How to SAVE the World

Через полчаса после начала своего похода Санс уже начал жалеть о своём решении. У его холодоустойчивости был предел. Дул свирепый ветер, из-за чего было холоднее, чем когда-либо в Снежнеграде. Он продувал его кости насквозь, свистя между рёбрами, что как и сильно тревожило, так и вызывало некую боль. Стивен был прав в том, что на тропинках не поддерживался порядок — снега накопилось на несколько сантиметров, а ветер слепил сугробы, которые доставали Сансу до колен. Его обувь промокла насквозь. Подъём был не очень крутой, но он получал больше физической нагрузки, чем за… целые месяцы, наверное. Со времён выхода на Поверхность он только и делал, что бродил по Наружному или прятался в своей комнате. Он тяжело дышал, и ему приходилось останавливаться каждые пару минут, облокачиваясь на дерево или валун, пока не чувствовал, что может продолжить путь. Нельзя стоять слишком долго, а то снег замёрзнет между его костями и суставами. Начинала кружиться и голова. Слишком поздно, до него дошло, что единственное, что он съел за сегодня — это парочку незатейливых батончиков больничной еды. А теперь он здесь, карабкается по склону горы на лютом холоде. Надо было подождать, хотя бы до завтра. Надо было взять с собой запасы, прихватить пару вещей в карманах. Может, даже надеть куртку или что-то вроде, так как его обычно надёжная толстовка оказалась слишком тонкой. Но Папирус мог бы догадаться к тому времени, и чем дольше он будет ждать, тем труднее будет отвертеться от него. Ему нужно только добраться до входа до того, как он распылится. Если повезёт, то как только он достигнет Подземелья, он вспомнит, как телепортироваться. Можно пойти прямо в Новый Дом, разграбить еду из какого-нибудь заброшенного магазина, затем отключиться. Если только он не распылится, всё будет в порядке. Он сомневался, что проживёт долго после этого, но если он умрёт тут, кто-нибудь может найти его одежду, а потом Папирус узнает. Это просто не считалось вариантом. Так что он тащился вперёд, стиснув зубы, обнимая себя, пытаясь унять дрожь. Он взглянул на небо и на солнце, заходящее за далёкий горизонт. Логично он понимал, как работают звёзды и планеты, а следовательно, температуры, но просто казалось нечестным, что было так холодно, когда светило солнце. Тропинка извивалась между густыми участками леса и открытой землёй, усеянной высоким кустарником, травой и периодическими скоплениями камней. К счастью, деревья и камни прикрывали от самых суровых порывов ветра, но насколько Санс мог разглядеть дальше по дорожке, деревья начинали редеть. Части пейзажа казались смутно знакомыми. Ему показалось, что он помнит более скалистую местность поближе к входу в пещеру. Там он будет полностью открыт ветру, и учитывая его скорость, к тому времени уже потемнеет. Надо постараться идти быстрее. Санс заспешил вперёд, продираясь сквозь сугроб, который был ему по пояс. На снегу ещё виднелись следы от прибывавших и убывавших монстров, но ветер стёр их почти целиком. Их не оставалось достаточно, чтобы создать хоть-какой то надёжный путь для него. Приходилось перемещаться по мере своих сил от одного неглубокого места к другому. Он остановился у следующей найденной груды камней, тяжело опираясь на неё, чтобы перевести дух. По крайней мере здесь, снаружи, он легко видел небо с горизонтом, что напоминало о том, где он и что делает. И зачем. В лесу на подножии горы еле-еле виднелись здания Наружного сквозь деревья. Где-то там был Папирус. Где-то там были все, все те, кого он ранил и кому он лгал, в одной временной линии за другой. Если вариантами были либо забыть о них, либо продолжать приносить ущерб, либо избавить их от бремени в виде Санса в своей жизни, то выбор был очевиден. Папирус не понял бы, если бы он постарался объяснить. Конечно же нет. Если прожить всю свою жизнь с паразитом, начинаешь думать, что он тебе нужен, что он на самом деле часть тебя. Так было лучше. Сначала Папирус расстроится, но здесь у него были друзья, карьера, целая система поддержки. Со временем он будет в порядке. Никому не было нужно что-то вроде Санса в своей жизни. Особенно Папирусу. Телефон Санса загудел в кармане, пугая его. Он отвернулся от вида на Наружный и прислонился к камням, вытаскивая мобильник. Удивительно, что сигнал до сих пор ловился. Снова Папирус. Это уже в третий раз. Санс скривился от его имени на экране и отклонил звонок, засовывая телефон обратно в карман со вздохом. Наверное, будет разумно полностью выкинуть его, но Санс рассматривал неясную идею возможного звонка Папирусу через пару дней, как только он обустроится в Подземелье. При условии, что вообще сможет дозвониться из-под земли. Он мог бы как минимум сообщить Папирусу, что жив и здоров, и это могло бы стать последним заверением, нужным Папирусу, чтобы по-настоящему жить дальше своей жизнью. Только тогда Санс может выкинуть телефон. Его суставы снова начали замерзать. Санс продвигался вперёд и наверх, протаскивая себя через снег. Казалось, тот начал слегка убывать, может, потому, что здесь было больше тропинок. Он прищурился. На склоне горы дальше наверху виднелась тень, которая показалась ему пещерой. Всё ещё чертовски далеко, но он, хотя бы, приближался. Медленно, но верно. Ветер усиливался. К тому времени, как Санс достиг следующего участка перелеска, он вымотался и у него кружилась голова, до такой степени, что ему пришлось присесть. Он свернулся в комок на пеньке, спрятав голову под руками и крепко зажмурив глазницы, заставляя себя не терять сознания. До пещеры оставалось ещё много, а ему надо было поторапливаться. Если кто-нибудь додумается спросить Стивена о том, куда делся Санс, и догонит его до того, как он доберётся до Подземелья, всё будет кончено. Телефон загудел опять, пока он сидел и дрожал. Он проигнорировал его, медленно считая и глубоко дыша, пока не почувствовал себя чуть живее. Ему удалось развернуть себя и выровнять дыхание, но телефон не унимался. На этот раз он вытащил его. Звонил Фриск. Санс прищурился на телефон. Он ожидал, что может, Ториэль или Андайн попытаются дозвониться до него, но не Фриск. Тот боялся его в лучшем случае и ненавидел в худшем. Им он был нужен даже меньше, чем Папирусу. Зачем им звонить ему? Я просто хочу поговорить с ними. Воспоминание нахлынуло на него так быстро, что его палец возвысился над кнопкой ответа. Когда это он говорил такое? Его память была так никудышна, что он больше не мог различать в ней ничего. ПОГОВОРИ С НИМИ. И ПОСЛУШАЙ. Глазницы Санса расширились, смотря на маленькое изображение телефона, подрагивающее туда-сюда. Гастер. Но это невозможно. Он не видел ни единого Гастеровского сна с тех пор, как они взошли на Поверхность — это он помнил. Казалось, он совсем не разговаривал с Гастером уже годами. Так откуда же внезапное яркое воспоминание? Обычно он помнил те сны сразу же, а не на несколько месяцев или даже временных линий позже. Подобное произошло уже раньше. То, что он сказал на днях Фриску… точно, всего пару дней назад. Зачем он спросил их о подъёме на гору? Почему это казалось таким важным? Это было важно, по сути, но как будто в его сознании остался какой-то… спусковой крючок. Может, здесь то же самое. Будто Гастер манипулировал им, даже сквозь временные линии. Или та другая, странная личность, которую он еле помнил. ПЕРЕДАЙ ИМ СООБЩЕНИЕ. Нет. К чёрту это. Санс яростно взглянул на телефон и отклонил вызов. Хватит с него Гастеровских игр. Ничто из того, что тот сказал или сделал или заставлял его запомнить, никогда всерьёз не помогало. Все те сны до прихода Фриска не привели ровным счётом ни к чему. Просто к стрессу и тревожности и отчаянию и подавляющему чувству провала. Нет, с этим покончено. Аномалия была уже здесь, Фриск ненавидел его, а Санс уже решил, что на Поверхности ему не место. Всем будет куда лучше без него, включая Папируса. Гастер не станет манипулировать им на этот раз. Санс выключил телефон и уронил его обратно в карман. Затем он поднялся на ноги и продолжил путь.

***

Деревьев больше не было. Горизонт превратился в полосу оранжевого, золотого и розового, настолько красивую, что Санс усердно старался не отвлекаться ею. Казалось, что мир пытался напомнить ему о всём том, что он упустит. Его разум затуманился. Он был уверен, что движется вперёд только благодаря инерции. В глазницах плыло, и он периодически спотыкался или поскальзывался на снегу. Ему чудилось, что он готов свалиться в любой момент, но отказывался. Если он умрёт тут, Папирус может на самом деле никогда не простить его, Фриск может Сбросить, и всё это лишь повторится. От холода его суставы замёрзли уже так, что еле двигались. В душе ощущалось напряжение, а кости сжимались от голода и утомления. Неизвестно, как долго ещё идти. К тому же, он был уверен, что у него начались галлюцинации. Кто-то звал его по имени. Может, Папирус. Может, тот наконец-то догнал его. Санс шагнул вперёд, целясь в старый след на снегу, и промахнулся. Его ноги подкосились, и он рухнул вперёд на снег, тяжело приземляясь на четвереньки. Он так и остался, наблюдая, как размывается его зрение. Боже, было бы так просто взять и прилечь здесь. Просто прилечь и уснуть. Подремать, постараться вернуть себе часть своих сил. Но он помнил достаточно про то, как действовали снег и холод. Если он ляжет, то уже не поднимется. Казалось, это заняло несколько часов — передвигая ноги, ставя их обратно под себя, заставляя свои колени согнуться и поддержать его вес. Его руки тряслись, когда он отталкивался от земли. Он схватился за толстый корень, растущий из борозды почвы и камней рядом с ним, и подтянул себя с его помощью наверх, неустанно трясясь. Затем он привалился боком к земляной стене, тяжело дыша. Только минутку. Он отдохнёт немножко, потом пойдёт дальше. Вход должен быть уже недалеко. Как же это было глупо. О чём он только думал? Зачем он это делал? Можно было поступить и умнее. Заселиться в ту клинику — не хуже возвращения в Подземелье в плане разлуки с Папирусом. Можно было сделать буквально что угодно другое, кроме подъёма на гору с ослабевшей душой и последними остатками магии посреди зимы. Может… может, если он развернётся сейчас… Слишком поздно. Он и без того еле передвигал ноги. Боже, он мог действительно умереть здесь. Его воображение никогда не было особо богатым, но он мог представить себе всю сценку с разнесённой по всей горе пылью и том, как несколько беспокойных недель или месяцев спустя, Папирус находит унесённую ветром толстовку. Санс мог даже представить себе выражение его лица. И он был обязан представить это, так как никогда раньше не поступал так с Папирусом, ни в какой временной линии. Он никогда не умирал до своего брата. Никогда не оставлял его в одиночестве. Нет. Нет, несмотря на всё остальное, все способы, какими он причинил боль брату, все тупые решения, которые он принял — это было единственным по-настоящему непростительным действием. Так как хоть Санс знал цену самому себе, и хоть он и спрашивал себя, почему, он никогда не переставал верить в то, что Папирус любит его. Тот мог забить на него, мог никогда не прощать его, мог вычеркнуть его из своей жизни, но никогда не перестанет любить его. Как и Санс никогда не перестанет любить Папируса. Он мог покинуть его. Но он отказывался умереть до него. С долгим стоном усилия, Санс подтолкнул себя прямо. Стиснув зубы, он взялся за земляную стену, медленно подтягивая себя вперёд. Один шаг. Затем другой. Затем третий. Пока он не смог отпустить стену и зашагать самостоятельно, медленно и мучительно. Он постарался выкинуть всё из головы, сосредотачиваясь только на пути вперёд. Он не думал о холоде или голоде. Не думал о ветре или о том странном образе, как он, казалось, звал его имя. Совсем не думал о Наружном или Папирусе или Поверхности. Он только думал о движении ног. Шаг. Шаг. Шаг. — Санс! Вход был уже совсем близко. Дойти туда — единственное, что имело значение. Он доберётся до пещеры, и выживет, и найдёт способ передать брату, что ещё жив. Папирус будет искать его, но хотя бы не будет волноваться так сильно. — Санс, стой! Как только он уберётся с ветра куда-нибудь потеплее, он сможет наконец отдохнуть. Завтра он сможет пойти в Новый Дом. Где-то там найдётся еда. Только сначала надо убраться с ветра. — Санс! Такими темпами ветер сведёт его с ума до того, как убьёт его. Он мог поклясться, что слышит… Санс резко остановился, хватаясь за мёртвый куст. Он обернулся и взглянул через плечо широкими глазницами. По тропинке за ним, примерно метров на десять дальше, шла маленькая фигурка. Она пробиралась сквозь снег, словно он был ей нипочём, хотя тот и был ей по колено. Она была одета по погоде, укутанная в тёплую куртку, её шарф развевался на ветру за спиной. В угасающем свете Санс еле мог различить её лицо. — Фриск…? Они прибавили скорости, чуть не переходя на бег. Ужас хлынул сквозь Санса, погашая огни его глаз. — Санс! Остановись! — Малыш, тебе нельзя… — Его голос звучал хрипло, еле слышимо сквозь порывы ветра. — Т-тебе нельзя тут быть, почему ты здесь…? Они поравнялись с ним и притормозили, задыхаясь и краснея, словно пробежали весь путь сюда. Они посмотрели на него распахнутыми глазами, чуть не переполненными через край облегчением. — Я нашёл тебя, — сказали они, хватая ртом воздух. — Я наконец-то нашёл тебя. — Почему ты здесь? Как ты вообще…? — Я п-пошёл искать, тебя, — сказал Фриск, всё ещё задыхаясь, смахивая пару прядей волос с лица. — Т-ты убежал, и я никогда, н-никогда не мог… все тебя везде ищут. Почему? Почему именно Фриск пошёл за ним? Они ненавидели его. Санс был в этом уверен. И как они знали, что он взбирался на гору? И каким это образом они смогли догнать его? — Фриск… Они протянули обе руки и поймали его за запястье. — Нам н-надо вернуться. Пожалуйста, Папирус т-так волнуется. Нам, нам надо вернутся, ладно? Санс развернулся и посмотрел обратно на гору. Ему казалось, что он видит вход, уже недалеко, еле освещённый закатом. — Я не могу, малыш. — Он попытался отдёрнуть своё запястье, но они не отпускали. — Я не могу вернуться. — Почему? — Просто не могу. Просто отпусти, хорошо? — Он задрожал от внезапного порыва ветра, промчавшегося через склон горы. — Серьёзно, Фриск, если мне холодно, то ты, наверное, замерзаешь. Тебе надо вернуться, прежде чем не заболеешь или того хуже. — Я не, я не уйду без тебя, — сказал Фриск, яростно тряся головой. — Т-тебе нужно быть здесь вместе с нами. Ты не можешь… ты не можешь просто… не можешь просто и-исчезнуть. Я не… я не позволю тебе. — Отпусти, — сказал Санс, снова пытаясь вырвать свою руку. Он шагнул назад, и Фриск просто последовал за ним. На сей раз они затрясли головой посильнее. — Санс, тебе надо быть здесь. Тебе, тебе надо быть здесь и живым и, и ты всем нужен, хорошо? И Папирусу ты нужен, и маме ты нужен, и мне ты нужен, потому что, это с-счастливый конец, а он не будет счастливым концом, если кто-то умрёт, хорошо? Санс уставился на них, покачнувшись от утомления и эффекта их слов. — Я… Фриск, я не… я здесь не для того, чтобы умереть… Он смотрел, как выражение их лица меняется с испуганного на озабоченное на Решительное в мгновение ока. — Исчезнуть — это то же самое. Он стиснул зубы. — Фриск, просто отпусти. — Нет. Пока не согласишься в-вернуться домой. Он потянул сильнее, но внезапное движение просто заставило голову кружиться сильнее. Хватка Фриска была подобна железу. — Это не мой дом. — Что? Почему? — Мне здесь не место, малыш, я даже не могу… Фриск, прошу тебя. — Но я могу это исправить, — сказали они дрожащим голосом. — Что бы там ни было, я м-могу это исправить. Я всегда всё исправляю. Я спас всех остальных, так что могу с-спасти и тебя. — Ты не можешь спасти всех. Они дёрнулись, словно он ударил их, втягивая голову в плечи, больше не в состоянии встретиться взглядом с его огоньками. Санс пробно ступил назад, но они до сих пор не отпускали. — Я хочу, — сказали они, еле шепча. Он уставился на них. На их лице играло выражение пустой, Решительной нейтральности, с которой он стал так хорошо знаком в Подземелье, но в их глазах виднелась боль. Санс размял руку. Он мог бы превратить их душу в синий, толкнуть их назад и умчаться, если подействует достаточно быстро. Но он бы только причинил им этим ещё больше боли — а если бы боль могла сломать их Решимость, они бы никогда не вышли из Подземелья. К тому же, он всё равно не был уверен, хватит ли на это магии. — Фриск… Очередной внезапный порыв ветра промчался по горе, заставляя Санса поморщиться и сжаться в комок, передвигая ноги, чтобы не упасть. Он почувствовал, как хватка Фриска на нём рефлексивно усилилась. Только тогда он заметил, как они раскраснелись, как сильно дрожали. Они последовали за ним по чёртовой горе, чтобы постараться спасти его, а теперь могли замёрзнуть до смерти в этой попытке. Санс подавил ругательство. Он никак не мог бы разогреть их, как и не мог просто телепортировать их вниз по горе. Даже если бы его память работала должным образом, у него ни за что не хватило бы на это магии. Он снова обернулся, туда, где по его мнению был вход в пещеру. — Нам… нам надо убраться с этого ветра, — сказал он, поворачиваясь к Фриску. — Мы оба умрём, если останемся здесь. Видишь, пещера не очень далеко. Мы уйдём с ветра, и там будет теплее. Может, мы сможем добраться до замка. — Я не отпущу тебя, — сказал Фриск, так же твёрдо, как и раньше. — Ага. Ага, я знаю, — устало вздохнул Санс. — Но и я не могу дать тебе превратиться в ледышку. Давай. Он развернулся и снова потащился вверх по горе, ожидая, что они последуют за ним. Они поплелись ему вслед, не отпуская запястья. Голова кружилась уже меньше, хотя его душа начала трястись опасным образом. Без разницы. Он не мог дать Фриску умереть здесь, как и не мог дать умереть себе самому. Ещё пару десятков метров. Тогда они оба будут в безопасности на какое-то время. Достаточно долго, чтобы придумать способ вернуть Фриска в Наружный без него. Солнце уже давно село. Санс чувствовал лёд вокруг надколенников, который больно хрустел с каждым шагом. Ему показалось, что его ноги тоже замёрзли. В этом тоже не было разницы. Кости могут оттаять; он не знал о людях достаточно, чтобы сказать, сможет ли оттаять плоть. Но он помнил, как уже вечность назад глядел на маленькую человеческую девочку, замёрзшую до смерти на снегу. Её кожа приобрела бледно-голубой оттенок, совсем как душа, витающая над её неподвижным телом. Он чуть покачнулся, когда головокружение прокралось обратно, оступаясь в сторону. — Санс? — Я в порядке, — сказал он, повышая голос, когда мимо пролетел порыв ветра. — Просто устал. Смутно, он подумал о Ториэль. То старое, глупое обещание. Кажется, уже слишком поздно пытаться его сдержать. Он и пальцем не пошевелил, чтобы защитить Фриска в Подземелье — только смотрел и ничего не делал. Как забавно, что единственный раз, когда ему можно было доверять в том, что он спасёт ребёнка — это когда у него буквально не было выбора. Они не отпускали. Не мог убежать от них, не мог телепортироваться, не мог закинуть их подальше вниз по горе. Не мог перестать видеть ту маленькую девочку вниз лицом в снегу. Не мог… Он снова споткнулся, чуть не сваливаясь. Фриск испуганно воскликнул и сдвинулся, подходя к нему сбоку. Они сменили хватку на его запястье, чтобы закинуть руку на его плечи, поддерживая его стоя. — Д-давай, — сказали они, начиная неровно дышать. — Я вижу её впереди, это н-недалеко. — Я могу идти, — пробормотал Санс, его голова начинала болтаться на шее. — Мне надо… Он сжал зубы и заставил себя двигаться, пытаясь не прислоняться к Фриску слишком сильно. Он чувствовал, как они дрожат. Снег облепил их до пояса, и каждый их шаг был медленным и вымученным. Становилось всё труднее мыслить ясно. И казалось странным беспокоиться за них, за того, кто мог в случае смерти просто Сбросить. Но это была бы его вина, и этому… не полагалось случаться, ни в какой временной линии, кроме одной. Только одной. Но даже у чувства вины не было значения. С ним он сможет справится. Их смерть всё равно уничтожит все воспоминания. Та девочка на снегу. Она не могла быть сильно младше Фриска; от силы пару лет. Снаряды монстров действовали быстро. Требовалось время на то, чтобы замёрзнуть до смерти. Она была всего лишь ребёнком. А Фриск, они тоже были ребёнком. Ведь так? Перед зрением всё плыло, но впереди была отвесная скала и затенённая часть, окрашенная оранжевым по краю от последних лучей солнца. Вот, должно быть, и оно. Так близко. Ещё пару шагов. Он почувствовал, как Фриск слегка поскользнулся в снегу. Или это сделал он сам? Ветер завыл, проносясь мимо входа в пещеру, как умирающий зверь. Ему показалось, что Фриск что-то говорит, но он не расслышал их. Звучали только шаги, продирающиеся сквозь снег. Шаг. Шаг. Шаг. Он ступил на чистый камень. Ветер утих, и смена в температуре была почти мгновенна. Санс чувствовал, как до сих пор двигается, глубже в пещеру, дальше края занесённого внутрь снега, чувствовал, как его направляют к тёмной фигуре, которая должна была быть стеной. А затем он уже прислонялся к ней, почти соскальзывая вниз по камню, тяжело дыша. Фриск не отпускал его руки. — Добрались, — услышал он сам себя. Только тогда он позволил себе рухнуть, сползая по стенке на каменный пол. Они добрались. Они были в безопасности. На какое-то время, всё погрузилось во тьму.

***

Санс пришёл обратно в себя, увидев оранжевое сияние через закрытые глазницы. Медленно, он приоткрыл их, всматриваясь в обстановку расплывшимися огоньками глаз. Он сидел, прислонившись к стене пещеры, и на несколько шагов дальше горел крошечный костёр, источая восхитительное тепло. Санс нахмурился. Он был уверен, что не имеет и понятия, как зажечь костёр, так что это, наверное, дело рук Фриска. Их куртка укрывала его, как одеяло, что смутным образом беспокоило. Он слегка шевельнул головой, пытаясь разглядеть вход в пещеру, но его огоньки никак не хотели сфокусироваться. Вход был вне поля зрения, но он всё равно слышал ветер, воющий неподалёку. — О, хорошо, — раздался голос Фриск где-то близко. — Ты очнулся. Он повернулся в другую сторону. Фриск сидел к нему боком рядом с костром, протянув руки к пламени. Они пододвинулись ближе к нему. — Чёрт, — сказал он, и его голос раздался скрипуче. Магия, позволяющая ему говорить, казалась слабой и повреждённой. — На сколько я отрубился? — Всего н-несколько минут, — сказал Фриск. — Твои, твои Атака и Защита обе д-до сих пор на нуле. — Ох. — Это объясняло ощущение в душе, словно она иссушалась внутри него. Он моргнул, глядя на крохотные пляшущие языки пламени. — Как ты развёл костёр? — Снаружи куча мёртвых кустов. И, и у меня были спички. Эм. Эм, не говори маме. Ей это не нравится, что у меня они есть. Санс слегка шевельнулся, хмурясь на укрывающую его куртку. Фриск был одет в свой обычный сине-сиреневый свитер, но он знал, что тот слишком тонкий для такой погоды. — Те нужна своя куртка, — невнятно проговорил он. — Тебе она нужна б-больше, — сказал Фриск, и Санс заметил, что тот не дрожит. — Эм, а ещё. Это такая штука в выживании. Когда потеешь, а на улице холодно. Я. Смотрел раньше много, эм, передач про выживание. Санс и понятия не имел, что всё это значит, но если они не собирались забирать свою куртку, мало что могло изменить их мнение. Морщась, он понял, что его колени и лодыжки промёрзли почти насквозь. Он совсем не сможет двигаться, пока не оттает. — Тебе надо поесть, — сказал Фриск. Они придвинулись ближе и протянули руку. Что-то появилось в их руке из инвентаря. Санс медленно моргнул. Оно выглядело и пахло, как хот-дог. Или, не совсем. Как камышовая сосиска в булке, политая кетчупом и горчицей. — Это… один из моих? — М-м-м. У меня до сих пор куча всякого в инвентаре. С тех времён. В основном еда. Санс уставился на хот-дог, чувствуя себя по-странному тоскливо. Он слегка улыбнулся. — Хех, помнишь, как на днях я складывал их в стопку у тебя на голове? А ты немного побалансировал с ними, но потом забегал, и они разлетелись повсюду? Хех. Не знал, что хот-доги так классно прыгают. Ты так широко лыбился. До чего мы дошли… тридцати, вроде бы? Они мягко, весело хмыкнули, так тихо, что он чуть не прослушал. — Ага. Тридцати. — Было здорово, — рассеянно сказал он, следя за тем, как хот-дог расплывается в глазницах. — Один из дней получше. — Т-тебе, тебе надо поесть, — сказали они опять, и Решимость вернулась в их голос. — Пожалуйста. — А как же ты? — У меня и другое есть, — сказали они, подталкивая хот-дог ближе к нему. — Прошу тебя, Санс? Он подавил вздох. Сопротивляться было бесполезно. Смиряться с неизбежным было бесполезно. Он протянул руку, медленно, чтобы не тревожить свои суставы слишком сильно, и взял хот-дог. Тот пах гораздо вкуснее, чем он помнил, и внезапно Санс понял, что просто умирает с голоду. Он поднял хот-дог ко рту и откусил. Тепло магии хлынуло сквозь него сию же минуту. Этого не хватало, чтобы тотчас же восстановить его статистику, но он ощутил, как душа расслабилась и оживилась, лишь чуть-чуть. Больше не казалось, что она может разбиться в любую минуту. Тепло проползло по его костям, смягчая некоторые из суставов, пропуская внутрь больше жара от костра. Санс сосредоточился на этом ощущении, пока ел. Фриск притих рядом с ним, внимательно следя за тем, чтобы он действительно ел. Затем он вытащили ещё что-то из инвентаря и тоже приступили к еде. Оно походило на кусочек пирога. Кажется, оба из них выживут ещё немного дольше. Они ели в тишине. Санс закончил до Фриска и откинул голову на стену, позволяя глазницам отдохнуть, пока его душа медленно приходила в себя. Он слушал свист ветра снаружи и тихое жевание Фриска. Прошло много времени, пока Фриск не заговорил снова. Сансу показалось, что между тем, он слегка задремал. — Почему ты сказал «на днях»? Санс не открывал глазниц. — М-м? — Эм. Ты сказал, что та штука с хот-догами случилась на днях. Но. Но это было несколько месяцев назад. Я… это, это была шутка? — Ох. Точно. Точно, именно это. Причина, по которой он поднялся сюда, причина всего этого. Они были… в пещере, строго говоря, но до сих пор на Поверхности. С событий в Подземелье прошло несколько месяцев. Он помнил их все так чётко. — Разве Папс не рассказал тебе? — криво ухмыльнулся Санс, держа глазницы закрытыми. — Он сказал, что ты заболел и упа… и рухнул дома. Был ли смысл в том, чтобы скрывать это, как и всё остальное? Весь план развалился на куски, если его можно было назвать планом. Ничто больше не имело значения. Он даже не мог двигаться. А Фриск узнает тем или иным способом, рано или поздно. — Это, э-э-э. — Он сделал паузу. Честность просто не давалась ему естественным образом. — Дело в моей памяти. Она вся запуталась. Как-то… совершенно забыл, что мы на Поверхности. Моя память просто отказывается тут работать. Ничего в ней не держится. Не помнил даже того, что надо кормить себя правильно. Поэтому я и рухнул. Пытался скрыть это, но… Папс догадался. — Поэтому… поэтому ты здесь? — Вроде того. — Он не мог рассказать им о другой причине, о той, которой ему не полагалось помнить. — Я не шутил раньше. Я не пришёл сюда, чтобы умереть. Вовсе нет. Просто… если я не могу жить там нормально, то в чём смысл? Не могу заставлять Папируса проходить через такое. Не могу просто дать ему… ставить крест на своей жизни, чтобы за мною ухаживать. Фриск невнятно выдохнул через нос. — Но. Но этому не обязательно так быть. В-все могут помочь тебе. Не только Папирус. И, и может, оно не вечно. Может, мы сможем исправить это. Я могу… я могу много что исправлять. Ты не знаешь, почему это происходит? Эта штука с памятью? Санс не ответил, держа глазницы закрытыми. Папирус сказал почти то же самое, но это ужасно смахивало на распространение своих страданий. С чего бы таким, как Фриск, Ториэль и Альфис приглядывать за Сансом, в добавок к Папирусу? Разве он не обременил их уже достаточно? У них были дела и поважнее, чем беспокойство о каком-то дрянном монстре, который не мог жить нормальной жизнью. И что он скажет Фриску, в любом случае? Скажет ли он ребёнку, который мог Сбрасывать, что Сбросы наконец-то свели его с ума? Он чувствовал, как они смотрели на него. Практически слышал, как крутятся шестерёнки в их голове. Они не были глупы. Они догадывались. Хоть он не сказал и слова, разницы не было. Он почувствовал, как они постепенно одеревенели рядом с ним. — Это… Их голос звучал странно, сухо и подавлено, словно они еле могли говорить. Санс приоткрыл глазницы и взглянул на них. Они обнимали свои колени и пялились на языки пламени, широко раскрыв глаза от ужаса. — Это моя вина? — прошептали они. Санс уставился на них. Раньше они оба обходили тему стороной. Он дал им ключ в свою комнату, а оттуда, они должны были найти ключ в подвал. Но Фриск никогда не спрашивал его о нём. А он не спрашивал их. Санс взглянул мимо них, на темнеющий мир за пределами пещеры, туда, где простиралась Поверхность. Его зрение прочистилось достаточно, чтобы видеть её, на несколько метров дальше. Затем он обернулся, всматриваясь в туннель, ведущий обратно в Подземелье, пока тот не изгибался в темноту. Он не мог пойти ни в ту, ни в другую сторону. Не с замёрзшими суставами. Не с показателями на нуле. Некуда бежать. Стены вокруг рушились, а прятаться было негде. Поговори с ними и послушай. Если он ответит, и ответит честно, станет ли это настоящим выбором? Или это будут слова Гастера, говорящего через него, используя его, как путь в реальный мир, как он всегда и хотел? Был ли хоть один выбор его собственным? Может, даже восхождение на эту тупую гору было запрограммировано в него. Кто он такой, чтобы противиться программированию? — Я не знаю, — наконец ответил он, стараясь тянуть время. Он не смотрел на них. Он до сих пор глядел во тьму глубже в пещере. Раздался шорох ткани, когда Фриск сгорбился. Санс тихо вздохнул. — Я честно не знаю. — Ты. Не мог бы хотя бы смотреть на меня, когда. Г-говоришь это. Он обернулся. Они свернулись в плотный комочек, каждой своей чертой натянутые и напряжённые, сжатые, как пружина, готовые уклониться. Они искоса смотрели на него настороженными глазами. Он встретился с ними взглядом. Под Решимостью, под осторожностью было видно смирение. Они вымотались. Так же сильно, как и он. Значит, вот оно. Должно быть, время пришло. Возможно, они оба были в долгу друг перед другом. А возможно, они оба просто устали играть в игры. Санс понял, что какая-то его часть уже приняла решение. — Давай… давай заключим сделку, малыш, — сказал он, изучая их лицо. — Мы вроде как застряли тут ненадолго. Как насчёт того, чтобы просто… поговорить. Только пока мы здесь. Никакой х… никаких глупостей, никаких игр. Больше никакой лжи. Я слишком устал для такого. Как-то кажется, что ты тоже. Просто. Хоть раз облегчим себе задачу. Только сейчас. Идёт? Они уставились на него в ответ, хмуря брови, затем отвернулись, жуя свою губу, водя глазами туда-сюда, пока вели какой-то мысленный спор. Со временем они повернулись обратно к нему. — П-пожмём руки? Санс вытянул одну из рук, морщась оттого, как заскрипели суставы. Это удалось медленно, но он смог протянуть её к ним. Они очень внимательно следили за ним, словно он мог держать оружие. Или, возможно, подушку-пердушку. Затем они протянули свою и взяли его за руку. Он очень осторожно пожал её. Фриск удивлённо нахмурился, как будто ожидал подвоха. Часть напряжения в них сошла на нет. Он отпустил их руку спустя лишь мгновение. Им не очень нравилось, когда их трогали — это он помнил. И когда речь шла о ком-то настолько ненадёжном, как Санс… ну, немудрено, что они колебались. Санс опустил руки на колени. Время пришло. — Я не знаю, — сказал он, медленно и осторожно, поворачиваясь смотреть на пламя. — Не знаю, на сколько из этого повлиял… ты. До тебя, чем-то таким занимался цветок. Не помню, чем, но… наверное, тем же, что и ты. А до того… Он засмеялся, и звук прокатился эхом по туннелю. — Моя голова уже давно не в порядке, малой, — сказал он с пустой ухмылкой. — Я веду себя, как будто всё знаю, но это притворство. Я… уже долго, я отчаянно пытался понять, какого чёрта происходит, так что я вроде бы… научился складывать кусочки вместе. Как мозаику, где недостаёт половины. Мне снились странные сны, или появлялись странные чувства. Началось с того, что помнил то, чего не следовало… хех, теперь я забываю то, чего не следовало бы. Пожалуй, было вопросом времени, когда я перестану понимать, что настоящее. Он снова прислонил голову к пещерной стене, дрожа, когда внутрь пробрался порыв ветра. — Изв… — Фриск прервал себя, сильно кусая за губу. Санс наблюдал за ними. Они сглотнули и съёжились ещё сильнее. — Я не знал, что это было так, — сказали они через миг. — Я… как-то думал, что ты. Ты помнишь всё. — Только кусочки. — Он слегка потряс головой. — Достаточно, чтобы понимать, когда что-то не так. Достаточно, чтобы догадываться. Я вроде как чувствую, когда… происходит Сброс. Они напряглись от этого слова. — Каково это? — Как пропущенная ступенька на лестнице. Как будто забываешь что-то, теряешь время. Поэтому я так долго не обращал внимание на всю эту… амнезию. Потому что она казалась нормальной. Он затих. Некоторое время Фриск не отвечал, сидя неподвижно и пялясь ни на что широкими глазами. Казалось, они о чём-то размышляли. — Ты, — они остановились, сглотнули, попробовали снова. — Ты помнишь… другие… разы? Это было бы невозможно, будь он менее измождённым, менее сбитым с толку. Это было бы непреодолимо. Однако слова нашлись почти легко, выливаясь из него неудержимым потоком. Беззащитный всеми возможными способами. С более светлой стороны, с такой усталостью он не сможет болтать без умолку. Он приложил руку ко лбу, полузакрыв глазницы. — Иногда, — ответил он. — Части их. Обычно нечётко и без подробностей. Просто есть какое-то понятие. Он не смотрел на них. — В некоторых ты убиваешь Папируса, не так ли. Он не мог. Не мог заставить себя посмотреть. — Да, — услышал он их голос. Это должно было быть больнее. Знать наверняка, наконец-то услышать ответ. Ему должно было быть больно. Но он только и смог, что вздохнуть. — В некоторых ты убиваешь нас всех. — Да. — И это не первый раз, когда мы на Поверхности. Они приостановились на миг, затем ответили: — Это четвёртый. Санс ни на что не смотрел. — Ясно, — сказал он. Они оба молчали. — Ты не злишься? — прошептал Фриск. — Немного, — сказал он, так как говорил честно. — Но не на самом деле. — П… почему нет? — Злость требует слишком много сил, — сказал он с неясным, смирившимся пожиманием плечами. — Слишком устал. Звучит мелодраматично, но пожалуй, я просто… привык к этому. К тому, что всё идёт наперекосяк. Это лучшая временная линия из возможных, а дела всё равно пошли не так. Лучшее, что я могу сделать — это убедиться, что они идут не так только для меня, а не для кого-нибудь ещё. — Но… но это не лучшая временная линия, если тебя нет, и… и ты должен злиться на меня. Я убивал вас… с-снова и снова. — Не в этой временной линии, — заметил он. — И что? — сказали они, чуть громче. — Разве это н-не хуже? Разве я… разве я не просто притворяюсь хорошим? Ты даже не спросил, почему я сделал это. — Какая разница? — В его голос пробралась жёсткость. — Сможешь ли ты дать хоть одну причину, которая оправдала бы это? Ты мог бы назвать это самозащитой или случайностью, пока был в Руинах или на пути в Снежнеград, но Папирус? Не было… не было никакой причины на свете убивать его. Он никому не причинил боли. — Нет, — сказал Фриск, прямо, словно констатировал факт. Санс слегка повернулся, глядя на них неверующим взглядом. — Что, прости? — Он причинил мне боль, — сказал Фриск, прижимая лоб к коленям. — Все причинили. Все. Первый ход всегда был за мной, но н-не смотря ни на что, что я делал, даже когда просто здоровался, или, или говорил комплименты, они сразу нападали на меня. Все. Даже мама. Даже Альфис, хоть я и не сражался с ней. Все вы. Санс уставился на них, и защитное поведение сменялось шоком. Он никогда… никогда не задумывался об этом. Но такова была правда, не так ли? Конечно, он видел, как они сражались раньше, наблюдая издалека или из укромного местечка, никогда не вмешиваясь. Монстр, видящий странное существо, идущее через Подземелье, даже если не знал, что это человек — конечно же он использовал бы снаряды. Те не всегда предназначались для урона, но у человека не было тех магических защит, которыми обладали монстры. Их снаряды целились людям прямо в душу, вне зависимости от того, была ли битва поддельной или настоящей, или даже способом общения. А те монстры, которые видели Фриска и понимали, что перед ними человек? Шесть душ, а Фриск был седьмой. Всё Подземелье жаждало крови, когда свобода была в пределах досягаемости. Даже Папирус. Все те речи о поимке человека, о вступлении в Королевскую Стражу, о популярности. Он не до конца понимал, к чему приведёт пленение Фриска, но была ли разница? Санс успел посмотреть на последние несколько минут той битвы. Фриск невероятно хорошо уклонялся, но некоторые из костей их задели. Санс видел синяки. Разве не по этой причине, кроме прочих, он решил пригласить их пообедать впоследствии? Накормить их едой монстров, подлечить их? Заодно и допросить их? Вдруг он понял, что так и не видел, чтобы они откусили от своего бургера хоть кусочек в тот день. Боже. Они протащились через всё Подземелье, где почти каждый монстр, которого они встречали, пытался убить их. Внезапно показалось чудом, что такие временные линии, где они никого не убивали, вообще существовали. — Так… вот зачем ты это сделал? — мягко спросил он. — Поэтому ты убил нас в тех других временных линиях? Потому что мы заслужили это, напав на тебя? Папирус заслужил это? — Нет. — Они яростно затрясли головой и схватились за свои щёки.– Нет. Я никогда не делал этого, потому что кто-то заслужил такое. Это я всё заслуживаю. Но иногда я забывал это. Забывал, и начинал сердиться, или мне становилось любопытно, или. Или я совсем переставал чувствовать. Или просто хотел, чтобы стало тихо. Или просто хотел посмотреть, что случится. Или что-то проверял. Что-то искал. Было. Много причин. Но не настоящих. Не хороших. Сначала были случайности, но. Но со временем уже нет. Я понимаю, почему все пытались напасть на меня. Я был Седьмой Душой. И, это было нечестно. Что все застряли под землёй. Из-за какой-то глупой войны миллион лет назад. Я даже подумал… я… эм, Андайн, когда я дерусь с ней, она говорит что-то типа, мне лучше умереть, чтобы искупить вину. И пару раз я думал, а ведь правда? Так что, иногда я давал снарядам попасть в меня. Иногда я… Истина выбила почву из-под ног Санса, как товарный поезд. Он спрашивал это на днях, не так ли? Зачем они взобрались на гору, на которой исчезали люди. Они последовали за ним сюда, и почти первое, что они сказали — что он не может просто умереть. Что исчезнуть — это то же самое, что покончить с собой. Они были ребёнком. Детям не полагалось знать о таких вещах. Суицид — это не то, что должно было приходить в голову детям. — Но разницы не было, — сказал Фриск. Их голос был заглушен коленями. — Даже когда я не хотел возвращаться. Я всё равно так делал. У меня не было выбора. Я просто хочу, чтобы это закончилось, но оно не закончится. Хорошо я веду себя, или. Или плохо. В конце концов, разницы нет. Так как оно не кончается. Меня наказывают. — Фриск… — Я никогда никому этого не рассказывал. Мне не стоит говорить тебе этого. Прости меня. Прости. — Эй, нет… ничего страшного. — Просто, не р-рассказывай никому, пожалуйста. Пожалуйста? М-мама думает, что я просто упал. И все остальные. Никому нельзя знать. Поэтому, поэтому я так испугался, когда т-т-ты спросил раньше, про то. Зачем я в-взобрался. Ты можешь рассказать о том, как я у-убивал, если хочешь, но, но об этом, прошу тебя. Прошу, н-не рассказывай. — Не расскажу, — сказал он, и остановил себя, пока не дал обещание. Они никогда не поверят ему, если он превратит это в обещание. — Никому не скажу. Ничего. Они притихли, уткнув лицо в колени. Санс чуть шевельнулся, размышляя, стоит ли хотя бы положить руку им на плечо. Но, нет. Они не любили прикосновения. — Малыш, почему… почему ты думаешь, что тебя наказывают? — Он не смог полностью сдержать всего ужаса в голосе. — Почему ты считаешь, что заслуживаешь этого? Ты ребёнок, никакие дети не заслуживают такого. И… по-моему, я чего-то не понял. Ты управляешь Сбросами, так не можешь ли ты просто… прекратить? Всё кончится, если ты просто… выберешь подходящую временную линию и остановишься на ней. Они издали несчастный звук в своих коленях. Санс ждал их ответа, но они молчали. Он пристально следил за ними, слегка хмурясь. — Фриск? Ещё один тихий, удушенный звук. Они потрясли головой. Санс тихо вздохнул. — Разговор окончен, а? Они чуть приподняли голову и снова потрясли ею, глядя на него жалобным взглядом. Их рот немо раскрывался пару секунд. — Говорить… трудно. — Они сказали это так, словно каждое слово стоило усилий. — Иногда не могу. — Ох. О, ясно. Прости. Э-э-э. Дыши глубоко, хорошо? Было бесполезно давить на них, по крайней мере, сейчас. И может, часть его совсем не хотела давить. Ещё больше ответов, которых он, возможно, и не хотел услышать. Маленьким детям не полагалось замышлять самоубийство, и маленьким детям не полагалось думать, что мир и все вокруг наказывают их. Маленьким детям не полагалось убивать. — Тогда… ты сможешь слушать? — сказал он через некоторое время. — Потому что ты много чего сказал. По-моему, теперь моя очередь, точно? Их глаза изучали его лицо. Он не был уверен, чего они искали, но спустя миг, они кивнули. — Я… Фриск, прости меня, — наконец произнёс он. — Похоже, что я… никогда не понимал, каково тебе было. Просто много предполагал. Где-то по пути я начал думать, из-за Сбросов и плохих временных линий… мне показалось, что тебе просто было наплевать на нас. Я уже устал перед тем, как ты явился, а потом я просто. Не желал больше стараться. Пытался просто шутить и следить, чтобы ты оставался довольным, но забил на всё, что имело бы значение. По-моему, я просто… начал обращаться с тобой, как с потенциальной угрозой. А не как с настоящим человеком. Он сделал паузу, пытаясь разобраться со своими мыслями. Они пристально следили за ним. Снаружи всё ещё выл ветер, и Санс задрожал. Его суставы медленно оттаивали, но в пещере всё равно было очень холодно. Крошечный костёр угасал. — Ранее ты сказал, что было… много причин тому, почему ты ранил нас, и много причин тому, почему монстры ранили тебя. Не хороших причин. По-моему, никогда нет хороших причин кого-то убивать. Но… что-то означает тот факт, что ты всё равно дал нам хорошие временные линии. Ведь так? На этот раз мы получили счастливую концовку. Ты выбрал это. Ты сделал выбор быть хорошим и дать нам лучшую концовку. Хоть мы и ранили тебя так сильно. Хоть ты и мог выбрать по-другому. Теперь у Санса складывалась картина о Фриске поточнее. Они были проблемным ребёнком. У них были весьма тревожные мысли о себе и о мире. Как можно ожидать, что такой ребёнок всегда примет верное решение, особенно если у них была сила переписать время? Они же не просили себе этой силы, ведь так? И к подобным силам не прилагался справочник. Санс вспомнил то, как долго он учился телепортироваться и управлять своим новым излишком магии. Они пододвинулись к нему, слегка разгибаясь. Он наблюдал, как они втянули в себя несколько медленных, глубоких вдохов, осторожно двигая ртом. Казалось, они пытались успокоить себя. Они заговорили снова, медлительно и запинаясь. — Но. Ты прав. Нет, нет хорошей. Причины никого убивать. Ты всегда, эм. Как-то напоминал мне об этом? — Что? Когда? Они снова медленно вдохнули. — Я, в первый раз. В самый первый раз, это было нечаянно. А ты встретил меня в золотом холле. И ты сказал. Что я, наверное, убил. Много кого. Специально. Но я так не делал. Только одного. Это было нечаянно. Честно. — Фриск… Он начал отвечать, но затем вспомнил что-то. Кто-то уже говорил подобное. В одном из тех снов, которые снились между Сбросами. Гастер, возможно? Или то странное… другое существо. Оно сказало, что человеку было легко убить монстра нечаянно. И это была правда, не так ли? У монстров была магия. У людей было всё остальное. — Я, я пытался вести себя хорошо. Но если ты пытаешься, и делаешь ошибку. То это уже не хорошо. Ты не получишь счастливую концовку. Я всегда знал. Это. Как когда говорят. «Если бы тебе было на самом деле жаль, ты бы. Этого вообще не делал». Так что. Значит, мне не жаль на самом деле. И я не хороший. И, и теперь я заставил тебя тоже сюда забраться, потому что я испортил твою память. — Что? Фриск, нет. — Он очень осторожно подтолкнул их своим плечом. Они не вздрогнули. — Послушай. Я здесь не из-за тебя. Ты не разгромил мою память. — Я сделал её хуже, — сказали они. — Не знаю. Может и так. Но… сделанного не воротишь. Если мы были на Поверхности раньше… это случалось? То, как я взбирался на гору? Они помолчали минуту, пока не ответили, тем же медленным образом. — Да. По-моему. Но я не знал, что ты взобрался на гору. Я просто думал, что ты. Исчез. Я думал, что… может… Они не окончили. Им и не нужно было. — В общем. — Санс снова потряс головой, пытаясь сосредоточиться. — Суть в том, что эта штука с памятью… она уже установленная часть временной линии. — А? — То есть, это одна из вещей, которые не меняются. Они встроенные. Например, э-э-э. Например, то, как я встречаю тебя в золотом холле. Потому что я всегда так делаю, правда? Или наша встреча у моста в Снежнеграде. Или сам сценарий — ну, знаешь, наши слова, которые мы повторяем. Такое не меняется. Так что… повлияли твои Сбросы на меня или нет, это… не имеет значения. Оно неизменно. А раз уж оно уже произошло, то… ну, нет смысла горевать над пролитым кетчупом, мне кажется. И это всё же не причина того, почему я здесь. Малыш, я всегда был неудачником, долго до того, как я встретил тебя. Я совершил столько ошибок. Таких, из-за которых умирали другие. Я натворил… довольно ужасные вещи. Так что… не знаю. Может, я не очень разбираюсь в людях. Может, не мне стоило стоять в том коридоре, разговаривая с тобой. Кто-то другой смог бы… подобрать правильные слова. Он вновь посмотрел на них. — Хоть ты и поступил неправильно, это не означает, что ты плохой человек. Мой брат всегда говорил, что даже последний негодяй может исправиться, знаешь? Так что плохие поступки… нечаянные или намеренные, у тебя… у тебя ещё есть сила вернуться и исправить их. А ты так и сделал. Выбор доставить нас всех на Поверхность на сей раз, он… он что-то да значит. Выбор следовать за мной, когда я уж точно, чёрт возьми, этого не заслуживаю. Я хоть особо и не жалую Сбросы, и… пожалуй, не знаю, сколько таких нам выпало, и как-то даже… не хочу знать. Но. Если мой брат прав, и даже последний негодяй может исправиться… ну, я не считаю, что ты негодяй. Я встречал других, куда хуже тебя, и… Он замолчал. Если честно, он не был уверен, можно ли сказать наверняка, изменился ли Гастер к лучшему. Фриск покачал головой и не ответил. Санс снова отвернулся, дрожа от очередного порыва ветра. Пламя костра затрепетало. — В общем, смысл в том, что нет причины не прощать тебя. Кто-то, кто освобождает народ монстров, не может быть неисправимым. — Ты меня не знаешь, — прошептали они. — Ага, — сказал он, стукаясь головой о каменную стену. — По-моему, это часть проблемы. — Я не… — Они приостановились, пожёвывая губу. — Я даже не знаю, жаль ли мне. Он взглянул на них, но промолчал, ожидая. Они были хоть в одном похожи на него — им требовалось время, чтобы набраться искренности. А если им было нелегко разговаривать в принципе, то и это было гораздо труднее. — Всякий, всякий раз, когда я говорил тебе «прости», ты мне не верил, — вскоре сказали они. — Я, я говорю это слишком много. Другим, или. Или про себя. Мне кажется, что это слово больше ничего не значит. Как будто бы мне не жаль по-настоящему. И. Я больше не знаю. Жаль мне или нет. А ты, ты никогда мне всё равно не веришь. А остальные не всегда знают, за что я так г-говорю. Так что они просто говорят «ничего страшного», и это тоже ничего не значит. Санс слегка нахмурился. Он подумал о том, как Папирус смотрел на него в поликлинике. Как он сказал, что всегда простит Санса, хотя и понятия не имел, за что прощает. Как он настаивал на том, что они во всём разберутся. Он подумал, что возможно, понимает смысл слов Фриска. Ещё что-то, в чём они были похожи. — Значит, мы разговаривали об этом раньше? — Нет. — Фриск устало потёр один глаз. — Не совсем. Я. В-всегда слишком боюсь. Того, что ты скажешь. И ты всегда кажешься таким… таким усталым, и я не хотел тебе мешать. Я не совсем… разговариваю обо всём этом… ни с кем. Но я извинялся раньше. А ты. Просто отшучиваешься. Или, притворяешься, что не понимаешь, о чём я. Но я вижу, что ты знаешь. Санс не знал, что и сказать. Это было так похоже на него — никогда не относиться к вещам серьёзно, шутить, делая вещи менее реальными и опасными. Никогда никому не доверять. Особенно не ребёнку, который может по прихоти Сбрасывать и убивать всех. И тем не менее, они были здесь, говорили начистоту вопреки всему. Фриск мог бы врать всё это время, но почему-то Сансу так не казалось. Почему-то он верил каждому их слову. Как странно. Он задался вопросом, как долго это продолжится. — Проблемы с доверием, — рассеянно сказал он. — Было так уже давно до того, как ты появился. — Я знаю, что ты сказал, что не злишься. Но. Ты, должно быть, так ненавидишь меня. — Это мне надо говорить, малыш. Они удивлённо подняли на него взгляд. — Я не ненавижу тебя, — быстро сказали они. — Я… б-боюсь тебя. Он чуть не рассмеялся. — Забавно. Я тоже боюсь тебя. Они снова втянули голову в плечи. Санс мысленно дал себе пинок. — Но, эм… — Он поднял руку и размял пальцы, проверяя суставы. — Когда ты чего-то боишься, это сильно помогает — узнавать больше о нём. Может, я не прав, но мне кажется, что мы теперь знаем друг друга немного лучше. Судя по виду, это не пришло им в голову. Они моргнули, на миг уставившись в никуда, пока размышляли об услышанном. — По-моему. Ты прав. — Чуть не умер ради этого, но пожалуй, это вроде как… такие, как мы, в двух словах. Точно? Уголок их рта приподнялся. — Ага. Значит, ты… ты правда не ненавидишь меня? — Нет. Ты… сложный ребёнок, Фриск. Я… мне надо подумать над всём этим, но… нет, я тебя не ненавижу. По-моему, тебе жаль, в какой-то степени. И мне… мне не кажется, что я могу ещё простить тебя, но. Как я и говорил, это временная линия что-то да значит. Ты доставил моего брата на Поверхность. Так что… это сложно, полагаю. Они медленно, мрачно кивнули. — Я… понимаю. Эм. И мне надо. Тоже немного подумать. Огонь колыхнулся и затух. Санс шевельнулся, медленно растягивая ноги. Они не оттаяли до конца, но по крайней мере, двигаться было уже можно. Он прислонил руку к стене, затем медленно поставил ноги под себя. Его показатели ещё не восстановились, и ноги тряслись, но вроде бы, он сможет поддержать свой вес. Он взял куртку Фриска в свободную руку, снимая её с себя. — Что ты делаешь? — сказал Фриск, хмуро наблюдая за его стараниями. — Тебе лучше ещё не двигаться. — По-моему, хватит на сегодня тяжёлых разговоров. Если мы сможем спуститься в замок, можем провести ночь там, — сказал Санс, пытаясь подняться со стоном. Он добрался до полпути, пока ему не пришлось остановиться. — Здесь слишком холодно. Завтра я смогу… придумать, как вернуть тебя домой. — Что? Я же сказал тебе. Я тебя не оставлю. Они с лёгкостью встали, мигом вцепляясь в его рукав. Санс не предпринял попытки высвободиться. Он протянул их куртку, и после нескольких хмурых секунд, они взяли её. — Завтра можем разобраться. — Ты улизнёшь, как только. Я засну. Ай. Может, это была плохая идея — знакомиться друг с другом получше. Он наградил их своим наиболее пустым взглядом. — Я на это не, не поведусь, — покачал головой Фриск. Решимость вернулась на их лицо, кажется, впервые за несколько часов. — Нам надо домой. Санс остался на месте, полустоя, припадая спиной к стене. Он кинул взгляд из выхода пещеры на Поверхностную ночь. — Если бы я удрал, ты бы просто Сбросил, не так ли. Фриск не ответил. Санс отвернулся, вздыхая. Он подтащил себя полностью в стоячее положение, прижимаясь к стене. Фриск расположил себя под одной его рукой, чтобы помочь. — Я не могу вернуться, — сказал Санс, как только снова прислонился к стене. — Мне здесь не место. — Ты… всё ещё не сказал мне, почему, — неуверенно произнёс Фриск, как будто боялся подстрекать его. Он косо взглянул на них. — Ты всё ещё не сказал мне, почему намекнул ранее, что не можешь остановить Сбросы. Их глаза слегка расширились, но они не вздрогнули. Пожалуй, это прогресс. Он не хотел пугать их. Это никогда не работало в прошлом — и, кажется, только добавляло проблем. Они ненадолго отвернулись, терзая губу, чуть комкая ткань его рукава. — Я… я расскажу, если и ты, — наконец сказали они. Значит, обмен. Последняя капля искренности. Узнать о том, как работали Сбросы… стоило ли это того, чтобы рассказать им о том, что он натворил? Без разницы. — По рукам, — сказал он, очень тихо. — Хорошо, — сказал Фриск, и он услышал, как они судорожно сглотнули. — Значит… Сбросы. Санс молчал, позволяя им набраться храбрости. — Есть… вещи, которые я не могу рассказать тебе, — наконец сказал Фриск. — О которых я обещал, что не расскажу. И. И я не хочу, чтобы ты думал, что я… эм… как его там. С… сваливаю вину. Потому что. Всё ведь всё равно моя вина. Они притихли на миг. Санс не спускал с них глазниц. — Ладно, — сказал он. Было трудно звучать ободряюще, когда он так утомился. — Я не подумаю, что ты сваливаешь вину. — Я. — Они издали нервный звук глубоко в горле. — Я не… всегда управляю Сбросами. Он уставился на них. — Что? — Это… не… всегда я, — сказали они, испуганные на вид. — Я. Иногда я. Не всегда. Соглашаюсь с… собой. Как бы, у меня… есть части, которые… спорят. Или. Тянут в другие стороны. Но. Иногда. Эм, все части. Все части меня соглашаются. И мы — если в этом, этом есть смысл — мы соглашаемся, и мы останавливаемся. Больше никаких Сбросов. Но. В те времена. Сброс всё равно происходит. И это не я. И никакая часть меня, что так делает. — Но… — Сансу пришлось сделать паузу и потереть лоб, пытаясь переварить это. — Но это не должно быть возможно. Силы Сброса исходят из Решимости. Из… он не может просто произойти. Кто-то где-то должен запустить его. — Я знаю, — прошептал Фриск, съёживаясь. — Поэтому… это так пугает меня. Что, если… есть кто-то ещё? Новое воспоминание хлынуло через него, и он чуть покачнулся. Нечто, сказанное Гастером. За нами наблюдают силы. — Я, я говорю правду, — тихо произнёс Фриск. — Нет, я верю тебе, — сказал Санс, наконец сдаваясь. — Просто напомнило мне кое о чём. Мне, э-э-э. Мне надо передать тебе сообщение. Фриск поднял взгляд, удивлённо хмурясь. — А? — Мне надо сказать… чёрт, как же там. — Сансу хотелось снова сесть, но ему казалось, что тогда он мог бы не очнуться до самого утра. — Что-то про… кнопку. — Кто… передал тебе это… сообщение? — Без разницы, — сказал Санс, так как последнее, что ему было сейчас нужно — это Фриск, пытающийся отыскать Гастера. — Кнопку Пощады. Тебе надо вспомнить, что… Азгор сделал с ней. Вроде как. — Что Азгор….? Они замолчали, глядя в никуда, затем расширяя глаза. Они тихо ахнули. — То есть, это что-то значит? — Да… — рассеянно кивнули они. — Я не знаю, если… — Если что? Выражение их лица менялось, пока они тихо смотрели вдаль. Как будто бы они вели какой-то мысленный разговор. В конце концов, они покачали головой. — Я не… может, это и ничего, но… мне надо поговорить с ним. С Азгором. — Круть. Ну, э-э-э. Передай ему от меня привет. Вот и всё. Он сделал всё, что хотел Гастер. Поговорил с человеком, послушал их, и передал это тупое сообщение. Можно только мечтать о том, что Гастер оставит его теперь насовсем, но может, Сансу дадут как минимум побыть в покое на какое-то время. Теперь стало ясно, что Гастер нашёл какой-то способ манипулировать им и играться с ним даже через временные линии. Такая мысль должна была тревожить его больше. Фриск вытряхнул себя из своего транса и прищурился на него. — Теперь твоя очередь. — Что, этого сообщения недостаточно? Тебе сейчас не пора идти разговаривать с королём? Они окинули его абсолютно холодным взглядом. Санс вздохнул. — Ладно. Хорошо. Они наблюдали за ним, выжидательно но терпеливо. Санс закрыл глазницы, смотря вместо этого на темноту внутри своего черепа. Тысяча ужасных вещей, которые он проделал за одну слишком долгую, несчастную жизнь, а ему надо было признаться только в одной. Но эта была больнее остальных. То был Папирус. Его величайшее слабое место. Оно означало стать уязвимым, даже больше, чем он мог позволить себе рядом с кем-то, кому доверял. А если Фриск опять сорвётся, они смогут использовать это против него. Если. Ему не казалось, что он найдёт столько доверия в себе. Но фактом было то, что в этом просто-напросто не будет значения. Если сам Фриск не мог остановить Сбросы, то всё это и впрямь продолжится до бесконечности. Все из них застрянут в ловушке временной петли во веки веков. Ранее, такое знание заставило бы его захотеть просто лечь спать и никогда не просыпаться. Круги можно разорвать. Бред. Ложная надежда, чтобы заставить его плясать под дудку Гастера. Больше совершенно ни в чём не было значения. — Я… вспомнил что-то из другой временной линии, — сказал Санс. — Ранее сегодня, когда я разговаривал с Папирусом, это… спровоцировало воспоминание. То, где он становится королём. Санс не открывал глазниц, но услышал резкий вдох от Фриска. — Все погибли, — продолжил он пустым голосом. — Я соврал ему. Сказал, что все ушли в отпуск. Я всегда был лжецом, всю свою жизнь. Я врал ему про столько всего. Но это… это отличалось от всего. То, что я мог с ним так поступить… Яркая картина той роковой сцены пронеслась через его разум. — То уже само по себе плохо, но он… со временем догадался. Не помню, как. Он догадался и вызвал меня на разговор. И приказал мне уйти. Сказал, мол, не выдержит быть рядом со мной. — Чт… но… — Хех. Раньше я спрашивал себя, знаешь? Был ли этому предел. Было ли что-то, за что он просто не мог простить меня. И я нашёл его. Я подтолкнул его к этому пределу. Хоть это и была другая временная линия, сам факт, что я способен на такое… значит, что мне нельзя доверять рядом с ним. Мне и близко к нему не стоит находиться. Он готов стольким пожертвовать, чтобы помочь мне с памятью, когда я… так с ним поступил. Я не… я не могу так. Не стану. Самое лучшее, что я могу сделать для него — это просто… уйти, как он и хотел. Давным-давно пора было. Он будет настолько счастливее без меня, тащащего его на дно. — Это не так, — внезапно зашипел Фриск. Глазницы Санса распахнулись, и он развернулся, сердито глядя на них. Фриск вторил ему взглядом. — Что тут не так? Я не могу заставлять его остаться с кем-то, кто поступит с ним так. Это лучшее, что… — Он не счастливее, — процедил Фриск сквозь зубы. — Я… понимаю. Всё ясно. Но он… он не такой, как все. Он… Папирус. Он не счастливее. Ранее он… плакал. Когда мы, мы зашли к нему раньше. Он притворялся, что это не, не так. Но я видел. Он боится. И грустный. Он не счастливее. То, что он снова заставил своего брата плакать, было подобно пинку под рёбра, но Санс не дал этому остановить себя. — Конечно же он будет расстроен вначале, я это знал. Но он переживёт это со временем. В конце концов он поймёт… — Всё то, что ты г-говорил про, прощение, и то, что можно измениться. Ты даже не… веришь в это сам, не так ли. Ты сказал, что н-не будешь, не будешь врать. — Я не знаю, верю ли в это, я просто… верю в Папируса, а Папирус верит в это. И это не то же самое. — Это я здесь, здесь убивал. Я — причина того, что он, он стал королём в той концовке. Каким образом… врать про это… хуже, чем то, что я сделал? И… ты даже не знаешь, п-п-простил бы он тебя. То, что ты не помнишь… не значит, что этого не случилось. Санс издал раздражённый звук. — Временная линия оборвалась сразу после этого. — Тогда… он мог бы и простить тебя. Ты этого не знаешь. Может… ему просто нужно было время. Может, ему было нужно подумать. Разве… прощение не требует времени? Точно? Быть «негодяем» — это не значит… Фриск внезапно напрягся, расширяя глаза и кидая взгляд в сторону. Их хватка на рукаве Санса усилилась. — Я ведь никогда не узнаю… Фриск? Они чуть дёрнулись, кидая взгляд в другую сторону. — Я знаю, что это не то же самое, — прошептали они, говоря куда-то в сторону. — Но также… — Что? Что не то же самое? Фриск, что случилось? Фриск слегка поморщился, втягивая голову в шею. — Прости, — сказали они, приходя обратно в себя. — Эм. И прости, что к-кричал. — Ничего… страшного. Но что это было? Что с тобой только что произошло? — Ничего. Эм… речь сейчас идёт о тебе. Не мне. — Фриск, ты не изменишь моего мнения. Мои показатели вернутся в норму в любую минуту, и тогда я спущусь в замок, как и хотел. Там другие монстры, которые тоже не прижились на Поверхности. Я просто… найду их и присоединюсь. — Ты забираешь его выбор, — сказал Фриск низким, рассерженным голосом. — Что? — Это его выбор. Простить тебя или нет, а ты. — Они мягко ткнули его в грудь. — А ты забираешь его. — Это… нет. — Санс затряс головой, выбитый из колеи и пытаясь вернуться в неё. — Это не выбор, если он даже не помнит, что я наделал. Как ты и сказал раньше, о том, когда ты всем извиняешься. — Это другое. Я никогда… не говорил никому, что я сделал. Но ты можешь объяснить это ему, — заметил Фриск. — Почему ты никогда ему ничего не рассказываешь? — Я рассказывал, — сказал Санс, сжимая зубы сквозь нетвёрдую нотку в голосе. — Я пытался ему рассказывать, я это знаю. А потом всё Сбрасывается и он забывает. Так в чём смысл? С чего бы мне подвергать его этому снова и снова? С чего бы мне просто говорить ему, что существует временная линия, где все его друзья умирают, а я вру ему про это? Фриск, ему… всем будет лучше, если они не узнают. Всем будет куда лучше без меня. Они окинули его горестным взглядом. На какой-то миг, он принял это за жалость. Но, нет. Всё, что они сделали, и всё, что он сделал с ними, а у них ещё оставалось место, чтобы чувствовать скорбь за него. Потому что они понимали. Понимали, каково это — быть усталым, хотеть, чтобы всё окончилось. Каково это, хотеть исчезнуть. Даже понимали, каково это — больше не знать, что настоящее. Санс почувствовал, как его показатели наконец с щелчком встали на место, принося с собой чуть больше сил. Он не мог сдержать облегчённого вздоха. Казалось, Фриск заметил, их взгляд на нём чуть дрогнул, расслабляясь на мельчайшую величину. — Папирус. Не собирается просто пережить это. Ты. Ты его брат. Глубоко в душе, ты… ты должен знать это. Санс не ответил. Он знал это с тех пор, как смотрел, как Папирус выходит из его комнаты. Папирус не переживёт это. Он никогда не прекратит поиски. — Санс, мне… так и не удалось спасти тебя, тогда… под землёй. Ты был одним из тех, на кого мне никогда… не было шанса, кроме того, когда все были Потеряны. А там… там были все. Ты тогда вернулся только потому, что Папирус вернулся. Санс, я… я хочу… я очень хочу счастливой концовки. Мне… это надоело. Делать это. Снова и снова. Я хочу всех с-спасти. По-настоящему. Навсегда. — Ты не можешь, малыш. — Я хочу, — настояли они, как будто бы в этом было всё дело. Может, для кого-то настолько Решительного, как они, в этом и было всё дело. — Что, если на этот раз мы сможем исправить это? — сказал Фриск, глядя ему прямо в глазницы. — Что ты сказал. Про Азгора. Оно что-то значит. И то, что мы разговариваем, это тоже что-то значит. Ты сказал, что эта временная линия что-то д-да значит. Что, если мы сможем починить её? — Я не умею чинить вещи, малыш, — сказал Санс, и те последние капли сопротивления и упрямства, оставшиеся в нём, испарились. Он обмяк на месте. — Я помню, когда ты был Потерян… ты сказал, что сдался. Но. Это не означает. Забить на Папируса. Ведь так? Санс спрятал лицо в руках. Он так не мог. Просто больше не мог. Он так, так устал. Устал разговаривать, спорить, быть в этой холодной пещере. Устал пытаться обосновать то, что покинул своего единственного брата. Потому что к этому всё сводилось, не так ли? О чём он только думал, чёрт возьми? Папируса это никогда не устроит, даже если Санс пояснит каждую мучительную деталь того, что натворил. И внезапно, Санс больше не мог смириться с мыслью о том, что больше никогда не увидит брата. — Даже… даже если я хотел бы, я не знаю, смогу ли, — сказал он, потирая лоб. — Мои короткие пути… я не знаю, работают ли они на Поверхности. — Почему нет? — Мне надо знать, где я и куда направляюсь. Если я не могу уследить за всем, что тут происходит, как мне знать, куда я иду? Я мог бы угодить куда угодно. Поверхность… слишком большая. Слишком. — Мы видим, видим Наружный отсюда, — сказал Фриск, глядя на выход из пещеры. — Если мы вернёмся наружу. В-видны огни. — Я не знаю, хватит ли этого. В моей голове такой бардак… я мог бы прицелиться на Наружный, а угодить в Снежнеград. И вообще, я только что поднял свои показатели. Даже попытка срезать путь может вырубить меня. Фриск сменил свою хватку, теперь держась за его запястье. Они мягко потянули, ступая по направлению к выходу. — Ты можешь хотя бы посмотреть, — сказали они и поневоле улыбнулись. Очень слабо, но это всё же была улыбка. — Там. Есть что-то, что я тоже хочу показать тебе. — Ну не знаю… — Просто пойди посмотри? Они снова потянули, и Санс обнаружил, что идёт вперёд, тащась за ними туда, откуда они пришли. Ветер усилился, когда они вместе подошли к выходу. Фриск приостановился на секунду, чтобы натянуть куртку, так и не отпуская Санса. Фриск шагнул из пещеры, и Санс последовал за ними, прищуриваясь от сурового ветра. Он моргал, пока они приближались к краю скалы. Мир под ними был тёмным, хотя Санс мог разглядеть контуры деревьев и пятнышки снега. На западном горизонте была тонкая, бледная полоса, где солнечный свет не погас до конца. Свет далёкого города был виден как на ладони. Но ближе него, сквозь деревья выглядывали огоньки. Санс видел их ряды, где располагались дороги, и более нерегулярные из них, усеянные тут и там, окна домов монстров. Их посёлок выглядел крошечным по сравнению с далёким городом, и оба выглядели микроскопичными рядом с бесконечной тьмой леса и дикой природы. Поверхность была огромная. Невероятно огромная. — Я не могу, — сказал Санс, не намереваясь. Дело не только в Папирусе и лжи, понял он. Дело и в ней. В Поверхности. В необъятности всего, в бесконечном потенциале, безграничных угрозах и опасностях, за которыми было бы невозможно уследить. Буквальные биллионы людей вместо одного человека раз за несколько лет. Он привык к тому, что мир гораздо, гораздо меньше, гораздо более предсказуем, гораздо легче поддаётся контролю. Но это была Поверхность. Ничто не было надёжным. Ничто не было у него под контролем, даже свой разум. Он был в ужасе, когда ступил из пещеры, и он был в ужасе сейчас. — Я не могу, — сказал он, и не мог даже попытаться не выдавать своего страха. — Оно всё слишком большое. — Ага. Я знаю. Когда я вышел сюда. Я был счастлив, но я. Так долго потратил, чтобы… уйти отсюда. Я боялся вернуться. Но. У меня были со мной мама и все остальные. Из-за них было… не так страшно, мне кажется. Санс не смог придумать ответа. Он пялился себе под ноги, чтобы не пришлось думать о том, каким маленьким был городок, содержащий весь народ монстров. — Но, эм. Большое, это не всегда. Плохое. Знаешь? Санс, посмотри наверх. Санс поднял взгляд, всматриваясь в огни Наружного и города за ним. Он чувствовал, как его душа трепещет от возбуждения. — Нет, наверх, — сказал Фриск, и вот она опять, эта их улыбочка. Они указали наверх. На какое-то время он моргал им, сбитый с толку. Санс посмотрел наверх, и его душа застыла. Звёзды. Тысячи их, миллионы, яркие и чёткие на чёрном небе. Блистающие узоры созвездий, река звёздного света, простирающаяся с горизонта до горизонта, целая ветвь галактики. Куда ни смотри, их было всё больше. Яркие и тусклые, красные и жёлтые и белые, теснящиеся вместе или разбросанные далеко друг от друга. Виднелась полоска чего-то куда более яркого и близкого — это, должно быть, была луна. Звёзды совершенно не походили на горстку сияющих кристаллов, торчащих на своде пещеры. Санс читал Сагана, Хокинга, Грина, Тайсона и Митио Каку. Он смотрел «Космос» и «Звёздный Путь». Он видел фотографии, «глубокого поля» телескопа Хаббла, Землю, восходящую над Луной, «Столпы Творения», снимок Плутона. В самые худшие дни своего детства, когда он был слишком слабым, чтобы подняться с кровати, он проводил время, пролистывая через все те изображения в книгах, пока не знал названия звёзд и элементов, знал разницу между галактикой и туманностью. Но ничто не могло подготовить его к настоящему. Ничто на всём свете нельзя было сравнить с этим. Он забыл. Он забыл, что здесь существовали звёзды. Что быть на Поверхности — значит, видеть звёзды. Он не мог отвести взгляда. — Фриск, — сказал он хриплым от эмоций голосом. — Спасибо. — Ты столько всего пропустишь, если, если вернёшься обратно под землю, — прошептали они, тоже глядя наверх. — Ага. Твоя правда. — Огоньки глаз Санса выслеживали созвездия, с которыми он был знаком, которые он видел только в книгах и на картинках. Он разворачивался на месте, желая увидеть всё целиком. — Это… забавно. — Что именно? — Что… ну не знаю. Что нечто такое большое может заставить тебя чувствовать себя таким… Я думал, что когда увижу, то почувствую себя маленьким. Так все говорят. Но они… спокойные. Я не думал, что это будет таким спокойным. — Ага. — Фриск ненадолго замолчал, размышляя. — Они заставляют думать. Но. Не громко думать. В этом. В этом есть смысл? — Ага. Я понимаю, о чём ты. Мимо пролетел порыв ветра, напоминая Сансу о том, где они были. С полным сожаления вздохом, он опустил взгляд. — Но, эм. Незачем замерзать, глядя на это всё. — Он наградил Фриска хрупкой улыбкой. — Оно… всё ещё будет здесь завтра. Точно? Они встретились взглядом с его огоньками. — Я надеюсь. — Тогда. Ладно. — Санс втянул воздух через зубы. — Ладно. По-моему, я готов… попробовать. На этот раз они улыбнулись до конца. — Честно? — Ага. — Он ещё раз вдохнул. — Только держись крепко, хорошо? Просто на всякий случай. Я не уверен… Это, хех, это как бы прыжок в неизвестность. Не мой конёк. Они передвинули хватку на его ладонь и чуть-чуть сжали. Он сжал в ответ. Санс закрыл глазницы. Домой. Он хотел домой. Сразу же, его разум понёсся к Снежнеграду — к знакомым улицам и домам, к всему на своих местах. Он попытался вообразить себе Наружный, но его география была слишком непривычна. Он не помнил, где что было. Сосредоточься, подумал он, пытаясь поддерживать ровное дыхание. Сосредоточься на Папирусе. Папирус, в доме на Поверхности, который они спроектировали сами, в городе, принадлежавшем монстрам, под усеянным звёздами небом. Он почувствовал, как всё слилось вместе в его разуме и потянулось вперёд. Вибрация была неподалёку, мирно ожидая его. Он проскользнул в сторону, как и всегда раньше. Он почувствовал, как хватка Фриска инстинктивно усилилась. На какой-то момент, ничего не было. Затем под его ноги вернулась земля. Санс открыл глазницы и уставился на фасад дома, который он делил с Папирусом. На крыше раскричалась малая горстка чёрных птиц. А над ними, видные через щель в деревьях, звёзды до сих пор осыпали небо. — У меня получилось. Он сказал это, даже не собираясь. Фриск перестал задерживать дыхание и издал тихий звук, почти напоминающий смешок. — Я знал, что ты сможешь. Санс подошёл к двери и поднял кулак. На миг он замешкался. Затем постучал. Дверь распахнулась считанными минутами позже и на пороге появилась Андайн, яростно осматриваясь по сторонам, пока не заметила Санса и Фриска. Её глаз расширился, и свирепое выражение исчезло с её лица. Санс вымотано улыбнулся ей. — Хей, Андайн. — Оху… очешуеть! Это Санс! ПАПС, ЭТО САНС! И ФРИСК! — заорала Андайн, оглядываясь через плечо. — САНС ВЕРНУЛСЯ! У НЕГО С СОБОЙ ФРИСК! ПАПС, ТОРИ, ОНИ ВЕРНУЛИСЬ! Санс услышал, как кто-то в доме вскакивал на ноги, и Андайн отступила обратно за порог, впуская их обоих. Внутри было тепло, и Сансу показалось, что ему стало тепло впервые за несколько лет. Ториэль кинулась к Фриску с истерзанным горем лицом. Санс отпустил руку Фриска, и они последовали ей на встречу. Ториэль опустилась на колени и заключила их в крепкие объятия. — Дитя моё, я так волновалась, — сказала Ториэль дрожащим голосом. — Что случилось? Ты не поранился, ты в порядке? — Всё хорошо, мам, я обещаю, — сказал Фриск, цепляясь за неё, будто боялся отпустить. Санс посмотрел мимо них всех и увидел Папируса, стоящего в гостиной, в упор смотрящего на Санса широкими глазницами и яркими огнями глаз. В одной его руке был смят клочок бумаги. Санс узнал свои собственные каракули на записке. — Хей, бро. — Голос Санса раздался слишком хрипло. Он сглотнул, на миг пытаясь вернуть себе хоть какое-то подобие самообладания. Но это было бесполезно. Он никак не смог бы вести себя безразлично, не тогда, когда его брат так на него смотрел. Ему показалось, что остальные смотрели на них, но ему было наплевать. Единственное, что имело значение — это его брат. — Санс. Папирус не шевелился. — Ага. Это я, — сказал Санс, неуверенно ступая вперёд. — Я вернулся. Папирус помчался к нему. У Санса не было сил сдвинуться больше, чем на второй дрожащий шаг. Папирус упал на колени и сгрёб его в охапку. Санс обнял его в ответ так крепко, как только мог, чуть ли не рухнув в руках у Папируса. Тот был тёплым, живым и настоящим. — Я в порядке, — сказал Санс одновременно с тем, как Папирус начал расспрашивать. — Я в порядке. Прости меня. Что-то сломалось внутри Санса, и он спрятал лицо в рёбрах Папируса, комкая руками ткань его рубашки. — Прости меня, Папирус, прости меня, пожалуйста. — Ты придурок, — сказал Папирус неровным от слёз голосом. — Никогда больше не поступай так со мной. — Не буду. Прости. П-прости меня. — Я прощаю тебя, — сказал Папирус. — Ты вернулся.