Дорогу осилит идущий

POV Кинн Страх — самое бессмысленное в преступном мире. Понапрасну растрачивает душевные силы, побуждая волноваться, безуспешно пытаться оградить близких от всего дурного, сомневаться в собственных благих намерениях. Всё теряет смысл, когда понимаешь: не успел… Приходит осознание, что Судьба неотвратима. Беги, прячься, нагло ври ей в лицо — она знает всё наперёд. Сделает Смерть мучительнее и страшнее. Не оставит и камушка в разрушенном сознании, съест все моменты счастья и подложит изодранную в лоскуты боль… — Порш! — отчаяние пульсирует в гулких ударах сердца. Бегу по бесконечной дороге, истошно крича. Вижу вдалеке широко улыбающегося парня с маленьким мальчиком. Детская площадка пустынна, предоставлена лишь двоим. Счастливый юноша катает малыша на качелях, придерживает деревянного коня, чтобы мальчик ни дай бог не свалился с седла, кружит в воздухе, подбрасывая и ловя в надёжные объятия. Они смеются и свободно говорят с друг другом обо всём. Так близко и так далеко. Нас будто отбрасывает в разные стороны с каждым пройденным шагом. Смотрю на них и, кажется, могу дотянуться рукой, но в следующее мгновение они превращаются в размытые точки. — Порш! — горло сковывает спазм, и вместо крика изо рта вырывается хрип. Продолжаю бежать. Задыхаюсь. Ноги немеют и подкашиваются, опрокидывая тело наземь. Теперь ползу, волоча их и не переставая пытаться докричаться до любимого. Снова рядом — обнять, укрыть, схватить обоих в охапку и бежать. Куда угодно. Только подальше от ужаса, следующего по пятам... Что-то гремит… Почему Порш стоит? Почему исчезает с прелестного лица улыбка? Почему он превращается в дрожащий кокон, закрывший от мира малыша Порчэ? Откуда кровь? — НЕТ! — вижу, как Порш заваливается на бок, расслабляя руки. Кровь течёт, капая на землю. Вместо лучистых глаз — кровавые дыры. Вместо гладкой кожи — куски разорванного мяса. — Порш. Фстафай, Порш. Ну фставай же. Порш… Пойдём домой. Малыш трясёт бездыханное тело брата. Громко плачет, вопит до разрыва слабых связок. А потом… Обнимает, прижимаясь к ещё тёплому Поршу, и засыпает, ослабленный не до конца осознанным горем. Так далеко и так близко… Так больно и так… ожидаемо. Хочется умереть... Хочется стереть всё… Всех… Хочется… *** — Кинн! Во имя Будды, прекрати рыдать! Голос Вегаса ощущается как пощёчина. Открываю заплывшие гноем и слезами глаза, скучающе встречая привычную темноту камеры. Не чувствую ног. — Ми очнулся? — не хочу ругаться, оправдываться, дерзить. В конце концов, Вегас прав. Всем здесь не сладко. Не нужно портить и так паршивый последний путь противным скулежом. Слезами горю не поможешь. — Нет, — за стеной тяжело вздыхают. — Хотел бы я, чтобы сон затянулся. Хоть ему не будет так больно. — Сдаёшься? Где же мой ангел-хранитель, твердивший о том, как важно не отчаиваться? Верить? Оставаться собой? — смеюсь. Так себе. Никогда не умел толкать мотивирующие речи так, чтобы они не звучали тупо. И начинать не стоит. — Мне… важно сознавать, что ты помнишь мои слова, Кинн. Я ценю это. Держи их в голове до самого конца. — Хорошо, Ви… Господи, как чуждо произносится это имя. Но в нём столько всего отзывается. Становится спокойно. Уходит страх, оставляя лишь ласковое родное объятие. Защищающее, как в далёком детстве, когда юный Вегас подхватывает на руки плачущих детишек, сажая к себе на колени и обрабатывая разбитые чашечки, утешающе приговаривая: — Ничего, родной, ничего. Ранки заживут. Но впредь береги маленькие ножки. Когда-нибудь они уведут тебя навстречу счастью. Тебе предстоит повидать большой мир. И я верю, что ты сможешь увидеть всё, чего мне никогда не доведётся.

«Прости, Ви. Мне не доведётся…»

Слышатся чужие шаги. Ожидаю, что сейчас начнут вытаскивать Вегаса и Кима, чтобы увезти... — Расслабьтесь. На дворе ночь, — Кхун будто читает мысли. — Почему здесь? — интересуется Вегас. В голосе слышна наигранная скука. — Потому что тут проще собраться с мыслями, — отвечает усталый голос брата. — Шанс побыть с вами. Ненадолго возникает тишина. Поворачиваю голову и смотрю на прислонившегося к стене напротив Танкхуна. Подмечаю страшные круги под глазами, осунувшееся бледное лицо, потрескавшееся губы, сжатые в тонкую полоску. Слышу судорожные глотки, сдерживающие рвущиеся наружу слёзы. — Кимми? — шепчет он, заслышав какое-то движение. Обречённо опускает голову, когда понимает, что где-то шуршат крысы. — Я советовал бы вам поспать. Не хочу разделываться с варёной тушкой. Шутит. Плохо, по-чёрному. Но шутит. Остался ли человек в нём? — Может, споёшь колыбельную? — язвительно хмыкает Вегас. — А то чё-то как-то не спится. Но Танкхун не реагирует на колкость. Лишь… мягко улыбается и молвит: — С удовольствием, Ви. Спи спокойно, мой мальчик. А потом… начинает петь. От этой ласковой печали хочется выть. От больной безнадёги, пронизывающей каждый слог. От вины, разрушающей сломленную душу. И от хрупкой веры, пробивающейся из последних сил. Закрываю глаза, снова погружаясь в серое забытьё. Слушая красивую сказку о днях, которые уже никогда не наступят.

О, я знаю, наступят лучшие дни,

О, солнце заглянет и в моё окно,

Пусть сегодня мы больше не прольём ни одной слезы,

Потому что я знаю: наступят лучшие дни.

Я просыпаюсь на другом конце мира,

Но тучи никуда не уходят,

Каждый день новая гроза, да,

Я пытаюсь не сойти с ума.

Да, а город так ярко сияет,

Столько мрачных ночей, столько мрачных дней,

Но каждый раз, когда на меня нападает паранойя,

Я закрываю глаза и молюсь.

Я проснулся в новом году,

Прошлое за миллион миль от меня,

Я проснулся с новым страхом, (Новый страх)

Но я знаю, что его смоет.

Что бы ты ни делал, не переживай за меня,

Я думаю о тебе, не переживай за нас,

Потому что утром всё может измениться, да,

И время покажет, что так и будет...

*** Корн решает устроить показательное наказание. Предсказуемо до тошноты и издевательского смеха, коим награждает Вегас телохранителей, что, пыхтя от натуги, тащат нас в зал. Тихо чертыхаюсь, когда приземляюсь коленями на каменный пол. Оглядываюсь по сторонам, ища глазами Кимхана. Замечаю его, лежащего на кушетке у противоположной стены, по-прежнему не открывшего глаза. Рядом с ним валится мешком Вегас, который тут же спешит проверить пульс. Губами. — Боже, как мило! — Корн сидит на диване и с любопытством следит за происходящим. — Твою бы заботу да в правильное русло. Эх, — старикашка удручённо качает головой. — Что ж, приступим. Перед ним предстаёт Танкхун. В окровавленном кожаном фартуке и с пластиковой прозрачной маской, защищающей лицо от брызг. В руках он держит тонкий нож и универсальные щипцы. — Итак. Вегас, — отец цокает языком. — Извини, братец, но твой старший отпрыск очень много пиздит. Убедительно пиздит. Вскружил голову моим детям, пытался перестроить на свой лад младшего брата. Опасное умение. Вредное для репутации нашей Семьи. Поэтому будет справедливо, если он лишится шаловливого языка. Я прав, Кан? На дяде, сидящем возле отца, нет лица. Он похож на куклу, вылепленную из воска. Только глаза выдают ужас, охвативший его. — Да… Сухо, быстро, безразлично. Играет Кан хорошо. — Ким. Слишком много видит. Того, чего не должен. Раздражающе проницателен. Может одним взглядом уловить ложь. Мне не нужен риск. Потому, прости, сынок, но придётся выколоть тебе глаза. «Неужели этот монстр — мой отец?» — проносится в голове мысль. Кажется, оцепенение охватывает всё тело, не позволяя сказать и слова. Сижу неподвижно, смотря, как Кхун подходит к Вегасу, перехватывая крепче нож. Тот дырявит взором, заклиная не встревать. — Покажи мне достойное наказание этих выблядков. Смелее, Кхун. Корн буквально урчит. Заинтересованно наклоняется вперёд, жадно наблюдая за кровопролитным шоу. Кхун хватает Вегаса за волосы, резко поднимая голову. Зажимает сильными пальцами челюсть, заставляя открыть рот. Цепляет щипцами язык и яростно тянет, фиксируя в нужном положении. Подносит нож… «Борись… за наших младших…» — вдохновлённый голос Порша тонет в оглушительном крике. — ОСТАНОВИСЬ! — ору, выворачивая наизнанку лёгкие. Задыхаюсь, умираю, но кричу до саднящих ран. И ответом служит… Выстрел…