Букинистическая лавка «Антагонист»

1985 г.

      Близился Хэллоуин. Студента исторического отделения университета Спенсер Чон Хосока искали уже почти год. Безрезультатно. Ориентировки были расклеены по всему Имбертон Грофу и его мрачным окрестностям. И как же хорошо, что Чонгук учился в Маккензи, в нескольких часах езды от беспросветной тлеющей безысходности, и не натыкался на изображение бойфренда взглядом каждый проклятый день.       Чонгук взбежал по скрипящей деревянной лестнице на второй этаж университетского общежития. Над аркой, ведущей к коридору, кто-то развесил растяжку из бумажных летучих мышей — наверняка, первокурсники, — и он почти задел ее край макушкой. Портфель, набитый книгами и тетрадями, соскользнул с плеча, и он успел его перехватить прежде, чем тот упал ему под ноги.       — Эй, Чонгук, — окликнули его, и он обернулся, стоя перед своей дверью с ключом в руке.       На другом конце коридора в проеме своей комнаты показался Луи — староста их корпуса общежития и вполне себе хороший приятель Чонгука.       — Тебе звонил отец. — Луи указал на висящий на стене телефон. — Просил перезвонить, как только вернешься с занятий.       Чонгук нахмурился, но кивнул.       — Понял. Спасибо.       Отец никогда не звонил ему в общежитие — и уже только это настораживало, однако спешить со звонком он все равно не стал. Если бы случилось что-то страшное, отец был бы уже здесь, а не пользовался стационарными звонками.       Провернув ключ в замочной скважине, Чонгук зашел в комнату и устало бросил портфель на кровать, усевшись рядом. Кровать напротив, принадлежавшая его соседу, была пустой и тщательно заправленной, поэтому он позволил себе еще немного побыть в тишине и одиночестве, откинувшись спиной на стену позади. Эта неделя показалась особенно выматывающей. Возможно, потому что он слишком много отвлекался и не мог сосредоточиться на занятиях, то и дело уплывая мыслями далеко. Приближение Дня всех святых выбивало из колеи мрачными воспоминаниями.       Часы на письменном столе мерно тикали, нервируя отсчитыванием мгновений покоя. Внутри зарождалась назойливая тревога от неизвестности, но вместо того, чтобы набрать выученные наизусть с самого детства цифры, Чонгук продолжал трясти стопой.       Дверь открылась, в комнате показался Тэдди, его сосед. Он молча кивнул ему — они здоровались утром, — и плюхнулся на свою кровать, принимаясь тут же развязывать шнурки на темно-коричневых ботинках. Носки Тэдди всегда ужасно пахли в конце дня, несмотря на то, что сам он был чистоплотным и опрятным. Чонгук поспешил подняться с кровати и покинуть их комнату. Откладывать звонок домой все равно долго не вышло бы.       В коридоре он привалился плечом к стене, снял трубку и набрал номер на старом поворотном циферблате телефона. В пальцах он проворачивал помятую пачку сигарет.       Через несколько гудков послышался голос мамы.       — Мам, привет. Это я, — произнес Чонгук. — Луи передал, что папа звонил.       — Да, милый, подожди секунду. — Мама прикрыла динамик ладонью, от чего в нем послышалось тихое шуршание и то, как она позвала отца к телефону.       — Чонгук? — раздался отцовский голос спустя некоторое время.       — Да, привет. Что-то случилось?       — Привет. Да, хотел тебя предупредить, чтобы утром к восьми ты был готов. Я заберу тебя из общежития.       Чонгук свел у переносицы брови:       — Завтра же только пятница. У меня занятия с восьми тридцати.       — Придется пропустить.       — Но что произошло?       — Расскажу при встрече. Не телефонный разговор.       — Ладно, — понуро согласился Чонгук. Спорить и пытаться разузнать все равно было бессмысленно. Отец умел быть упрямым.       Короткий разговор с ним облегчения не принес, лишь нагнал тревоги и размышлений. Больше половины ночи после него Чонгук проворочался в постели, слушая тихое сопение Тэдди и его изредкий храп.       Утро пробудило звоном будильника. Чонгук с трудом приоткрыл глаза, побаливающие из-за недосыпа. Луч света из узкого окна уже опустился на дубовый паркет, а пылинки играли в воздухе. Тихо выпустив воздух из легких и потянувшись, он встал с кровати и принялся собираться. Неприятное чувство в груди не уходило, и мрачное настроение сопровождала его все то время, что он умывался и натягивал на себя одежду.       В назначенные восемь часов отцовский Триумф Стег стоял у кампуса. Чонгук запахнул полы своего пальто, поежился и направился к нему. Холодный октябрьский ветер неприятно трепал волосы; Чонгук не помнил, причесал ли он их вообще.       — Привет, сын. — Отец слабо улыбнулся, когда он уселся на пассажирское сиденье, оказавшись в тепле. Улыбка его будто бы ничего хорошего не предвещала.       — Привет, — ответил Чонгук, выжидательно на него смотря.       Отец не спешил объяснять причины этой странной утренней встречи сразу, и это нагнетало еще больше. Чонгук скользнул взглядом по его усталому виду, делая вывод, что повод точно совершенно не радостный. Впрочем, Чонгук и не надеялся. Они явно встретились не для того, чтобы выпить кофе. И точно не чтобы поехать выбирать подарок матери на сорокалетний юбилей.       — Мы сейчас отправимся в одно место, — начал, наконец, он.       — В какое?       — В полицейское управление Имбертон Гроф.       Взгляд Чонгука растерянно забегал по лицу папы.       — Зачем?       Отец, вздохнув и заломив кисть, бросил взгляд через лобовое стекло, провожая им группку студентов.       — В прошлом году в Спенсере пропал студент, ты помнишь?       Медленно кивнув, Чонгук безотрывно наблюдал за мимикой отца, пытаясь распознать, к чему тот клонит. Конечно, он помнил. Как можно забыть, что твой бойфренд просто исчез? Только отец ничего не знает о том, что для него этот факт — не просто заголовок из местных газет.       — Вчера меня вызывали на допрос. Не волнуйся, это стандартная процедура. Сейчас всех допрашивают. Но мне нужно, чтобы ты кое-что подтвердил для протокола. Тебе зададут пару вопросов и отпустят.       — Мне? Каких вопросов?       Тревога растекалась по телу морозом. Чонгук с трудом сглатывал слюну, не уверенный, что желает знать, что происходит. Он не слышал ни о каких подвижках по этому делу уже год. Новостные колонки давно смолкли.       — Парень пропал в ночь на Хэллоуин, и следствию нужно, чтобы у всех, кто входил в его круг, было алиби. Они ищут подозреваемых.       Шестеренки крутились с сумасшедшей скоростью в голове Чонгука. Всех, кто входил в его круг? Но отец не знал, что они вообще были знакомы. Знало ли об этом следствие?..       И… подозреваемых? Подозреваемых в чем?       Предвосхищая все незаданные вопросы Чонгука, отец продолжил:       — Так как он был моим студентом, меня, разумеется тоже допросили. Но мне нужно, чтобы ты подтвердил мое алиби.       — Твое алиби?.. — глупо переспросил Чонгук.       — Да. Они так это называют. По сути, тебе просто нужно подтвердить, что я действительно в ночь на Хэллоуин в час вернулся домой. До половины двенадцатого я засиделся в университете — это может подтвердить консьерж, которому я отдавал ключи от кафедры. Полтора часа занимает дорога из Имбертон Грофа до дома.       Чонгук снова кивнул. Подтвердить, что к часу после полуночи отец приехал домой. Только и всего.       Он помнил ту ночь. Кажется, что прошло совсем немного времени, а уже почти двенадцать месяцев минуло. Мамы не было дома, она уехала к бабушке, чтобы немного за ней поухаживать — та захворала. Отец как и всегда задерживался в Спенсере. Чонгук уже много лет не видел, чтобы тот возвращался с работы рано.       Сам Чонгук попал домой лишь под вечер. Его привез Хосок. Они долго целовались в машине, словно не трахались как ненормальные пару часов назад в чьей-то квартире, в которую Хосок привел его впервые.       Это был последний раз, когда они виделись.       Он был счастлив тем вечером. Кожа еще хранила сладость поцелуев и прикосновений, в голове была глупая первая влюбленность, а дома — никого, и только оставленный с утра мамой тыквенный пирог стоял на столе, накрытый хлопковым полотенцем.       Чонгук долго не мог уснуть тем вечером, переполняемый эмоциями, как и всегда после встреч с Хосоком. Прокручивал в памяти моменты и детали, смаковал их с блаженной улыбкой на губах, запускал руку под одеяло. Он помнил, что той ночью не спал до половины четвертого. Электронные часы светились зеленым на тумбочке возле кровати: в три ноль пять его прервал вернувшийся отец, и Чонгук смог закончить только когда в ванной зашумела вода.       — Ничего сложно ведь, верно? — уточнил отец, вырывая из воспоминаний. Автомобиль тронулся с места.       — Конечно, — негромко ответил он ему.       В голове назойливо крутился вопрос. Нет, совсем не о том, что воспоминания Чонгука явно разнятся с воспоминаниями отца о том вечере.       — Так… почему тебя вызывали на допрос? У полиции есть какие-то новые сведения?       — Ты еще не слышал?       Что-то тяжело сжалось в районе диафрагмы от этого простого вопроса. Чонгук качнул головой, притихнув и ожидая, когда отец объяснит. Тот, не отрываясь от дороги, вздохнул и произнес:       — Нашли его.       Кожа в тот же миг покрылась испариной, а Чонгука всего пробрало мелкой дрожью. Казалось, забыл, как дышать. Виски заледенели. Он сжал ладони в кулаки, чтобы замерзшие кончики пальцев не дрожали, и продолжил смотреть на отца, держащего одной рукой руль, а другой — прикуривая сигарету, вытащенную из старого портсигара.       — Останки нашли, — совсем тихо добавил тот, заколотив гвоздями последнюю надежду Чонгука.

***

      Он совсем не помнил, как они добрались до полицейского управления Имбертон Грофа. Пестрые клены мелькали за окном, пока их не сменили унылые каменные и кирпичные постройки, столь характерные для этого города. Чонгук смотрел на них сквозь пелену стоящих в глазах слез и боялся сделать вдох. Было страшно, что если он позволит себе нормально дышать, то внутри что-то хрустнет, сломается, и он больше не сможет делать вид, будто все в порядке. Он больно кусал губы и щеки изнутри, теребил пальцами край своего пальто, лишь бы ничего не чувствовать. Это даже помогало. Ни одна слеза не скатилась по его лицу, пока они ехали.       Первым в кабинет зашел отец. Следователь — грузный мужчина в костюме, — попросил Чонгука подождать на скамье возле кабинета и пообещал, что это не займет много времени.       Пускай торопиться ему было в этот день уже некуда, покинуть это место хотелось как можно скорее. Он, проснувшись этим утром, даже не думал, что через пару часов очутится здесь, среди чопорной мебели из дерева цвета темного ореха, шероховатых серых стен и снующих полицейских. С осознанием, что Хосока больше нет.       За минувший год Чонгук, кажется, прошел все стадии принятия. Пускай он не так долго знал Хосока, не так много времени успел с ним провести, но он был влюблен. Они были. Он пытался сосчитать, сколько встреч у них было за те несчастные недели, и смог насчитать лишь семь. Ничтожно мало. Но Чонгуку казалось, что все впереди, и никто не готовил его к тому, что его парень просто растворится в воздухе в один ужасный день.       Он ждал. Без конца смотрел в календарь, отсчитывая, сколько дней его уже нет. Что может заставить человека исчезнуть? Исчезнуть так, что даже семья ничего о нем не знала? Чонгук не мог представить.       Сначала он злился. Был взбешен. Костерил его так и эдак, пока, промерзший, возвращался домой в тот самый вечер. Затем были странные и абсолютно дикие слова отца о том, что пропал студент. Что значит «пропал»? Как это — взял и «пропал»? В его мире люди не пропадают просто так. В его представлении мира просто так ничего не происходит.       Потом он долгие недели придумывал ему оправдания. Может, возникли проблемы? Может, его похитили? Может, он вовсе не хотел пропадать вот так, ничего ему не сказав? Тогда же в голову закрадывались самые страшные мысли, но он как мог гнал их или бежал от них сам. Месяц за месяцем.       Незаметно для себя, Чонгук впадал в депрессию. Расклеенные листовки с ориентировками, которые он видел, когда возвращался на выходные домой через Имбертон Гроф, только лишь усугубляли ситуацию. Ему просто нужны были ответы на вопросы. Он просто хотел знать, что произошло. Сначала — что его не бросили, что это нелепая случайность. Потом — хотя бы что Хосок жив и с ним все в порядке. Пускай он окажется самым отпетым негодяем и мерзавцем, но пусть будет живым.       Когда поиски длились уже восьмой месяц подряд, Чонгук достиг стадии принятия. Хосока в его жизни нет и, вероятно, больше не будет. Да, это были потрясающие два месяца, в течение которых он узнал, каково это — быть с кем-то, испытывать чувство влюбленности, кого-то целовать, заниматься любовью, от уикенда к уикенду ждать встреч. Все в этом мире так или иначе имеет свойство заканчиваться. Почему же сейчас, когда он знает, что Хосок его не бросал, когда он, казалось, уже со всем смирился, даже с самым страшным, ему так плохо?       И вот он откатился в самое начало. Как там называлась первая стадия?       — Чонгук, иди, — раздался над головой голос отца, вышедшего из кабинета следователя.       Сморгнув застывшие слезы, Чонгук поднялся со скамьи и проследовал в приоткрытую дверь. Внутри оказалось ничуть не уютнее, чем снаружи. Мельком оглядевшись, он присел на предложенный ему стул, стоящий прямо перед следовательским столом с пишущей машинкой посредине, кипами бумаг, папок и никем неубранными грязными чашками из-под кофе. В углу одиноко стояла пепельница, с почти истлевшей в ней сигаретой, от которой все еще поднималась к потолку струйка сизого дыма. От нее весь кабинет выглядел так, будто кто-то напустил в него смог. Не спасало и приоткрытое окно, через которое поступал сырой воздух. Чонгуку тоже хотелось курить.       — Так-так-так, — пробормотал следователь. — Всего несколько вопросов, и мы вас отпустим. Нам лишь нужно подтвердить некоторые факты.       Он зашуршал бумагами и папками на столе, что-то ища в них, пока не достал чистый лист, принимаясь вставлять его в машинку.       — Ужасно, ужасно это все, — приговаривал он почти безразлично, а Чонгук наблюдал за каждым его движением, в ожидании, что следователь вот-вот спросит, что его связывало с Хосоком и когда они в последний раз виделись. А ему совсем не хотелось бы становиться впутанным в это дело. Чонгуку совсем бы не хотелось, чтобы об этом знал отец. — Итак. Тридцать первое октября тысяча девятьсот восемьдесят четвертого. Где вы были?       — С утра на занятиях в университете. Вечером — дома, — ровно ответил Чонгук, пытаясь держать лицо. Не вся правда — это не ложь, так ведь?       — Вы были дома одни?       — Сначала да. Мама уехала к бабушке на выходные. Отец вернулся домой поздно. — Сможете припомнить, во сколько?       Чонгук кивнул.       — Около часу после полуночи.       — И больше он никуда не уезжал?       — Нет. Он принял душ и лег спать.       — Хорошо. Я вас понял.       Следователь принялся быстрыми движениями пальцев что-то печать на пишущей машинке. Громкий звук клавиш, похожий на пулеметную очередь, заполнил кабинет. Спустя пару минут перед Чонгуком лег лист с ровным текстом.       — Внизу нужно написать, что с твоих слов все записано верно, и поставить подпись.       — Я могу перечитать?       — Разумеется. — Следователь кивнул и положил на единственном незаставленном участке стола перед ним перьевую ручку и чернила.       Все было действительно записано так, как сказал Чонгук. Ни одного лишнего слова. Испытав почти облегчение оттого, что его опасения не подтвердились и о них с Хосоком никто не знает, он оставил внизу размашистую подпись.       — Благодарим за помощь следствию.       Следователь пожал руку Чонгука и позволил ему покинуть кабинет.       Отец крутил в пальцах портсигар, сидя на скамье, когда Чонгук вышел в коридор.       — Все, — тихо объявил Чонгук, пристально на него смотря.       — Поехали домой.       На часах было почти одиннадцать. Возвращаться в университет было действительно бессмысленно. Только вот домой не хотелось тоже. Выбора, однако, у Чонгука не было — каждую пятницу вечером он садился в электричку, затем в автобус и ехал в отчий дом, чтобы провести время с семьей. Традиция проводить уикенд с родителями никогда ему особо не нравилась, но ему не хотелось расстраивать маму. Чонгук ведь не глупый был, да и давно уже повзрослел. Знал, что брак родителей держится лишь на нем да на социальном неодобрении разводов. Негоже уважаемому профессору из семьи уходить. Сегодня, в свете открывшихся обстоятельств, ему не хотелось домой еще больше. Слишком тошно. Казалось, его и впрямь могло вывернуть от стресса. На ладонях все еще оставались следы от лунок ногтей, которыми он впивался в кожу, лишь бы пережить эти несколько часов и не расклеиться. Хотелось просто немного одиночества. Немного времени наедине с собой, чтобы все осознать, все переварить и принять.       — Что у тебя спрашивал следователь? — как бы невзначай спросил отец, когда они подходили к его автомобилю.       — Спрашивал, во сколько ты вернулся домой тем вечером.       — Что ты ответил?       — Что ты вернулся в час.       — Все верно, — кивнул отец, игнорируя внимательный взгляд Чонгука и усаживаясь за руль.       Постояв перед открытой дверью автомобиля еще несколько секунд, Чонгук занял переднее пассажирское.       — Ты ведь не в час вернулся.       — Почему? В половину двенадцатого я покинул Спенсер и к часу был дома, — невозмутимо ответил отец.       — Но я помню, что ты вернулся в три.       — Тебе, должно быть, показалось. Или ты путаешь с каким-то другим днем. Ты же не запоминаешь каждый раз, во сколько я вернулся домой, верно?       Чонгук замолк и отвел взгляд от отца, поняв, что ничего не добьется. Отец хочет что-то скрыть.       Рядом с Полицейским управлением, прямо перед ними, остановился серебристый Астон Мартин, выпущенный явно не в этом десятилетии, но выглядящий невероятно дорого. Из-за руля вышел высокий парень в черном пальто, достающем ему почти до середины голени. Он отодвинул свое сиденье, позволяя выбраться из машины еще трем парням, а затем обошел автомобиль, открыл переднюю пассажирскую дверь и протянул руку, на которую тут же опустилась маленькая девичья ладошка, обтянутая кожаной перчаткой.       Чонгук завороженно наблюдал, как они, все пятеро — четверо парней и девушка, — выглядящие невероятно величественно и таинственно, поднимались по каменным ступеням Управления. Они были в строгих черных пальто, полы которых безжалостно трепал ветер, точно так же развивая их волосы.       — Кто это? — вырвалось у Чонгука, хотя он был уверен, что и так уже знал ответ на этот вопрос.       — Друзья студента, который пропал. И основные подозреваемые, получается.

***

      Родной пригород встретил сухой желтой листвой, укрывающей дороги и еще недавно зеленые газоны. Отцовский Триумф Стэг неспешно катился по знакомым улицам с похожими друг на друга как две капли воды домами, настолько пряничными, что даже противно. Он остановился у одного такого — знакомого Чонгуку вот уже девятнадцать лет, — и он выбрался из машины, не дожидаясь отца. Полтора часа гнетущего молчания по дороге домой успели порядком его извести. Раздражение плескалось через край так же сильно, как могла бы переполнять горечь утраты, но он слишком отчаянно ее в себе давил.       Мама встретила на пороге. Должно быть, увидела в окно, как они подъехали. Неизменно красивая: уголки ее глаз едва только тронули первые морщинки, которые еще пока наверняка никто не успел заметить. Даже отец. Особенно отец.       — Привет, дорогой. Как все прошло? Какой-то ты бледный. — Она поцеловала его в щеку и погладила по ней же, и он безропотно позволил ей это, пусть и давно уже вырос из родительских нежностей.       — Нормально, наверное, — пожал плечами Чонгук. — Просто не выспался.       — Мой руки, скоро будем обедать.       — Не хочу, мам. Я не голоден. Буду у себя.       Оставив пальто в шкафу, а ботинки — у порога, Чонгук поднялся на второй этаж и зашел в свою комнату, терпеливо ждущую его каждые выходные.       Голова раскалывалась от мыслей. В висках пульсировала боль и вопросы. Много вопросов. Чонгук опустился на пол возле кровати, приведя к себе колени и обняв их, и уткнулся в них лбом.       Хосока нет. Как давно? С той самой ночи, когда его видели последний раз? С той самой, за несколько часов до которой они занимались сексом на неизвестно чьих простынях маленькой квартирки в Имбертон Грофе? Но что с ним могло случиться? Это был какой-то несчастный случай или?..       Кто виноват?       Чонгук потер лицо влажными ладонями, а затем выдвинул из-под кровати ящик. Отложив в сторону несколько стопок тетрадей, блокнотов и открыток, он достал тонкую бумажную папку, перевязанную шпагатом. Там было не так много всего. То, что он смог собрать за первые несколько месяцев после исчезновения Хосока, пока не опустились руки и все это не показалось бессмысленным. В основном это были вырезки из местных ежедневных газет. Он собирал их, тщательно раскладывая по датам, чтобы не сбилась хронология, но беда была в том, что там не было ничего, что могло бы помочь ему разобраться.       Чонгук принялся перебирать их все.

      «Студент второго курса исторического отделения университета Спенсер пропал в ночь на Хэллоуин»

      «Что говорят о пропавшем студенте Спенсера однокурсники и знакомые?»

      «Чон Хосока, разыскиваемого родными и полицией уже третьи сутки, последний раз видели на дружеской вечеринке в поместье Рысья Падь»

      «У загадочно исчезнувшего студента университета Спенсер были враги?»

      «Пятеро друзей разыскиваемого студента — последние, кто видел его перед исчезновением»

      На последнем заголовке Чонгук остановился и провел пальцем под нечетким черно-белым изображением под ним. На нем так же, как и сегодня утром, к Полицейскому управлению направлялись пятеро. Те самые. Главные подозреваемые.       Что они с ним сделали?

***

      Субботний завтрак стоял поперек глотки. Чонгук, совершенно не выспавшийся и с воспаленными красными глазами, водил вилкой по тарелке с омлетом, вполуха слушая сухие разговоры родителей. В углу кухни на тумбочке с длинными ножками бормотал маленький телевизор, транслируя утренний выпуск новостей. Чонгуку же хотелось исчезнуть, словно его никогда здесь не было.       — Церемония прощания с Чон Хосоком состоится сегодня на кладбище Имбертон Грофа в три часа после полудня, — сообщил источник, приближенный к родственникам, — заговорил ведущий новостей, и Чонгук повернул голову, уставившись в экран. — Напомним, что в среду вечером в лесополосе Имбертон Грофа были найдены человеческие останки. По заключению судмедэксперта, они принадлежали мужчине двадцати — двадцати пяти лет. По степени разложения останков было установлено, что тело пролежало около двенадцати месяцев, прежде чем было обнаружено. Исходя из выясненных фактов было установлено, что с высокой долей вероятности найденные останки принадлежат студенту университета Спенсер, исчезнувшему в прошлом году в ночь на Хэллоуин с дружеской вечеринки в поместье Рысья Падь.       Затаив дыхание, Чонгук смотрел, как на экране показывали тот самый лес, оцепленный сигнальной лентой, через которую сновали полицейские и детективы.       — Они так смакуют тот факт, что он был с друзьями перед исчезновением, — пробурчал отец, сделав глоток кофе.       — Может, они надеются, что это поможет в расследовании и поиске новых подробностей, — предположила мама.       — Они лишь усиливают давление на ребят. Им и так сейчас непросто.       — Ты в любом случае будешь защищать их, они же твои студенты, — с сочувствием проговорила мама.       Отец мрачно пожал одним плечом, ничего больше не ответив.       — Ты пойдешь туда? На похороны. — Чонгук, с трудом оторвав стеклянный взгляд от телевизора, где сюжет новостей уже давно сменился другим, повернулся к отцу.       — Заеду только на прощание, оставлю цветы. На погребении не смогу присутствовать — дела.       — Ясно, — прошептал он в ответ.       На этом разговор об исчезнувшем студенте, чьи останки нашли в лесополосе спустя год, завершился. Допив свой кофе, отец уехал на работу, одевшись в черное.

***

      Над Имбертон Грофом нависли черные тучи, что совсем неудивительно для конца октября. Осень едва ли насчитывала несколько солнечных дней в здешних местах.       Чонгук сжимал в руке зонт-трость всю дорогу, пока добирался на автобусе из пригорода до старого кладбища. Нервно тряс ногой и кусал губы, чувствуя, как дрожат и холодеют пальцы. Его никто на похороны не приглашал — стало быть, никто и не знал о его существовании. Никто не знал, сколько часов он провел с Хосоком в постели, сколько поцелуев они друг другу подарили и сколько их могло бы быть еще. Никто не знал.       Дождь, начавшийся незадолго до того, как водитель автобуса прохрипел «Кладбище» и мерзко откашлялся табачным дымом, был только на руку Чонгуку. Он не хотел быть замеченным. Ему нужно было лишь увидеть все своими глазами.       Большой черный зонт раскрылся куполом над ним, не позволяя дождю намочить твид и скрывая лицо Чонгука от посторонних. Он опустил голову и зашагал к кладбищу, глядя себе под ноги и слушая карканье птиц. Прошел мимо скопившихся автомобилей, потом через центральную арку, а затем свернул на узкую тропу, чтобы не привлекать внимание и подойти к процессии сзади.       Он прибыл лишь к моменту, когда закрытый гроб начали опускать в землю, осторожно ослабляя тросы. Ворона, подбиравшая с земли крошки, сорвалась и взлетела в воздух, покинув церемонию и заставив вздрогнуть.       Чонгуку пришлось приподнять край зонта, чтобы увидеть все сквозь щель между чужих спин. Болезненный ком застрял в его горле. Он медленно моргал, ощущая, как на кончиках его ресниц скапливались слезы. Внутри было пусто. Не больно, не грустно. Просто пусто и холодно, словно его одного выставили на мороз посреди снежных степей. Именно так он ощущал потерю Хосока. Да, это не было великой любовью, не было тем самым раз и навсегда. Да, между ними было лишь несколько встреч. Но это была влюбленность. Первая для Чонгука.       Зачем-то он пытался воссоздать в памяти улыбку Хосока, словно та была способна сейчас его укрыть. Она была хищно изогнутой и наглой, и он повелся на нее в тот же миг. А потом узнал, что она слишком сильно контрастировала с тем, какой он был на самом деле. Заботливый, в какой-то степени мягкий. Теплый. И тогда он влюбился в нее еще больше, потому что от этого контраста бежали стаи мурашек вдоль его позвоночника, а в животе что-то трепетно сжималось. И нет, это никак не помогало ему сейчас.       Он бы думал об этом и дальше, словно пытаясь убедить собственный мозг, что он сейчас вовсе не на похоронах, но все вокруг зашевелились, и Чонгук понял, что гроб опущен. Собравшиеся начали оставлять на крышке гроба цветы.       Его взгляд снова зацепился за пятерых. Они стояли рядом, плечо к плечу друг друга. По очереди они выступали на пару шагов вперед, чтобы бросить алую розу в могилу. Первым ступил к яме высокий широкоплечий парень, сжимающий цветок в ладони так, что Чонгук разглядел струйку крови от вонзившегося в нее шипа. На нем не было лица. Его бледные пухлые губы дрожали, и он отпустил стебель только лишь когда друг положил ладонь ему на плечо.       Тот, второй, был ниже на полголовы и с более мелкими чертами лица, и выглядел не менее подавлено. Он, сглотнув, бросил цветок и поспешил отойти, пропуская вперед третьего парня: его узкие плечи содрогались, словно в немом плаче, но лицо оставалось нетронуто-красивым, словно выточенное из мрамора не одно столетие назад. Черты аккуратны настолько, что были почти женственны в своей утонченности.       Следом за ним сделала маленький шаг девушка. Она чуть приподняла глубокий капюшон своего плаща, и Чонгук смог разглядеть ее. Если бы он не знал, что она студентка университета Спенсер, подумал бы, что она по меньшей мере актриса, непонятно как оказавшаяся в столь сером и убогом месте. Ее светлые волосы волнами лежали на плечах, смоченные каплями дождя, а розовый кончик носа слишком выделялся на по-аристократически идеальной белой коже. Она не плакала, но в каждом ее движении, в каждом взмахе ресниц осязалась печаль.       Последним к могиле подошел четвертый парень. Его лицо почти ничего не выражало, как Чонгук ни пытался его прочитать. Красивые, но холодные черты лица, которое родинки могли бы сделать мягче, но отчего-то не делали. Может, дело было в губах: их уголки смотрели вниз, но вовсе не печально, а высокомерно. А может, все из-за острой линии челюсти и слишком напряженной осанки. Или, может, это из-за его взгляда?       Чонгук словно обжегся, наткнувшись на него. Вздрогнул от неожиданности. Он поспешил опустить край зонта снова, скрываясь под ним, и проследил, как последняя роза упала в могилу. В ушах пульсом снова стучали вопросы.       Что вы сделали? Что скрываете? Почему вы, черт возьми, не рыдаете?

***

      Утром понедельника Чонгук расхаживал вдоль коридора деканата университета Маккензи и ждал, когда часы отобьют ровно восемь и дверь декана откроется.       Он не уверен, что из этого что-то выгорит, но навязчивая мысль пришла в голову вечером после похорон и не отпускала его до сих пор. Он успел с ней выплакаться, дав стрессу и потере выйти на волю, успел с ней переспать, но она все еще мигала красным внутри него, а значит он должен что-то сделать. До самого утра он прикидывал план, продумывал, взвешивал все «за» и «против». Но отступить не было никаких мыслей. В груди зародилась настойчивая решительность.       Два года назад, когда маячил выпуск из школы и поступление в университет, Чонгук уже знал, что определенно выберет историю, любовь к которой взращивалась в нем с рождения. Так же он знал и то, что не собирается быть под протекцией отца. Ему ни к чему были обсуждения профессорского сына за спиной на тему того, с чьей помощью он поступил и с чьей помощью окончит. И так было ровно до того дня, когда желание докопаться до сути стало настолько невыносимым, что, лежа в ночи, не мигая смотря на черный потолок, Чонгук продумывал пути к осуществлению того, что, по его мнению, могло помочь ему получить ответы на все вопросы.       Ему нужно подобраться к ним ближе.       Воскресная газета пестрела заголовком, гласившим, что у полиции ничего нет на друзей убитого.       Убитого.       Это было убийство. И у полиции не было ни улик, ни зацепок. Полиция проверяла всех, кто вероятно — и не вероятно тоже — был близок с Чон Хосоком. У полиции, так же как и у Чонгука, были только вопросы.       Но у Чонгука было кое-что еще. Злость. Он был нестерпимо зол. Уверенность в том, что пятеро знают больше, чем рассказывают полиции, кипела в нем раскаленной лавой. Его трясло от мысли, что он должен докопаться до правды. Он сможет это сделать. Он все решил для себя.       Декан появился в коридоре, ведущем в его кабинет, ровно в восемь и сразу заприметил раннего посетителя.       — Вы ко мне? — поинтересовался он, надвинув на глаза очки и достав из кармана ключ.       — Да, господин декан.       — Рановато вы. Что ж, пройдемте.       Он толкнул дверь, и Чонгук ступил в кабинет следом за ним. Внутри витал тяжелый пыльный запах книг и старой мебели, и на секунду он даже задержал дыхание, привыкая. Декан указал ему на кресло, стоящее напротив большого углового стола, пока сам вешал пальто и шляпу-котелок на тремпель.       — По какому вопросу вы пришли? — Он уселся в кресло и придвинулся ближе к столу, на котором выжидательно сложил руки, соединив кончики пальцев.       — Господин декан, я бы хотел перевестись, — выдохнул Чонгук мысль, не оставляющую его ни на минуту.       — Перевестись? — изумленно переспросил тот и полез к стеллажу, стоящему по правую руку у стены. Он пробежался пальцами по многочисленным папкам с маркировкой «1984» и достал одну из них. — Отделение истории и философии, верно?       Чонгук утвердительно кивнул.       — Так… и куда же вы хотите перевестись? Филология? Юриспруденция?       — Нет, господин декан. Мне нужно перевестись в другой университет. В Спенсер.       Декан сильнее нахмурился, затем хмыкнул:       — Стало быть, все же решили быть поближе к родителю, — выдал свое умозаключение он.       Чонгук не стал разубеждать — такая теория была ему лишь на руку.       — Жаль. Очень жаль терять такого способного студента, но ничего поделать не могу, — развел руками декан, достал чистый лист и подвинул его к Чонгуку. — Вам нужно написать заявление о переводе. Тогда деканат сможет подготовить для вас справку, которую вы отнесете в Спенсер.       — Хорошо. Что потом?       — Потом вы дождетесь их ответа о зачислении — при хорошем раскладе, разумеется, — и сможете отчислиться из Маккензи.       Чонгук облизал сухие губы и потянулся за ручкой. Макнув кончик пера в чернила, он принялся писать. И с каждой буквой уверенность в правильности его решения становилась лишь сильнее. Она текла по венам черным гневом и разжигала под ребрами пожар.       Он узнает, что произошло с Хосоком, во что бы то ни стало. Он докопается до истины.