Букинистическая лавка «Антагонист»

      1984 г.

      Чонгуку никогда не нравился Имбертон Гроф. Промозглый, угрюмый, умброво-серый. Брусчатка под подошвой оксфордов, так же как и стены тесно насаженных домов, не успевали высыхать, как их снова омывало дождями. Этим вечером ему везло: он стоял у заброшенного цветочного киоска на окраине Имбертон Грофа уже больше часа, а с неба еще не упало ни капли.       Ветер трепал край его твидового пальто, будто дергая костлявой рукой, намекая, что пора бы уходить. Чонгук поднял голову, и очередной порыв ударил его по лицу, сбив со лба густую волнистую копну волос, и заставил щуриться. Небо, уже привычно тусклое и низкое, затягивало тучами. Чонгук злился. Он поднял руку, держащую заженную сигарету, и сдернул рукав с запястья. Почти шесть.       Зачем Хосок всегда назначал их встречи здесь? Более жуткого места он отродясь не видел. Романтикой здесь и не пахло. Если Хосок думал, что полуразрушенные высохшие фонтаны, погнутые хулиганами кованые ворота на редких заброшенных поместьях с осыпающимися стенами, и почти перегнившие листья, наверняка лежащие здесь еще с прошлой осени, настраивали Чонгука на нужный лад перед свиданием, то это было очень опрометчиво с его стороны. Более того, чем дольше он ждал, тем чаще вздрагивал на каждый шорох, даже несмотря на то, что прохожие здесь, на восточной окраине, были большой редкостью. Сюда даже трамвай приезжал лишь четыре раза в день — два в первой половине, и два во второй. Чонгук приехал третьим рейсом. И если он остался бы ждать Хосока и дальше, то попасть домой в его тихий, спокойный и донельзя вылизанный пригород у него не осталось бы никаких шансов.       Они познакомились пару месяцев назад. Чонгук учился на первом курсе университета Маккензи, что в соседнем городе, в паре часов езды на электричке. Он возвращался домой на уикенд: вышел на вокзале Имбертон Грофа, добрел до остановки, чтобы пересесть на автобус, идущий в пригород, и забежал в букинистическую лавку недалеко от кампуса университета Спенсер, надеясь, что хотя бы там найдет учебник, который никак не может поймать ни в одном книжном.       Они столкнулись между полок. Кожаный портфель Чонгука, по случайности незастегнутый, упал им под ноги, и учебники по истории вместе с листами его записей высыпались прямо к начищенным ботинкам Хосока, сияющим так, словно на улице не стоял дождь стеной. Ботинки Чонгука, в отличие от его, были мокрые и с грязью на подошве, прилипшей, когда он пытался перескочить узкий газон. Хосок тогда заинтересованно оглядел его книги, после чего вынес вердикт: «историк-первокурсник, стало быть», и хищно улыбнулся. Это сейчас Чонгук давал определение той улыбки как «хищной». Но пару месяцев назад он был слишком сбит с толку, чтобы как-то ее идентифицировать.       Через полчаса они уже сидели в кофейне неподалеку, пропустив последний пригородный автобус и то, как быстро взошла луна. Хосок рассказывал, что учится в Спенсере на втором курсе, травил истории, иронично хохмил, а Чонгук слушал его, тая дыхание.       Через несколько часов Чонгук получал свой первый настоящий поцелуй в припаркованном неподалеку от его дома красном корвете. Только оказавшись в собственной спальне он понял, что его новый знакомый проговорил весь вечер, но Чонгук так ничего о нем и не узнал кроме того, что его звали Хосоком, он учился в университете Спенсер на историческом отделении и водил корвет первого поколения. Впрочем, Чонгук тоже не рассказал, что его отец — Ким Намджун, — профессор истории в том самом университете.       Еще через неделю, снова возвращаясь из Маккензи домой на выходные, Чонгук ловил влажные от слюны губы Хосока на смятых простынях мотеля на окраине Имбертон Грофа.       Еще через несколько недель Чонгук знал, что у Хосока чувствительная шея, слишком гладкая кожа ягодиц, родинки внизу живота, возле паха, а также слабость к Пиммсу, «догги-стайл» и смене ролей в постели.       Спустя еще месяц Чонгук не дождался Хосока в зяблой сырости имбертонской окраины и сел в последний рейсовый автобус, согревая заледеневшие пальцы дыханием.       Еще через несколько часов, уже дома в тихом, спокойном и донельзя вылизанном пригороде, отец — профессор истории в университете Спенсер, — сообщил, что в городе пропал студент. На тихий вопрос Чонгука об имени студента, отец пригвоздил его к полу:       «Чон Хосок».