Esmu slinks

Глубокая ночь, со своей всепоглощающей темнотой, незаметно для него сменилась рассветом, и мозг тяжело воспринял такую резкую для осознания перемену. Он даже решил на какие-то несколько мгновений, что все это- плод воспалённого воображения, расшатавшихся нервов. Лучи проникали в квартиру. Чем дольше он сидел, пустым взглядом следя за колыханием блестящего тюля, тем гуще становился комок нервов, представляющий из себя скопление оголённых проводов, которые лучше не трогать. Не безопасно. С ярким днём наступило такое же яркое осознание- " больше откладывать нельзя". Это чувство с родни неизбежному. Дело, которое очень не хочется делать, но надо и ты в течении дня, а может и дольше, постоянно возвращаешься мыслями к нему. По телу от этого проходит своеобразный озноб с сопутствующей тревогой. Надо сделать, но не хочется. И ты откладываешь, до последнего. Пока не станет достаточно поздно, для настоящей паники, вызывающей дрожь по телу и тяжесть в области груди, туман в голове, пересыхания во рту и отчаянного желания удариться головой об стену. Чтобы санитары подобрали тело в свою премилую, белую машинку и у тебя было оправдание своему бездействию. Дескать, причина. Травма. Но не повод, что вы. Как можно так подумать? Вот и он отложил. Мучился долго. Но уже не сможет, ведь дело это является частью его незамысловатого плана, большую часть которого он успел выполнить ещё вначале учебного года, совмещая уроки и задания с построением козней против отца и сестры. Как говорится, обычные будни студента филфака. Медленно поднявшись и преодолев стремительное потемнение в глазах с захватывающим дух головокружением, Федор решил сначала привести свой мозг в маломальский порядок, если с душой не вышло. Такое неприятное чувство пустоты. После молитвы ещё никогда не становилось настолько плохо. Грудная клетка ныла. Очень холодно. Он не вышел, а, скорее, вывалился из ванной, щёлкнув выключателем на ходу. Унять в руках дрожь никак не удавалось и Федор стал принимать меры. По порядку. Все танцевало перед глазами, когда он ставил чайник. Все рябило и рассыпалось на атомы, когда он пытался вскрыть пакетик с горьким и невероятно отвратительным кофе. Достоевский ненавидел кофе, но сейчас эта горечь была очень нужна, а в магазин за энергетиком он не дойдет. Просто не сможет. Тошнота. Он сполз на пол , ощущая металлический вкус крови во рту. Грудь сдавило и стало очень тяжело, эта бездна, она всасывает, не даёт собраться, скоро от него ничего не останется. Своеобразное самоубийство. Надо...надо собраться. Срочно. Нахер кофе. Достоевский открывает ящик , рядом с которым сидит и с шаркающим звуком достает из глубины бутылку водки с уже вскрытой ранее крышкой. Мысли о каком-то там подъеме для рюмки, на худой конец чашки, просто отвратительны. Федор с дрожью в пальцах откручивает крышку и кидает ее в сторону, делает три глотка, мигом ощущая, как нос защипало, гланды опалила жгучая жидкость, дышать стано очень трудно. Эти мурашки по коже. А потом жар. Язык показывает. На голодный желудок все происходит ещё ощутимей. Достоевский с непривычки начинает кашлять. Горло сильно жжёт. Внутренности дерет, а вместе с тем невероятное тепло, разливающееся по сосудам, гуляющее по венам. Ранки на обкусанных губах сильно жгло. Большая концентрация спирта не давала сделать вздох сразу, по этому он на какое-то мгновение задерживал дыхание, рассматривая пляшущие точки под сомкнутыми и такими тяжёлыми веками. Стало так спокойно. Расслабление накрыло его. С каждым глотком рябь перед глазами уходила быстрее, мысли уже не были такими колючими, а пустота в груди сменилась блаженным чувством спокойствия. Сильнейшая усталость ударила в голову, от чего превосходило желание лечь прямо здесь и уснуть. Можно и навсегда. Федор не сразу понял, что свистит чайник. Этот звук не доходил до его сознания достаточно долго. Нащупав ослабевшей рукой маленький краник, Достоевский перекрыл газ и чайник смолк. Все погрузилось в тишину. Даже его мысли не докучали. Только на периферии маячило " водка повышает артериальное давление, сгущает кровь, нарушает кровообращение в мозговых и коронарных сосудах". Федор криво улыбнулся таким мыслям. Его полуприкрытые глаза ярко горели в теплом свете тусклых лампочек потолка. Опираясь двумя руками, он медленно встал, обведя сосредоточенным взглядом стоящие предметы и переключился на кофе, чернеющий в белом стакане. Заливая два пакетика растворимой, горькой гадости кипятком, он слышал где-то через пелену ,, кофе сужает сосуды головного мозга, но расширяет сосуды периферийной нервной системы, повышает артериальное давление". Достоевский начинает хрипло смеяться, когда представляет себе рвущийся сосуд, внутренне кровотечение и свою мучительную смерть. Кипяток иногда льется мимо чашки, постепенно наполняющейся. Молоко и сахар Федор не использует. Первого нет, а со вторым это будет уже не просто горькая дрянь, а горькая дрянь со сраным сладким привкусом. Перекочевав обратно на пол, только уже с чашкой, Федор ощущал кончиками пальцев сквозняк. Отхлебнув , он чуть не выплюнул все обратно, но ему нужна была обещанная рекламой бодрость, по этому Достоевский стал делать глотки интенсивнее. Водка притупила как вкус, так и ощущение температуры, что играло на руку. Меж бровей образовались морщинки, а в голове мелькал образ такого вкусного какао. Давно же Федор его не пил. Но сейчас в руках только дёгте подобная жижа. Мысли уже не были такими спонтанными и хаотичными. Не метались от осознания скорого конца его спокойной жизни, о какао, желания сделать ещё один глоток водки, предстоящей прогулки по свежему воздуху, кактусу на подоконнике и ещё куче обрывков, не несущих в себе какого либо смысла. На смену всего этого пришла некая ясность, а благодаря алкоголю все было сопровождено расслабленностью с некоторой долей предвкушения. Ведь, на смену тревоги пришел азарт. По этому Федор со стуком поставил чашку и поднялся. Слишком резко, от чего все закружилось. Дождавшись конца поездки на "карусели" , он начал действовать слажено и быстро. Отыскав в кармане ветровки коробочку из оптики, Достоевский у зеркала в ванной надел цветные линзы, подрезал передние пряди и убрал привычную челку с лица, слегка растрепал прямые полосы. Следующий этап- спальня. Рубашка, штаны, белые перчатки и пакет с медицинским халатом внутри. Федор слегка цокнул языком, когда обулся И стал рассматривать себя в зеркале. Невероятно похож на отца, хоть халат ещё в пакете, все эти детали делали из него молодую копию Огая Мори.

***

Погода стояла всё ещё солнечная, но это не сильно улыбалось Достоевскому. Глаза болели и веки тяжелели с каждым шагом все больше, асфальт блестел, окна домов отражали утренние лучи, от чего все слегка рябило. Эта мирная картина вызывала лишь желание упасть в темный подвал, сломать себе ногу и по техническим причинам удалиться. Но не судьба. Подвалы не встречаются посреди тротуара, люки закрыты и даже никакой канавы. Очень жаль. Федор старался передвигаться в тени, чтобы асфальт блестел не так сильно. Его глаза не выдержат. Мозг, явно, тоже. Солнечные очки он сломал ещё в прошлом году, так что тихо и мирно, преодолевая эти страдания, он двигался к цели похода, не поднимая голову. Сердце глухо стучало о ребра с завидным усердием. Причина тому кофе или водка, или ещё что-то, он не знал наверняка . Единственное, чего он хотел, это поскорее расправиться с одним делом, на которое ушло так много времени и сил. Словно прочтя его мысли, цвет асфальта изменился на тот, что лежал перед домом Гоголя. Очень большой контраст в оттенках серого помог Федору не пройти мимо, а то возвращаться он уже не стал бы, просто полежать на первой попавшейся лавочке или под ней было многим перспективнее, чем все остальное. Вот так водка губит людей. Федор мысленно сделал себе пометку перейти либо на коньяк, либо завязать. Он с трудом выудил из кармана связку ключей и открыл тяжёлую, металлическую дверь, которая скрипела, как колени его бабушки. Вдохнул знакомый с детства запах, присущий каждому подъезду больше половины домов этого города, и закашлялся. Слишком знакомый запах. Сырость составляла процентов восемьдесят. Самый смак. Федор сейчас живёт в доме, построенном на лет десять позже, но нет сомнений, что там также все станет благоухать. Достоевский медленно стал подниматься по пыльным ступеням, гадая, что они успели сделать с его квартирой, которую он сдавал отчиму Гоголя дешевле положенного. На ум шли не самые хорошие предположения, так что было принято решение не думать вовсе. А сдавал он ее, чтобы ближе держать к себе их миролюбивую семью и чтобы Гоголю не пришлось тратить с каждым разом уменьшающиеся карманные деньги на транспорт. Бродящий подросток с белыми волосами, окровавленными руками, диким взглядом, глубокой ночью, иногда вечером, очень редко днём, мог вызвать вопросы у хранителей правопорядка или у обычных граждан. Здесь, в этом районе , беспокоится о подобных вещах незачем . Федор также рассчитывал на удачное расположение балконов , которое могло обеспечить без проблемный спуск. Библиотека рядом тоже неспроста. Исходя из этого, Федор мог находиться рядом, снабдив при этом Колю основным. Вот и нужный этаж, деревянная дверь с тремя замками. Как оказалось, закрыта она была лишь на средний из них. Федор тенью скользнул в помещение. Внутри было довольно холодно из-за гуляющего по квартире сквозняка. Достоевский резко дёрнулся из-за движения, которое уловил краем глаза, но оказалось, что это по полу пронесся комок пыли. –Чтоб тебя. К горлу подкатила лёгкая тошнота, но Федор быстро собрался с мыслями, переключившись на обстановку вокруг. Коридор, где он стоял, являлся малой частью того безобразия, которое творилось во всей квартире. Шкаф с обувью был без обуви, крышка приоткрыта и сквозь щель можно было разглядеть несколько пивных банок, переливающихся от слабого света бледных лучей. На комок пыли, который делал по квартире второй обход, Федор уже не отреагировал. Все внимание было сосредоточено на предстоящем спектакле. Не разуваясь, Достоевский направился в ванную комнату. Лампа без абажура уныло свисала, даря свой жиденький свет этому миру. Шутка "весит груша нельзя скушать" показалась Федору в эту секунду невероятно смешной. Он увидел бы свою глупую улыбку в зеркале, но его не оказалось на месте. Сняли. Аккуратно проведя пальцами по холодным, одиноким квадратам плитки, Достоевский представил себе довольно красочно, как Гоголь с размаху бьёт кулаком в отражающую поверхность, чтобы не видеть собственного лица, представил, как от места удара расползается паутина трещин, как раковина окрашивается ярко красным, а ванна наполняется металлическим запахом крови. Ведение слишком яркое. Федор мотнул головой, чтобы его прогнать, и вместе с тем чуть не потерял координацию вовсе. Таких резких движений делать явно не стоит. Но в душе стало так тяжело. Что-то не давало ему сдвинуться с места, убрать пальцы от стены. Все здесь пропиталось болью и отчаянием Николая , который явно не знал что делать. Федор ещё долго стоял так, без эмоций, с темными из-за опущенных ресниц глазами, ощущая, как что-то сильно токсичное въелось в его ребра, охватило их со всех сторон. Разъедает кости, внутренние органы, мышцы... Из оцепенения его вывело чье-то очень громкое чихание. Федор не дёрнулся , нет, но вот его сердце... Оно вначале резко остановилось, но мгновение и стало биться и трепетать раненой дикой птицей. Отдавало в висках. Волна прошла до кончиков онемевших пальцев и обратно , только после этого утомительного процесса, не занявшего больше трёх секунд, до Федора доходит осознание -это на улице. А по причине относительно раннего утра это было громче положенного. Он медленно выдохнул, ощущая сильную слабость. Громкие, резкие звуки всегда были отвратительны, но сейчас это понятие можно было возвести в куб. Федор почувствовал себя совсем плохо. Тошнота подступила к горлу, ноги ослабели. Он медленно сполз по стенке вниз. Федор сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь выравнять сбившееся дыхание, перед глазами плыли круги, достаточно яркие, чтобы вызвать головокружение. Он почувствовал слабую дрожь в руках. Вдруг, раздался звук, разделивший эту реальность на две половины. Достоевский вздрогнул всем телом. Входная дверь со скрипом отворилась и его слуха достиг знакомый, слегка приглушённый из-за закрытой двери в ванну , голос. –Да ведь чай, это суп из листьев. Ах, как замечательно Булгаков описывает зависимость от морфия ! Прям вдохновляет тоже попробовать!–Бархатистый смех наполнил коридор. Слышно было, как вошедший снимает обувь и со стуком ставит на пол. Достоевский больше не мог терять время. Взявшись за край раковины, он поднялся, всё ещё ощущая тошноту и металлический вкус крови во рту из-за прокушенной губы, и, стараясь все делать тихо, достал из пакета халат, ощущая, как от каждого его шуршания кровь стынет в жилах. Но, казалось, стоящий в коридоре человек совсем не слышал этого копошения. –Нет, ну, в книжке Нетопырь тоже было про зависимость от этой замечательной штучки, но с Булгаковым не сравниться. Ах, что же делать. Без зависимости жить так не интересно. Хм.. Говорящий на мгновение смолк, вместе с тем замер и Достоевский, засунувший одну руку в белый халат, но монолог продолжился как ни в чём не бывало. – Зависимость от наркотиков. Отвратительное, должно быть, зрелище. Нет, ну, Несбе крутой писатель, не спорю. Как же все таки мне жаль ту девушку , она мне нравилась. Давно не видел таких проработанных женских персонажей. Хотя почему давно? Чего только героиня унесённых ветром стоит? Очень интересная особа. Милая моя Скарлетт О'Хара, искренне восхищаюсь. Так и напрашивается вопрос, А что вы думаете о героине ? Дорогой! И говоривший начал громко хохотать. Достоевский, который уже полностью натянул на себя медицинский халат и тихонько запихнул под раковину пакет, стоял напротив закрытой двери с сосредоточенным, бледным, как мел, лицом. – Когда-нибудь я заставлю этого ублюдка вылезать каждый сантиметр этой квартиры, развел тут срач. Послышался шум бьющейся об пол, пустой банки. После ее смяли, подняли и унесли в другую комнату. Глухой стук свидетельствовал о том, что она оказалась в мусорном ведре. Той же участи подверглись и остальные. Каждую мяли с особой тщательностью. Достоевский в это время старался собраться с мыслями. Ущипнув себя за щеки , он глубоко вздохнул и облизал искусанные губы, ощущая родной вкус крови на языке. Сердце начало успокаиваться, мысли прекратили роиться. Наконец, Федор ощутил полную власть над собой. –Нусс, приступим. Тихо, но не своим голосом, а голосом человека, которого он знал, как своего отца.

***

Николай закрыл шкаф, откуда только что доставал все эти пустые банки из-под пива. Сам же он к алкоголю испытывал одно лишь презрение. Запах просто вымораживал. Но этот самый запах наполнял квартиру чуть ли не каждый день. Он и ещё один- сигареты. Отчим вместе с ещё несколькими неопрятным мужланами дымил так, что кухня наполнялась едким дымом полностью. Не спасало даже открытое окно. Если обои пропитаются этой дрянью, Коля не удивится. –Эх, что ж я в самом то деле. Мое сердце все равно принадлежит инспектору Акаи! Он просто восхитителен! Какой крутой! Я бы ему руку пожал. И попросил автограф. Он слишком пиздатый. Гоголь с придыханием рассказывал в пустоту все, что приходило на ум. Нескончаемый поток слов заполнял пространство, разбавлял тишину квартиры, сопутствующая его звонкому голосу суета дополняла картину. Суета эта также жила создана его руками. Он переставлял предметы, щёлкнул кнопку чайника. Лёгкий гул устройства тоже добавил шума. Гоголь не смолкал дольше, чем на три секунды. Темы иногда менялись, но основная была на тему книг. Чайник закипел и после слабого щелчка выключился. Николай ближе к себе пододвинул пустую чашку, понюхал ее, а после, ничего не учуяв, закинул обычный пакетик с чаем, заливая все это дело кипятком. –Вот и славно, черный чай, кстати, действует как кофе. Если у человека проблемы с сердцем, ему разрешают пить только травяной. Ммм, ну как разрешают. Врач разрешает, а если к нему не ходить, то и откинуться можно. Хотя откинуться можно даже если ты к нему ходишь. Забаааавно. Так о чем я, ах да, ещё... Но Коля резко замолчал, когда заметил движение краем глаза. –Утречко. Пропел довольно бодрый голос, от которого все в душе Николая похолодело. Он замер, глядя широко раскрытыми глазами перед собой. –Давненько я тебя не видел, а ты подрос. Этого...этого не может быть. Гоголь медленно повернулся в сторону дверного проема, где увидел очень знакомого человека в белом халате, с черными, слегка растрёпанными волосами и насмешливой улыбкой на искусанных губах.. искусанных ? Но его мозг не успел обработать эту информацию. Увидя такой сильный триггер, он сразу впал в оцепенение, но мгновение и на Колю обрушился поток воспоминаний, который невозможно было остановить. Он схватился руками за волосы, зацепив при этом чашку. Та упала на пол, жидкость вылилась, но звука битого стекла Гоголь не услышал. Все заполнил отвратительный звон, перед глазами кружилось и периодически темнело. Все, кроме худой, фигуры впереди. Такой знакомой...знакомой. –Ты помнишь меня? –Вопрошал голос.– Твой отец не справился с заданием, и мне пришлось его убрать. Твоя сестра у нас, и если ты не сможешь продолжить миссию отца, мне прийдется отправить ее по почте. Спокойный голос мужчины был довольно дружелюбный, но глаза источали лишь сосредоточенность. Улыбка, холодный взгляд, от которого кровь стынет в жилах. Он вспомнил. Это Огай Мори. Гоголь упал на колени, не чувствуя боли и прорезавших его кожу осколков. Руками он судорожно сжимал волосы. "Нет.Нет! Нет! НЕТ!"- его разум кричал. Все вокруг вертелось, как в центрифуге. Это невозможно вынести. Голова раскалывается, все трещит по швам. Воздуха не хватает, тяжело, невероятно тяжело дышать.

***

Федор смотрел на худую, скрюченную фигуру Николая и ждал. Все вышло так, как и ожидалось, только крика не последовало. Он надеялся, что Коля закричит. Это бы упростило его страдания. Но все что мог сделать Достоевский, это не отойти от роли и не кинуться к Гоголю раньше положенного. Оставалось дождаться обморока, а дальше все будет проще. Проще для него в первую очередь, ведь нельзя, чтобы кто-то видел эту слабость. Николай бормотал себе под нос бессвязные реплики. На пол, залитый чаем и кровью, капали соленые, прозрачные слезы. Тонкие пальцы с невероятной силой вцепились в волосы, которые успели за это время порядком отрасти. Федор молча наблюдал за этим, чувствуя, как внутри у него что-то с хрустом ломается. Видеть это было просто больно, но столько же необходимо. Коля обязан вспомнить. Обязан! Иначе нельзя. Без воспоминаний он не полноценная личность. Без памяти у него нет прошлого. Без прошлого он не может быть тем, кем является на самом деле. Достоевский хотел, чтобы он вспомнил все и мог сам решать, как к чему относиться. Где-то в своем подсознании Федор чувствовал надежду, но мозгом понимал, что с очень большой вероятностью не доживёт до лета. Гоголь имел право не позволить ему это сделать. Солнце потускнело из-за большой тучи. Кухня погрузилась в уныние, словно из этого места украли краски, погружая все в некую серость. Николай уже не бормотал под нос ничего, его просто слегка потряхивало, но вдруг, худое тело в мгновение обмякло. Достоевский тут же оказался рядом, подхватив за плечи, а после и под израненными коленками. Аккуратно поднимаясь, он слышал, как хрустят осколки разбитой чашки из-за его шагов. Тело Николая оказалось очень лёгким. Казалось, оно стало легче, чем в прошлый раз. Мягко ступая, Федор пошел в комнату Коли, где было очень мало вещей, от чего та казалась нежилой. Опустив Гоголя на кровать, он начал внимательно рассматривать острые колени. Из-за того, что шорты не могли защитить кожу в нужном месте, раны были серьёзней, но все равно повезло- осколки чудом не застряли в плоти, кровотечение было вызвано только несколькими порезами, достаточно глубокими, но не опасными. Федор мысленно благодарил Бога за милость, когда искал аптечку в ванной и нашел в ней все необходимое для, ставшей привычной, процедуры. Аккуратными, практически нежными движениями, Достоевский обрабатывал колени Николая. В этом было что-то особенное, в плавных и уверенных действиях, во взгляде, в нахмуренный бровях. После обработки он перебинтовал порезы. Теперь Федор просто сидел на краю кровати, у ног бледного и такого хрупкого с виду Николая, рассматривал, пытался запомнить эту невинность, эту расслабленность в чужих чертах. Волшебное мгновение. –Я буду тебя ждать. Уже своим, тихим голосом,Достоевский произносит это, наблюдая за слегка вздрогнувшими пальцами руки Коли. Эта рука на ощупь очень холодная, но гладкая, не смотря на множество шрамиков, белеющих при свете дня. Все же Гоголь занимает особое место в жизни Федора, и он наконец сознается себе в этом, но слишком поздно. Теперь все в руках Всевышнего. Чувствуя невероятную лёгкость, Достоевский покидает эту квартиру и живущего там человека, оставив на прикроватной тумбе визитную карту с номером телефона Огая, и полосатую резинку для волос. Пусть теперь Коля сам решает, на чьей стороне предпочтительнее. Щелчок замка стал последним действием этого акта.