so tonight that i might see

      Слуга был недоволен.       Он понимал, что логически, он не имеет на это никакого права. Такой ничтожный и подлый человек, как он, не должен даже думать о том, чтобы пойти против выбора, сделанного другим человеком, тем более не таким уж достойным, как он сам. У него не было рычагов давления на Хинату, не было пьедестала высшей ценности или заслуги. Он должен был быть послушным: не должен был противоречить, не должен был критиковать.       Но он ничего не мог с собой поделать. Он действительно, действительно не мог. Хотя он и победил в споре с тем доктором по поводу своей руки, а затем так разозлил Хинату, что тот не сказал ему ни слова за всю оставшуюся ночь, он не мог ничего поделать с этим чувством. Недовольство, которое заползло в его грудь в результате всего этого.       Он не любил, когда его планы шли наперекосяк. Это не было редким явлением, само по себе, но и не было настолько частым, чтобы он к этому привык. Его удача могла быть иногда полезной — когда она этого хотела. Он предполагал, что у него не было никакого продуманного плана, ибо все его идеи все еще находились в начальной стадии. Он полагал, что в какой-то момент все закончится тем, что он совершит грандиозный побег из этого странного места для Осколков Отчаяния, но детали еще не были до конца проработаны. Но даже так, было очевидно, что теперь он никуда не денется. Эти люди оказались умнее, чем ожидалось, и были более склонны поддерживать друг друга. И он даже не знал, где находится Камукура, не говоря уже о ком-либо еще, представляющем ценность.       Кто-то, вероятно, после того, как он заснул, вошел и вынес из комнаты все медицинские инструменты. Единственное, что там осталось, — это койка, стойка для капельницы и этот дурацкий, дурацкий стул. Слуга подозревал, что это сделал Хината, который, вероятно, не хотел проснуться и снова обнаружить скальпель, направленный на его горло Ах... Какая же дальновидность с его стороны, какая мудрость. (Слуга подавил смешок. У него возникло желание ударить себя по голове оставшимся кулаком. Он этого не сделал, потому что это выглядело бы нелепо, даже несмотря на то, насколько он заслуживал боли, но он желал это сделать. Его рука дрожала, когда он сжимал ее, его ломкие ногти впивались кровавыми полумесяцами в кожу его ладони.)       И, конечно же, словно почувствовав, что о нем думают, сам герой дня осторожно вошел. Слуга уставился на его лицо в синяках и подумал, каково это — снова услышать ужасный треск его сломанного лица. — Комаэда? — нерешительно позвал Хината. Он шагнул с отработанной осторожностью в больничную палату, тихо закрыв за собой дверь, и Слуга увидел поднос, который он неустойчиво балансировал в руке. — Я, гм, принес тебе немного еды с завтрака.       Слуга тупо уставился на Хинату, когда он подошел ближе. — Завтрак, — медленно повторил он, словно это слово было ему совершенно чуждо. — Зачем ты это сделал? — Ну, я просто предположил, что ты наверное голоден. — Почему это имеет значение?       Хината выглядел сбитым с толку. Слуга быстро облизнул сухие губы и сдержал спокойную, бесстрастную улыбку, поняв, как сильно ему нравится, как другой выражает такие эмоции. Он бы делал это чаще, если бы мог, это выглядело неплохо. Не то чтобы он специально хотел его удивить, но он не был слишком удивлен, обнаружив, что ему это удалось. Это было обычным делом, когда он оглядывался назад и серьезно задумывался. Он говорил вещи, которые казались ему совершенно логичными, и обнаруживал, что тот, с кем он говорил, смотрит на него с очередной отрицательной эмоцией того дня, которая у того возникла. Непонимание, отвращение, гнев, печаль. Все было одинаково. Хината, однако, был весьма выразительным. Слуга давно не встречал никого подобного. — «Какое значение имеет то, что ты голоден»? — повторил он растерянно. — Ты... ты намекаешь на то, что я думаю? — Ну, это будет зависеть от того, о чем ты думал, не так ли? Но я бы сказал, что да, вероятно. — ответил Слуга       Хината выглядел скорее обеспокоенным, чем просто сбитым с толку. Слуге это понравилось заметно меньше. Жалость была неоправданной и, безусловно, напрасной по отношению к такому человеку, как он. — Хватит, — сорвался он, глядя на выражение лица Хинаты с новым удушающим выражением отвращения. — Не смотри на меня так. Это не так странно, как ты мог подумать. Кто бы мог тратить такие ценные ресурсы на вредителей?       Хината тяжело вздохнул. Он сел на край кровати напротив Слуги, затем осторожно поставил поднос на его тонко застеленные колени. На нем не было ничего сверхъестественного, просто тарелка тамагояки, порция белого риса и небольшая миска мисо-супа и полоски нори. — Ну, — сказал он тихо, словно разговаривая с ребенком. — Это не будет пустой тратой, если ты съешь это сейчас. На самом деле, это было бы большей тратой, если бы ты этого не сделал. Ханамура всегда готовит слишком много еды. — Ханамура, — повторил Слуга, приподняв бровь в насмешливом скептицизме, несмотря на его в остальном пустой тон. — Ты уверен, что в этом нет человеческих останков, если он был тем, кто приготовил это?       Лицо Хинаты побледнело, и Слуга не смог сдержать смеха, вырвавшегося из его рта, когда он поднял взгляд от подноса и увидел его.       Хината выглядел слегка нехорошо, когда осторожно задал свой следующий вопрос, — Он... Он действительно делал что-то подобное? — О, да, — прощебетал Слуга, горячо кивая головой. — Он подавал такое и нам, и никто даже не заметил, пока Сайонджи-сан не обнаружила целый накрашенный ноготь в том, что мы все приняли за обычный гьюдон! А потом был один случай, когда он потерял свой половник — меня там не было, но Камукура-кун рассказал мне эту историю — и поэтому он использовал вместо него отрубленную руку! Ему нужно поаплодировать за его креативность, не так ли? Думаю, я бы просто пошёл и взял новый, но, конечно, Абсолютные гораздо более изобретательны, чем кто-то вроде меня...       Хината быстро его перебил, его бледное лицо вместо этого приобрело неясный зеленый оттенок. — Ладно! Я понял!       Слуга беспечно улыбнулся в лицо дискомфорту Хинаты. Как же это было смешно. — Ну, — выдавил брюнет после долгого глубокого вдоха, вероятно, чтобы его не вырвало самому себе в рот. — Все на острове здоровы и в безопасности, так что я могу с уверенностью сказать, что никто не был... приготовлен.       Слуга пожал плечами, задумчиво промычал, затем кивнул. — Если Хината-кун действительно так уверен. — Я уверен!       Его было довольно легко вывести из себя. Слуга отметил это как нечто, к чему стоит вернуться позже. Да, Хината был довольно странным и даже несколько простоватым, но в то же время он был почти очаровательным.       Хината слегка покачал головой, словно пытаясь прояснить свои мысли. Прочистив горло, он продолжил, — Ну, эм, ты должен это съесть, а потом я подумал, что могу... сломать ошейник...— Глаза Слуги сузились, и Хината чуть не подавился, пытаясь продолжить говорить, — Чтобы ты мог смыть с себя всю грязь и, э-э, кровь. А потом сменить одежду, если захочешь.       Он слегка встряхнул принесенный с собой пластиковый пакет, и Слуга решил, что именно это и было в нем. Он на мгновение замолчал, молча обдумывая свой выбор. Если бы он хотел каким-либо образом завоевать доверие другого человека, как он постепенно пришел к пониманию в долгих минутах своих аналитических размышлений, это было необходимым — делать практически что угодно и быть послушным... — Думаю, — начал он отвечать, намеренно медленно и осторожно, — Я думаю, что мне он больше не нужен. Монаки-чан уже нет, и я не думаю, что Камукура-кун будет сильно возражать, на самом деле, его вообще ничего не волнует. Но это все. Боюсь, ты не сможешь получить руку, моя позиция насчет этого все та же, жаль тебя разочаровывать. — Я не ожидал, что ты изменишь свое мнение ни о ком из них, тем более об этом, — просто ответил Хината. — Достаточно ли я непредсказуем для тебя? — улыбнулся другой. Хината лишь поджал губы, уже сосредоточившись на том, чтобы что-то выудить из нагрудного кармана своей рубашки-поло. Он вытащил из глубины небольшой серебряный предмет, похожий на ключ, зажал его указательным и большим пальцами и торжествующе поднял перед лицом. — Отмычка, — объявил он. — Абсолютный Взломщик? — спросил Слуга, в основном из любопытства, вызванного скукой. Он на самом деле не знал, какой талант у Хинаты на самом деле — то есть, был ли он у него вообще. — Среди всего прочего, — Хината смущенно пожал плечами, затем жестом пригласил Слугу повернуться. Он повиновался, продолжая осторожно ковыряться в подносе с едой, стоявшем перед ним. Он едва не дернулся, когда почувствовал на затылке теплые руки Хинаты, и на долгое время крепко сжал губы, чтобы ни оно слово об этом не вырвалось наружу. — Что это должно значить? — спросил Слуга, вскоре осторожно откусив первый кусочек еды. Хината возился за его спиной с ошейником и странным ключом. — Это… довольно долгая история, — был его неопределенный ответ. — Я не думаю, что ты поймешь, если я объясню. Он тихонько напевал, словно дразня, — Да, я не самый интеллигентный человек. — Я не это имел в виду, — фыркнул Хината. Казалось, он собирался продолжать, но то, что собиралось вырваться, было прервано коротким щелчком и более громкими звуками расстегивающегося ошейника и падению оного на кровать. Слуга сделал глубокий, инстинктивный вдох, и его здоровая рука взлетела к горлу, похлопывая и ощупывая недавно открывшуюся кожу. Он услышал, как Хината зашипел у него за спиной, и это прозвучало как-то сочувственно. — Мы можем перевязать это позже, — сказал он. — Будет просто бесполезно, если всё намокнет. — Это не так уж и важно, знаешь ли, — ответил Слуга почти неуверенно, обернувшись. — Если бы я не знал тебя лучше, я бы сказал, что ты просто паникёр. — Ты ничего не знаешь обо мне, вот в этом и проблема, — тихо пробормотал он. Слуга лишь улыбнулся.

***

      Хината рассеянно барабанил руками по коленям, пытаясь отбить ритм, сидя со скрещенными ногами у простой белой стены. На самом деле, его главная цель нахождения в такой позиции заключалась в том, чтобы просто играть роль няньки. Комаэда был непредсказуем в том состоянии, в котором он сейчас находился и Хината все еще не мог понять Нагито, даже принимая во внимание его большое количество талантов. Внутри этой ванной не было ничего, что Комаэда мог бы использовать, как оружие, способное причинить вред другим или себе, но не помешало бы подождать снаружи и убедиться, что он не попытается сделать что-то радикальное, например, утопиться.       Недавний случай показал Хинате, что Комаэда никоим образом не был против самоубийства, и это находило место даже в его более стабильном состоянии разума. Во власти Отчаяния он мог сделать все, что угодно. Он отрезал себе руку, ради Бога, а потом пришил чужую на оставшийся обрубок. Кто вообще мог подумать о чем-то подобном, не говоря уже о том, чтобы воплотить это в жизнь?       Ладно, может быть, Цумики и Кузурю, но это был не связанное между собой сборище мелких фактов. Он пытался подчеркнуть — Комаэда мог сделать что угодно. — Хината-кун?       Ну... Казалось, все что угодно, лишь бы убрать засохшую кровь с собственных волос. Даже несмотря на то, что это была его собственная вина, что она вообще там оказалась. Хината вздохнул и поднялся. Он вошел в ванную, и в лицо ему тут же ударила густая стена пара. Сгущение воздуха покрыло стены и пол, словно свежая краска, затуманил зеркало над раковиной и оставил капли воды на фарфоровых приборах. На одной из стен душевой кабины было установлено алюминиевое сиденье, Комаэда лениво сидел на нем, его кожа выглядела подозрительно натертой и содранной. — Насколько горячо ты её поставил? — спросил Хината, нерешительно опуская руку под воду. Он выдернул её из под струи обратно, когда его пальцы почти мгновенно обожглись. Он быстро поправил насадку. — Господи! Что, ты пытаешься расплавиться?       Комаэда приятно улыбнулся. — Конечно, нет!       Господи, Хината ведь беспокоился, что Комаэда попытается утопиться в воде, хотя на самом деле все это время он просто пытался вызвать ожоги четвертой степени, чтобы пополнить свой список травм. Он смутно задавался вопросом, был ли когда-нибудь момент в жизни Комаэды, когда он не был таким саморазрушительным. Чувствовал ли он это вообще? Может быть, это какая-то непереносимость, из-за которой он не мог чувствовать жару, или он просто странно себя вел? Нет смысла зацикливаться на этом. Не тогда, когда дело касается этого человека. Хината снова вздохнул.       Сосредоточившись на текущей задаче, Хината взял маленький флакончик с шампунем больничного бренда и выдавил немного на мозолистую ладонь. Он втирал его в кожу головы другого парня в полной тишине, оставляя в ванной комнате лишь шипение текущей воды и редкие всплески воды. Волосы Комаэды были тонкими и ломкими, ужасно тонкими, с секущимися кончиками. С тем, что Хината знал о нем, эти факты не были такими уж удивительными. Он сомневался, в том, что Комаэда заботился о себе в отчаянии. Но все же в тот момент это было настолько очевидно, что в противном случае это стало бы тревожным открытием. Он старался изо всех сил не тянуть слишком сильно, когда проталкивал мыльные пальцы, боявшись выдернуть вместе с ними и волосы.       Он старался не допустить попадания мыла в раны на шее. Они горели красным и розовым на фоне белоснежной кожи. Хината старался не смотреть на них слишком долго. Он правильно сделал, что отвел глаза, чтобы сохранить хоть какую-то форму приличия в такой интимной ситуации, но было трудно не заметить, насколько физически разбитым выглядел другой. Он был весь испещрен старыми ранами. На верхней стороне его бедер имелись шрамы, одинаковые по длине, ширине и глубине, как будто они были результатом рассчитанной атаки. Они были заметны и приобрели ярко-розовый оттенок от жара, которому их только что подвергли, как и многие другие шрамы, покрывавшие все его тело. Они были похожи на потеки краски на белоснежном холсте, а синяки и ожоги — на ее же брызги. Это был мрачный художественный проект. Невероятное сравнение. Комаэда поднял взгляд, серые глаза сияли любопытством, и Хината быстро переключил его внимание.       Кровь, засохшая в мышиных клочьях волос, с трудом отслаивалась, окрашивая текущую воду в слабые оттенки ржаво-красного и коричневого. Волосы Комаэды, которые даже сквозь всю эту грязь выглядели в основном серыми, теперь практически сияли ослепительной белизной. Единственным оставшимся пигментом были выцветшие каштановые пряди на самых кончиках, словно он красился краской, которая уже много лет как не смывалась. Или, размышлял Хината, это был его естественный цвет волос? Он почти что хотел спросить. Почти.       Последующее нанесение кондиционера помогло распутать лишь некоторые из узлов. Хината вычесал все, что мог, пальцами, но он знал, что расческа или щетка, хотя и не столь щадящие, справятся с задачей гораздо лучше, чем его пальцы. Он снял душ и смыл остатки мыла, затем снова выключил его. — Надень одежду, висящую на вешалке, — приказал он Комаэде, лениво осматривая свою работу. — А потом выходи, понял?       Не то чтобы Комаэда был особенно смешным, но некоторые из безобидных вещей, которые он время от времени делал, были настолько произвольными, абсурдно неожиданными, что Хината не мог не найти во всей этой тупости хоть немного юмора.       Еще через несколько минут Комаэда вернулся из ванной, теперь одетый в более светлый красный свитер и черные спортивные штаны — обе вещи Хината ранее купил в магазине Ракетпанч. Свитер был немного великоват, время от времени сползал с одного плеча, обнажая выступающие острые ключицы, покрытые шрамами, ссадинами и ярко-фиолетовыми синяками. На его левой руке уже была надета новая перчатка, которая также была получена от Ракетпанч и была принесена вместе со всем остальным. Хината был благодарен, что он хотя бы надел эту часть без особых инструкций. Видеть проблески… этой ужасной штуки. Это уже даже не рука, учитывая все, через что ей пришлось пройти, а в душе через водонепроницаемый "рукав" было достаточно неприятно подглядывать на нее, не говоря уже о том, чтобы полностью видеть это.       Комаэда осторожно устроился на койке прямо перед Хинатой. Хината попросил его убрать волосы, чтобы они не мешали ему работать, и Комаэда, к счастью, подчинился, не сделав ни одного остроумного комментария, собрав их одной рукой в неустойчивую кучу на макушке. Это движение снова обнажило его шею, и Хинате пришлось сдержать второе шипение, которое было бы столь же встревоженным, как и первое. Травмы были разными: пятна на коже, ожоги от трения и другие незначительные раздражения, такие как царапины и волдыри. Но ничего ужасного. Ничего, с чем Хината мог бы не справиться сам. Это было облегчение, по крайней мере. — Все плохо? — спросил Комаэда, когда Хината начал рыться в сумке, которую он принес с собой. Когда он изначально собирал вещи, он примерно понял, что им понадобится: в основном это бинты, спиртовые салфетки и кремы. Он мог использовать оронин для лечения ожогов первой степени и долмицин для лечения ожогов второй степени, а затем использовать на открытые волдыри и другие открытые раны марлевую повязку. — Это не так уж и ужасно, — ответил он легко. — Хуже всего, наверное, вторая степень, но даже это в конечном итоге должно вылечиться без проблем. Думаю, тебе стоит быть благодарным, что это не третья степень, потому что я не думаю, что у нас здесь есть подходящие специалисты для пересадки кожи. Комаэда, казалось, на мгновение задумался. — Должно быть, это была удача. Это значит, что скоро случится что-то плохое. — У меня тоже есть удача, — сказал Хината, открывая пачку спиртовых салфеток и осторожно начиная протирать пораженные участки кожи. — Так что, может, это отменится.       Голос Комаэды был смесью двух вещей, когда он заговорил дальше, что-то вроде веселья и раздражения, подумал Хината. Он не был уверен, что часто слышал, чтобы Комаэда был раздражен. — Я ценю твои столь сентиментальные слова, Хината-кун, но это не так работает. — Нет? — спросил он в свою очередь. — Нет, боюсь, что нет, — ответил другой и тихонько прошипел сквозь зубы. Хината нахмурился, на секунду замешкавшись, а потом посмотрел туда, где только что провел салфеткой по одной из самых серьезных ран. — Извини, — поспешил он извиниться. — Я не специально! Думаю, это действительно больно, да? Может, это и было твоим невезением.       Комаэда невольно тихонько усмехнулся. Не одним из его жутких смешков, которые он издавал, когда его глаза имели спираль внутри или у него случался какой-то приступ. Этот казался обычным, как будто он был совершенно нормальным и просто смеялся над маленькой шуткой, которую кто-то выдал. — Может быть, — тихо ответил он.       В общем, они молчали. Хината закончил, около через десять минут, а Комаэда был благополучно принял лекарства и был перевязан. Когда все это было закончено, Хината решил сосредоточить свое внимание на другом вопросе — на его волосах. Вся кровь смылась, что было самым важным, но Хината решил, что будет вежлив и воспользуется своим талантом Абсолютного Парикмахера или каким-то другим талантом, чтобы попытаться распутать остальную часть. Ткните этим в лицо всем, кто когда-либо называл его цундере, ибо он, безусловно, мог проявить благородство… когда хотел. — Я бы очень просил тебя не вырывать их все, — прошептал Комаэда, распуская собранные в пучок волосы, а Хината начал расчесывать секущиеся кончики белых локонов. Они были длинными, это было первое, что заметил Хината. Теперь, когда волосы не были свалены в кучу, их стало гораздо легче рассмотреть, ведь они не были такими густыми, как в программе: густыми, дикими и торчали почти во все стороны. — Я сидел совершенно неподвижно, пока ты залечивал мои раны, как хороший маленький пациент. Думаю, я вел себя достаточно хорошо, так что пока не заслужил никакого наказания. — Никто не собирается тебя наказывать и ты этого не заслуживаешь, — скептически сказал Хината. Боже, у него были самые странные мысли на свете. Здравый смысл подсказывал, что наказания — это нечто негативное, а не позитивное, не так ли? Всегда ли Комаэда был таким странным, или это просто очередной побочный эффект его странной амнезии? — Я знаю группу детей, которые не согласились бы с тобой, — беззаботно ответил он. — Полагаю, Хината-кун не знает всего на свете. Интересно, что он из-за этого чувствует? — Это не заставляет меня чувствовать что-то вообще... Комаэда слегка повернул голову назад, бросив на Хинату дразнящий взгляд, но столь почтительный, что это выглядело почти что как насмешка. — Ну, теперь ты звучишь прямо как Камукура.       Хината старался не показывать, что его глаза расширились, или что его выражение лица резко поменялось. Позволить Комаэде увидеть такое, особенно в его состоянии, было бы просто бесплатной раздачей ему боеприпасов, а давать Комаэде какое-либо оружие никогда не было хорошей идеей, независимо от обстоятельств. — Как бы то ни было, я буду нежным, — сказал он вместо этого. При этих словах Комаэда странно дернулся, как будто что-то в словах Хинаты вызвало у него какую-то мысль. Это было нечто крошечное, едва заметное, но их близость друг к другу сделала это чем-то, что Хината не мог не заметить. — Что это было? — спросил его Хината. — А? — Ты вздрогнул, — уточнил он. — С тобой все в порядке?       Комаэда пренебрежительно фыркнул. — Я не вздрагивал, — сказал он как ни в чем не бывало. — Не говори мне, что обо мне теперь заботится шизофреник.       Он снова стал действовать назло, в этом нет ничего удивительного. Ныть по этому поводу или продолжать говорить на эту тему наверняка ни к чему плодотворному и полезному бы не привело, поэтому все, что сделал Хината, это поджал губы, откинул голову Комаэды назад и, крепко сжал свои зубы. Комаэда просто цокнул. — Ты слишком напряжен.

***

      Хината снова занял стульчик для посетителя. Казалось, он с большим энтузиазмом проводил время, присматривая за Слугой, чем тот другой доктор. Слуга не мог понять, почему кто-то вообще мог бы иметь желание проводить с ним время, и он сказал об этом Хинате, но Хината сказал, что за ним нужно присматривать всегда, когда это возможно, поскольку он очень опасен. Какая честь, звучать так важно. Это было действительно слишком для такого человека, как он.       Слуга подумал, что Хината был хорошим, но у него не могло не быть более тайных мотивов. Он не понимал, почему Хината так много для него делает. Даже если они, по-видимому, уже знали друг друга, если верить длинной истории Хинаты о судах и виртуальных убийственных играх, то все равно не было особого смысла делать то, что он делал для Слуги, особенно, учитывая, как именно Хаджиме описывал поведение беловолосого в программе. Не было никакой причины, чтобы ему хотелось находиться рядом со Слугой даже секунду, не говоря уже о том, чтобы делать все то, что тот для него уже сделал.       Ну, каковы бы ни были его мотивы, со временем все это раскроется, такие вещи обычно всегда рано или поздно раскрываются. Что бы Хината ни замышлял против него, надежда в конце концов восторжествует. Не было смысла беспокоиться. Слуга был почти что приятно взволнован, думая о том, как все это закончится. Это должно было быть захватывающее сражение — надежда против отчаяния! Так всегда было, в конце концов. Итог сражения был бы действительно сплошным удовольствием.       Слуга сидел на больничной койке, полуприподнявшись на одной подушке, и смотрел в окно. Он лениво провел пальцами — своими, а не… другими — по кончикам только что распутанных волос. Он подумал, что, возможно, вскоре ему придется отправиться на поиски Камукуры. Если никто не собирался говорить ему, где он находится, то он мог бы просто пойти и поискать его сам. Заслужить доверие Хинаты, будучи сдержанным и послушным, можно было лишь на короткое время. Он, казалось, был проницательным или, по крайней мере, немного наблюдательным, так что он определенно не будет поддаваться на это вечно. Если Слуга хотел, чтобы его важные дела были сделаны, он должен был сделать их прямо сейчас.       И плюс ко всему, быть таким сидячим на месте со временем начинало надоедать. По крайней мере, у утят в убийственной игре «Пик Надежды» было чем развлечься, пусть даже это было довольно жутко. Ну, Слуга в любом случае привык к ужасным смертям.       Ну, неважно. Все равно все было кончено. Или, по крайней мере, Слугу заставили в это поверить. Те выжившие после первой убийственной игры были причиной того, что все остальные вообще оказались на этом острове, по крайней мере, он это знал. Наэги Макото и его бесконечные приступы оптимизма и веры были причиной того, что Осколки Отчаяния не были казнены по чистому закону и справедливости. Это было вдохновляюще, очень вдохновляюще, хотя и немного странно. Слуга не совсем понимал мотив, но, с другой стороны, это была Абсолютная Надежда в действии, так что это было не то, что такое ничтожное существо, как Слуга могло бы понять. Он не должен был сомневаться в воле столь возвышенного человека — ибо чем он был по сравнению с ним? Он не имел права сомневаться в чем-либо и не имел права иметь вопросы насчет этого. И все же, даже зная это, он все равно ничего не мог с собой поделать.       Может быть... это было сделано просто для того, чтобы заставить Осколков убрать весь беспорядок, который они натворили за время своего террора. Это имело бы смысл, не так ли? Хм, возвращение в Това-Сити могло бы оказаться приятным. Слуга слабо задумался, как оно там в последнее время. Конечно, лучше, чем под контролем кучки детей, верно? А может и нет... Ну кто знал? В этом-то и было все веселье — самому такие вещи выяснять. Он играл в выжидательную игру, ждал идеального момента, чтобы наконец ускользнуть. Ему нужно, чтобы Хината покинул комнату хотя бы на несколько минут, это действительно помогло бы ему больше всего. Хотя он уже давно пришел к выводу, что такое маловероятно. Наблюдатели обычно не покидают свои посты, это как-то противоречит их работе. Это было действительно неудобно, если вы его спросите. Что было бы более вероятным, это то, что...       Слуга взглянул. Хината сидел неподвижно в кресле, как и последние несколько часов, ноутбук лениво лежал у него на коленях, полузакрытый и выключенный. Он слегка согнулся на бок, его локоть опирался на подлокотник кресла, а голова неустойчиво покоилась на указательной костяшке сжатого кулака. Даже во сне он был нахмурен, словно задремал, настолько раздраженный какой-то онлайн работой, которую он сейчас делал даже в своем сне. Ему пришлось спать здесь из-за какой-то проблемы с тем другим врачом — он ее достаточно побеспокоил, или она не могла его вытерпеть, или Хината просто не доверял ей, что бы это ни было — таким образом, это означало, что никто бы не пришел заменять Хаджиме на смене, и никто бы не присматривал за больницей. Вероятно, это был хороший выбор с их стороны, но они забыли учесть одну вещь. О, пожалуйста, пожалуйста, Госпожа Удача… Пожалуйста, будьте на моей стороне сегодня вечером!       Слуга двигался медленно, почти мучительно медленно, потому что если это был очередной приступ его удачи, то сейчас он определенно не мог позволить себе ни малейшего намека на неудачу. Он осторожно перекинул ноги через край койки, пристально глядя на неподвижное тело Хинаты. Даже просто стоять на ногах казалось ему маленьким достижением, не говоря уже о том, чтобы дойти до главной двери и выйти через нее. Зная его, можно предположить, что он мог бы споткнуться о собственные ноги и с грохотом рухнуть на пол или, может быть, потерять равновесие, упасть на стул и заставить их обоих упасть. Что бы это ни было, это бы его выдало, и он просто не мог этого допустить. Когда он наконец добрался до двери без происшествий, даже после стольких долгих изнурительных минут, облегчение было таким сильным, что он готов был подпрыгнуть от радости. Конечно, он этого не сделал, но мог бы!       В больнице было достаточно легко ориентироваться. Слуга провел достаточно времени в разных больницах, чтобы знать, что они все одинаковы по своей сути. Выбираясь наружу, я не видел никакого "лабиринта", вообще никакого. Никакой охраны не было, что было действительно подозрительно. Или, по крайней мере, так бы показалось любому другому. Слуга, конечно, знал, что это его удача. Вот почему другого врача нигде не было видно, как и других сиделок из Фонда Будущего, которые, вероятно, остались в разных местах поблизости. Слуга обнаружил, что его ничего из этого не тревожит. Единственное, на чем он мог сосредоточиться, это то, что выход из этой входной двери был словно приз. Подарок, которого он не заслужил, как бы он ни трудился ради него. Тот первый вдох свежего воздуха острова был как глоток новой жизни. Будь он другим человеком, Слуга возможно мог бы заплакать.       Если бы он был другим человеком, он, вероятно, не оказался бы в такой ситуации. Кто знает.       Гораздо сложнее было ориентироваться на самом архипелаге. Он не знал, сколько там островов, не знал, на каком из них он находится и какой из них главный. Единственной очевидной частью было то, как перейти на каждый из них: мосты. Они выглядели новыми, что подсказало Слуге, что они либо когда-то были обветшалыми, либо их вообще не существовало. Дерево выдержало, когда Слуга неуверенно поставил на него ногу, постепенно добавляя вес, пока он осторожно продвигался вперед. Когда он убедился, что не провалится, он бросился вперед. Лучше поторопиться сейчас, подумал он, если он не хочет многократно увеличить свои шансы быть пойманным. Медленность и размеренность не всегда выигрывали гонку.       Остров, который он увидел, перейдя мост, был прекрасен. Повсюду были разбросаны различные здания, не только больница и концертный зал. Аптека была, конечно, но она не сильно бросалась в глаза. Там была и закусочная, и библиотека. Выглядела эта библиотека неплохо. Слуга подумал, что, может быть, он заглянет внутрь, как только закончит свою миссию. Камукура любил читать? Слуга никогда не спрашивал. Он видел, как он раньше читал, да, но он выглядел таким же скучающим в данном действии, как и во всем остальном. Хм, ну, Слуга подумал, что он мог бы привести его сюда в любом случае, просто на всякий случай. Может, это будет как момент сближения.       Ха. Это была забавная идея.       Пляж на этом острове выглядел уединенно: там был пляжный домик и все такое, и он был почти уверен, что в слишком густонаселенных местах таких мелочей не бывает. «Это красиво», подумал он. По крайней мере, он мог полюбоваться красотой. Он спустился на пляж с едва сдерживаемым радостным предвкушением. На нем не было ни обуви, ни носков — Хината не взял их с собой, когда пришел с новой одеждой, явно не ожидая никакой попытки побега, а Слуга был больше сосредоточен на том, чтобы не попасться, что он отказался от своих прежних высоких шнурованных ботинок, чтобы полностью чувствовать песок под своими движущимися ногами. О, он так давно не испытывал ничего подобного, это было так чудесно.       Океан был заманчивым. Он мог бы... Он мог бы сделать перерыв в своих поисках, чтобы остаться здесь на мгновение, не так ли? Просто чтобы понаблюдать за сверканием звезд в отражении воды и за мягким плеском спокойных волн. Просто чтобы вдохнуть соленый воздух и почувствовать песок между пальцами ног. Ему не нужно было бы никуда спешить, не нужно было бы быть обязательным и обслуживающим. Сделать перерыв... Он мог бы это себе позволить, не так ли?       Нет... Нет. Он обязан был найти Камукуру. Было еще совсем темно, но солнце должно было взойти довольно скоро, а вместе с ним и жители острова. Тогда его могли поймать на любом шагу. Лучше было работать под покровом темноты.       Просто потому, что он увидел что-то красивое, не означало, что он мог отказаться от своей работы. Какая глупая, глупая идея. Почему он всегда имел такие бездумные, бессмысленные идеи? Почему он был таким? Неважно, чего он хотел, неважно, что ему нравилось. У него были дела, которые нужно было делать, у него были планы, которые нужно было реализовывать.       Он служил надежде, а хорошие слуги не теряют времени даром.       Он никогда не был хорош ни в чем, не так ли? Даже в служении. Он был слишком амбициозен, даже если никогда не осмеливался в этом признаться. Трудно было что-то противопоставить таким истинам, поэтому Слуга решил, что сегодня он больше не будет даже пытаться. Не тогда, когда есть дела поважнее. Не тогда, когда нужно было выполнить гораздо более важную работу. Он молча покинул второй остров. Следующий остров казался больше, и на нем было больше зданий, чем на двух предыдущих. Даже если это был не центральный остров, все равно существовала устойчивая вероятность того, что он был, по крайней мере, наиболее используемым. Если Камукура и должен быть где-то тут, то у Слуги было предчувствие, что он будет здесь, где, скорее всего, будут какие-то активные действия. Что угодно, чтобы попытаться развлечь себя, даже если это закончится так же, как и все остальное и жалко падет, как и все остальное.       Казалось, это было такое жалкое существование. Даже несмотря на исключительные способности Камукуры и все его таланты, он не особо мог ему завидовать. Он не чувствовал ничего столь эгоистичного, как восхищение, и да, он мог признать, что Камукура никогда не перестанет его впечатлять, но Слуга никогда не желал быть похожим на него: никогда не желал и никогда не будет желать. Быть настолько хорош в чем-то, что не остается никаких навыков для совершенствования, узнавать все так быстро, что неожиданности или неопределенность даже не успевают проявиться… Куда идти, когда уже достиг вершины? Куда еще идти – куда, как не вниз? А потом, когда достигнута самая сердцевина дна, что делать дальше? Все это походило на пытку, и Слуге и так уже надоело это испытывать, так что он не имел нужды скопировать что-то у кого-то еще. Он не жаловался на это, тоже. Это был просто реальный факт, факт реальности. Его реальность, эта настоящая реальность. (Глубокая, скрытая часть его задавалась вопросом, каково быть человеку без таланта. Что талант когда-либо приносил ему, кроме отчаяния? Боль, несчастье, утрату. Никакой выгоды от его удачи не было — материальная ценность, конечно, вроде денег была, но что значили деньги по сравнению со всем, что он потерял? Что значили деньги для семьи? Что значили деньги для жизни? Неудивительно, что Камукура всегда был таким нигилистом. Для него нигде ничего не было, вообще нигде, и никогда не было. Слуга не думал, что он сам смог бы выдержать такое серое существование. Еще одна причина, по которой его спутник производил еще большее впечатление, — то, что он мог вынести, было поистине невероятным.)       Слуга прошел мимо множества разных мест, пока шел по этому новому острову. Пустой аэропорт, какая-то ферма или ранчо, рынок, совокупность вещей, связанных с гостиничной тематикой... и затем, был еще один пляж. Он напевал что-то тихое, словно трель, осматривая все вокруг. Это место и вправду было довольно тропическим, не правда ли?       Камукура, конечно, не был бы на пляже, это звучало просто нелогично. Несмотря на это, Сервант все равно прошел мимо отеля и ступил на песчаный берег. Океан очаровал его, и это был второй пляж, который он нашел, так что, возможно, это была судьба. Его волосы неукротимо развевались на мягком, соленом ветру, прядь белых волос стала непослушной, теперь они длинные, свободные и больше не спутываются. Он прищурил свои яркие глаза от жгучего морского бриза, и все же он вдыхал его с почтением. Он так давно не был у воды, что забыл, каково это. Не было тропиков около Товы, ничего столь прекрасного. Он вырос на побережье. Это звало его как его дом.       У него уже много лет не было своего дома.       Он засунул здоровую руку в карман спортивных штанов и ощутил смутное желание снять перчатку с другой руки, просто чтобы посмотреть, как она будет выглядеть. Возможно, мертвая кожа будет полупрозрачно светиться на фоне белой пелены, которую освещал бледный лик луны. Ему следовало бы заняться ногтями поскорее, они наверняка отросли, и красный лак уже определенно начал скалываться. Было что-то почти успокаивающее в той заботе, которую он вложил в это дело, даже несмотря на то, что он был единственным, кто видел конечный результат. Он ненавидел эту руку. Боже, как он ее ненавидел. И все же... он все еще не был уверен, что он вообще будет делать без нее. Ну, разве это не жалко? Что ты скажешь, Камукура-кун? Что ты скажешь, когда я наконец тебя найду? Ты спросишь, почему я позволил им взять ошейник, но не руку? Или тебе вообще было бы все равно? На самом деле, я думаю, даже я не совсем уверен, почему я это сделал. Может быть, отпускание, пусть даже по частям, является первым шагом к новой зарождающейся надежде или чему-то еще в этом роде символическому. Но... Я все равно не хочу её терять. Ха, а это эгоистично с моей стороны, Камукура-кун?       Он наблюдал, как вода толкала и втягивала себя. Он слушал, как волны растут и рушатся. Он не был самым символичным из людей, далеко не самым, но он считал, что океан — величайший из когда-либо существовавших вещей в мире. Это было завораживающе красиво, но не только это, это было мощно. Что еще могло иметь мощь, чтобы быть одновременно таким разрушительным, и все же стоять так спокойно? Он окутал планету, даже умирая, когда планета была на грани исчезновения, расширяясь до самых пределов своей досягаемости. Такой мелкий и в то же время такоей глубокий. Если бы он вошел, вдохнул эту воду и позволил ей нести его на волнах, его бы больше никогда не нашли.       Это было бы захватывающе. Это было бы, в каком-то смысле, даже поэтично.       Он боролся с невезением, как с течением. Он боролся с тем, чтобы не утонуть в подводном течении отчаяния. Он был в океане всю свою жизнь, и он оставался сухим даже на протяжении всего этого. Он подумал, что хотел бы войти в этот океан, прямо сейчас.       На этот раз он не будет с этим бороться. Он успокоится, впервые за очень долгое время, и позволит им, волнам, унести его. Будет ли он свободен? Может быть, даже тогда это все равно было бы невозможно определить. Это ли то, о чем он думал, когда думал о побеге? Это было лучше, чем плыть на материк. Это было более окончательно. Ничто не может пойти не так для него снова, если он сделает это. Ничего в мире, вообще ничего— — ...Комаэда-сан? Ох, черт возьми.