Расскажи мне про Австралию

сколько в моей жизни было этих самолетов никогда не угадаешь, где же он не приземлится я плачу за эти буковки и цифры улечу на этом кресле прямо в новости

♫ Земфира — Самолет

      Денвера и Стокгольм не провожали до аэропорта, лишь устроив в Толедо прощальный ужин. Безалкогольный — беременным пить нельзя, и если обычно на это закрывали глаза, и алкоголь стоял на столе, когда Моника уже официально стала частью их команды, то в этот раз все, почти не сговариваясь, решили проявить уважение.       Найроби хотелось надраться, как никогда раньше, и отсутствие алкоголя ее не радовало. У Берлина не получилось отговорить Профессора отправлять их жить вместе, а раз не получилось у него, то ей и пытаться не стоило — значит, завтра ночью такой же ужин устроят для них, и в аэропорт войдут уже не Андрес де Фонойоса и Агата Хименес, а Диего и Кармен Ривера, супруги, по документам женатые уже два года. Неправильно, что они оба понятия не имеют, как все это произошло.       — Нам нужно придумать легенду, — раздалось над ухом. Как мысли прочитал; Найроби вздрогнула, покосившись на Берлина, который сел рядом с самым невозмутимым видом.       — Угу, — проворчала она. — Как насчет быть художниками?       — Будешь рисовать автопортреты? — усмехнулся Андрес.       — По-моему, я неплохая модель, — заявила Агата.       — Прекрасная, — серьезно ответил он, чуть склонив голову набок. Зачем-то уточнил, — Я умею рисовать.       — Умеешь? — удивилась Найроби.       — Умею… но легенда должна состоять в другом. Как мы с тобой познакомились? Как поженились? Как жили в браке… — Берлин нахмурился, припоминая, — два года?       — Не мы, — упрямо сказала она. — Диего и Фрида. То есть, Кармен.       — Ладно, — неожиданно легко согласился он. — Диего и Кармен. Как они познакомились?       — Два года назад Кармен был тридцать один год, но, по-видимому, это ее первый брак, — Найроби подперла щеку рукой. Атмосфера за столом медленно становилась веселой и без вина — Токио шутила со Стокгольм, спрашивая, как скоро они с Денвером задумаются о втором, общем ребенке, и придумывая ему имена. Денвер, Хельсинки и Рио играли в покер, периодически матерясь и хлопая картами о стол. Только Профессор не участвовал в разговорах, уткнувшись в телефон.       — Как и у Диего, — мрачно хмыкнул Берлин. — Повезло парню… или не повезло.       Это замечание Найроби не поняла, проворчав:       — Может, не ему не повезло, а Кармен. Бедная девчонка связалась с мужиком, старше нее на больше, чем десяток лет. Да еще и с преступником. Вором и убийцей.       — Что ты, — Берлин цокнул языком. — Какой же он вор и убийца? Он приличнейший человек. Закончил Комплутенсе, учась на факультете экономики и бизнес-администрирования, получил Doctorado…       — Ого, — не без уважения протянула Найроби. — Но разве это мешает быть вором и убийцей?       — Нет, но Диего, — сделал акцент на имени Берлин, — был и и остается добропорядочным гражданином. У него нет проблем с алкоголем, он всегда ответственно выполняет свою работу, и никогда не изменяет жене.       — Вот как, — вскинула бровь Агата. — Даже не изменяет?       — А еще — не играет в покер, — заметил Берлин, поморщившись — проиграв, Хельсинки с силой обрушил кулаки на стол. — А если и играет, то обычно выигрывает, потому что умеет блефовать.       — Или мухлевать, — фыркнула Найроби, наметанным взглядом замечая, как Рио прячет карту в рукаве.       — Время, — подал голос Профессор, отложив телефон. — Сейчас прибудет машина.       — Ну… — Денвер поднялся из-за стола, оглядев всех. — Прощайте?       — До свидания, — поправила его Стокгольм. — До свидания, ребята.       — Да, — Денвер потер затылок. — Что бы я еще хотел сказать… Токио, ты огромная заноза в заднице, но я все равно рад, что ты жива. И отец тоже был бы рад, я уверен. Не просри эту жизнь. Хельсинки, ты хороший парень, и ты, Рио, тоже; сил тебе с этой сумасшедшей. Найроби, — его голос потеплел, — наша богиня денег! И Берлин, — продолжил он уже холоднее. — Ты, конечно, мудак, но, может, не совсем потерян. Надеюсь на это. Профессор… спасибо вам. За все спасибо.       Стокгольм кивнула с улыбкой, словно подтверждая слова мужа — по документам они теперь были Адрианом и Софией Альварес, женатой парой, ждущей ребенка.       Со двора раздался гудок автомобиля.       — Что ж… — Денвер протянул руку Профессору, крепко пожав. Стокгольм обняла Найроби, расцеловав в обе щеки, и сразу же, когда отпустила, ее перехватил в объятия Денвер. Берлину он пожал руку тоже крепко, Рио и Хельсинки вдобавок похлопал по плечу, а Токио, обняв, чуть приподнял над землей. Мужчины тоже получили от Моники поцелуи в щеку, но обнималась она только с девушками, и длилось это прощание недолго. Во двор их не провожали.       — Первые уехали, — сказал Рио, когда шорох шин затих вдали.

***

      От необходимости придумывать легенду выкрутиться не получилось — Берлин не пожелал сочинять все самостоятельно, и на следующее же утро они вместе устроились в одной из гостиных. Усевшись в кресло, Найроби скрестила ноги, вооружившись блокнотом; на вопросительный взгляд Андреса объяснила:       — Так проще систематизировать мысли. Не бойся, я его с собой не возьму, никаких улик.       — Не боюсь, — Берлин вальяжно откинулся спиной на спинку кресла, забрасывая ногу на ногу. — Если хочешь, записывай. Диего Ривера. Родился в Барселоне. Приехал в Мадрид учиться, получил высшее образование. После не смог найти работу по специальности официально и долгое время был фрилансером, но на отсутствие денег не жаловался, поэтому он не такой уж неудачник. Ни разу не женился и не имел детей, возможно, у него проблемы с потенцией. Достигнув сорока с лишним лет, безумно влюбился в Кармен Алонсо. Очень скоро она стала Кармен Ривера, — говорил все это Берлин скучающе, с таким видом, словно речь идет о каких-то расчетах финансов. Деловито, сухо и без заинтересованности.       «Импотент», — записала Найроби. Задумалась, покусав ручку — что же рассказать о себе? О Кармен? Кармен Ривера, в девичестве Алонсо… хорошо хоть не Кало, а то было бы совсем нелепо.       — Кармен родилась в Мадриде, — решила она не изобретать велосипед. — Училась в том же универе, что и Диего, на факультете философии. Получила Grado. После универа встречалась с парнем, но они не расписывались. Он все тянул с предложением, а она устала ждать, но потом забеременела. Роды были тяжелыми, пришлось делать кесарево, но, — Агата сглотнула, — ребенок умер. Парень Кармен оказался козлом, который изменил ей, пока она восстанавливалась; она послала его к херам, разбила его машину и ушла, а чуть позже встретила Диего. Какое-то время терзалась сомнениями, стоит ли заново пытаться строить какие-то отношения, но Диего был настойчив, и она все же вышла за него замуж. Как тебе?       — Неплохо, — Берлин потер подбородок. — Правда неплохо.       — А в Австралию их каким ветром занесло? — спросила Найроби.       — Умер эмигрировавший в Сидней двоюродный дедушка Диего, оставив ему в наследство дом, и они решили попробовать жить в другой стране.       — Голубой дом, — засмеялась Найроби. — Вроде бы хорошо сходится?       Берлин не смог не признать, что да — хорошо. Картинка складывалась цельная: ни разу не любивший по-настоящему Диего и разочаровавшаяся в своем парне, потерявшая ребенка Кармен, случайно вспыхнувшие чувства, его ухаживания, решение быть вместе и своевременная смерть дедушки, позволившая им начать жизнь заново. Сказочно, но такую историю можно скормить соседям.       Сколько же в выдумке Найроби было правды, кроме потери ребенка, которую она немного перефразировала? Придумывая Диего, Берлин кое-что не менял: он действительно закончил Комплутенсе и получил докторскую степень. Что же оставила Найроби в Кармен от себя реальной, кроме сына?       Вдруг Андрес понял, что не знает ее настоящего имени. Она знает, как его зовут, благодаря сливу Серхио, а ему о ней почти ничего не известно.       И не надо ему знать. Не надо сближаться — хватит, сто раз сближался.       — Может, еще уточним детали? — спросила она. — Мелочи. Вроде любимого фильма.       — Трилогия «Звездных войн», — отозвался Берлин, который на самом деле терпеть их не мог. — Кармен? — подчеркнул голосом вымышленное имя.       — Разные тупые комедии, — Найроби подтянула колени к груди. — Любимые жанры литературы?       — Почему не любимые книги? — заинтересовался Андрес.       — Потому что невозможно выделить что-то. Сегодня нравится одно, завтра — другое… так что?       — Современные любовные романы, — вновь назвал Берлин то, что на самом деле не любил.       — Антиутопия и контркультура. Жанр музыки?       Андрес хотел сказать «поп-рок», но тогда Диего выглядел бы чересчур глупо.       — Джаз.       — Рок и регги. Любимый напиток?       — Вино.       — Кофе. Любимое блюдо?       — Вафли.       — Паэлья…       Они перебрасывались вопросами долго, в результате чего Берлин узнал, что либо Кармен, либо Найроби боится пауков, в детстве любимой игрушкой у нее был плюшевый енот, ей нравится плавать, она терпеть не может печенку, и много чего еще. Сам о себе — о Диего — он почти всегда врал или говорил полуправду, и все время ожидал вопроса вроде «любимая поза в сексе», но ничего такого Найроби не спросила. И блокнот не трогала, отложив его и забыв.

***

      Следующей ночью, когда провожали их с Берлином, алкоголь на столе был, но надраться было нельзя — Найроби с сожалением отпила небольшой глоток вина, думая, что с удовольствием осушила бы целую бутылку, но ехать в аэропорт пьяной — так себе идея.       — Как говорят в аниме — кампай! — Токио отсалютовала бокалом. Рио повторил ее жест, широко улыбаясь.       Без Денвера и Стокгольм их компания за столом стала намного меньше. Найроби ловила на себе печальные взгляды Хельсинки, старалась не смотреть на Берлина и мелкими глотками отпивала вино. Токио пыталась шутить, разряжая атмосферу, но не получалось даже у нее. Профессор молчал.       В конце концов Агата разозлилась, хлопнув ладонью по столу.       — Какого дьявола! Чего вы все такие кислые, будто нас хоронят? — и осеклась, прикусив язык, вспоминая, что Андрес говорил: ему осталось несколько месяцев. Хоронили не их — его. Понимали, что именно его больше не увидят. В Австралии Найроби предстояло стать не только фиктивной женой, но и фиктивной вдовой; почему-то это Берлин с ней не обсудил. Ни словом не упомянул, хотя они болтали почти целый день.       — Действительно, — с сарказмом хмыкнул он. — Но ты права. Чего вы все такие кислые? — взяв бутылку, Андрес налил себе вина, приподняв бокал. — Выпьем, ребята! За то, что мы живем! За то, что мы дышим! Ведь мы так сильно чувствуем жизнь! Даже не знаем, что нам с ней делать! — процитировав Ремарка, он залпом выпил, поставив бокал на стол с глухим стуком.       Найроби отвернулась.       — Андрес, — тихо сказал Профессор.       — Что? — он вытянул сигарету, прикурив — пальцы слегка подрагивали. — Я не пьянею с одного бокала.       — Мне нужно попудрить носик, — сказала Найроби, вскочив из-за стола.       Вместо женской уборной она почти бегом вылетела на террасу. Опустилась на деревянную скамейку, нащупала пачку сигарет в кармане, вынула, достав одну. Огонек зажигалки ярко мигнул в ночной темноте.       Рядом на скамейку сел Профессор. Где-то в доме были слышны голоса спорящих Берлина и Хельсинки, но разобрать, о чем они говорят, не получалось.       — Прости, — сказал Серхио. — Прости, Агата. Я понимаю, как все это выглядит для тебя, и понимаю, что вы с Берлином не ладите, но это действительно лучший выход в нашей ситуации. Для тебя тоже. Он не лучший человек, но я могу поклясться, что он тебя не подставит.       — А вы так хорошо его знаете! — съязвила Найроби.       — Он мой старший брат, — сказал Профессор.       — Что? — она чуть не поперхнулась сигаретой. — Брат? Какого хера здесь творится? Что за гребаная Санта-Барбара?       — Так вышло, — он остался невозмутим. — Мы с Андресом вместе планировали ограбление, и мы довольно близки. Поэтому — да, я хорошо его знаю, и могу за него ручаться.       — Только он умрет, да? — беспомощно спросила Найроби. — Не то чтобы мне было не плевать, но…       — Не умрет, — твердо сказал Профессор. — Он будет лечиться. Обязательно будет; он пообещал. У него есть все шансы выжить и победить болезнь.       — Я не буду его сиделкой, — предупредила Найроби.       — По-моему, вам двоим хватит денег нанять сиделку, если таковая понадобится. Агата, ты же уже не раз доверялась мне. Ты доверяла мне свою жизнь. Я обещаю тебе: все будет хорошо. Ты не пострадаешь никаким образом. Считай это отпуском.       — Отпуском перед тем, как мы совершим новое ограбление и вам понадобится верный человек, умеющий хорошо обращаться с деньгами?       — Да, — не стал врать Профессор. — Так и есть. Но пока что — это отпуск. Возможно, долгий.       — У вас хорошее чувство юмора, — помолчав, сказала Найроби. — Как у судьбы.       — Что ты, я не переплюну судьбу, — усмехнулся Серхио. — Она посмеялась и надо мной.       Гудок автомобиля разорвал тишину. Профессор встал, подав руку Агате, крепко обнял ее — пять месяцев назад она бы ощутила от этого счастье, сейчас былая влюбленность в их шефа казалась почти смешной, детской: так старшеклассницы влюбляются в красивых молодых учителей.       — Я буду по тебе скучать! — Токио повисла на шее Найроби, появившись на террасе, как чертик из табакерки. Рио, мнущийся за ее спиной, в свою очередь приобнял Агату. Следом ее подхватил Хельсинки, сжал так крепко, по-медвежьи, что она пихнула его локтем, хохотнув:       — Задушишь!       Берлин молча ждал у машины, наблюдая, как остатки команды тискают Найроби и ощущая непонятную горечь: они ее любили. Даже заложники в Монетном Дворе ее любили, даже они ее обнимали, воспринимая не пугающей террористкой с автоматом, а почти подругой. Что-то в ней моментально располагало к себе людей — что-то, чего у Андреса не было. Токио, Рио, Хельсинки, даже Профессор проникся теплотой к этой девушке.       Он завидует или ревнует? Если ревнует — то кого? В любом случае это глупо. Берлин выплюнул сигарету, растоптал ее каблуком и открыл перед своей спутницей дверцу автомобиля.       По пути к аэропорту они не разговаривали. Найроби отвернулась, глядя в окно. Водитель — один из сербских наемников Серхио — тоже молчал. Прикрыв глаза, Андрес заставил себя расслабиться: ничего особенного не происходит. Просто женщина. Просто самолет, который унесет их обоих в Австралию — сколько в его жизни было этих самолетов… и сколько было женщин. Много всего было.

***

      Лететь пришлось с пересадкой в Абу-Даби, но перелет прошел без приключений. Долгий и скучный перелет длиной почти в сутки. Найроби то дремала, то сидела в телефоне, с Берлином разговаривая только по необходимости и стараясь о нем забыть. Какая разница, кто будет с ней рядом? Она богата, свободна и ее ждет Сидней; она всегда мечтала именно об этом. Свобода, деньги, путешествия. Не думать о завтрашнем дне, а жить сегодняшним.       В Сиднее была ночь — из-за смены часовых поясов будто ничего не изменилось. Улетели ночью, и приземлились тоже ночью. Берлин взял на себя все хлопоты с багажом и транспортом, за что уставшая Найроби ощутила к нему почти что благодарность; она ни разу не летала на далекие расстояния, и думала, что это ерунда, но к моменту прибытия ее развезло, и до Голубого дома, как она уже успела окрестить про себя их место жительства, она ехала в состоянии полудремы.       Их новым жилищем была вилла в пригороде Воклюза — словно сошедшая с фотографии из глянцевого журнала: гостиная на открытом воздухе, сады с видом на гавань, и даже бассейн. С наличием целых шести спален они с Берлином при желании могли не встречаться целыми днями.       — Мне левое крыло, — сказала Найроби, когда такси, привезшее их сюда, скрылось за поворотом.       — Очевидно, мне правое, — не стал спорить Берлин. — Английский знаешь?       — Обижаешь, — проворчала она на чистейшем английском. — Конечно, знаю.       — Тогда проблем у тебя быть не должно.       — Их и не будет, — отрезала Найроби, подхватывая свой чемодан. Огромный; он был на колесиках, но спальни находились на втором этаже. Машинально, не думая, Берлин остановил ее:       — Я помогу.       Неважно, что он к ней чувствует и как она себя ведет; она — женщина, а женщинам нельзя таскать тяжести. Найроби не стала возражать, позволив ему взять чемодан, и пошла следом.       Из трех одинаковых спален она выбрала центральную, поражаясь обстановке: на широкой кровати поместилось бы четверо человек сразу, к помещению были пристроены ванная, гардеробная и терраса. В огромном, на всю стену, окне виднелись звезды.       — Спокойной ночи, — буркнул Берлин, оставив чемодан у двери. Найроби решила пока не разбирать вещи — слишком устала. Даже для того, чтобы думать.

***

      Утром, едва открыв глаза, она сразу вспомнила: Австралия, Сидней, Берлин. Он же Андрес. Он же Диего.       В окно ярко сияло солнце, заливая светом всю комнату. Сладко потянувшись, Найроби откинула одеяло и пошла в ванную, оказавшуюся такой же роскошной, как все остальное — кроме душевой кабинки здесь было джакузи, в шкафчиках стояли разнообразные гели, лосьоны и шампуни, а также краска для волос, и Агата немного подумала, не перекраситься ли ей в блондинку, но отказалась от этой идеи — со светлыми волосами она выглядела бы ужасно.       — Кармен, — сказала она своему отражению. — Тебя зовут Кармен, — кличка Найроби прилипла к ней легко и просто, временно став даже привычнее родного «Агата», а это имя никак не хотело укладываться в голове. Кармен Ривера. Влюбленная в своего мужа, счастливая в браке, не знающая, как убивают людей и как они умирают, не умеющая стрелять из автомата… не рожавшая и не потерявшая ребенка… Агата плеснула в лицо водой, сердито фыркнув: достаточно. Будет полнейшим идиотизмом потратить время в земном раю на сожаления о несбывшемся.

***

      Она думала, что на огромной кухне не будет никого, но за столом на высоком стуле сидел Берлин. Увидев Найроби, он отсалютовал ей чашкой. На всю кухню благоухал аромат свежезаваренного кофе.       — Доброе утро, — невольно она улыбнулась — не смогла не улыбнуться, проходя к кофемашине.       — Доброе, — Андрес в ответ растянул губы в легкой улыбке. — Привыкаешь к роли хозяйки? Сделай мне еще чашку.       — Разве тебе можно? — проворчала Найроби. — Ты же пойдешь лечиться.       — Угу… — Берлин отставил чашку. — Пойду. Сделай еще кофе больному человеку.       — Разбежалась, — Агата задумалась, какую выбрать степень помола зерен.       — Кармен, — протянул он. Таким голосом, что она вздрогнула — низкие, тягучие, будто обволакивающие звуки. — Пожалуйста.       Молча Найроби взяла чашку с готовым напитком, обхватив ее ладонями, и уселась напротив Андреса, демонстративно делая глоток. Он картинно закатил глаза.       — До чего я дожил! Моя родная жена не согласна принести мне чашечку кофе…       — Входишь в роль? — усмехнулась Найроби.       — Между прочим, тебе тоже не помешало бы, — Берлин ткнул в ее сторону чайной ложечкой. — Мы пойдем знакомиться с соседями. Живут здесь сплошные богачи, но не медийные личности, папарацци за ними не бегают. Их немного, но нам предстоит с ними поладить.       — И их не насторожило, что мы внезапно сюда приехали?       — Им не с чего насторожиться. Здесь вправду жил старик. Когда он умер, Профессор купил дом… не смотри так, он не был причастен к его смерти. Он был с ним знаком.       — Тогда вы оба были с ним знакомы? — Найроби крепче сжала чашку. — С хозяином дома? Вы же…       — О, — Берлин вскинул бровь. — Ты знаешь. Профессор сказал? Впрочем, думаю, это не большая тайна… как видишь, наследство от дедушки — почти правда. Только он был не дедушкой, а знакомым нашей матери. Позавтракаем — пойдем в гости.       Агата засмеялась в ладошку: воображение нарисовало Берлина в фартуке, жарящего блинчики. Милый, домашний, уютный Берлин. Неужели он мог быть таким?       — Что?       — Нет, ничего, просто… забавно, — она перестала смеяться. — Ты говоришь о завтраке. О гостях. О чем-то будничном. И мы не целимся друг в друга из пистолетов.       — Открою тебе страшную тайну, Кармен: иногда я хочу есть, — Берлин сделал страшные глаза. — Представляешь? А кто в семье обычно готовит, как ты думаешь?       Агата покосилась в сторону кухни, просторной, оснащенной по последнему слову техники, постучала пальцами по столешнице, допила кофе одним глотком и решительно сказала:       — Если хочешь, я приготовлю.       — Ты?       — Разве ты не на это намекал — что готовит женщина?       — То есть, сделать мне кофе тебе сложно, а целый завтрак — без проблем, так? И даже не скажешь, что я чертов сексист? — развеселился Андрес. — Или ты подсыпешь в еду яд? Или слабительное?       — Ты сейчас подаешь мне хорошие идеи, — сощурилась Найроби. — И ты чертов сексист. Но я не шучу. Мне же надо вживаться в роль. Итак… — она откашлялась, попытавшись сделать голос милым, — что бы ты хотел съесть, Диего?       «Тебя», — чуть не вырвалось у него. Она была сексуальна даже в оранжевом форменном комбинезоне, который портил фигуры всех девушек, скрадывая линии и округлости, и тем более она была сексуальна, когда надела белый махровый халат, который создавал приятный глазу контраст со смуглой кожей. Когда она пила кофе, то по-кошачьи облизывалась, а задумываясь, покусывала губу и вертела в пальцах черный локон. Когда язвила и когда смеялась. Берлин проявлял чудеса сдержанности, не подходя к ней, хотя мог бы прямо здесь усадить ее на стол, сорвать этот халат, под которым, скорее всего, ничего нет, и… и ей бы это понравилось. Должно было понравиться. Он знал, что хороший любовник, что женщины получают удовольствие в постели с ним, пусть потом и уходят.       Что может быть естественнее? Какого черта он играет в гребаного моралиста? Кому он что пытается доказать и кому делает хуже?       Но если это случится — он влюбится. А если он влюбится — он потеряет голову. А если он потеряет голову, когда она уйдет — он не выдержит.       А она обязательно уйдет. Не сразу — официально, пока разводиться им нельзя, но обязательно.       — Чего завис? — окликнула его Найроби. — Спрашиваю: приготовить тебе что? — дольше минуты быть милой у нее не получилось.       Берлин моргнул, будто только что проснулся.       — Удиви меня.       — Хорошо, — она встала, и он усилием воли отвел глаза от ее ягодиц и стройных длинных ног, которые не скрывал халат. При ходьбе Найроби легко покачивала бедрами.       За какие грехи она ему досталась?