Анестезия для бога

— Раз, два, три. — считает женщина в хлопковом белом халате. Хирург смотрит на монитор. Пульс заметно замедляется. Давление падает. — Четыре, пять, шесть. — продолжает та, уже ожидая свои часовые посиделки за наблюдением цифр. Глаза пациентки медленно закрываются, а зажатые кулаки в миг становятся подобны лёгким пёрышкам. Она явно уже не с ними. — Семь, восемь, девять, десять. — цифры кончаются. Можно приступать. Аневризма левого желудочка сердца - это тяжкое осложнение инфаркта миокарда, представляющее собой участок истончённой рубцовой ткани, заместившей собой погибший участок сердечной мышцы. В результате рубцовая ткань истончается и растягивается, образуя выпячивание - аневризму. Пациентку доставили не так давно. Аневризма была выявлена спустя неделю после произошедшего, очего сильных последствий получилось избежать. Благо, возраст и здоровье позволяли допустить ту до операции. И вот та на холодном столе. Её грудная клетка оголена и рассечена стернотомой, отчего медперсоналу открывался чудесный вид на едва заметные зажатые кожные покровы, что так долго таили под собой такое нежное сердце, бившееся в танго меж лёгкими. Оно отстукивало каждое движение хирурга от ляжка зажимов друг об друга до первого разреза в области левого желудочка. Стенки аневризмы иссекаются вполне легко, обеспечивая надежной линейной герметизации полость левого желудочка. Картина не из лучших. Сердечная мышца до сих пор находится в движении, отчего желудочек то и дело сокращается, не давая трансплантату встать на нужное место. Он будто капкан, где вместо лезвий струны, которые играют собственную мелодию. Они неимоверно поддатливы, но в то же время упрямы, как инструмент мастера в руках его любимого ученика. Лишь с неугаданной попытки он пропускает неловкие движения новичка, давая тому заиграть из всей души, как хирург накладывает двухрядного шва. Первый ряд – матрацный шов, второй – непрерывный обвивной. И дело за малым. Собрать этот конструктор в единый пазл и зашить чужие внутренности, забыв какую же прекрасную мерзость он увидел. Для него это обычное дело. Дадзай Осаму - молодой кардиохирург со стажем в три с половиной года и травматолог-хирург со стажем в два с половиной года. И за это время в прямом смысле завоевавший руки и сердца множества людей. Первое высшее он закончил в 25, второе на заочном в 26 лет. В свои 29 он уже пользовался спросом в частной клинике Masui имени Сэйсю Ханаоки¹. Перед его глазами столько раз оголялись чужие тела, что если его спросят что есть сексуальность он ответит — всё что прикрыто одеждой. Он не любил людские души. Не любил что-то высокое и нравственное. Не ему говорить о таком, когда глядишь в чужие внутренности и видишь там всё те же кишки, мыщцы и жидкости. Нет там цветов и алегорических стихов. Нет мелодий и слёз. Есть лишь темнота да одинаковый набор органов, что пахнет металлом и мясом. Для него музыка - это вести швы по чужой грудине. Живопись - вести их аккуратно. А скульптура - собрать всё что под ними правильно. Вот что есть его искусство. И операция вновь прошла успешно. Когда дверь в кабинет открылась, Дадзай был готов расплостаться на полу и выть от ноющей боли в спине. В голову словно вгоняли сотни игл, а тело вяло плелось к кожаному креслу. Ноги предательски тянуло вниз, заставляя шатена немого морщиться. Перед глазами то и дело мерцами радужные круглешки, то те и вовсе предательски слипались, на миг унося тело в незабываемый отдых. Он не спал уже двое суток, отчего мышцы ныли от отсутствия отдыха. Тело словно утопало в зыбучих песках, с каждой секундой забирая надежды на спасение. — Мне нужно больше кофе.. — пробурчал Осаму, опадая на мягкое кожаное кресло. Сегодняшняя операция далась нелегко. Пациентка хоть и попалась неслабелькая, но случай у той серьёзный. Но что уж поделать, коль начальству лишь бы пополнить свой кошелёк засчёт мучений медиков. Хирург лениво глянул на стол, где уже валялось множество бумаг. Незаконченные отчёты о пациентах и личные дела каждого были раскиданы по всей столешнице, напоминая о незаконченной рутине. Будь ты хоть санитаром, а местами всё равно нужно что-то писать. Вот только для врача это тонны заключений, над которыми тяжелели даже перья. Он их позже закончит. Честно. Мужчина положил локти на одну из папок, дабы уместить на руках голову и залезть в собственные волосы, с силой сжимая непослушные пряди. Официально его смена заканчивалась около шести часов вечера, но вот часы показывали 20:47, а бедная тушка до сих пор торчала в душном кабинете, недовольно натирая глаза до разноцветных пятен. Брать чужие смены и операции - личный способ селфхарма Дадзая Осаму. Но, по крайней мере, ему за это платили. Он никогда не был трудовоголиком. Нет, ему по душе отдых на тёплым одеялком с бутылочкой сакэ и комедийный фильм на старом ноутбуке. Вот только, дома всегда было душно. Лишь переступая порог он уже ощущал это. Как чьи-то костлявые руки ложились на чужое горло, сдавливая артерии до боли в позвонках. Как кислород становился ядом, отчего лёгкие словно наполнялись едким дымом, что не мог выбраться наружу. И сколько не открывай окна, эти руки везде. Они хватают за руки и ноги, выворачивая суставы в обратную сторону и разрывая мышечные ткани. Кости черепа мерзко хрустят под их хваткой, пока осколки упираются в мозг. Перед глазами эти тонкие пальцы, отчего он не может даже увидеть кто же стоит за руками, пока лезут в его глотку, хватаясь за рёбра. Те звонко ломаются вовнутрь, протыкая лёгкие насквозь, прежде чем сомкнуться с позвоночником. И позже, телу уже не встать. Оно всё переломало, отчего не может даже дёрнуть пальцем. Но он жив. Руки никогда не дадут ему умереть... Нет. Он не вернётся домой. Меж тем, голова уже удачно разместилась на твёрдой поверхности. Держаться на руках уже не было сил. Возможно, если сейсас произойдёт ядерный взрыв, он даже не заметит этого. Это будет его заслуженный отдых.. Веки захлопнулись подобно капкану, не давая разуму вновь взять верх.. 2:54. — Дадзай-сан, Дадзай-сан. — жужало что-то над ухом, пока тонкие пальчики дёргами за белый халат. — это срочно, Дадзай-сан. — перед глазами мелькал обоятельный образ девушки в облегающем халате. В сонной голове то и дело мелькала мысль схватить ненаглядную и утянуть с собой в царство снов, но.. — пациент из психиатрической больницы. Попытка самоубийства. По предварительной оценке, повреждение медиальной подкожной вены вдоль. — предплечья невольно начало жечь, словно старые раны открылись вновь. — пациент прибудет примерно через десять минут. Операционную уже готовят. — продолжала трепетать женщина, пока хирург неохотно поднимался с нагретого места. — я приду через пять. Будьте готовы. Будьте добры покинуть кабинет и заняться своими обязанностями. — Осаму уже давно её не слушал. Под светлыми рукавами ныли художества прошлых лет, не давая Дадзаю проследовать в операционную. Когда пучок светлых волос выбежал с кабинета, шатен слегка закатал манжет. На предплечье красовался тонкий шрам, проведённый с точностью вдоль вены, а вокруг него, как россыпь цветов на лугу, множество маленьких.. Самые нелюбимые пациенты хирурга - самоубийцы, потому что он не мог дать им шанс умереть. Ему и раньше приходилось трепетно зашивать колотые, резаные, даже бывал раз с огнестрельной раной, но чтоб зашивать суицидников.. Они попадались ему крайне редко и, как правило, были даже не его пациентами. Это всегда были люди старше двадцати пяти. Уставшие от жизни, никому не нужные. Таких он встречал, работая в городской клинике. В частной же сфере это был первый случая. И именно он был солью на старые раны. На операционном столе лежало тело, подобное фарфоровой кукле. Его нежная молочная кожа переливалась в ледяных лучах ламп, пока из тонкого предплечья бордовыми узорами текла кровь. Она расплывалась по металлической поверхности в маленькие реки, образуя озёра. В тех отражался тревожный взгляд врача. Парниша словно умираюший ангел, чьи крылья обломали божьи фанатики, дабы преподнести своего спасителя в жертву безобразному богу. При виде его умиротворённого лица в голове невольно играла мерзко-тягучая скрипка. Один лишь взмах смычком равнялся удару сердца, когда хирург цеплял кожные покровы, соединяя те шов за швом. Под его руками создавалось новое творение. Будущий шрам, что будет напоминать бедолаге о том злаполучном дне, когда его спасли. Нужно было лишь успеть. Еле живая красота. Творение собственных мук, породивших за собой в бедолаге надежду на спасение в смерти. Дадзай ненавидел себя за то, что спасает его. Проклинал каждый раз, когда ловко перехватывал иглу, затягивая очередной участок кожи. Его кровь словно смешалась с кровью этого ангела. Сквозь латексные перчатки она проникала в вены и разливалась по телу, отравляя само сердце. Это была вовсе не простая кровь. Яд, отравляющий разум. Мерзко. Мерзко с самого себя. Он не может отнять жизнь того, кто не просил спасать. Не может дать тому надежд на счастливое будущее. Не может дать ничего, кроме жизни, которая день за днём травила и самого хирурга. Это верх эгоизма. Операция прошла успешно. Осаму был уверен, что как только выйдет из операционной развалится в прах. Тяжело работать без сна и выживать на одном лишь кофе. Старые шрамы вновь заныли, стоило только опустить взгляд на испачканный кровью халат. Что-ж, стоило оставить его в операционной. — пациент останется тут на семь дней. Если не попытается вскрыться ещё раз, то выйдет как новенький. — шатен даже не смотрит на того, кому сообщает. Наверняка там сидит очередная раздосадованная мамочка, что "не уследила" за сыном. И от той определённо не стоило ждать хоть какой-то благодарности. — что ж, надеюсь, избавился я от него ненадолго. — мужской спокойный голос сразу отрезвляет разум, заставляя всё же обернуться. Перед ним вряд ли отец или брат. Для того нежного создания это полная противоположность. Мужчина в белом халате с логотипом другой клиники - видимо выдали не на входе. Его волосы подобны саже, а глаза.. В них побоится заглянуть сам дьявол. — а вы?.. — скрестив руки на груди, шатен облокотился об стену. Его глаза изучающе пробежались по чужому силуэту, будто выискивая подвох в этой приторной улыбке. — Фёдор Достоевский – лечащий врач-психиатр Николая Васильевича Гоголя. — отозвался незнакомец, всё-таки поднимаясь с лавочки. — Я несу полную ответственность за своего пациента по доверенности. О бумагах можете не беспокоиться. — его голос звучал слишком спокойно для человека, чей пациент буквально обрекал его на судебный иск. Будто тот вёл беседу о погоде, а не чуть погибшем человеке. — Фёдор Достоевский.. — будто пробуя иностранное имя на вкус, пробормотал Осаму. Звучало оно экзотично. Кажется, его пациент тоже был иностранцем. — А почему вы?.. — мужчина не успел договорить, как его тут же прервали. — Его семья живёт в Фукуи, так что приехать так быстро они не смогут. — будто прочитав чужие мысли тут же ответил психиатр. — Не беспокойтесь, их уже оповестили. Они прибудут как только появится возможность. — что ж, благодарю за вашу помощь.. — слегка прикрыв карие глаза, со вздохом ответил шатен. Никаких разговор с семьёй всегда приравнивалось к празднику. Задерживаться надолго не хотелось, вот только.. Из операционной на каталке вывезли пациента. Белый ангел всё так же спал на столе. В его закрытых глазах читалось лишь гнетущее спокойствие, присущие лишь мёртвым. Психиатр на миг оглядел умиротворённое лицо Николая, покачивая головой. Такой молодой и еле живой.. — о бедное моё дитя.. — зашептал Фёдор на не неизвестном языке. — бог не должен так рано забирать тебя. Это вовсе не твоя вина. Только моя. — мужчина прикрыл глаза, не желая видеть, как юношу увозят. **** Вокруг была всё та же операционная. Свет от лампы резал глаза, пока хирург пытался избавиться от последствий чужого пореза. Он был.. куда глубже. Из открытой раны была видна белоснежная кость, обтекаемая мясом. Густая капля крови попала на перчатки, медленно растекаясь от пальцев до рукавов халата, будто живая. Это была уже не жидкость. Он завороженно смотрел на предплечье, что было полностью покрыто субстанцией, которая будто не хотела останавливаться. Тем временем та расползалась по его телу с бешенной скоростью, затягивая мужчину в свои липкие сети.. — вот чёрт... — прошипел шатен, неожиданно подскочив на своей постели. Вокруг не было ни операционной, ни людей. Лишь он и мягкие простыни. На часах было 10:20.