Шесть смертей Уотана Шварца

После той сцены в покоях лорда, мы с Аделаидой больше ничего не слышали о семействе де Дюруа. Единственное, что нам оставалось — молиться о скорейшем выздоровлении виконта. Я искренне сочувствовал ему и как никто другой понимал его чувства. Граф оказался жестоким человеком и дурным отцом. Мы беспокоились за юного Шарля, но у нас не было возможности справиться о его здоровье. Лишь потом, несколько недель спустя, лорд сообщил Аделаиде, что граф решил не задерживаться в Германии надолго — вскорости они с сыном и его невесткой отбыли обратно во Францию.       Если бы не отец, который пришел в ярость, застав нас с сестрою вместе, я бы не был столь невнимателен в своих мыслях по отношению к этим святым людям. Но на какое-то время я забыл о них и их семейных драмах, чтобы с терпением пережить собственные. Отец полагал, что после «преподанного урока» я уже давно скулю от боли на чердаке, а я оказался здесь, в покоях сестры, окруженный заботой и проводящий ночи в удобной теплой постели. Обвинив Аделаиду в дерзновенном своеволии, отец запретил ей выходить из покоев вплоть до самой свадьбы, а меня — потащил обратно на чердак, где я снова остался наедине с опустошением. Тот, кто говорит, что время лечит, глубоко ошибается. Да, со временем всякая боль утихает, но уже никогда не покинет вашего сердца. Вы можете прощать, можете оправдывать, но забыть — никогда.       Раз в день — ровно в двенадцать часов дня — мне приносили еду, к которой я почти не притрагивался из-за потери аппетита. Но отец отдал слугам суровое распоряжение наказывать меня розгой, если на следующий день тарелка не будет начисто вылизана, поэтому приходилось есть, превозмогая тошноту. Также, приумножая и без того немалочисленные печали, я скорбел о любимых кошках, которых потравил слуга. Особенно об Эйке.       — Зачем же он сделал мне так больно? — обращался я не то к себе, не к Господу. — Неужто возможно так сильно ненавидеть?       Теперь даже сам про себя я не мог называть этого человека отцом — не потому, что он запретил, но потому, что больше я не чувствовал его своим родителем. Раньше во мне еще теплилась надежда на то, что герр Шварц полюбит меня — обязательно полюбит, когда я избавлюсь от уродства и стану настоящим человеком. Но после того, на что он обрек меня, усвоил: у меня нет отца. Более того — никогда не было. Разве отцы поступают так со своими детьми?       Я много плакал и день за днем, которые в заточении текли так медленно, как не плетется в гору и старая кляча, груженная целым обозом камней, надеялся на скорую встречу с сестрой. Их свадьба с лордом прошла мимо меня, я слышал лишь ее отголоски. И слава Богу. Боюсь, если бы герру Шварцу взбрело в голову выпустить меня, я бы умер от сердечного удара, потому что не представлял, как бы снова смог показаться людям…       После свадьбы Аделаиде было положено во всем слушаться лорда, поэтому, пользуясь его благосклонностью, она вымолила разрешение хотя бы сидеть под запертой дверью чердака, чтобы беседовать со мной. Лорд не мог распоряжаться слугами герра Шварца, поэтому о том, чтобы выпустить меня или впустить ко мне Аделаиду, не могло идти и речи. Просовывая в щелочку между полом и дверью пальчик, сестра утешала меня, говоря, что ни за что не допустит дурного.       — Я заберу тебя с собой, — говорила она, крепко скрепляя наши мизинцы, — даже не смей в этом сомневаться!       Однако я сомневался. Боясь остаться здесь навсегда, даже не успел толком обдумать, каково сестре придется одной на чужбине? Какова она, эта неистовая Россия, благодаря покойному императору Петру вставшая с колен невежества и суеверий?       Близился день вечной разлуки с Аделаидой. День сборов, который я никогда не забуду.       Когда я услышал звук открывающейся двери, так и подскочил на месте. «Еду сегодня мне уже приносили, — подумал, — неужто я снова в чем-то провинился?..» А только все оказалось куда страшнее розог. Явившийся слуга сказал мне:       — Помогать по хозяйству некому, горбун, все заняты сборами их милостей. Отправляйся в сад, и смотри — чтоб без глупостей! Не болтайся под ногами, если не хочешь снова оказаться у столба!       Повиновавшись, я спустился в садик, где за время моего затворничества все пришло в запустение. Вяло ковыряя граблями рыхлую почву, я прислушивался к приглушенному лошадиному ржанию за воротами дома — повозки уже были поданы и ожидали семейство лорда. Несмотря на то что Аделаида была бесприданницей — богатое наследство, оставленной матушкой, отец бессовестно спустил на карточные игры, — собиралась она долго. Все это время я украдкой выглядывал на улочку и следил за каретами, боясь пропустить ее отъезд.       Но как только услышал голос лорда и отца, спустившегося проводить дочь вместе с новоиспеченным мужем, прильнул к забору. Аделаида была как никогда бледна. В ее глазах стояли слезы. «Она не заберет меня, — догадался я, — она не смогла уговорить отца…»       Аделаида отыскала меня взглядом, смело двинулась к забору и, отварив калитку, заключила в крепких прощальных объятиях. Я прижался к ней как мог сильно, в последний раз вдыхая дивный запах ее волос. Это было так несправедливо, так жестоко! Без Аделаиды мне не нужна была эта проклятая жизнь.       Но она вдруг взяла меня за руку и решительно потянула в сторону повозок. Я встал как истукан. Выйти за пределы этого дома означало вновь столкнуться с неприятностями.       — Пойдем со мной, — настойчиво сказала Аделаида.       — Сестричка, пожалуйста, не надо, тебя накажут…       — Я сказала: ты пойдёшь со мной, Уотан! Сейчас же!       Я испугался ее гнева и едва не заплакал, поэтому Аделаида снова присела на корточки рядом со мной и ласково сказала:       — Если ты не поедешь, я тоже останусь.       — Но герр Шварц… лорд…       — Отныне я — миледи. И если я захочу, чтобы ты поехал со мной, ты поедешь со мной.       Эти слова мне уверенности не предали, потому что я знал, что этим миром правят вовсе не миледи, но лорды. Тем не менее я переступил опасную черту и отправился следом за сестрой — что мне еще оставалось? В отличие от Аделаиды, я не был преисполнен той достойной уважения отваги, мое сердце опустилось на самое дно желудка, а ноги — подкашивались.       Я спрятался за спину Аделаиды, когда мы приблизились к лорду Несбитту и герру Шварцу.       — Если мне нужно опуститься перед вами на колени, — обратилась Аделаида к последнему, — чтобы вы отпустили брата, я опущусь.       Сказав это, она немедленно исполнила свое обещание. Быстро оглядевшись по сторонам, я заметил в окнах соседских домов зрителей, заинтересованно глазеющих на разворачивающуюся посреди улицы драму. Мне стало не по себе. В последнее время у ворот этого дома разворачивалось непозволительное (и даже неприличное) количество драм…       — Если вы заставите меня унизиться перед вами более, — продолжала Аделаида, — что ж, я готова! Я готова пойти на все, чтобы вы отпустили Уотана. Я никогда ни о чем у вас не просила, кроме любви и заботы к нему. Но ежели вы не в состоянии внять единственной моей просьбе, отпустите его, отец, — прошу вас, отпустите его со мной! Не мучьте более ни себя, ни его! Он вам противен — знаю! Все знают! Но мне он дороже самой жизни! Я люблю каждый дюйм его несовершенного тела, и мне вовсе не отвратительно целовать его в лоб, держать его за руку и дотрагиваться до его горба. А знаете почему? Потому что он мой брат, он — моя семья. Я люблю его таким, каким создал его Господь, и буду любить до тех пор, пока бьется мое сердце!       Я был сражен. Мысли в голове, которые должны были взвиться ураганом, просто исчезли. Я не понимал, что происходит. Впрочем, не один я.       Лорд взял Аделаиду за плечо и попытался поставить на ноги. Но она увернулась.       — Я обещала матушке, — продолжала Аделаида, — что никогда не брошу его! Я не хочу и не стану осквернять ее память подобным предательством!       — Дорогая, — сказал лорд, — встаньте, негоже…       — Я никуда не поеду без брата! Не поеду!       Герра Шварца, однако, пламенные речи и воистину мужественная диспозиция дочери вовсе не вдохновили, да что там — даже не вразумили. Вместо того, чтобы согласиться с этой правдой, которую она, сдерживаясь долгие годы, наконец выплюнула ему в лицо, он дал ей пощечину.       Я обнял ее за плечи. Вопреки не свойственной мне храбрости подставил собственную спину под последующие удары.       — Он тебе не брат! — прорычал герр Шварц. — Он — мой слуга, несносная девчонка! Сколько ты еще раз опозоришь меня?!       — Герр Шварц! — Лорд взял его за плечи. — Остановитесь, черт возьми!       Пока герр Шварц, брюзжа слюной, выкрикивал нелепые фразы, вырывался и неистовствовал, к нам спустился Клеменс. Он помог Аделаиде подняться на ноги.       — Хорошо, — сказала она, — отдайте его не как сына, но как слугу!       Розовое лицо отца исказила гримаса отвращения — он был настолько убежден в собственной правоте, что уже и в самой глубине души — даже перед самим Господом Богом! — не признал бы меня своим чадом.       Сестра вцепилась в плечо лорда.       — Прошу вас, милорд, спасите его! Умоляю вас! Я более ни о чем у вас не попрошу! никогда!       Лорд посмотрел на герра Шварца, злое упрямство которого не стало для него преградой, чтобы спросить:       — Сколько вы хотите, чтобы я заплатил вам за мальчика?       — К чему вам ни на что не годный горбун?       — Он дорог моей жене, и я заплачу вам столько, сколько вы потребуете.       — Хм-м.       Герр Шварц почесал шершавый подбородок и в предвкушении очередной выгоды сощурил бледные водянистые глаза.       — Да он и ломанного гроша не стоит! К тому же отныне мы — родственники. С моей стороны было бы крайне неуместно продавать вам своих слуг, тем более — никчемных. Но если вы настаиваете избавить меня от сего позорного бремени, я готов вам уступить.       — Вы отдадите мальчика даром?       — Ну что вы, любезный зять, как можно? Каким бы дрянным слугою он ни был, он все же мой слуга. Кто будет ухаживать за садом и прибираться в конюшне, ежели я отдам его вам прямо сейчас?       — Полагаю, сегодня же и наймете нового работника.       Лорд отстегнул от пояса мешочек, высыпал на ладонь пятнадцать пфеннигов и протянул отцу.       — Этого достаточно? — требовательно спросил он.       Сжав монеты в кулаке, отец самодовольно ухмыльнулся.       — Более чем.       Святое милосердие лорда заклокотало внутри меня теплой благодарностью. Я не верил своему счастью! Тогда мне даже было глубоко плевать на то, что герр Шварц оценил мою жизнь в пятнадцать пфеннигов. Что продал меня, как раба. Было плевать, ведь я был счастлив — Удача, с открытым ликом которой я встретился впервые в жизни, наконец улыбнулась мне! «Неужели я покину это гиблое место, — думал я, садясь с Аделаидой в карету, — этого жестокого человека и этот проклятый город, в котором я стал изгоем?..»       Когда же карета тронулась и мы с сестрой крепко прижались друг к другу, словно нас снова могли разлучить, я благодарил ее — горячо и безустанно. Если бы не она, ее стойкость, любовь и бесстрашие, я бы погиб…       Обратив последний взгляд на дом — чердак, окно покоев Аделаиды, садик и фонтанчик с моими милыми воробушками, — я спросил:       — Тебе страшно?       — Немного, — ответила Аделаида.       — Это же не настоящая Россия, правда?       — Как и все здесь. Ты не хуже моего знаешь, что Погост — только жалкое подобие, ненастоящее отражение мира живых.       — Знаю.       — Тебе нечего бояться, Уотан. Все страшное — позади.       Опустив голову на плечо сестры, я не мог и вообразить, что страшное — впереди.