so tonight that i might see

      Хината резко проснулся. Для него это само по себе было странным, поскольку он не помнил, что вообще ложился спать. Неужели он действительно так устал? Возможно, он просто продержался весь день на одном лишь адреналине. Это ведь возможно, не так ли? Скорее всего, да.       Его разбудил шум. Резкий рывок и грохот, внезапный и совершенно неожиданный. Тупая боль пронзила его спину, и он болезненно застонал от дискомфорта. Он что, упал со стула? Это было бы... по меньшей мере неловко. Он мог только надеяться, что не разбудил этим Комаэду. Хината медленно приоткрыл один глаз и увидел смутные очертания какой-то фигуры, нависающей прямо над ним.       Он полностью открыл оба глаза, сильно моргнул, а затем нахмурил брови.       Комаэда возвышался над ним, на его изможденном лице застыло задумчивое, злобное выражение. Это напомнило Хинате, в каком-то извращенном, подавленном смысле, тот момент в программе. Комаэда нависал над бессознательным Хинатой, лежащим на пляже, глядя на него не таким безумным взглядом и обеспокоенно бормоча что-то вроде "Эй, ты в порядке?".       Комаэда не говорил такого в настоящем времени. Он даже не изменил выражения лица, когда вгляделся поближе. В его "здоровой" руке без перчатки был крепко зажат скальпель, кончик лезвия которого завис в каких-то миллиметрах от кожи на голом горле Хинаты. Другой рукой он с силой надавил на грудь Хинаты, словно пытаясь удержать его на месте. — Ты как большой уродливый синяк на этом бедном белом полу, — тупо сказал Комаэда, как будто констатируя такой очевидный факт, как то, что трава зеленая. Хината слегка зашипела, справедливо сбитая с толку. — Эм... Комаэда, — слабо попытался он, — Что ты... делаешь?       Комаэда тихонько промычал что-то, и его потрескавшийся рот растянулся в блаженной улыбке. — Осматриваю окрестности, — равнодушно ответил он, быстрым движением языка стирая маленькие точки крови, распустившиеся на губах. — Что ты делаешь? — Я же... — запинаясь, пробормотал Хината, пытаясь быстрее прийти в себя, когда туман в его голове наконец рассеялся. — Я присматривал за тобой ночью. Ты не можешь быть один. Я... не собирался засыпать.       Комаэда нахмурился, почти насмешливо. — Это не очень ответственно, — упрекнул он Хинату. — Что бы сказал тот другой доктор, незнакомец-кун?       Хинате, прибегнув к некоторым уловкам, наконец удалось выскользнуть из-под Комаэды, не получив при этом порезов от лезвия. Он с трудом сел, слегка поморщившись от нового источника боли в позвоночнике. Комаэда продолжал направлять на него медицинский инструмент, даже когда Хината немного отодвинулся, хотя он не выглядел, будто собирается броситься вперед и изуродовать Хаджиме. — Я полагаю, она сказала бы, что тебе не стоит вставать и сеять беспорядок, — ответил Хината, на самом деле более резко, чем изначально намеревался. — Перестань играть в игры, Комаэда, ладно?       Лицо Комаэды слегка скривилось. — Я не играю ни в какие игры, — развязно сказал он. — Я не играл ни в какие игры с тех пор, как оказался в Тове. В наши дни их довольно трудно найти, не так ли?       Хината медленно встал, отряхивая одежду быстрыми движениями ладоней. Комаэда в свою очередь смягчился, опустив скальпель и поменяв позу, чтобы сесть на свои изуродованные колени, глядя на Хинату с притворной невинностью. — Знаешь, я мог бы использовать скальпель, — сказал он Хинате как ни в чем не бывало, — но, думаю, это было бы слишком в стиле Цумики, на мой вкус. — Ты уже сломал мне нос, тебе этого мало? — рявкнул Хината. — И это ты повалил меня на пол?       Комаэда пожал плечами, и в его взгляде не было ни капли совестливости или вины. — Виновен по обвинению! — весело ответил он. — Я обычно не выдвигаю требований, ведь, как ты знаешь, это было бы противоположно моей роли, но, возможно, тебе следовало бы просто отпустить меня, как я тебе и сказал. А потом... может, и не смотреть на меня, пока я без сознания. Это немного жутко, ты так не думаешь? — Я не… Я хотел убедиться, что ты будешь в порядке ночью! Ты это сам делал, я знаю. Ты делал это со мной до этого. — О, да, — согласился он, как будто задумавшись, — Я полагаю, что я уже делал это раньше... С мисс Наэги-сан, верно. Но я не помню, чтобы когда-либо делал это с тобой. Я никогда не встречал тебя до вчерашнего дня. — Ты никогда… Что? Комаэда… О чем ты говоришь? — О чем я говорю? — повторил он почти с насмешкой, словно воспринимая все это как шутку. — О чем ты говоришь, незнакомец-кун? Я думал, что я достаточно ясно выразился, но иногда мои слова не всегда звучат правильно для других людей. Я тебя не знаю, и… Почему ты продолжаешь так меня называть? Меня так уже давно никто не называет. — Как еще мне тебя называть? Слугой? — Брови Хинаты глубоко нахмурились над его двухцветными глазами.       Это была в основном шутка. Конечно, Хината не назвал бы Комаэду таким словом, это было бы глупо. Комаэда больше не был слугой, и он, очевидно, знал это. Он просто специально раздражал Хаджиме. Хината знал, ибо он когда-либо был одним из них, только из-за смутных, туманных воспоминаний, которые у него остались со времен его тела как Камукуры. Ему не нравилось оглядываться назад и вспоминать прошлое до программы, это было похоже на то, как будто он смотрел глазами кого-то совершенно другого. Как будто смотрел запись личной жизни незнакомца. Это был не он.       Он просто сказал это в основном как подстрекательство. Чего он не ожидал, так это того, что выражение лица Комаэды внезапно станет совершенно серьезным. — Да, — ответил он, и странная легкая гримаса дернула уголки его губ. — Все меня так называют, даже незнакомцы, которых я вижу в первый раз, знают меня именно под этим "именем". Кроме тебя, я думаю.       Хината разинул рот и молчал, как рыба, выброшенная на берег, или что-то в этом роде. Комаэда, должно быть, шутил, это было единственное, чем это могло быть. Он бы использовал один из своих новых талантов — точнее, способность Камукуры к анализу, если бы это был кто-то другой, но Комаэду всегда было невозможно прочитать. Хината подумал, что, возможно, именно из-за этого он изначально заинтересовал Камукуру. Хината сейчас не мог сказать, какие грязные уловки и трюки Комаэда мог с ним провернуть, но это должно было быть именно так — трюк. Это не могло быть чем-то иным, кроме шутки. Если только... — Комаэда… — начал Хината, и в его осторожном тоне сквозило волнение. — Что… что последнее ты помнишь? Ты помнишь что-нибудь о программе? — Эта программа реабилитации? — спросил он, слегка наклонив голову, как вопрошающее домашнее животное. — Нет, ничего, и я чувствую себя также, как и раньше, так что, полагаю, она не сработала. Какая жалость.       Его тон звучал так, будто он не считал это чем-то плохим. Хината уже чувствовал, как в его животе закручивается водоворот страха. — И что последнее ты помнишь? — снова спросил он.       Комаэда снова пожал плечами: — Последнее, что я помню перед тем, как проснулся, это как я заходил внутрь. А между этим все пусто. Просто одно мгновение. — Ты... шутишь? Ты шутишь, да? — Зачем мне шутить об этом, незнакомец-кун? — спросил он. — Это заставляет тебя чувствовать... отчаяние?       Этот взгляд — этот безумный, неистовый взгляд — с привычной легкостью проступил на впалом лице Комаэды. Его глаза потемнели и закружились от мании, а широкая, обнажающая зубы улыбка выглядела почти болезненной. Хината не хотел слышать никакой ерунды и никаких безумных речей, которые могли вырваться из его потрескавшихся и кровоточащих губ, но остановить человека уже посередине такого процесса было невозможно. Комаэда дразнил его, говоря насмешливые вещи вроде «Может, мне рассказать тебе, как много я не могу вспомнить?», и Хинате потребовалась большая сила воли, чтобы заставить себя сдержаться и не сжать кулаки и не устало застонать вслух. Даже при таком комплексе неполноценности он знал, что Комаэда любит дергать ниточки, находясь за кулисами. Он был кукловодом всех кукловодов, тот, кто скрывался в тайне. Это само по себе делало его опасным. Никто не подозревал его, пока его безумные идеи не были реализованы. Так было в первом суде. Хината подозревал, что так всегда и было. — Хватит! — крикнул он, резко остановив Комаэду, прежде чем тот начал заливаться речами еще хуже. Комаэда вопросительно посмотрел на него, и Хината сделал глубокий вдох, чтобы собраться с мыслями, прежде чем продолжить. — Ладно, ладно, я понял. Ты не шутишь. Ты... правда ничего не помнишь? — Абсолютно ничего, незнакомец-кун! — Мое имя... — фыркнул он, проводя руками по волосам, когда напряжение взяло верх. — Мое имя Хината, я уже говорил это ранее. Меня зовут Хината Хаджиме, так что... хватит называть меня незнакомец-куном, ладно? — Ты это уже говорил? — спросил Комаэда, и на его лице появилось извиняющееся выражение, сменившее более безумное. Хината не мог сказать, было ли это на самом деле искренним или нет, хотя он склонялся в пользу последнего варианта. — Наверное, я забыл. Думаю, мы подтвердили, что моя память сейчас не совсем на должном уровне.       Хината в раздражении провел руками по лицу. А затем он потянулся вперед и осторожно вынул скальпель из слабой хватки Комаэды, который словно забыл, что он вообще-то держит скальпель. — Ладно, — сказал он. — Ладно, Комаэда, я не буду называть тебя Слугой, ладно? Я просто... не буду.       Комаэда нахмурился. Он явно не был согласен с таким решением, но Хината не мог найти в себе силы беспокоиться. — Но, гм, — продолжил он, — Тебе нужно наверстать много всего упущенного. — Правда? — спросил Комаэда, и на его лице снова отразился тот же любопытный взгляд. — Правда, — кивнул Хината. — Тогда, хорошо, — Комаэда тоже встал, поднявшись вверх, как долговязая, гибкая тряпичная кукла. Он не потрудился отряхнуться, как Хината. Хината предположил, что он и так был грязным, так что пыль, которая могла быть на полу, скорее всего, его нисколько не смущала. — Я уверен, что у тебя есть гораздо больше важных дел, чем тратить время на рассказывание историй кому-то вроде меня. В конце концов, ты же знаешь, я всего лишь слуга, — он широко улыбнулся, и Хинате пришлось сдержать закатывание глаз. — Так что, полагаю, тебе уже пора с этим покончить, да?

***

      Рассказ была длинным, Хината не лгал об этом. Были некоторые детали, которые он опустил ради простоты, например, вопрос Камукуры или встреча с Виртуальной Эношимой, а также некоторые вещи, до которых он еще не добрался, например, судьба всех остальных на острове. Но он объяснил все остальное о программе настолько подробно, насколько мог. Комаэда слушал все это с восхищенным, неослабевающим вниманием до тех пор, пока Айкава не вернулась, чтобы начать свою смену. — Комаэда-сан, — поприветствовала она, войдя. — Как у вас сегодня дела?       Комаэда сидел на краю кровати, его ноги лениво болтались назад и вперед, свисая с края. Хината, сидевший в кресле и перебиравший в памяти все, что Комаэда, по-видимому, не мог вспомнить, наблюдал, как тот тут же отпрянул. Самостоятельно прижавшись к углу кровати, лицо Комаэды скривилось от злости. — Нет, — прошипел он, почти плюясь от внезапной ярости. — Ты хочешь… Ты хочешь забрать то, что принадлежит мне. Я знаю, почему ты здесь.       Хината заметил, как лицо доктора помрачнело, и заметил, как он бросил на нее острый взгляд сквозь прямоугольные очки. Комаэда не посмел оторвать взгляд от нее, но затем обратился к Хинате. — Не делай этого, Хината-кун, — сказал он почти умоляюще, даже несмотря на свой гнев. — Не делай этого и не позволяй ей сделать это. Камукура придет и положит конец всем нам.       Лицо Айкавы стало растерянным, а Хината почувствовал, как у него что-то оборвалось. Айкава что-то беззвучно ему прошептала, и Хината прекрасно разобрал это, хотя он никогда раньше не умел читать по губам. «Ты ему не сказал?» — был ее безмолвный вопрос.       По-видимому, Комаэда мог читать по губам так же хорошо, как и Айкава, потому что он тогда совсем обезумел. — Что мне не сказал? — потребовал он, голос становился выше от его настойчивости. — Что мне сказал? Что с ним случилось? Что случилось с Камукурой!? — Комаэда, — попытался Хината, выпрямляясь и оборачиваясь, чтобы посмотреть на другого мужчину. — Тебе нужно успокоиться, ладно? — Нет, — снова сказал он, качая головой так резко, что цепь на его шее начала звенеть. — Нет, ты обязан мне рассказать. Потому что... я должен знать, что с ним случилось, потому что я его. Я его, а он мой, и мне нужно знать то, чего ты мне не сказал!       Он оскалил зубы, как бешеная гончая, когда доктор медленно приблизилась. Они были такими же белыми, как и все остальное в нем. Хината успокаивающе поднял руки, пытаясь заставить Комаэду успокоиться. Это не сработало. Он и не ожидал результата, если честно. — Я не могу, не могу... Я не позволю тебе. Я… — продолжал обезумевший парень, — я снова с тобой подерусь, хорошо? И тогда вам придется вколоть мне успокоительное, как в прошлый раз. — Тебе не нужно ни с кем драться, — мягко, но твердо сказала Айкава. — Бедный нос Хинаты-сана не выдержит. — Тогда иди, — сказал Комаэда, подтягивая колени к груди и свернувшись как можно плотнее и теснее, словно пытаясь создать некое подобие защитной брони или скорлупы. — Оставьте меня в покое, вор-доктор-сан, и прекратите пытаться отобрать у меня мой ошейник и мою руку. — Это не твоя рука, — просто сказала она ему. Хината увидела, как она бросила взгляд на полосатую варежку, прикрывающую левую руку, а затем увидела ее с трудом сдерживаемое желание отпрянуть. — Оно же гниет, да? Если оно инфицируется, ты умрешь, ты же это знаешь?       Комаэда уставился на нее, бесстрастно и пусто. Его глаза сканировали ее лицо, словно он что-то искал. Какой-то ответ, как будто он на суде. Хината не мог угадать, в чем его цель, он никогда не мог угадать. Он задавался вопросом, мог бы даже Камукура когда-нибудь это сделать. Может быть, он этого не мог, и, может быть, именно поэтому он так долго держал Комаэду рядом. Может быть, его интриговала неопределенность. Может быть, его интересовали разные сюрпризы. Возможно ли это вообще? Разве Изуру вообще мог чувствовать такие вещи? Хината молча ждал, пока мысли обо всем этом проносились в его голове — он ждал, когда все это пропадет и время пойдет дальше.       И тогда Комаэда рассмеялся. Он, ей-богу, рассмеялся.       Это было то, что Хината мог распознать, по крайней мере. Эта мания и интенсивность. Эти серые глаза, спиралевидные и темные, и этот широкий, с приподнятыми уголками рот, такой взволнованный и возбуждённый. Он хохотал так громко, что практически задыхался от собственного дыхания, и Хината мог только наблюдать в немом ужасе в течение многих изнурительно долгих минут, пока это, наконец, не прекратилось. — Вы не можете этого сделать, — сказал ей Комаэда — сказал им обоим, даже сквозь его неестественный, пьяный смех: толчки, которые он испытал после такого внезапного срыва. — Вам, докторам, нужно согласие, чтобы что-то делать, даже я это знаю. И... И я говорю "нет", вы не сделаете это, доктор Айкава-сан.       Ее лицо исказилось от какой-то неясной эмоции, а затем она развернулась на каблуках и вышла. Хината знал, что она не привыкла к трудностям, которые приходили с Комаэдой. Сам он едва ли был привыкшим, даже несмотря на многочисленные взаимодействия с ним. Он уставился на него, и Комаэда наклонил голову, на самом деле лишь слегка, но с этого ракурса это выглядело ужасно насмешливо. Хината невольно стиснул зубы. — Ты все еще это сделаешь? — спросил его Комаэда. — Ты все еще будешь таким жестоким? Таким деспотичным, чтобы игнорировать отсутствие моего согласия? — Ты убиваешь себя, — сказал Хината. Это не было вопросом. — Что, я? — Да, ты.       Его смех прекратился, и его уголки рта опустились в медленном начале хмурого выражения лица. — Но ведь невозможно убить, — был его медленный ответ тогда, — того, кто уже мертв.       Речь его лилась плавно, как искусно написанные слова прекрасного поэта. Не было ни страха, ни ужаса, только окончательный элемент. Он использовал тихий тон, чтобы скрыть свою уверенность, как будто это был общеизвестный факт, что он говорил другим лишь то, чему уже учили всех много лет. Если бы Комаэда не был таким зверем, подумала Хината, то, возможно, он был бы философом. Если бы он не был таким безумным, то, возможно, он мог бы стать кем-то великим. — Я тебя не понимаю, — сказал ему Хината. — Я хочу, но не понимаю. Я просто... Я не могу. — Тогда ты не такой уж и всезнающий, как я думал. Останешься? Мы можем вместе обдумать этот факт.       Хината вздохнул, хотя и неохотно подчинился. Комаэда, казалось, был удовлетворен, когда медленно опустился обратно в кресло у кровати. — Ты думал, я всезнающий? — осторожно спросил он через мгновение. — Если ты можешь рассказать мне такую историю о нашей виртуальной убийственной игре, — ответил Комаэда, — И, похоже, понимаешь это настолько интуитивно, то я удивляюсь, что кто-то такой грубый, как я, является единственным, кто может тебя запутать. — Почему ты так говоришь? Почему ты так плохо о себе говоришь? — Я говорю только правду, — пренебрежительно пожал он плечами. — Назови меня многими вещами, и я уверен, что они будут правдой. Но если я чем-то и не являюсь, так это лжецом.       Хината на мгновение вспомнил ту игру, ту болезнь, которую Комаэда в ней перенес. Болезнь Лжеца. Он вспомнил это, а потом возненавидел то, что слова Комаэды теперь имели такой смысл и объясняли весь этот момент. — Ну, прекращай, ладно?..       Белые брови нахмурились, но лишь на мгновение, а затем хмурое выражение превратилось в широкую ухмылку, которая грозила расколоть лицо Комаэды надвое. — Ты не Камукура, — сказал он Хинате совершенно ровным голосом, несмотря на насмешливое выражение лица. Так что мне не нужно так уж тебя слушать. А ты... Тебя не должны волновать некоторые факты, Хината-кун.. Это не такое уж хорошее качество, знаешь ли. И... И говоря о Камукуре, на самом деле...       Хината снова вздохнул — он ведь часто так делал в последнее время, не так ли? — и Комаэда снова спросил о Камукуре. Он не был так яростен из-за своего же вопросе, как в первый раз, как будто он забыл, какую гипотезу он предположил, когда Айкава беззвучно произнесла эти слова для Хинаты, но он все еще был достаточно настойчив в своем запросе. Хината не ответил, он лишь снова опустился в кресло у кровати и снова положил свою измученную голову, что мучилась из-за мигрени, на ладонь. После этого Комаэда ничего ему не сказал, и Хината не мог решить, удовлетворён ли он таким положением дел или нет.

***

      Хинате нравилось говорить с Сонией. Она была логичной и не такой эмоциональной, как многие другие жители Бармаглота. Это был простой и ясный факт, что выжившие в Новом Мире имели своего рода связь, которая не могла быть распространена ни на кого другого — тесно сплоченная группа, закрытая для посторонних, навсегда связанная и никогда не собирающаяся развязаться. И он, и Соня были частью такой группы, и это, наряду с общением, которое они вели во время программы, было движущей силой, которая так крепко связала их вместе. Конечно, он был близок со всеми остальными четырьмя, но они с Соней в некоторых определенных аспектах были доверенными лицами друг друга. Они могли понять друг друга более собранно и спокойно. Вот почему Хината пришел к ней с разговором о своих новых проблемах.       Она пригласила его в свою каюту после того, как класс поужинал, и они мирно беседовали за чашкой прекрасного свежего чая конача. Ее сервиз был выполнен из белого фарфора, расписанного в традиционном новоселикском синем стиле, с завитками и вращениями, с таким цветочным узором. Она сочувствовала его тяжелому положению и слушала его бессвязные речи с восхищенным, вежливым вниманием. Это было еще одно, что ему в ней нравилось: она не была из тех, кто быстро перебивает. Она слушала человека на протяжении всего рассказа, обдумывая свое мнение по мере того, как слова звучали. Только когда другой человек наконец сделал выводы, она делилась своими ответами. — Это довольно странно, — сказала она, и ее чашка слегка звякнула о соответствующую подставку цвета кобальта в ее руке, когда она опустила ее ото рта. — И ты уверен, что это не какой-то трюк? Комаэда-сан всегда был непредсказуемым, даже в наши старые школьные годы. — Не знаю, — ответил он, — Не думаю, что он притворяется. Это было убедительно и он показался мне очень искренним. Конечно, иногда он говорит лишь туманную истину, но он не из тех, кто открыто лжет, верно? — Правильно, — согласилась она. — Вот почему он получил Болезнь Лжеца в симуляции, не так ли? Она должна была быть противоположностью его настоящей личности.       Он медленно кивнул, прокручивая эту мысль в голове несколько раз. Затем он поднял другой вопрос, который постоянно его беспокоил. — И он продолжал поднимать тему... Камукуры, — осторожно сказал он. — Он был... Он казался довольно расстроенным, понимаешь? И, я полагаю, он хорош в актерской игре, но не думаю, что так уж легко подделать такие эмоции.       Сония натянула на лицо выражение угрюмости. Она поджала губы, пока они не стали тугими и белыми, и она сделала еще один медленный глоток чая, прежде чем что-либо сказать в ответ на его предыдущие слова. — Они были связаны друг с другом, — тихо призналась она ему, словно рассказывая какую-то грязную, скрытую тайну, которую никто другой не должен был случайно узнать или услышать. — Каким образом, я не могу сказать точно. Но они почти всегда были вместе. Комаэда-сан был «слугой» еще до того, как они объединились друг с другом, но к самому концу, я думаю, Камукура стал как бы... его господином.       Он понимал, почему сейчас эта мысль казалась ей столь неприятной, но не мог не задаться вопросом, что она чувствовала по этому поводу тогда. Он многого не мог вспомнить из времени пребывания своего тела в Камукуре, а то, что он мог, было смутным и непонятным само по себе. Были некоторые вещи, которые он, возможно, никогда не узнает. Он не был уверен насчет того, что думать об этом...       Раскроет ли Комаэда подробности, если Хината его об этом спросит? — Они приходили на встречи вместе, — сказала Соня, слегка сдвинув вместе скульптурно очерченные брови, вспоминая воспоминания, которыми она наделена. — И у него был... У него был этот ошейник, почти как у собаки, понимаешь? И Камукура дергал за цепь, и казалось, что она его немного душит. Но он... Комаэда-сан никогда не поднимал шум по этому поводу. Я думаю, ему это нравилось: быть таким послушным. Я думаю, это его удовлетворяло. — Он ведь любил называть себя ступенью, не так ли? — добавил Хината. Соня сморщила нос и торжественно кивнула. — Это имеет смысл, — сказала она, — теперь, когда у меня есть воспоминания, которые можно связать с друг другом.       Это то, о чем Хината думал ранее. Так что его предположение было, по крайней мере, в некоторых местах верным. Он также не был уверен, что он чувствовал по этому поводу.       Они посидели вместе в тишине некоторое время, а затем Сония спросила его о чем-то еще. — Никто больше не знает о его потере памяти? — Нет, — ответил он, слегка покачав головой. — Я не... Я не знаю, как поднять эту тему при них. И я все еще был настроен скептически некоторое время, как будто я... не хотел в это верить. Это просто странно, это так странно. — Так и есть, — легко согласилась она. — Я не могу придумать много объяснений. Кроме… это тоже могло быть из-за его смерти? Это было настолько травматично, что его разум, возможно, скрыл это от Нагито и заставил его забыть? Как и то, как его было так трудно разбудить, в отличие от всех остальных.       Хината задумался. На самом деле, это имело большой смысл. И это была менее унылая возможность, чем другой вариант, который Хината мысленно обдумывал — что это побочный эффект его деменции. Это было открытием, сделанным им еще в самом начале, любопытство, которое Хината отчаянно нуждался удовлетворить, как только преодолел первые препятствия своего пробуждения. Больше всего он надеялся, что Комаэда действительно говорил правду, когда сказал, что его слова взяты из прочитанной им книги. Когда медицинские документы доказали обратное, Хината чувствовал себя плохо в течение нескольких дней. Невезение, как сказал бы Комаэда. Темное отчаяние, возникшее, чтобы позже принести гораздо большую надежду. Вместо этого Хината посчитал это не более чем суровой жестокостью реальности. Но он мог бы иметь веру сейчас, он мог бы. Он никогда не был религиозным, но часть его почти хотела молиться тому, кто был там наверху, слушая, что предположение Сонии было более правильным, чем его. Ради Комаэды, которого он действительно считал каким-то странным видом друга. Ради Комаэды, который за всю свою жизнь не знал ни капли покоя. А затем — за Хинату и остатки его рассудка.

***

      Правда открылась во время завтрака.       Ну, точнее было бы сказать: во время завтрака Хината обнаружил, что правда уже вышла наружу — или, по крайней мере, добрая ее половина.       Все столы внутри ресторана были сдвинуты вместе, чтобы сформировать поверхность, более похожую на трапезную, что было характерно для более важных приемов пищи, таких как завтрак и ужин. Хината сидел посередине с одной из сторон и быстро ковырялся в тарелке, которую выбрал из еды, приготовленной Ханамурой на завтрак. Он был вырван из своих мыслей только тогда, когда, в середине укуса, он почувствовал, как вес человека упал на его бедную спину. Красивые, гибкие руки обвили его плечи, и Миода Ибуки положила свой острый подбородок на верхушку его головы. — Хаджи-чан!.. — пропела она своим теперь уже хриплым голосом. Миода была еще одной жертвой, которая проснулась с резкими физическими изменениями; на самом деле, вероятно, больше всех остальных. В отличие от Овари, у которой та трубка была засунута в нос и горло на несколько недель подряд, Миода пришла в себя с необратимо поврежденными голосовыми связками и глухотой, вызванной вызывающей кровь из ушей музыкой, которую она исполняла во время ее Отчаяния. Плюс к этому, верхняя половина ее правого среднего пальца до второй костяшки, ее правый указательный палец до первой костяшки и значительная часть боковой поверхности ее правого большого пальца теперь исчезли, так как она была измотана до нитки постоянными играми на своей гитаре до крови.       С тех пор она стала вынужденной левшой и больше не могла быть такой шумной и громкой, как во время программы. Времена ее выкрикивания слов песен и вокальных выпадов определенно прошли. Она заработала на покупку совершенно нового слухового аппарата с неоновым покрытием для решения своих проблем со слухом, которым она, по крайней мере, была вполне довольна. Их яркие цвета сверкали в лучах утреннего солнца, когда она с нетерпением опустилась на свободное место рядом с ним. — Маленькая пташка нашептала мне, что наш шестнадцатый одноклассник наконец-то закончил спать, — заявила она, уперев локти в колени и ревностно наклонившись вперед. — А, ну да, — ответил Хината, проглотив еду, не в силах скрыть легкое веселье, которое он почувствовал от ее яркого энтузиазма. — Ещё позавчера. Он был в больнице, вы знаете, как это бывает.       Она медленно кивнула с долгим мычанием. — Да, да, Сода-чан рассказал мне все об этом. Он сказал, что Комаэда сломал тебе нос! Что это было?       Он немного поморщился, подсознательный жест, который он на самом деле не хотел показывать. — А, ну, — начал он смущенно признаваться, — Это было — знаешь, шок от пробуждения. Он не хотел этого.       Комаэда на самом деле на сто процентов хотел это сделать, спасибо большое. Хината знал это с того самого момента, как это произошло. Хотя Миоде об этом говорить не было никакой нужды. Принятие идеи о том, что Комаэда все еще был чрезмерно жестоким, было бы нелогичным. Хотя, если бы они не смогли вскоре восстановить его память, эта небольшая защита, возможно, вообще не имела бы никакого значения...       Миода небрежно махнула рукой, издав сквозь ухмыляющиеся зубы звук, похожий на что-то вроде "пшшш". — Чувак, некоторые из нас делали что-то подобное. Разве Цумики не расцарапала лицо тому агенту? И разве я не укусила кого-то? — Как будто для того, чтобы подчеркнуть свои слова, она обнажила свои белые зубы и сделала ответное чавкающее движение. Он тихонько усмехнулся, —Да, я помню оба случая, — ответил он напряженно. — Это не так уж и важно, как я уже говорил остальным. Сейчас уже не так больно, и у меня высокий болевой порог. Скоро оно заживёт.       Затем он увидел, как Сайонджи выглянула с другой стороны Миоды. Иногда видеть ее было для него шоком, потому что то, как она выглядела сейчас, разительно отличалось от того, как она выглядела в программе. Она выросла более чем на фут и теперь была всего на несколько дюймов ниже самого Хинаты. Две ее хвостика слились в один, хотя время от времени он видел ее с полностью распущенными светлыми волосами. По крайней мере, ее характер остался в целом прежним, хотя теперь она, казалось, гораздо меньше любила танцевать. — Как там этот фрик альбинос поживает? — спросила она его, немного наклонившись вперед на своем сиденье. — Он что, опять с ума сошел? Нам нужно снова заставить Соду и Нидая связать его? — Нет! Нет, это не... это необязательно, — быстро пробормотал он, на что она злобно хихикнула в ответ на его возмущение. — Он, э-э... Ну, это сложная и запутанная ситуация.       О, вот тут он и попал. Теперь Сайонджи потребует объяснений, как она всегда делала с неопределенными и неточными ответами, которые она в любой момент получала, и ему придется просто выложить все. Ну, держать все это в секрете, вероятно, было бы не самым лучшим выходом. Он не делал этого намеренно, просто... Он не знал, как об этом сказать. Он даже сам не до конца все это понимал. Как он и сказал Сонии, все это было так странно. Словно прочитав его мысли, Сайонджи раздраженно нахмурилась и спросила, — Что это вообще должно значить?       Он чувствовал на себе взгляды окружающих, когда тщательно подбирал следующие слова. — Он... Ну, у него некоторые проблемы с памятью, так что это... Как я уже сказал, все довольно сложно. — Его память? — растерянно повторил Сода, ставя тарелку на стол и садясь немного по диагонали от Хинаты. — Да, у него не самая лучшая память, — вставила Коидзуми, сидевшая по другую сторону от Сайонджи. — Это, на самом деле, не такое уж и открытие. — Это... серьезнее, чем ты думаешь, — нерешительно пробормотал Хината. — Что, ты хочешь сказать, что он забыл нас или что-то в этом роде? — спросила Овари с набитым ртом.       От его легкой гримасы ее глаза       комично расширились, и она быстро проглотила куски, чтобы громко воскликнуть, — Ни за что не поверю! — Это лишь отчасти так! — поспешно заявил он, когда все, казалось, уставились на него с одинаковым изумлением. Затем он обменялся взглядом с Сонией, и она коротко кивнула, молча поощряя его продолжать. — Насколько я могу судить, он говорит искренне, но стало очевидно, что он... ничего не помнит из... программы. Последнее, что он помнил, это как он вошел в кабину.       Кузурю недоверчиво фыркнул, слегка покачав головой. — Не верю, он решил просто поиздеваться над тобой, дружище. Такого просто не может быть. — Это не так уж и бессмысленно, — осторожно заметила Сония, разглаживая темную тканевую салфетку, аккуратно положенную ей на колени. — Хината-сан и я подозревали, что это может быть как-то связано с природой его смерти в Игре. — О, чувак, ты рассказал ей раньше меня? — заныл Сода, протягивая руку, чтобы ударить по воздуху перед Хинатой. — Я думал, что мы — братья по душе! — Не может быть, чтобы все было так плохо, — усмехнулась Сайонджи. — То есть половина из нас тоже умерла, и ты не видишь, чтобы мы все ходили с амнезией. — Это обоснованное предположение, — в свою очередь сказал Хината. — Именно поэтому он так долго не просыпался.       Она пренебрежительно пожала плечами. — Я думала, ему просто лень.       Хината закатил глаза. — Нет, — ответил он, — Это… то, с чем я разберусь, так что… Я просто подумал, что стоит рассказать это, прежде чем начнутся проблемы. — Он опасен? — спросил Самозванец, сидевший на дальнем конце стола и принявший облик человека, которого Хината не сразу узнал. — Это как рецидивы? Он все еще в Отчаянии? — Это все еще довольно рискованно», — признал он. — Я не могу точно сказать, как он будет действовать, но могу сказать, что он довольно неуравновешен, по крайней мере, когда чувствует угрозу. Миода громко ахнула, ее глаза почти комично расширились, и она ударила ладонью по обеим сторонам лица. — Ох, блин! Он сейчас окончательно сойдет с ума! Он свяжет нас всех и отвезет в свою крепость, полную своих десятилетних хозяев! Хината быстро вмешался, прежде чем кто-либо успел начать беспокоиться об этом. — Нет! Нет, он не такой, поверьте мне. Ничего подобного не случится. Это было просто предупреждение, что он не самый... послушный... на данный момент.       У него было такое чувство, будто он говорит о бешеном диком животном, а не о знакомом ему человеке. — Именно поэтому он сломал тебе нос? — спросила Пекояма, сидящая рядом с Кузурю.       Хината поморщился. — Э-э, да… — осторожно ответил он, — Это было… Это было потому, что при нем были сказаны вещи, которые не должны были быть сказаны. Это была случайность.       Он не был уверен, стоит ли упоминать, что Комаэда схватил его и приставил скальпель к его горлу. Это могло бы лишь усилить напряженность, а не добавить что-то по существу. Он ни на секунду не сомневался, что они все решат снова связать его, что Хината в тот момент посчитал контрпродуктивным. Увеличить разрыв между Комаэдой и всеми остальными означало нарываться на еще большие неприятности. — Держи его подальше от острых предметов, — пробормотал Ханамура, с отвращением покачав головой. Хината услышал, как кто-то цинично фыркнул в ответ на это заявление, а затем наблюдал, как все медленно вернулись к своим тарелкам и прежней болтовне.       Он вздохнул. По крайней мере... Все это было открыто. Теперь, когда никто не остался в неведении, все это будет легче пережить. Он надеялся.