Ему просто повезло, что они оказались здесь в одно время с ним. Он даже не смог придумать оправдание, что якобы "он сюда пришел первым", как в прошлый раз. Ну что ж, полная свобода действий, подумал он.       Он наугад зашел в один из проходов, лениво шагая по нему и окидывая взглядом различные предметы и безделушки, сложенные на коротких полках мятного оттенка. Там было целое изобилие вредной еды, вроде чипсов, конфет и газированных напитков. Он подумал, что Монаке бы понравилось, если бы она когда-нибудь решила спуститься из космоса обратно.       Если предположить, что она действительно осуществила свой замысловатый план, он не мог не задаться вопросом, как она там себя чувствовала и что с ней случилось. В конце концов у нее могла закончиться еда и вода, разве нет? Не говоря уже о воздухе. Он сомневался, что она позаботилась о таких базовых и основных для любого человека ведах, но он отвлекся. Может быть, однажды он снова ее увидит, если судьба предоставит ему такую возможность. Он считал, что это было бы неплохо, по крайней мере, для него, хотя и не был уверен, как бы она к этому отнеслась. В каком-то смысле, каким-то ненормальным образом, он действительно стал думать о них, как о чем-то большем, чем просто о слуге и его хозяйке. Возможно, это было больше похоже на отношения между братом и сестренкой. Он думал, что она, должно быть, тоже чувствовала что-то подобное, иначе она бы не поменяла обращение с простого «-чан» на «-ниичан», верно?       Был один, лишь один единственный момент, когда в доме на горе она призналась ему в чем-то секретном. Это была глубокая ночь, те немногие часы, когда небо не светилось темным, жутким красным светом. Он сидел на ее ветхом матрасе, а она лежала, свернувшись калачиком, рядом с ним. Той ночью ей приснился кошмар. Он сразу же прибежал, услышав приглушенные звуки плача. Монака была не из тех, кто открыто демонстрирует свои истинные эмоции, по крайней мере, когда это необязательно. Она проявляла уязвимость лишь пару раз. В этот момент он смотрел на нее сверху вниз. Пальцы его здоровой руки лениво пробежались по ее густым зеленым волосам, что были спутанными и вспотевшими от ее ворочания. — Хайджи-нии не как настоящий брат, — тихо сказала она. — Правда? Иначе он бы не причинил мне боль. — У меня не было братьев или сестер, — ответил Слуга, — Так что, возможно, я не прав... Но я считаю, что обычные люди не должны причинять боль тем, кого они любят.       Он намеренно подчеркивал слова "обычные люди". Было много тех из тех, кого он знал, кто причинял боль тем, кого любил, по множеству причин. А если быть точнее, то ради отчаяния. Это то, что сделала Эношима, поэтому она убила своего возлюбленного и свою сестру. Это то, что сделали ее ученики. Это то, что сделал бы Слуга, если бы он был сильнее. Но нет, он никогда не мог навредить тем, кто остались с ним. У него остались только два близких человека: Камукура… и Монака. — Я знаю, что ты его любишь, — сказала она. Нетрудно было догадаться, о ком она говорила.       Он не ответил. Она замолчала на мгновение, словно обдумывая что-то. И затем она сказала голосом еще тише, чем тот, которым она говорила чуть раньше, — ...Ты меня любишь? — ...Мне жаль, что кто-то такой отвратительный, как я, может думать о ком-то таким личным образом, — сказал он тихо, также уязвимо. — Но я правда люблю тебя, просто не так, как его. — Как настоящий брат, — пробормотала она. — Такой же глупый, тупой, раздражающий и однобокий. Но настоящий. — Да, — снова мягко ответил он. —Я тоже так думаю. — Ты спас меня, — сказала она, — из-под обломков. Даже когда тебе это было ненужно. Ты говоришь, что ты это сделал из-за этой тупой идеи надежды и отчаяния, но я так не думаю. Я ведь права, не так ли?       Это был риторический вопрос — они оба знали, что она уже сама догадалась. Она только попросила подтверждения, поэтому он молча кивнул головой. Она еще больше сжалась и вздохнула.       Она тоже его любила, ему нравилось думать, что она тоже по-своему о нем заботится. Он никогда не узнает наверняка. Пока не увидит ее снова. Но если он никогда ее не встретит вновь, то это тоже будет нормально.       Только еще больше отчаяния бы прибавилось к его жизни.       Слуга молча продолжил свой путь, делая глубокие вдохи, чтобы привести в порядок свой замутненный и запутанный разум. Ему следует взять с собой больше одежды, подумал он, и, возможно, пару обуви без шнурков. На самом деле было так утомительно — завязывать шнурки одной рукой. — Что он здесь делает?       Слуга взглянул краем глаза, и увидел, что Сайонджи и Коидзуми перешли в другой проход. Судя по всему, они не отошли слишком далеко, но успели заметить его за поворотом одной из полок. Сайонджи крепко сжимала одно из запястий Коидзуми, и она, прикрыв рот, что-то прошептала, словно это могло заглушить ее голос. Слуга не подал никаких признаков того, что он их услышал, и лишь продолжал рассеянно осматривать различные уровни полок. Он был уверен, что они все еще перешептевались, но, похоже, Сайонджи осознала громкость ее голоса и снизила его, так как Слуга уже не мог разобрать большую часть слов. Он не возражал, не то чтобы люди о нем не разговаривали. Он давно привык к этому. — Эй, Комаэда?       Однако он не так привык к тому, чтобы люди по собственной воле начинали с ним разговаривать. Не поворачиваясь к ней лицом, он слегка приподнял одну белую бровь и небрежно ответил, — Да, Коидзуми-сан? Дискомфорт был ощутимо слышен в ее голосе. Слуга предпочел не обращать на это особого внимания. Медленно она спросила его, — Хината знает, что ты здесь? Слуга пренебрежительно пожал плечами. — Кому какое дело? — был его легкомысленный ответ. — Просто… — сказала она. — Знаешь, он как бы говорил, что присматривает за тобой, но вот ты здесь один. — Ненадежно с его стороны, не думаешь? Лицо Сайонджи исказилось от отвращения, и она злобно усмехнулась. — Хината-нии намного лучше тебя, фрик, — упрекнула она, и ее тон буквально сочился ядом. — Держу пари, что ты связал его и убил, а теперь ищешь здесь вещи, которые помогут тебе избавиться от тела. Больной. Он лениво осмотрел пару черных теннисных туфель. Они были примерно его размера, подумал он. Какая удачная находка. Он схватил их с полки, прежде чем повернуть голову, чтобы посмотреть на нее в полный рост, и поднял бровь еще выше. — Ах, да, — усмехнулся он. — Как будто кто-то вроде меня смог бы сделать такое с человеком с таким количеством талантов, как у него. Какая интересная мысль. Сайонджи разинула рот, а затем ее лицо исказилось от ярости. Она беспрестанно дергала Коидзуми за рукав. — Махиру-ни! — заныла она. — Держи меня, пока я не стукнула его по голове! Теперь я намного выше, так что, спорим, что я смогу дотянуться! — Как страшно, — подстрекал Слуга. Сайонджи зарычал, но Коидзуми удалось удержать ее на расстоянии. Рыжеволосая заметно сглотнула, а затем осторожно сказала, — Он не врал, да? У тебя правда какая-то... амнезия? — Как мне кажется, — ответил он, полный невозмутимого легкомыслия. — Похоже, я не так уж много всего и потерял. Что победило? Ни надежда, ни отчаяние. Таким образом, ничего из этого не имеет ко мне какое-то отношение. — Это очень связанно с тобой, — язвительно крикнул Сайонджи. — Ты — причина, по которой это началось, идиот. — Ах, так ли это? — Ах, да! — произнесла она. — Это ведь ты планировал убить кого-то на вечеринке, да? Спорю, что Хината уже тебе обо всем рассказал, так что не пытайся притворяться дурачком. — Да, он мне об этом рассказал, — ответил Слуга легкомысленно и беззаботно. — Не могу сказать, что это сильно помогло, но он это рассказал. Тебе от этого станет легче?       Гнев на ее лице проявлялся еще сильнее. Щеки ее покраснели и опухли, глаза горели яростью. Единственное, что удерживало ее от прыжка — это рука Коизуми, предостерегающая Хиеко. — Ты болен, — прошипела она. — Не думай, что твоя непонятная амнезия оправдывает тебя за все то, что ты там творил. — По крайней мере, все, что я делал, было ненастоящим, — сказал он. Его тон стал тише. Этот тон стал даже угрожающим, но Слуга знал, что он ничего не сделает, по крайней мере, сейчас. — То, что произошло в виртуальном мире — оно там и осталось. А то, что сделала ты — реально.       Она отпрянула, ошеломленная. Ее рот безмолвно раскрылся в букве О. Это наполнило его чувством болезненного самодовольства. — Те, кто умерли из-за тебя, были настоящими, — сказал он ей. — Не забывай об этом, Сайонджи-сан. Если говорить о реальной жизни, то, конечно, были люди, погибшие в результате моих действий, но говорить об этом было бы лицемерием с твоей стороны. Теперь, кто умер в программе из-за меня — эта фальшивая Нанами? Она была нулями и единицами, ты не понимаешь? Она была ненастоящей.       Стояла ли Сайонджи на самом пьедестале? Она осмелилась противостоять ему, хоть она и была намного хуже. Как это можно оправдать? Да, он знал, что он низок, но он мог защитить себя от этих лицемеров, от этих отчаянных.       Если позволить ей победить, никакой надежды не появится, так почему же он должен это делать?       Он этого не сделает. — Ничто из того, что я там делал, не имело значения, — сказал он, сдержанно улыбаясь и выражая злобную снисходительность. — Может быть, то, что я сделал в реальной жизни имеет хоть какое-то значение, но разве это касается тебя? То, что сделала ты, тебя явно касается. Ты убила гораздо больше людей, чем я когда-либо мог себе представить, так что, может быть, тебе стоит подумать о том, заслуживаешь ли ты прощения, а не о том, заслуживаю ли я. Она слегка отшатнулась. — Ч... Что за черт? — спросила она, все еще не оправившись от шока. — Кто тебя научил давать отпор? — Я уверен, что я все такой же бесхребетный и жалкий, каким был всегда.       Таким, каким был всегда.       Таким, каким был... всегда... … …       …Разве они хоть что-то знали?

***

— Я хочу с тобой кое-что сделать.       Слуга стоял без всякого выражения в открытом дверном проеме своего дома. Хината был прямо перед ним, "легкий" и дружелюбный. Слуге не понравился подтекст его слов. Он с тревогой спросил, — Что именно? — Ничего плохого, — ответил Хината, слегка размахивая руками перед собой, как бы сдаваясь. — Просто... Просто есть кое-что, что я хотел бы попробовать. Я хочу посмотреть, пробудится ли твоя память, если я покажу тебе некоторые места на островах, поэтому я хотел с тобой прогуляться, если ты не против.       Ах, он, конечно, не знал, что Слуга уже ходил на разные острова и разговаривал с разными людьми, и тем не менее, до Хинаты не дошло вообще ничего. Он не мог сказать это Хинате, если только не хотел, чтобы его привилегии насчет свободы были тут же отменены, поэтому он просто прищурился, поднял один палец и отступил от дверного проема. Он был уверен, что Хината слышал, как он шаркает за дверью, натягивая те самые недавно появившиеся туфли. Это был эффект хирургически улучшенного слуха Камукуры. Закончив, он снова открыл дверь и спустился на настил. Хината посмотрел под ноги, когда они наконец-то вместе пошли. — Откуда у тебя эти туфли? — спросила Хината между делом. — Не помню, чтобы я приносил их в твой коттедж. Аа... Об этом он не подумал. — Если ты мне поверишь, они прилетели в мое окно. Немного поцарапаные, да, но кто я такой, чтобы жаловаться, — ответил он небрежно. — Какая хорошая удача. Завязывать шнурки одной рукой, это, знаешь ли, та еще пытка. — С твоей удачей, я думаю, я могу в это поверить, — сказал Хината, а затем поморщился. — А, я об этом неподумал, когда был на рынке, извини. Но, знаешь, я всегда могу... Слуга резко ответил, — Нет. Хината вздохнул, — Но все же стоит попробовать. Но сейчас это не важно. Я думаю... сначала мы пойдём на пляж. Хорошо?       В последний раз, когда Слуга был на пляже, он испытал одно из самых сильных потрясений в своей жизни. В последний раз, когда он был на пляже, он узнал правду о судьбе Камукуры. В последний раз, когда он был на пляже, мир, который он знал, раскололся и рухнул. Зачем ему туда возвращаться? Почему вообще Хината хотел туда пойти? — Не надо, — сказал Хината, — Если ты совсем не хочешь. Кажется, я знаю, почему... — Нет, — резко и холодно прервал его Слуга. — Пляж — это всегда хорошо. Тогда показывай уже дорогу.       Они шли вместе в тишине. Только шелест пальмовых листьев доносились до ушей Слуги. Он предположил, что песок под ним был таким же мягким, как и раньше, но теперь он не чувствовалось из-за обуви. Он взглянул на горизонт. На этот раз восхода солнца видно не было. — Я проснулся на этом пляже, — начал Хината, — в программе. Примерно здесь, где-то рядом. — Странное место для пробуждения, — прокомментировал Слуга. В ответ Хината хрипло усмехнулся. — Я потерял сознание, — сказал он. — А когда я проснулся, ты был тут. Ты стоял надо мной. Его уголки губ хмуро опустились. — Тогда, полагаю, мне следует извиниться, — ответил Слуга. — В такой ситуации это ужасное первое зрелище. Хината покачал головой. — Нет, — быстро вмешался он. — Это было мило с твоей стороны. Даже после того, как все ушли, ты все равно остался, пока я не проснулся. Это было очень любезно с твоей стороны. Ты был добр ко мне до начала судов, даже когда я был... вспыльчивым. — Прежде чем я показал тебе, кем я являюсь на самом деле, — пояснил Слуга, поджав губы и приподняв бровь. — Это был просто фасад, вот и все. — Не говори так, — нахмурился Хината. — Мне... нравится думать, что мы тогда были друзьями. Что-то его осенило. — Я все правильно понял? — спросил он Хинату, почти смущенно. — Ты хочешь снова стать друзьями? Со мной? — Да, этого я и хотел, — подтвердил он, кивнув один раз. — Я думаю, мы все должны научиться ладить и дружить друг с другом, даже несмотря на наше прошлое. Я хочу отбросить отчаяние, отбросить программу, отдалиться от всего этого. Разве это настолько плохо?       Слуга молчал. Он обдумывал слова, перебирая их в голове, анализируя их. Отбросить отчаяние... это была... ужасная мысль. Предательская, можно сказать. Какая же может быть надежда, если нет отчаяния? Как может чудо и свет расцветать без тьмы и смерти? Что это вообще за предложение, и какое право он имел его высказывать? Как посмел, должен был задаться вопросом Слуга, как посмел этот человек, который был никем до рождения Камукуры, попытаться завладеть силой, чтобы отнять у него еще больше? — Это был фасад, — снова сказал Слуга, бесстрастно, но злобно. — Та версия меня, с которой ты хотел бы думать, что дружишь, была подделкой, так что на самом деле там осталось? Ты, кажется, позабыл о том, что я тебя не помню. Ты ничего для меня не значишь. — Нет, — сказала Хината. —Я не думаю, что это правда. — Так ли? — спросил Слуга в свою очередь. — А что тогда? Память — это основная сущность бытия. Что есть без нее? Что есть мы без памяти? Просто ничто. — Я хочу помочь тебе вернуть твою память. Вот поэтому я и привел тебя сюда. Вот поэтому я и рассказываю тебе все, что произошло. Слуга покачал головой. — Твой план провалился, значит. Он не работает. Я не помню, чтобы мы с тобой были на этом пляже. Я бы точно не сделал ничего подобного.       Он был поглощен своим гневом. Он был груб, потому что был расстроен - но из-за чего? Все ли еще дело в Камукуре? Или, как он думал, это накопившийся за годы гнев и злоба, которые бурлили все сильнее и сильнее, пока наконец не выплеснулись наружу? Возможно, Хината была всего лишь несчастной жертвой обстоятельств. Может, он вовсе не заслуживал такого отношения?       Может... Может...       Слуга уже не мог найти в себе силы, чтобы думать над этим.