so tonight that i might see

      Казалось, что отель возвышается перед ними. Хината сглотнул растущий ком в горле и глубоко вздохнул. Он сжал запястье Комаэды лишь немного сильнее. Это действие не осталось незамеченным. — Тебе действительно не стоит беспокоиться о нуждах такого отброса, как я, — сказал ему Комаэда, немного безжалостно забавленный ситуацией. Он был безразличен, как будто ему было все равно, что Хината с ним сделает, несмотря ни на что. Хината сдержал вздох. — Извини, я не хочу, чтобы ты морил себя голодом, — сухо бросил он в ответ. Комаэда не дрогнул перед его сарказмом, а лишь снова улыбнулся. — Как любезно с твоей стороны, — пропищал он. Это было насмешливо-веселенько. Хината и не ожидал от него ничего лучшего.       Закатив глаза, Хината толкнул дверь. Вестибюль был пуст, но он слышал шум людей наверху, собирающихся на завтрак в ресторане. Он собрался с духом и медленно начал подниматься по лестнице, но перед этим — самым тихим голосом — добился от своего спутника обещания помолчать. Комаэда чересчур послушно и может даже издеваясь, прикрыл рот рукой в перчатке. Хината снова закатил глаза.       Как он и ожидал, в ресторане уже кипела жизнь. С их появлением атмосфера не исчезла без следа, но Хината все равно почувствовал, как она изменилась. Комнату окутало чувтство настороженности, подозрений и даже чего-то вроде страха, от которого можно было начать задыхаться. На них двоих были брошены взгляды, пока Хината вел Комаэду к буфету, установленному снаружи кухни. Это был самый удобный способ подачи еды для такой большой и шумной компании, и Ханамура усвоил это за много месяцев до этого. В тот момент это было удобно и Хинате. При этом Комаэде не было необходимости даже приближаться к кому-либо из остальных, не говоря уже о том, чтобы как-то напрямую взаимодействовать с ними.       Он увидел, как Комаэда обменялся взглядом с Цумики — торопливым и мимолетным — прежде чем она отвела свои глаза от беловолосого и вместо этого устремила свой взгляд в свою тарелку. Хината ничего не сказал, но это подтвердило его догадки о том, что Цумики на самом деле была с Комаэдой на пляже, прежде чем сбежать. На самом деле люди не были такими уж неуловимыми и хитрыми, как они думали.       Никто не сказал ни слова ни одному из них, когда они проходили мимо. Им это было и не нужно — Хината и так мог разобрать их возможные слова по этой удушающей атмосфере.       Комаэду, казалось, совершенно не волновала неловкость обстановки. Он просто позволил Хинате тянуть себя вперед и послушно замер, когда они остановились перед стойкой с едой, выставленной для самостоятельного обслуживания. Он не предпринял никаких попыток убежать, когда Хината осторожно отпустил его запястье, что Хината решил расценить как маленькую личную победу. На самом деле он не сделал ничего, что дало бы Хинате повод усомниться в его новообретенной верности и послушания данному ему приказу. Он просто молча наблюдал, как Хината наполняет ему тарелку, хотя его брови были слегка нахмурены, а выражение лица выражало смесь удивления и некоторого раздражения. Тем не менее, когда Хината передал ему тарелку, он послушно взял ее, удерживая в одной полностью послушной руке и придерживая другой рукой.       Лишь несколько мгновений спустя, когда они пересекали ресторан и направлялись к выходу, в очередной раз достигнув двери в конце помещения, их прервали. Сзади раздался осторожный женский голос. Слегка повернув голову, Хината узнал в нем ту самую, к которой он приходил за советом относительно своего нынешнего подопечного всего несколько дней назад — Сонию. — Комаэда-сан? — сказала она. Она выглядела слегка нервной: ее поза была напряженной, а руки были крепко сжаты на коленях, чтобы она не подумала, что они начнут дрожать или что она начнет тревожно ими хрустеть в манере тревожной на хроническом уровне Цумики. Ее улыбка была настороженной, и хотя ее решение в том, чтобы перекинуться хотя бы парой слов уже наполовину было принято, было очевидно, что она обдумывала все «за» и «против» в течение многих минут. Он подозревал, что именно ее дипломатичность подтолкнула ее вперед, а не какое-либо чувство привязанности к тому, с кем она говорила. — Я... рада видеть, что ты не спишь и уже проснулся. Как твои одноклассники, мы беспокоились о твоем благополучии.       Хината изнутри задался вопросом, сколько же из одноклассников на самом деле согласны с таким утверждением. Он чувствовал, что тех, кто беспокоился о Комаэде либо очень мало, либо их вообще нет.       Комаэда уставился на Сонию с таким сбитым с толку взглядом, что это было почти смешно. Его белые брови были нахмурены еще сильнее, а губы слегка приоткрылись в изумлении. Он был словно шокирован тем, что она так охотно заговорила с ним, без какой-либо подсказки, первая, — Хината подумал, что вот это он мог понять, но все же.       И тут, как раз в тот момент, когда Сония снова открыла рот, словно собираясь повторить сказанное, оцепенение Комаэды прекратилось. Он улыбнулся, слегка наклонил голову и тихо поприветствовал ее на языке, который, как понял Хината, был иностранным языком ее родины на Балканах. Вероятно, талант Абсолютного Лингвиста подсказал ему, что Комаэда на обращатился к Сонии как «Ваше Высочество» на языке Новоселика.       Она откинулась на спинку сиденья, словно его слова поразили ее. Ее резкий выдох был коротким и прерывистым, она явно сделала эт бессознательно, скорее, этот звук вышел из ее горла из-за ее крайнего удивления. Она поспешно нацепила на лицо улыбку, пытаясь скрыть свои чувства, но то, как она дрожала, выдавало ее эмоции. — Комаэда-сан, — снова сказала она, голос ее лишь слегка дрогнул. — Ты... Ты не обязан обращаться ко мне таким образом. Смятение Комаэды вернулось в полной мере. Если на то пошло, оно, казалось, почти что удвоилось. — А? Не обязан? — был его вопрос, показывающий его полную неосведомленность. — С каких же это пор?       Ее настороженная улыбка сменилась дрожащим лицом, показав, что она уже не грани, и Хината воспринял это как знак прекратить общение, прежде чем что-либо еще будет сказано или сделано. Схватив Комаэду за острый локоть, Хината на мгновение повернулся к Сонии, прежде чем попытаться бросить на нее успокаивающий взгляд. — Извини, Сония, нам пора идти, — он просто ей сказал. — Но мы ценим твое беспокойство. Не так ли, Комаэда? Комаэда не дрогнул перед авторитарной серьезностью Хинаты. Даже тогда он был настолько равнодушен ко всему происходящему, что вместо этого насмешливо улыбнулся и ответил, — Раз Хината-кун так говорит. Потянув Комаэду за руку, Хината быстро вывел его из ресторана. Он чувствовал, как их провожали взглядами и приглушенными шепотками, пока они уходили отсюда быстрым шагом, но не обращал на них внимания. Как только они спустились по лестнице и вышли через дверь, которую Хината толкнул, Комаэда усмехнулся, хотя это звучало странно из-за отсутствия воздуха в лёгких, и сказал самым небрежным голосом, — Ты не можешь меня за это винить. — Нет, — согласился Хината. — Я никогда не говорил, что я тебя виню, но именно поэтому я и сказал, что тебе не стоило бы взаимодействовать ни с кем из них. — Мы должны её звать именно так, — продолжил другой. Защита его действий была сделана максимально небрежно, как будто ему было все равно, поверит ли ему Хаджиме. Как будто он говорил просто, чтобы объяснить свои действия, а не из желания действительно убедить Хинату. — Даже несмотря на всю свою глупость, я все равно это знаю.       Конечно, он не знал, что случилось с Новоселиком. И дело было даже не в отсутствии у него воспоминаний, а в том, что он проснулся последним и поэтому пропустил все, что произошло до него. Его не было рядом, когда после множества вопросов, отправленных в цифровом виде более осведомленному Бьякуе Тогами, Сония узнала судьбу своей родины. Он не знал о бедствиях, которые отчаяние принесло в эти земли. Он не знал, что страна Сонии развалилась по ее вине. Он не знал о неофициальной даче показаний, проведенных после того, как ее поймал Фонд Будущего. Он не знал о социальных, политических и экономических проблемах, которые уничтожили последние остатки королевства из-за отсутствия надлежащего руководства. Королевы Новоселика больше не было, потому что Новоселика вообще больше не было. — Может быть, мы так ее и звали, — медленно проговорил Хината. — Но это в прошлом. — А, да, — ответил Комаэда. — Это же наш второй шанс, прости меня за ошибку.       Лишь фыркнув, Хината продолжил тащить его за собой. От отеля до коттеджей было не так уж и далеко. Расположение коттеджей было таким же, как и в программе, поэтому им нужно было только пройти мимо отдельных коттеджей Самозванца и Хинаты, чтобы наконец добраться до коттеджа Комаэды. Он вошел внутрь, как только Хината открыл дверь для них обоих. Коттеджи были такими же, какими были в программе. Конечно, менее персонализированный, но у Хинаты и Комаэды изначально всегда был самый простой вариант. Инстинктивно они все выбрали те же самые коттеджи, что и раньше. Входя в коттедж Комаэды, Хината почти испытал некое болезненное чувство дежавю. Тем не менее, он не подал виду. Это было бы просто напрашиванием на неприятности, и хотя Хината ранее объяснил ему обстоятельства его смерти и расследования, но маловероятно, что Комаэда был достаточно внимателен, чтобы провести связь между событиями. — Как странно, — сказал Комаэда, мельком оглядев комнату. Он был девственно чист, нетронут, не покрыт пылью, но только потому что Хината, поддавшись внезапному порыву, протер каждую угол и щель за день до того, как Нагито зашел в коттедж. — Я знаю, что она немного пустая, — ответил Хината. — Ты можешь ее украсить. Если хочешь. — Как мне стоит ее украсить, есть какие-то идеи? — Он придерживал тарелку рукой в перчатке, а затем, продолжая говорить, стал показывать другой рукой на разные точки в комнате. — Ах, мне повесить туда свою цепь? Поставить сюда несколько Моношлемов? — Он выглядел задумчивым. — Что, ты сказал, у меня тут было во время симуляции? Холодильник с ядом? Хм... Это могло бы сработать, как ты думаешь? Не впечатлившись, Хината ответил, — Даже не думай об этом. Ты из всех здешних будешь последним человеком, способным получить доступ к таким вещам. — Жаль, — сказал Комаэда. — Я думал, что если в тебе действительно есть частичка Камукуры, ты будешь искать любую возможность развлечься. Хината нахмурился, — Я думал, что я достаточно хорошо тебе объяснил. Для контраста, Комаэда улыбнулся натянуто и настойчиво. — О, ты все очень хорошо объяснил, — ответил он, — так что не волнуйся.       Как будто это что-то объясняет.       Комаэда осторожно присел на край кровати, а тарелка покоилась на коленях. Когда он поднял взгляд на Хинату, на его лице все еще была та же улыбка, хотя она превратилась во что-то более сердечное, чем насмешливое, злобное или что-то еще. В его глазах плясали круги безразличия и отсутствия интереса. Возможно, что после напоминания о том, что Хината уже не тот человек, которым его помнил Комаэда, его отношение к нему снова изменилось. — И это все? — спросил он его. — Я уверен, что у тебя есть дела поважнее, чем нянчиться со мной. Я уже пообещал, что буду очень хорошим. — Может, мне оставить тебя одного? — риторически спросил Хината. — Интересно, действительно ли это хорошая идея? — Может быть, — ответил Комаэда, — А может и нет. В этом и заключается непредсказуемость всего этого. Разве это тебя не возбужадет? — Не особо. Очевидно, это было не то, что нужно было сказать. Или, что касается Комаэды, это было совершенно то, что нужно, потому что его улыбка стала менее натянутой, когда эти слова были произнесены вслух. — Хм, возможно, ты похож на него больше, чем я думал. Тебе всегда скучно, не так ли? Как жаль, как жаль...       Он затих. Хината прервал его, прежде чем он успел принять еще более насмешливый вид, чем тот, который у него был на данный момент. Видимо этот Комаэда был тем еще актером. Актером, любящий драматизм. Это было просто "замечательно". — Я пойду, — сказал он Комаэде. — Я знаю, что ты, скорее всего, не хочешь меня сейчас видеть, поэтому я пойду, но все равно зайду к тебе попозже. — В этом я итак уверен, — ответил Комаэда. — Ты не из тех, кто проявляет халатность, не так ли? Даже если я хочу, чтобы ты оставил меня в покое. — Боюсь, что в ближайшее время в покое я тебя не оставлю, — ответила Хината. — Предполагая, что тебе лучше не присоединяться ко всем остальным на приемы пищи, я могу заходить с едой каждый день. Но я не буду тебя слишком опекать. — Ах, делай, что хочешь. — Не воспринимай это как приглашение что-то натворить. — Ты такой параноик, тебе так не кажется? — поддразнил Комаэда. — Возможно, нам следовало бы поклясться на мизинцах, если ты хочешь вести себя по-настоящему инфантильно.       Он определенно проводил время рядом с детьми. Хината сдался, махнув рукой, — В этом нет необходимости. Это просто напоминание. — А, ну, — пожал плечами Комаэда. — Как это любезно с твоей стороны, но я не думаю, что забуду свои права и обязанности, так что не беспокойся.       Хината не поверил, неважно, специально ли он "потерял воспоминания" или действительно все забыл, не стоит особо верить в его способности к становлению лучше и быть пай мальчиком. Это было... более чем очевидно. — Конечно, не забудешь, — бросил он в ответ, медленно отступая к двери. Затем, просто для пущей убедительности, он сделал один из этих глупых жестов в духе «Я слежу за тобой» в сторону другого. Комаэда ничего не сказал в ответ, лишь дружелюбно улыбнувшись Хинате, вышел и закрыл за собой дверь.       Он был полон плохих идей, не правда ли?

***

      Слуга позволил своей улыбке окончательно исчезнуть только тогда, когда услышал щелчок закрывающейся двери. Он тяжело вздохнул, убрал тарелку с едой с колен и медленно встал. Сначала он повернул щеколду на дверной ручке входной двери, тихонько заперев ее на случай, если кто-нибудь решит ворваться сейчас, когда он один, беспомощен и уязвим. Очевидно, что жалкий дверной замок не остановит злоумышленника, если он действительно настроен решительно, но в любом случае запереться это неплохой выбор. Когда действие было завершено, он отступил назад, двигаясь так, словно его тело действовало на автопилоте. Стоя тогда посреди комнаты, он мог лишь смутно осознавать стесненное чувство в груди и вновь обретенную затуманенность мыслей. Было тихо, ох, так тихо, пока какой-то новый звук, наконец, не достиг его ушей, и он не понял, что в какой-то момент он начал смеяться. Из его горла вырывались крики, словно удары когтей дикого, размахивающего мощной лапой зверя, это вырывающийся зверь отчаянно жаждет освобождения. Они были резкими и хриплыми, такими тяжелыми, что его грудь вздрагивала и тяжело оседала с каждым вырывающимся наружу звуком.       Среди горы новых знаний внезапный приступ ужаса прорвался сквозь туман его сознания и бешено пронесся по его голове. Камукуры больше нет, вспомнил он. Его нет, нет, нет. Самой преданной и лучшей целью Слуги с момента смерти Эношимы было служить ему, следовать за ним и подчиняться ему. Камукура был воплощением надежды, независимо от того, была ли она вселена в него искусственным образом или нет. Он был одним из двух Абсолютных Надежд. Если Камукура ушел, то что же осталось Слуге? Его присутствие здесь способно лишь омрачить светлую и беззаботную атмосферу острова. Никто из остальных не был в таком положении, как он. Никто другой не был так глубоко охвачен отчаянием, как он сейчас, даже ревнивая девочка Цумики. Он был изгоем, отщепенцем, даже большим изгоем, чем когда-либо прежде. (Не то чтобы это когда-либо имело для него значение.)       Но был... Хината, да, но его присутствие рядом было совсем не таким, как присутствие того, другого. Он прошел через все эти трудности, пытаясь понять, насколько же он не похож на Камукуру, так какая же польза от него Слуге? Почему Слуга должен заботиться о нем, о первоначальном сознании, которое вернулось в тело и отправило Камукуру в вечное небытие? Глупый, наивный мальчик, который думал, что он может стать носителем истинной надежды?Слуга не мог по-настоящему злиться на Камукуру за его искусственность, потому что это изначально не было его виной. Он не хотел, чтобы его создали, не хотел помогать в создании такой шарлатанской демонстрации "истинного" таланта. Он не виноват, что был таким, какой он есть. Если кого-то стоило бы обвинить, так это Хинату, который изначально этого хотел.       Слуга не мог сказать ему ни одного доброго слова, особенно по сравнению с тем существом, которое использовало тело Хинаты в качестве своего дома. Хината ничего для него не значил, что бы ни произошло в этой дурацкой виртуальной программе. Он все равно ничего из этого не помнил, так почему же это вообще должно иметь какую-то значимость? Этого не было и не будет. Как бы Хината ни отказывался оставить его в покое, одного.       В любом случае, Хината наверняка не станет терпеть его слишком уж долго. Помимо одного единственного отброса — Камукуры, который был так одержим развлечениями и непредсказуемостью как побочный эффект своего аналитического таланта, что он даже потрудился смириться с существованием рядом с кем-то таким жалким, как Слуга — что никто никогда бы не сделал. Конечно, он не мог его за это винить. А для чего он был хорош, кроме разрушения? Какой цели он служил, как не тому, чтобы сеять отчаяние? Куда бы он ни пошел, независимо от того, насколько чистыми или нечстыми были его намерения изначально, в конце его всегда ждала боль, терзающая даже его стопы, словно адский огонь, сжигающий яму с трупами. Это была чистая правда, которую он говорил, простой фактор его жалкой жизни. Ничего лишнего.       От этих размышлений у него заболела голова, а сквозь туман ощущалась сильная боль, словно его мозг горел, словно его череп трескался. Он наслаждался этим, пока мог, ибо что ему оставалось, кроме этого? Что еще ему осталось, кроме смерти? Конечно, он не мог умереть, явно не сейчас. Он не заслужил милости алчной смерти. Он заслужил эти страдания, каждый их томительный момент. Для всех людей, которым он когда-либо мог причинить боль, эта боль была самым малым, что он мог принять в знак раскаяния. Но он все равно смеялся все громче, и все его мертвенно-бледное тело сотрясалось от этого смеха. Ему пришлось смеяться, это все, что он мог сделать. Если бы он не смеялся, то он кричал бы от всего своего разочарования и ярости до тех пор, пока каждый дюйм его горла не стал полностью кровавым. Или, может быть, он даже заплачет. Слуга... не помнил, когда он в последний раз плакал. Мог ли он вообще плакать?       Нет... Это не имело никакого значения. Ничего из этого не имело значения. Это все было настолько незначительным!       Он пнул запертую дверь в раздражении и разочаровании, а затем обнаружил, что сразу же отходит от нее одним широким шагом — снова двигаясь с помощью автопилота или используя черт знает, какой инстинкт — и снова останавливаясь перед кроватью. К тому времени его смех уже стих, и вместо этого он так сильно прикусил нижнюю губу, что, она уже начала кровоточить. Его это не волновало. Не волновала и боль, чувства или отвлеченные размышления. Его не волновало ничего из этого — все эти глупые, тривиальные вещи на этом глупом, тривиальном острове.       Он потянулся к изголовью матраса, где кто-то, скорее всего Хината, склал его старую одежду и положил ее вместе с ошейником на белую мягкую подушку. Он здоровой рукой взял ошейник за цепь, наслаждаясь резким холодом, который холодный металл вызвал на коже его ладони, когда тот соприкоснулся с ней. Глядя на металл на фоне своей белой кожи, видя, как нетронутое ржавчиной серебро блестит в солнечном свете, проникающем через окна коттеджа, он почувствовал чуть ли не тошноту. Цепь врезалась ему в ладонь, когда он сжимал ее крепче, но это лишь еще больше подогревало его чувство недовольства и гнева. Затем он повернулся, оскалил зубы и со всей силы швырнул предмет через комнату. Она с грохотом ударилась о стену, а затем жалкой кучей упала на деревянный пол. Он не мог не почувствовать, что в каком-то ненормальном и грубом смысле это было по странному символично.       Тогда он не сел на кровать, а упал вниз, как лед, на твердый полу подле нее, обхватив руками ноги и спрятав лицо в коленях как будто он мог бы так легко свернуться в клубок и спрятаться от остального мира. Он был уверен, что дергает кончики своих хрупких волос одним кулаком, уверен, что кричит сквозь стиснутые зубы, делая это, но он все равно не чувствовал боли. На самом деле он ничего не чувствовал из-за нового густого тумана в своем разуме. Казалось, что он пытается проплыть сквозь глубокую воду — все было беззвучно, размыто и медленно. Как будто он был оторван от собственного тела, парил где-то высоко в бесчувственной апатии, танцуя в лимбе или разрывая пространство. Это была такая суровая правда — тот факт, что он едва ли мог понять происходящее вокруг него, — что он даже не осознавал в течение нескольких долгих минут, что его перчатка словно под управлением мертвой Джунко Эношимы соскользнула с его руки.       Глядя на эту руку, безжизненную и холодную, и видя эти острые красные ногти, в нем наконец снова загорелась искра сознания.       Она уже делала с ним что-то подобное раньше. Она говорила ему то же самое, что он говорил себе в настоящем, насколько он невыносим и насколько ограниченным окажется терпение Камукуры по отношению к нему. Она гладила его по волосам и целовала его щеки, оставляя на них болезненные поцелуи, а затем пытала его до самой грани полного изнеможения. Разрывая ему скальп, дергая за цепь, нанося пощечины, удары, пинки. Напоминания, как она их называла, о том, кто ты есть. Всем, чем ты когда-либо будешь.       Она сказала ему, только один раз, что она любит его таким, какой он есть. Ей нравилось, насколько он был упрям. Ей нравилось, как глубоко он был привязан к идее надежды, ведь тогда было бы еще приятнее ее разрушить. Она любила его слабость, его хрупкость, его манию. Она любила его, как жалкую маленькую собачонку, которой он взаправду являлся.       Мысль о том, что она может полюбить хоть что-нибудь в нем...       Это приносило ему больше боли, чем любая физическая пытка. И все же, в тот единственный момент, это все равно вызвало сладкую, болезненную эйфорию, наполнившую пещеристые глубины его трескающейся груди. Это было так противоречиво, так пронизано диссонансом, что ему стало почти плохо.       Это было неважно. Это было... так неважно.       Все это было неважно. Он не хотел находиться здесь — на этом острове, среди всех этих незначительных людей, беспокоящихся о незначительных вещах. Он не хотел, чтобы Хината заботился о нем. Он хотел... Он хотел...       Нет, это тоже было неважно. Он не мог получить то, что хотел, неважно как и по каким причинам. Он никогда не мог получить то, что хотел. Насколько же он был избалован, что был способен даже умолять об этом.       Фу. Он был таким банальным. Таким жалким.       Камукура бы разочаровался в нем?       Слуга не хотел об этом думать.

***

      Он задумчиво оставил коттедж за своей спиной.       Несмотря на то, кем он был — даже несмотря на то, что во многом это было искусственно — у него все еще были сильные стороны, которых такому человеку, как он в прошлом, так катастрофически не хватало. Для Хинаты одним из таких искусств было искусство интроспекции, психологического анализа собственного сознания и бытия. Никогда еще он так наглядно не сталкивался с последствиями своего статистически невероятного существования. Он не знал, было ли это просто результатом обстоятельств или просто потому, что он подсознательно отодвигал эту обязанность в дальний конец своего мысленного списка дел так долго, как только он стал осознанным. Конечно, он не был особо награжден свободным временем с того момента, как только проснулся, так что, возможно, дело было только в этом. Конечно, всегда были более важные дела, которые нужно было сделать. Гораздо важнее, чем что-то столь незначительное.       Он и так всегда был уверен в себе. Полностью уверен, что он — Хаджиме Хината, и точка, никаких вопросов. Мысль о том, что он мог бы быть кем-то другим — особенно тем, кто способствовал возникновению такого ужаса, тем, кто был так высоко в рядах отчаяния, столь любимым самой Королевы Отчаяния — была отвратительной. Это только вызвало у него сухость в горле и рвотные позывы. Он никогда не хотел быть другим человеком.       Проснувшись после программы, он сразу же затих и спрятался на несколько дней подряд. Он отрезал бесконечную длину густых черных волос. Он закрывал свой красный глаз марлей, медицинскими пластырями и всем, что только смог достать из своих жалких рук. Он всеми силами отказывался использовать хотя бы один из талантов, которыми, как он обнаружил, он тогда обладал. Это желание сделать вид, что Камукуры никогда не существовало, особенно в его теле, длилось неделями. Он подумал, что окончательное смирение, возможно, было одной из самых трудных вещей, которые он когда-либо делал.       Но даже несмотря на это, он все еще был убежден, что в его теле есть только Хината. Он рассказывал каждому новому человеку, который просыпался, о своих изменениях, но недвусмысленно заявлял, что он совершенно не Изуру Камукуру, прошу не задавать никаких лишних вопросов. Когда он это говорил людям и они легко и быстро — может быть, даже слишком быстро, если подумать, — соглашались с ним, у него не было никаких причин сомневаться в этом. Но кто еще мог бы стать тем, кто наконец заставил бы его остановиться и задуматься, наконец усомниться в том, что, возможно, он действительно ошибался все это время и просто не было никого, кто хотел бы ему об этом рассказать — ну, если только не Комаэда?       Это всегда был он. Почему это всегда должен был быть он? Почему его жизнь, когда-то такая скучная, а позже такая невероятная и запутанная, оказалась столь тесно переплетена с ним?       Возможно, с его стороны было жестоко так думать. Но в любом случае он ничего не мог с собой поделать. Эти мысли не были правдой. Он не был разочарован в том, что был в принципе знаком с Комаэдой. Он не был расстроен из-за того, что был с ним связан. Он просто желал...       Чего же он желал?       Возможно, он желал просто понять его. Он был таким непостижимым, таким расчетливо непредсказуемым, таким всепоглощающим. Он был единственным человеком, который смог привлечь и удержать внимание Изуру Камукуры, или, по крайней мере, единственным человеком, который все еще жив из таких счастливчиков. Это была ошеломляющая правда, невероятная реальность, почти невозможная во всех отношениях. Человек, созданный для того, чтобы быть в постоянной апатии, по какой-то невероятной случайности оказался в окружении одного-единственного человека, способного его заинтриговать. Тот, кого заставили считать себя настолько ничтожным, что он добровольно согласился стать слугой для детей. Раб капризов надежды и отчаяния. Непостижимый струйчатый след существа, словно облачко дыма, рассеивающееся в замерзшем воздухе, или перистое облако, плывущее по умирающему, покрасневшему небу. Неуловимое, неукротимое, никогда никем не понятое. Он был уникальным существом — редкая красота во всем странном и необычном. Вот почему он пленил собой Камукуру. Хината подумал, что, может быть, именно поэтому он пленил и его.       Хината не знал, каковы были отношения между Камукурой и Комаэдой. По крайней мере, не полностью. По крайней мере, они были как-то связаны с друг другом. Во время трагедии было хорошо известно, что куда бы ни направлялся Камукура, Комаэда никогда не отставал, и это обычно срабатывало и наоборот. Но помимо того, что они были просто товарищами по переселениям и прочей лабуде, насколько тесно они общались друг с другом? Была ли это любовь? Двусторонняя зависимость? Или Камукура просто было слишком все равно, чтобы прогнать своего подчиненного? У Хинаты сохранилось лишь несколько воспоминаний, полученных за время пребывания Камукуры в теле. В любом случае, он помнил только простые, основные вещи: завершение проекта, короткие взаимодействия с умами, стоящими за этой операцией, и момент, когда клетка расположенная под поверхностью была взломана... ей.       Камукура Изуру был создан определенным образом и не поддавался эмоциям или чувствам. Если Хината что-то и знал, то по крайней мере это. Он не должен был обладать эмпатией. Он не должен был думать иначе, кроме как с чистой и фактической логикой. Какая польза от машины, приводимой в движение личными желаниями? Что он мог бы сделать для мира, если бы был слишком поглощен личными делами и чувствами? Нет, ему не было суждено ни о чем думать таким образом, так почему же он все равно так или иначе это делал? Почему он терпел этого худого и снежного человека? Почему он заботился о своей полной, одержимой противоположности? Что он чувствовал к нему?       Как бы Хината ни пытался разобраться в своих воспоминаниях, он не смог ничего найти о раннем Комаэде. Ничего похожего на Слугу, роль которого он сам себе поручил. Как будто его мозг полностью заблокировал все воспоминания. Они не были включены в число вещей, которыми слияние разумов позволило ему обладать. Они не считались достаточно хорошо сохранившейся после Изуру вещью, по сравнению с другими аспектами разума. Он не мог понять, почему у Комаэды была такая сильная реакция на отсутствие Камукуры, ведь его собственный разум не позволял ему вспомнить ничего об их совместной жизни. Их двухсторонняя связь была разделена — сгорела на одном конце и осталась только дымиться на другом. Или это было похоже на одностороннее зеркало, даже если Комаэда мог видеть его целиком, вспоминать все, что было связано с отчаянием, — даже если он не мог вспомнить ничего, касающегося программы, — но все, что было у Хинаты — пустая и плоская стена. Он не имел все воспоминания и потому не смог сопереживать горю другого человека.       Он провел пальцами по волосам, взъерошив их еще больше, затем провел ладонями по лицу и застонал от раздражения. Это уже слишком. Он заводился из-за пустяков. Кризис идентичности спровоцированный Нагито Комаэдой, несомненно, оказался в верхней части списка самых постыдных событий года. Честно говоря, ему никогда не следовало воспринимать бредни этого человека всерьез, разве он уже не усвоил этого? С ним и так было что-то не так, даже не принимая во внимание эту жуткую амнезию. Он ничего не знал о том, что произошло, поэтому все, что он говорил, следовало воспринимать с неплохой такой долей скепсиса.       У Хинаты не получается понять Комаэду, он никогда не мог его понять. Некоторые вещи действительно никогда не меняются.       А теперь… — Ты собираешься рассказать об этом Наэги и всем остальным?       Вопрос возник внезапно, всего через несколько часов после того, как он покинул коттедж, в самый разгар обычного знойного тропического дня. Хотя Хината, конечно, ожидал этого, уже подсознательно проанализировав, насколько вероятно, то, что этот вопрос будет задан. Несмотря на это, стоя посреди фабрики на пятом острове, которую Сода давно переоборудовал в свою личную мастерскую, обливаясь потом, несмотря на настольный вентилятор, который обдувал его лицо прохладным воздухом, и все еще наполовину погруженный в проект, который был открыто представлен перед ним, это все равно было не совсем приятным началом разговора.       Было ясно, что тема Комаэды не была той, к которой Сода пытал особое любопытство, но именно маленькое, крошечное и болезненное любопытство заставило его поднять эту тему. Он, очевидно, не был особенно в восторге от того факта, что Комаэда теперь в какой-то степени был допущен к жизни острова, что было совсем не удивительно. Хотя, когда Хината сообщил ему о правилах, которые он установил, а также о добровольной моральной клятве, которую Комаэда теперь принял, казалось, это хоть НЕМНОГО облегчило его беспокойство.       Конечно, Хинате было ясно, о чем говорил механик. Должен ли был Хината сообщить Наэги, его товарищам или кому-то еще из Фонда Будущего о том, что программа провалилась для одного из жителей острова? Это было, мягко говоря, трудным вопросом, над к решением которого Хината мучительно размышлял в течение многих часов. Логично, что сделать это означало бы подвергнуть Комаэду большому риску. Если бы кто-то из Осколков считался все еще находящимся под влиянием отчаяния, его бы наверняка забрали — и что бы потом сделали с этим Осколком? Убьют ли они бедного неудачливого Комаэду? Или просто запрут его на всю оставшуюся жизнь? Это было неизвестно, ибо даже с аналитическими способностями Хинаты, он все равно видел множество возможных вариантов развития событий, потому что они имели дело с Комаэдой. С ним никогда ничего не было и не будет просто. Хотя Хината чаще всего наслаждался непредсказуемостью, эта ситуация была слишком ужасной, чтобы на ней зацикливаться. Слишком ужасной, чтобы принимать глупые, импульсивные решения. Рассказать кому-либо означало бы решить судьбу Комаэды навсегда, но если не рассказать… — Я не знаю, — пробормотал Хината, его слова были наполовину заглушены громким лязгом металла о звенящий металл перед ним. — Ты думаешь... Ты думаешь, это плохая идея? Никому не рассказывать?       Сода пожал плечами - поникшее, ни к чему не причастное маленькое действие. — Чувак, я тоже не знаю, — он честно ответил, неловко посасывая щеку и таким образом, размазывая масло по поверхности своей загорелой кожи. — Лично я думаю, если бы ты им рассказал, они бы схватили его и увезли куда-нибудь в жопу мира. Или они бы засунули его обратно в капсулу. Или они бы... ну... ну, ты знаешь.       Хината вздохнул. Он знал. — Да, — пробормотал он нерешительно. — Мне просто... Мне не нравится идея врать Наэги, не после всего того, что он для нас сделал. — Не думай об этом как о лжи, — сказал Сода в свою очередь. — Просто думай об этом как о… Блин, я не знаю. Думайте об этом как о простом сокрытии правды, а не как о втирании ложной информации в рожу Наэги. Если Наэги спросит тебя о нем, просто ответь так, чтобы это технически не было ложью, но и ничего не раскрывало. Ты меня понял? Брови Хинаты сошлись над его двухцветными глазами. — Как ты еще ее получил докторскую степень по лжесвидетельству? Сода фыркнул, ужасно забавляясь. — Не задавай вопросы, на которые не хочешь получить ответ. Ого, это действительно так. Спасибо, Казуичи Сода, за твою восхитительную проницательность. Механик сунул гаечный ключ в карман синего комбинезона, повернулся и подошел. Уперевшись ладонями в деревянный рабочий стол, он уставился на Хинату своими горящими глазами — теперь карими, поскольку ему пришлось против своей воли сменить контактные линзы на очки. — Тебе действительно нужно сосредоточиться на чем-то другом, а не на щеголенке Комаэде, — сказал он Хинате как ни в чем не бывало. — Ты сводишь себя с ума, типа, он твои мозги уже эхимеет. — Нет, — тупо ответил Хината, не отрывая взгляда от организованного беспорядка проводов и металла перед ним. — У меня есть честные, логичные опасения и поводы для беспокойствия за одного из наших друзей. — Я не думаю, что он просто твой друг, — Сода сузил свои глаза, с подозрительным прищуром глядя на Хинату. — Держу пари, Камукура и Комаэда еб... — Сода.       Сода откинулся назад с ужасным воющим смехом. Хината в свою очередь фыркнул, не впечатлившись, и раздраженно закатил глаза. — Да ладно тебе, чувак, — сказал механик, как только смог прийти в себя. — Тебе нужно отвлечься от него хотя бы на одну ночь. Все, что ты делал с тех пор, как он проснулся, это изнурял и мучал себя. Тебе нужно почилить, траву потрогать.. Хината не мог не нахмуриться. Технически, Сода был прав, как бы ему не хотелось это признавать. — У меня нет времени отдыхать, — ответил Хината нехотя. — Не тогда, когда нужно сделать так много всего. Работы слишком много. — Тогда сделай что-нибудь из тех вещей, которые просто необходимо сделать, — легко ответил его друг. — Что-нибудь другое, а не "возиться с этим криповым челиком днями напролет". — Ты за меня это будешь делать? Сода побледнел. — Нет, — поспешно ответил он. — Понятно же, что нет. Но я просто предлагаю, понимаешь? Хината признал, вздохнув. — Да, я все понял. Я подумаю над этим, ладно? Улыбаясь, Сода ободряюще похлопал его по плечу. — Молодец, — похвалил он.       По крайней мере, хоть кто-то так думал.