so tonight that i might see

      Когда он проснулся, он был тихим.       Он не бросился вперед и он не распластался по всему полу. Он не сложился пополам. Он не заплакал, не закричал и не стал стучать по внутренней поверхности закаленной стеклянной капсулы, которая его заключала. Он не сделал ничего такого, что, возможно, сделал бы на его месте другой, более чуткий человек.       Нет. Слуга проснулся и просто был тихим.       Он поднял бледные веки, обнажив серые глаза, давно потускневшие от давней усталости и утратившие свой некогда яркий зеленый цвет, и уставившиеся в голый потолок пустым взглядом.       Он мог припомнить, лишь смутно припомнить, что именно он делал. Вокруг него было полно проводов, некоторые из них были воткнуты в его жилистое предплечье и гибкие бицепсы, в широком ассортименте различных внутривенных линий. Другие закручивались еще выше, прилипая к поверхности его висков, словно более компактное приспособление, напоминающее ЭЭГ. Все было размыто, эти разные виды снаружи. Было ли это из-за стекла или из-за его затуманенного зрения, он пока не мог быть слишком уверенным.       Там был неясный контур какой-то фигуры, нависшей над ним. Он не мог различить никаких деталей, нет, потому что он мог делать только две вещи в целом, даже не одну вещь — он мог смотреть вверх сквозь свои полуприкрытые бледные веки, а ещё, он мог ждать.       В конце концов стекло было снято, тяжелая крышка плавно и медленно поднималась, как вдруг фигура сделала резкое, но точное движение, и капсула наконец начала открываться. — Комаэда? — нерешительно и мягко произнесла фигура, глядя на Слугу сверху вниз своим острым лицом и гетерохроматическими радужками.       Слуга тупо уставился на него, лишь слегка нахмурив свои белые брови. Ему хотелось что-то сказать этому странному человеку, стоявшему перед ним, но он обнаружил, что не может. Из-за внутренней атрофии мышц его неиспользуемой гортани его губы двигались беззвучно, а горло охрипло от боли. — Комаэда? — снова позвала эта размытая фигура, его голос был подобен глубокому жужжанию насекомого в звенящих ушах Слуги. — Ты меня слышишь?       Это была странная вещь, эта фигура. Его зрение прояснилось, и он мог более ясно рассмотреть то, что нависало над ним. Это был человек неизвестного происхождения, загорелая кожа, горящие глаза, стриженные волосы, поджатые губы. Его ресницы трепетали, будто дергались, когда он осматривал тело Слуги — наблюдая, выжидая, делая заметки. — Каму... — прохрипел Слуга, почти неслышно, почти неразборчиво. Говорить было мучительно больно, но он должен был это сделать. Ему нужно... ему нужно... — Камукура... Камукура... — Комаэда, — сказал Камукура, только это был не Камукура. Нет, это был не он, не Бог, с его красными глазами и прядью после пряди чернильно-черных волос. У него бледная кожа, невыразительный голос и совершенно безэмоциональное выражение лица. Это был не он, не бог, не спаситель, не Камукура.       Это был... Это был...       Кто это был?       Этот непонятный человек начал порхать вокруг, отсоединяя провода и устройства, которые окружали бледное тело Слуги от самого его основания. Он ждал, пока мужчина все это делал, подергивая пальцами, морща нос и закрывая глаза, просто чтобы проверить, может ли он еще это сделать.       Слуга смутно припоминал, что его, как и всех остальных, поместили в эту капсулу для реабилитации. Теперь он явно проснулся, но как давно это произошло? Где же тогда все остальные? Он что, проснулся первым? Вот почему над ним сейчас работал этот странный человек, этот новый человек, в котором он не мог узнать никого из группы Макото Наэги? Это могло быть так, да, это имело смысл. Голова кружилась от всех этих разных мыслей, стучала в висках и пульсировала за глазами в такт его неровному, бьющемуся сердцу.       Странный человек снова встретился взглядом с серыми глазами Слуги, его собственные глаза были одновременно зелеными и красными, обеспокоенными и решительными. Он протянул руку, как будто ожидал, что Слуга ее возьмет. Но он этого не сделал, он просто смотрел, как до этого делал все это время. Он почувствовал, как что-то схватило его за руку, и его внезапно потянуло вверх. — Комаэда, — сказал парень в сотый раз за этот час, его язык извивался и мелькал на конце фамилии, как будто он говорил это всю свою жизнь. Нет, Камукура никогда не обращался бы к Слуге таким образом, он сделал это только однажды, и виной тому была ужасность их надвигающегося плена — так что этот человек определенно не мог быть им. — Ты знаешь, где ты находишься? — Кто ты? — прошептал Слуга, глядя на человека оттуда, где он безвольно лежал внутри открытой капсулы. Его глаза щурились от резких белых флуоресцентных ламп, осквернявших комнату сверху. Это только усилило его головную боль.       Темные брови мужчины слегка нахмурились, это движение было почти незаметно, но он это увидел. Это я, — ответил парень, как будто это должно было что-то значить — Это Хината.       Хината. Что это было за имя? Слуга уже знал, что его память часто подводит его, но у него не было ни малейшего представления о том, кем мог быть Хината. Он не был частью группы, которая помогла собрать Осколки и переправить их на эту скрытую базу. Сам он тоже не был Осколком. В классе Слуги, как и в классах старше или младше, не было ни одного ученика по имени Хината. Слуга не знал Хинату, нет, определенно нет. Так почему же тогда Хината был так сбит с толку, как будто Слуга должен был его знать? — Ты знаешь, где ты находишься? — снова спросил Хината. Его глаза скользнули по лицу Слуги, словно он читал страницу книги. Ожидание пробежало по его лицу, но из-за чего, Слуга сказать не мог. — Комната с капсулами, — прохрипел он в ответ, устало оглядывая окрестности, пока Хината помогал ему сесть на основание капсулы. — Где... Где все остальные? — Ты проснулся последним, — ответил Хината, на мгновение отстранившись, чтобы что-то вытащить. Слуга увидел, что это была инвалидная коляска, и теперь, оглядываясь назад, это стало для него вполне логичным. Если бы он достаточно долго лежал в этой капсуле, это могло бы вызвать временную физиологическую атрофию из-за бездействия его мышц. Если это было так долго, то это объяснило бы, почему у него были такие трудности с движением ног или рук. Это случалось с ним раньше, он мог припомнить, и это было ужасно раздражающим. Как будто он и так не был наделен достаточной слабостью, теперь ему придется выносить еще и это.       Конечно, просто его удача. Но, если это была его последняя за это время неудача, то, несомненно, в скором времени ему должна улыбнуться какая-то хорошая удача. О, что же это может быть? Возможно, здание взорвется, убив все Осколки и всех внутри здания. Или, возможно, Камукура придет к нему с новым способом побега, и они вдвоем отправятся к Тове или в какое-то другое новое место, чтобы распространить там свое плодотворное влияние. О, он встрепенулся лишь при одной мысли об этом, совсем один на острове с самим Богом Надежды...       Конечно, сначала ему придется его найти, но он не может быть слишком далеко. Если, может быть, он не сбежал сам, в свою очередь, оставив Слугу на милость их похитителей в полном одиночестве? Насколько же отчаявающим это бы было...       Хината осторожно помог Слуге выбраться из капсулы, что на самом деле означало, что он полностью поднял мертвый груз и осторожно опустил его на твердый пол. Приземлившись, Слуга слегка споткнулся, его колени подогнулись, а ступни затряслись, но Хината постарался удержать его в относительно вертикальном положении. Инвалидная коляска была притянута ближе, слегка ударившись о гладкие стенки капсулы, и Хината помог ему медленно сесть на мягкое сиденье громоздкого черного приспособления. — Кое-кто уже идет, чтобы помочь вытащить эти провода, — тихо сказал ему Хината, сжимая одной рукой каждую ручку, выступающую из спинки, и регулируя направление кресла. — И тогда мы отвезем тебя в больницу. Хорошо?       Слуга на это не ответил, не чувствуя в этом необходимости. Своей лучшей рукой он лишь грубо схватился за холодный мягкий правый подлокотник и переступил своими тяжелыми, парестезированными ногами по двум подножкам, слегка чувствуя интригу из-за звуков, которые издавали его изношенные подошвы ботинок, ударяясь о абразивные тактильные линии. Он бы лучше послушал это, чем Хинату, этого нового человека, которого он не знал. В этом он мог быть уверен.       И тут вошла женщина. На ней был белый лабораторный халат, стучащие каблуки и собранные в тугой пучок волосы. У нее было ужасно серьезное выражение лица и свежий вид ее планшета. Оно смягчилось лишь на мгновение, когда она увидела Хинату и Слугу. Он тоже ее не знал, он предположил, что она была одним из подчинённых Фонда Будущего.       Она также поприветствовала его, назвав Комаэдой, хотя и добавила уважительное обращение "-сан", которое не использовал Хината, а затем представилась как доктор Айкава, чье имя не было знакомо Слуге, и не то, чтобы ему не было все равно на её имя. Она была менее выразительной, чем Хината, и гораздо меньше хотела останавливаться и общаться. Она ясно дала понять свою цель, поэтому Слуга позволил себе остаться на месте, пока они с Хинатой начали снимать капельницы, провода и трубки, все еще торчавшие из его изъеденной кожи. Он услышал, как она что-то пробормотала Хинате. — Этот ошейник снимается? — спросила она тихо, словно из-за приглушенного тона он не мог слышать, что происходит прямо за его спиной. — Я вижу раздражение и язвы, которые он оставляет на коже, и пока он еще на коже, их невозможно лечить. — Я не могу даже предположить, где может быть ключ, — ответил он, признаваясь, хотя на самом деле он не казался слишком обеспокоенным, — Но я мог бы снять его без него, я уверен. И тогда вы сможете позаботиться о его руке.       Подождите, что?       Слуга убрал руку с подлокотника, чтобы схватиться за холодные звенья цепи, висевшей у него на шее. Это чувство переросло в нечто почти успокаивающее с тех пор, как на него впервые надели это приспособление. Это было то, с чем он мог поиграться и повозиться в моменты тревожности. Вечная тяжесть на его шее, которую нельзя снять. Одна из немногих констант, оставшихся неизменными в его постоянно меняющейся жизни. Они не могли отнять у него это... Камукуре бы это не понравилось бы, и это была бы вина самого Слуги. Камукура был не из тех, кто отдавал приказы, поскольку это противоречило самой его природе, но Слуга знал, что инстинктивно он подумает, что тот предал его, возможно, предприняв какую-то попытку дезертировать или, может быть, попытавшись сбежать от его добровольно оказанной услуги. Он не может без этого, нет, конечно нет. Он не может... он не может...       А потом рука. Он автоматически понял, о чем они говорят, в любом случае это могло быть только что-то одно. Слуга взглянул на свою левую сторону, на руку в перчатке, безжизненно лежащую на коленях. Под этой тканью… единственное, что он одновременно ценил больше всего и презирал. Эта рука, гибкая и бледная, разлагающаяся. Эти ногти, багрово-красные и острее когтей. Ее конечность. Тот, который он схватил и отрезал прямо посередине предплечья. Он до сих пор хорошо помнил эту сцену, звук, который издавала пила, разрезая кожу, мышцы и кости. То, как ее кровь была еще теплой, когда она лилась на него, на усеянный обломками пол. Он помнил, каково было пилить свою собственную руку, боль была настолько резкой и невыносимой, что в конце концов он начал путать ее с болезненным, извращенным чувством удовольствия. Он вспомнил, как успокоилась его дрожащая хватка, когда он пришивал ее часть к себе. Он носил ее с собой повсюду, пусть даже только одну часть. Постоянное напоминание о ней. Постоянное напоминание о том, как низко он пал.       Он не может это потерять. Он не может. — Нет, — выдавил Слуга, хриплым, скрипучим и ужасно отчаянным голосом. — Ты не можешь.       Он почувствовал, как Хината остановился позади него, а затем мужчина слегка наклонился вперед к нему, шагнув так, чтобы он был не столько позади него, сколько сбоку. — Что это было, Комаэда? — Хината спросил его, как будто он не смог расслышать как следует в первый раз. Это было правдоподобно, наверное, поэтому Слуга подчинился. — Мои вещи, — ответил он, — Они мои, хорошо, нет, это не мои вещи, такой, как я, не может владеть никакими вещами. Но вы не можете их отобрать. Вы не можете.       Хината положил свою руку на руку Слуги, его лучшую руку, конечно же, как будто в знак утешения, и его лицо было ужасно сочувственным, когда он посмотрел на другого. От этого зрелища Слуге стало тошно. Он старался не скривить губы от недовольства, потому что знал, что не имеет права оскорблять таким образом человека более высокого ранга, чем он сам. Но оно было, это чувство, и оно было сильным. — Что ты имеешь в виду? — тихо спросил Хината, словно разговаривая с испуганным ребенком, готовым вот-вот впасть в истерику. —Ты имеешь в виду ошейник и руку? Ну, их нужно убрать. Особенно руку, ты рискуешь получить сепсис, когда оно пришито к тебе. — Мне плевать, — быстро ответил Слуга, выдергивая себя из хватки Хинаты, прежде чем он успел осознать, что он на самом деле творит. — Мне все равно. Ты не можешь у меня это отобрать. Я обязан это иметь.       Хината нахмурился. Это была неприятная мелочь, такой взгляд. Слуге это не понравилось. — Это не вариант, Комаэда, — просто сказал ему Хината. — Мне жаль, но это просто то, что обязательно сделать. У тебя на самом деле нет особого права голоса, потому что, ну, я знаю, что ты не слишком заботишься о своем здоровье.       Хината замолчал, на его лице появилось странное выражение, которое было заметно по слегка сморщенному носу и неприятному прищуру глаз. Слуга изначально предположил, что Хината, должно быть, говорил о том, как он изначально пришил руку, но какое-то странное чувство в груди говорило ему об обратном. Но он не знал, что еще это могло быть, поэтому вообще не хотел об этом думать.       В любом случае, не имело значения, что говорил этот незнакомец. Слуга был слугой, да, но он не был обязан слушать незнакомца. Он слушал только тех, кто им руководил, кем бы это ни был в определенный момент. Сначала это была Эношима, а затем, после ее смерти, Монака Това и ее клан сломленных птенцов. Теперь настал черед Камукуры, его самого любимого из всех. Его лидером никогда не был Хината, так что по умолчанию это означало, что Слуга никоим образом не был обязан его слушать. Ему необязательно сидеть сложа руки, пока Хината и этот доктор забирали у него две самые важные вещи. Ему необязательно этого делать, он просто не хотел этого делать... Поэтому он и не будет этого делать.       Он попытался встать с инвалидной коляски, что, оглядываясь назад, было, вероятно, не самой лучшей идеей, учитывая его слабые мышцы, но он все равно поднялся с места. Его ноги дрожали, когда он стоял, слегка согнутые в коленях. Он даже не успел полностью подняться с сиденья, как Хината дернулся, чтобы остановить его. — Комаэда! — встревоженно воскликнул он, лихорадочно кладя обе руки на какую-то часть тела другого, пытаясь усадить его обратно. — Ты не можешь... Тебе нужно сесть!       Слуга отдернул свое тело от прикосновения Хинаты и едва не упал, пока его снова не поймали сильные руки. Он знал, что это Хината, даже не глядя. Он попытался вырваться из захвата, но Хината был непреклонным. Он пытался кричать, пытаясь привлечь внимание Слуги и заставить его остановиться, но Слуга не слушался. Он не мог, ибо сдаться означало бы полностью сдаться, и какую надежду это могло принести? Нет, он должен был придерживаться этого. Он должен был оставаться со своими выборами. Он не мог позволить этим людям забрать его части. Он бы скорее умер.       Если бы пришлось, он бы боролся до тех пор, пока не умрет. — Отпусти меня! — вскрикнул Слуга сквозь стиснутые зубы, его хриплый голос становился все громче по мере нарастания отчаяния. .Он двигал плечами, размахивал руками и пинал ногами, но Хината не сдавался. — Отпусти меня! Пусти меня! — Комаэда... — Нет! Нет! — кричал он, горло царапалось изнутри от силы его криков. И вдруг он поддался инстинктам и позвал своего покровителя. Камукура поможет ему, он знал это, даже если это будет скорее из чувства долга и обязанности следить за Слугой, чем из сострадания или жалости. Или, может быть, потому, что он уже находил сцены смерти слишком неинтересными и мысль о том, что его преданного слугу постигнет такая участь, сдавливала ему горло от скуки. Даже если он был слишком самонадеян, имея такие мысли, Слуга не мог заставить себя беспокоиться об этом. — Камукура! Камукура-а-а!       Он глубоко вонзил ногти в загорелую кожу руки Хинаты, с тошнотворным наслаждением глядя на резкие полосы крови, которые появлялись, когда он проводил ногтями по чужой коже. Он услышал сквозь зубы слабый звук шипения Хинаты и подумал, что, возможно, именно в этот момент Хината его отпустит, но этого не произошло. Он забился ещё сильнее, рыча от бешеной ярости, несмотря на то, что сам того не хотел, словно он был бешеной собакой, мечущейся по клетке. Он, несомненно, выглядел соответствующим образом, с такими выступающими ребрами и кожей, покрытой шрамами. У него тоже были зубы для этого. Он слабо задавался вопросом, отпустит ли его Хината тогда.       Хината выкрикнул неразборчивую команду врачу, стоявшему позади них двоих, который, очевидно, искал какое-то усмирительное средство. Слуга воспользовался мгновением отвлечения Хинаты и умело использовал его, это был его единственный шанс. Он со всей силы откинул голову назад и дико ухмыльнулся, услышав в ответ громкий, ужасный треск. Хината вскрикнул от ужаса, и Слуга почувствовал липкую, теплую влагу крови Хинаты сквозь тонкие пучки волос на макушке. Хватка Хинаты ослабла за минуту, когда он сосредоточился на боли, а Слуга отчаянно попытался вырваться, когда это произошло. — Камукура! — закричал он, широко вытянув перед собой руки, словно пытаясь дотянуться до своего вратаря. Он был близко, он был так близко. Он должен был уйти, и тогда он мог бы сбежать, и он мог бы найти Камукуру, и они могли бы вместе отсюда убежать. Ему просто... Ему просто нужно было сбежать отсюда.       Слуга почувствовал резкий, короткий укол в шею, что-то вроде укола иглой, а затем в одно мгновение его зрение полностью потемнело.                               

***

      Хината, если признаться, был приятно удивлен, обнаружив, что Комаэда проснулся. Не то чтобы он не верил в свою работу с психом, но Комаэда определенно был трудным человеком, так что, возможно, Хината просто ожидал, что это будет ситуация того же рода, что и раньше. Он не был таким уж ненормальным, раз думал об этом, на самом деле это было рациональное ожидание. Что-то почти ожидаемое. Но потом, когда прошло много долгих, изнурительных мгновений, наконец пришло подтверждение, что всё будет не так, как он ожидал.       Он наблюдал, как серые глаза Комаэды медленно открываются. Он не отреагировал так, как все остальные, когда проснулись. Он не кричал, не плакал и его не тошнило, хотя Хината уже был готов ко всему этому, нет, он был совершенно молчалив.       А потом он спросилу Хинаты, кто он такой, и это было немного более чем просто запутанно и непонятно. Он не выглядел так уж отлично от прошлого облика, по крайней мере, так ему сказали. Теперь у него был красный глаз, да, и волосы стали на несколько оттенков темнее, но в целом это было все. Он подумал, что, возможно, это просто спутанность сознания, вызванная долгим бессознательным состоянием. Это имело смысл, ибо Комаэда, в конце концов, находился в стазисе дольше всех. Так что, да, тогда это может оказаться правдой. Определенно.       Он старался не слишком зацикливаться на этой мысли, помогая Комаэде сесть в инвалидное кресло. Доктор Айкава — часть персонала Фонда Будущего, размещенного на острове вместе с Осколками, пришла, чтобы помочь удалить провода из тела Комаэды, которые были установлены, когда он впервые лег в капсулу. Она что-то небрежно пробормотала ему, но, честно говоря, это было вполне разумная причина для беспокойствия, и над ней размышлял и сам Хината. На шее Комаэды был ошейник. Большой, серебряный и холодный. Он выглядел тяжелым, и, очевидно, был надет достаточно долго, чтобы оставить шрамы и язвы вокруг горла и ключицы Комаэды. Спереди висела длинная цепь. Очевидно, она была сделана из нержавеющего металла, потому что серебро выглядело таким безупречным, словно оно было совершенно новым. Как будто ожидалось, что Комаэда будет носить его очень долгое время...       Все это делало парня почти похожим на собаку, и это само по себе вызывало у Хинаты рвотные позывы. Конечно, его придется снять.       И потом, была проблема с рукой. Ее рука. Хината не мог видеть саму конечность, потому что она была прикрыта чем-то вроде прихватки, но он мог себе представить, как это выглядело. Эта эластичная кожа, эти красные ногти… и он мог представить, как должно было выглядеть место соединения — неровное, бугристое, небрежно сшитое и размеченное. Рука должна была хоть немного сгнить, учитывая, как долго она была пришита к другому телу. Даже если капсула сохранила его в нынешнем состоянии, Хината был уверен, что Комаэда не получил её точно к тому времени, как его поймали. Скорее всего, столько же времени, сколько у Кузурю и Цумики были свои частички. Их тоже придется убрать, и он прямо сказал об этом Комаэде.       Он ожидал несогласия. Он ожидал криков. Какая-то часть его даже думала, что Комаэда, возможно, легко согласится. Он был непредсказуем, это был известный факт, так что это могло быть что угодно.       Хината, из всех версий будущей ситуации, которые он аналитически предсказал, определенно не ожидал драки. Может быть, это была его собственная случайность, а может быть, это было просто... чистое невезение и плохая удача.       Сначала он бросился вперед, когда заметил, что Комаэда пытается встать с инвалидной коляски, инстинктивно вытянув руки, чтобы поддержать шатающегося "друга". — Комаэда! — крикнул он, бросаясь вперед. — Ты не можешь... Тебе нужно сесть!       Ему пришлось поймать Комаэду, когда тот дернулся и в результате чуть не упал. Видимо, это было неверным движением, так как Комаэда почти сразу же начал пытаться вырваться из захвата. Он кричал и звал Камукуру, его вопли были похожи на вой тяжело раненого животного. Это действие оставило Хинату томиться в усталом замешательстве. Почему Комаэда звал Камукуру, когда он ясно видел Хинату прямо перед собой? Он не знал? Было ли это вообще правдой?       Он зашипел от удивления, когда почувствовал, как острые ногти Комаэды царапают его кожу, и едва успел заметить тонкие царапины, на которых кровь стекала по его руке, продолжая царапать. Несмотря на это, он не позволил своей крепкой хватке ослабнуть никоим образом. Если Комаэда ускользнет, он определенно попытается сбежать, Хината уже мог это предсказать.       Доктор Айкава сначала в шоке уставилась на них обоих. А потом, в какой-то момент, она начала метаться по комнате, скорее всего, в поисках чего-то, что могло бы вывести Комаэду из строя. Хината потратил всего секунду, чтобы попросить о помощи. На медицинском подносе в конце комнаты стояли ампулы с седативным средством и шприцы. Хината намеренно хранил такие вещи в комнате с тех пор, как Цумики проснулась. Она была настолько не в себе, что причиняла себе боль: била себя по голове сжатыми кулаками, рвала на себе растрепанные волосы и кричала до хрипоты. После этого события он решил, что лучше быть готовым, если подобное произойдет снова. Теперь он обнаружил, что безмерно благодарен своему дару предвидения.       Как только слова слетели с его губ, он почувствовал, как Комаэда откинул голову назад, а затем он ощутил резкий треск и гулкое гудение перекачиваемой жидкости в центре своего лица. Он вскрикнул, сначала скорее от удивления, чем от боли, но вскоре произошло и второе. Из его носа хлынула кровь, окрасив белые спутанные волосы Комаэды в поразительный багровый оттенок. Если бы он не знал лучше, он бы, возможно, подумал, что кровь была из раны самого Комаэды. Это был не первый раз, когда он видел, как он истекает кровью, хотя цвет не был таким ярким и в то же время темным, как этот оттенок.       (Как эта симуляция могла казаться настолько реальной? Кровь была розовой — ярко-неоново-розовой, ради Бога. Мысль об этом теперь просто сбивала его с толку.)       Айкава бросилась к ним, наклонилась вперед и осторожно ввела шприц, наполненный этомидатом в мягкую полоску кожи прямо над металлическим ошейником Комаэды. Хината почувствовал, как сопротивление противника ослабевает, когда анестезик начал действовать. Он позволил своей хватке ослабнуть только тогда, когда Комаэда, спустя долгое мгновение, обмяк, и его глаза снова закрылись.       Пока он сидел на холодном полу, в висках у него стучало из-за предвидящейся мигрени. Он сделал долгий, тяжелый вдох, и его хватка наконец ослабла, когда Айкава медленно забрала у него Комаэду. Когда Айкава усаживала беловолосого в инвалидное кресло, его тело было вялым, голова слегка откинулась назад, когда Айкава вынула шприц из его шеи и выбросила его. Затем она помогла Хинате подняться и вложила ему в руку толстый комок марли. Они обменялись долгим, усталым взглядом.       Это будет сложнее, чем предполагалось.

***

— Он хорошенько так тебе врезал башкой, — сказал Кузурю, всматриваясь внимательнее своим единственным здоровым глазом, чтобы рассмотреть постоянно покрывающийся синяками нос Хинаты. — У этого ублюдка самая крепкая голова, которую я когда-либо видел.       Хината, несмотря на все свои усилия, сумел издать короткий смешок. Он заставил Айкаву вправить ему нос, как только они добрались до больницы. Да, он был сломан, но в остальном он был в порядке, разве что немного потрясен. Пришлось долго убеждать врача, что он достаточно здоров, чтобы работать. Она все равно была настроена скептически, но в конце концов смягчилась.       Он нашел больничную палату и уложил его на тонкую маленькую кушетку, придвинутую к окну, стараясь при этом не слишком связывать вид его, лежащего там, со своими собственными воспоминаниями о Синдроме Отчаяния из симуляции. Он установил сумки и капельницы, в основном, чтобы отвлечься. Ноющая, похороненная часть его хотела остаться, возможно, только до тех пор, пока Комаэда не проснется, но он не проснулся. Он вышел из больницы и сказал себе, что вернется через некоторое время, чтобы проверить его, может быть, переодеть его в халат и смыть кровь с его волос. Это было не менее двух часов назад, и с тех пор он больше не проходил мимо этого места. — Да, правильно мне говоришь, — пробормотал он в ответ, рассеянно проводя пальцем по болезненным фиолетовым отметинам под глазами. — Эй, зачем он это сделал? — недоверчиво спросил Сода, когда он небрежно провел рукой по своим отросшим, выцветшим розовым волосам. — Он что, все еще невероятно ебнутый?       К чести Кузурю, он ударил Соду по руке в ответ на его замечание, за что получил в ответ оскорбленное нытье. Он, казалось, больше не относился к Нагито так настороженно, вероятно, потому, что у него накопилось гораздо больше воспоминаний об этом парне, что был внутри симуляции, что в свою очередь дало ему фон, с которым можно было сравнивать. — Я не хочу давать ему полное оправдание за все его действия, — довольно небрежно прокомментировал блондин, — Но, вероятно, это потому, что он только что проснулся. Он не первый, кто сходит с ума в первые минуты, знаешь ли.       Это было действительно преуменьшением, на самом деле. Было бы проще перечислить тех немногих, у кого не было никаких срывов, чем назвать всех тех, у кого они были. Цумики была худшей, наверное, по крайней мере до Комаэды. Потом были Миода, Сайонджи, Ханумура, и так далее, и так далее... — Да, может быть, — тупо согласился Хината, легкомысленно пожав плечами. — Думаю, он немного нервный. — Неужели? — сказал Сода тоном, в котором звучала странная ирония. — Я думал, что все наоборот — разве не он всегда заставляет нас нервничать? — Ты нервничаешь, потому что ты сучка, вот в чем дело,— съязвил Кузурю, беззлобно, в основном это была шутка.       Рот Соды широко открылся в обиде, и он прижал ладонь к сердцу, драматично и преувеличенно демонстрируя свою уязвленную гордость. — Извини, ты разве не помнишь, как я взлетел на воздух, потому что он взорвал лобби отеля?       Позади них раздался громкий хрюкающий звук, и Овари плюхнулась на стул прямо напротив Хинаты. — Чувак, это было безумной, — прокомментировала она с большим ртом сэнбэя, в свою очередь извергая рисовые крошки изо рта.       Хотя прошло уже несколько месяцев с тех пор, как пятеро выживших участников программы проснулись, Хината все еще находил, что было приятно и уютно видеть, как Овари ест так небрежно. Это было похоже на утешение, почти напоминание о том, что они становились лучше. Он все еще помнил, как она выглядела, когда ее вытащили из капсулы. Она была практически скелетом. Истощенная и осунувшаяся, словно она представляла собой живую кучу гладкой кожи на куче угловатых костей. Вначале у нее все еще были проблемы с психикой в отношении еды, что было длительным побочным эффектом ее анорексии, вызванной отчаянием. У нее был назогастральный зонд для кормления в течение нескольких недель. Они устроили для нее званый ужин, когда она, наконец, его вытащила. К тому времени Ханумура уже проснулся, так что варианты были далеко не щадящими и легкими. Это было праздничное событие, по сути своей веха. Хинате нравилось вспоминать об этом.       В ответ на предыдущие слова Овари Сода издал громкий стон и опустил голову на руки. Хината старался не улыбаться, видя его реакцию, даже несмотря на то, что, если учесть все обстоятельства, это было немного забавно. — Это не так уж и важно, — снова пожал плечами Хината. — Это... Это заживет, понимаешь, так что... это не так уж и плохо. — Как скажешь, дружбан, — просто ответил Кузурю, коротко выдохнув через нос. — Просто убедись, в том, что он больше не попытается вытворить что-то подобное. Ты будешь выглядеть как тот старый волшебник из той упоротой серии фильмов с дважды сломанным носом. Держу пари, что на его голове нет даже вмятины. — С этой штукой он был бы хорош для американского футбола, даже шлем ему не нужен, — глубокомысленно кивнула Овари, как будто ее комментарий имел хоть какой-то смысл. Комаэда, из всех возможных людей, играющий в американский футбол… Какое это было бы зрелище. Хината едва ли не съежился, просто подумав об этом. — Так что, — она продолжила, жуя очередной хрустящий крекер. — Ты собираешься возращаться? Я могу предложить тебе шлем, так как скорее всего он будет тебе очень нужен.       Хаджиме вздохнул, заставив себя положить обе руки на колени, чтобы перестать рассеянно тыкать пальцем в следы на лице. — Да, мне как бы придется. Айкава — обычный врач, понимаешь, не Абсолютная или что-то в этом роде. И она не так уж и много о нем знает, так что, думаю, ей может понадобиться моя помощь. — Почему бы тебе не послать туда Цумики-сан? — спросил Сода, беря сёю сэнбэй с тарелки Овари и заслуживая в ответ рычание звериной самки защищающей территорию. — Она же вроде бы Абсолютная Медсестра, да? Заставь ее заняться чем-то полезным, а не депрессовать днями напролет.       Хината не мог не заметить, как его лицо слегка скривилось. Он не был уверен, что доверит Цумики заботу о ком-либо из жителей острова, не говоря уже о хронически сумасшедшем Комаэде. Это было не потому, что она ему внешне не нравилась или он сомневался в ее умениях. Скорее, он прекрасно понимал, насколько непредсказуемой она стала в последнее время. Она могла рыдать, как умирающая женщину, и огрызаться из-за мелких неудач, и было очевидным фактом, что из всех Осколков она была наиболее склонна к рецидивам и срывам. Он не думал, что она сможет с этим справиться, и, возможно, чувствовал себя немного виноватым из-за этого, но это не меняло того факта, что, с его точки зрения, это было вполне рационально. — Все в порядке, — сказал Хината. —Я понял, и на этот раз я буду осторожен. — Я все еще могу прихватить тебе шлем, — предложила Овари, уже начиная вставать, словно готовая чуть ли не прыгать по его команде. Он поднял руку, чтобы остановить ее, в его усталых глазах мелькнуло полуусмешливое выражение. — Нет, мне это не нужно, — многозначительно посмотрел он на Акане. — Как я уже сказал, все в порядке. Она пожала плечами и плюхнулась обратно, отбросив руку Соды от своей тарелки и отправив в рот еще один крекер. — Как скажешь, босс. Не притворяйся, будто мы тебя не предупреждали.       Хината выдавил из себя улыбку, хотя на самом деле она больше походила на гримасу.

***

      Когда Хината наконец вернулся на третий остров, уже почти наступила ночь. Он по-прежнему относился к этому так же, как и во время участия в программе, но на тот момент это уже давно стало обыденностью. К тому же, у него было такое чувство, будто он побывал в больнице уже, наверное, сотню раз.       Когда он вошел, Айкава находилась в вестибюле, старательно удерживая на коленях тот же планшет, который она держала раньше, и печатая что-то на компьютере на стойке регистрации. Сам Хината был единственным человеком на острове, которому было разрешено использовать это, помимо доктора Фонда. Остальным Осколкам пришлось делить время между двумя другими, размещенными в задней части библиотеки. Они сильно зависали, будучи древними, и были склонны к постоянным резким отключениям. Иногда он видел там Самозванца, молча смотрящего какое-то аниме или какой-либо мультфильмом, с такими большими глазами и почти что грустным взглядом. Это что-то значило для него, но что именно и почему, Хината не знал. У всех были такие проблемы, призраки прошлого бесконечно их всех преследовали. Это не была чья-либо вина, это просто жизнь, суровая, настоящая реальность. — Он уже просыпался? — спросил ее Хината, остановившись прямо перед столом и рассеянно барабаня двумя указательными пальцами по его поверхности. — Нет, — ответила она, — Я только что сняла его с анестетика, так что он сейчас будет спать. Ты присмотришь за ним ночью?       Он пожал плечами, — Думаю, да. Можешь идти, я сам разберусь.       Она нажала кучу кнопок на клавиатуре, вероятно, выходя из того, что она делала. Сверкнув почти обеспокоенным взглядом, она спросила его, — Ты уверен?       Он отмахнулся, — Всё в порядке.       Казалось, она была не очень-то и убеждена, но все же кивнула ему, и он отвернулся от стола, чтобы начать свой путь по суровым белым коридорам. Он уже знал, в какой комнате находится Комаэда, и остановился прямо у двери. Его рука была твердой, когда он положил ее на дверную ручку, хотя он все еще немного колебался. Как будто все его чувства были обострены, он настолько ясно осознавал все вокруг себя, продвигаясь вперед, что это было почти некомфортно. Он тяжело выдохнул, на мгновение провел пальцами по синякам, раскрасившим его лицо, а затем вошел в комнату.       Хината подумал, что если бы не его грязный вид, Комаэда, возможно, полностью слился бы с обстановкой. Он осторожно шагнул вперед, тихонько подтащив за собой один из стульев для посетителей, придвинутых к стене, и поставив его рядом с кроватью.       Его нужно помыть, Хината кивнул, или, по крайней мере, долго споласкивать. Его одежда отвратительно выглядела, полосатый свитер был совершенно изношен, а на черных джинсах были потерты дыры едва ли выше колена. Его ботинки выглядели почти дырявыми, а эта варежка была просто ужасной. Его кожа была осквернена грязью и гадостью и усеяна вокруг маленькими отметинами и шрамами. Его волосы не так уж и напоминали птичье гнездо, хоть и были спутанными и спутанными, а на макушке все еще виднелась засохшая кровь из носа Хинаты. Хината не мог не провести по своим синякам снова, просто увидев это. Он чувствовал, что это постепенно становится какой-то новой нервной привычкой, и он слегка нахмурился при мысли.       Единственное, что выглядело чистым на Комаэде, был ошейник. Он не был свежеотполированным, ни в коем случае, но это была единственная вещь, которая выделялась больше всего. Хината заставил себя отвести взгляд от этого зрелища. Да, это нужно было снять как можно скорее.       Он медленно опустился в кресло, тяжело опершись на спинку в растущем изнеможении. Он слегка подтолкнул стойку для внутривенных вливаний на колесиках носком ботинка, в основном из-за скуки и какого-то беспокойства. У Комаэды через тыльную сторону здоровой руки проходила канюля, и Хината легко мог предположить причину этого. Вены резко выделялись на его коже, ибо она была настолько бледной, что казалась почти прозрачной. Это был просто клубок из синих и фиолетовых линий, бегущих вверх и вниз, словно кровоточащие линии маркера на влажной бумаге.       Он снова вздохнул, оперся локтем на один из подлокотников и уронил голову на ладонь.       Этого всего было слишком много, чтобы нормально об этом раздумывать.