Esmu slinks

***

Солнце только показалось из-за горизонта. Пушистые облака лениво плыли по еще темному небу. Город постепенно просыпался, на дорогах медленно проезжают первые автомобили. Скоро выключат фонари, полностью отдав эту часть земного шара во власть будничного дня. Скоро люди начнут спешить по своим делам со стаканчиками кофе. Но пока это не случилось, житель небольшой квартирки на шестом этаже уже выключил везде свет и выходит встретить солнце пораньше, одним из первых. Один наушник уже в ухе, скрываемом черными как смоль, прямыми волосами. Провод болтался, сливаясь с темной ветровкой. Длинный палец шарит по разбитому экрану в поисках музыки, подходящей под настроение. А настроение, скажу я вам, у Федора сегодня прескверное. Может дело в погоде? Выйдя на улицу, его обдал поток холодного воздуха, а облака оказались не такими пушистыми, как на первый взгляд из окна. Ему пора перестать сваливать свое уныние на все вокруг. Достоевский знал, что это очень сильный, или даже страшный, грех. Человек пришел в этот мир не просто так, любой человек, и необходимо радоваться дарованной жизни, мелочам, быть счастливым, а самое главное, нужно справляться со своими эмоциями, управлять ими, иначе они начнут управлять тобой. Отдавшись эмоциям, можно потерять душевный покой. Но что, если его и не было? Как тогда вернуть то, чего нет? Грехом страшнее уныния считается гордыня- основа, корень, сердце, всех остальных согрешений человечества. Она порождает в душах тьму, рассортированную позже по названиям, придуманным для удобства, для возможности управлять верующими и всеми остальными уже косвенно. Ведь когда есть точное название проступку, намного проще указать на него пальцем, ставя на колени провинившегося и заставить каяться. А вдруг нагрянет удача и получится убедить грешника заплатить кому-то за очищение, замаливание злодеяний? Такими в сто раз проще управлять. Фанатики, не обладающие истинной верой, думающие, что если ходить в церковь каждый день и поклоняться картинкам, не осознавая корень всех своих проблем и несчастий, пытаясь бороться с симптомом, а не болезнью- у них все станет хорошо. Больные люди, навязывающие свое ненужное важное мнение всем кто не вписывается в рамки их узкого кругозора. Вера - единственное, что остается у лишившегося всего, именно она спасает, вытягивает со дна, ведь пока дух человека не сломлен- он жив. Вера- стальной стержень, который согнуть сложней чем сломать. Пока есть во что верить- есть смысл жизни, но также смысл жизни- есть цель, но цель тоже зависима от веры в свои силы. Но людям никто не сказал, что замаливать свои грехи нужно самим, никто этого за вас делать не будет, вы и только вы правители своего мирка и душевного покоя. Только вы должны понять , осознать, что вам это не нужно, что вы выше этого. Простой подросток, у которого чешутся руки что-то стащить- хотя не будем сглаживать края - украсть, может в один момент осознать- ему это не нужно. Тогда он испытает облегчение, свободу, умиротворение. И так во всем. И так со всеми. И так всегда. А вот почему? Неужели человек, отпуская зависимость\грех, прощает себя за все. Такие безрадостные мысли терроризировали Достоевского, медленно идущего в сторону здания института. Уже несколько дней он ведет диалоги на эту тему в голове. Как не крути, а правда, которую каждый ищет сам, является лишь гранью истины. Так что вера- штука сложная, но она есть абсолютно во всем. В вещах, музыке, культуре, ведь те, кто отказываются от веры в Бога, создают свою сами из разных кусочков и идей, придуманных другими людьми, но об этом позже. Не хочется в столь скверное утро обременять еще и этими думами. По причине бесконечного потока мыслей на сложные темы Федор и выходит ни свет ни заря. Не смотря на ранний подъем, приходит он за минуту до звонка, чтобы у других не было времени заговорить с ним. Не то чтобы те сильно горели желанием, особенно он, но стоит исключить все варианты, а особенно одного светловолосого одногруппника, с косой такой дурацкой. Тонкие, темные брови встретились у переносицы. Федору не понравился переход к этой неугомонной личности. Лучше думать о более важных вещах.

***

От долгой ходьбы ноги побаливали, в стопах покалывало, но это в полной мере компенсируется легкостью головы, ненагруженной ничем лишним. Самое лучшее- гулять когда люди еще сидят в своих коконах из одеял и даже не думают высовываться. Вокруг тебя тишина, лишь мелодия из одного наушника, ведь второй не работает. Самое большое удовольствие наступает, когда ты вынимаешь "затычку" из уха и слушаешь все вокруг. Отключать разум и мысли тоже своего рода талант. Далеко не каждый может не думать, а слушать, или слушать не думая, а может слышать? тут как вам больше нравится. Сегодня Федор зашёл в здание на целых десять минут раньше. А все потому, что планировал встретить одну особу в коридоре. Мысленно делая отметку о необходимости зайти в аптеку, он поднялся на второй этаж корпуса биологического факультета. Чего тут только не преподавали. Разделение на все эти корпуса иногда сбивало. Можно зайти не туда, ни с той стороны и потерять много времени на поиски своего кабинета. На огромную площадь денег хватило, а на указатели нет. Жаловаться нет смысла, ведь сюда попадают далеко не все, но как-то это жестоко по отношению к первокурсникам. Длинный, свежевыкрашенный лаком пол коридора переполнялся учениками. Достоевский выбрал именно сегодняшний день, так как мог через эту часть пройти к нужному кабинету, но дело было не в физике, стоящей первой в расписании, а в ученице второго курса. Они с ней были одногодками, просто брюнет поступил на год позже не по своей воле. Марина, так звали русоволосую девушку с большими глазами, которой он заинтересовался, стояла, опершись спиной о стену, в кругу нескольких подруг. Глаза хамелеон встретились с темными, переливающими фиолетовым оттенком.       -Доброе утро, Марин. Первокурсник спокойно улыбнулся и , не сбавляя шаг, направился в соседний коридор, а та, с кем поздоровались, подвисла, так и не донеся дорогой телефон к уху. Легкими, бесшумными шагами, Федор свернул в нужном направлении, но одногруппники стояли перед закрытой дверью. Было понятно, что учитель не пришел, а значит не соизволит показаться еще минут пятнадцать или двадцать, уж таким оказался их физик. А уйти нельзя, с ним правило 15 не работает. Постепенно стали подтягиваться ребята из физмата. Декан решил, что объединить на общих занятиях учеников из разных факультетов несколько раз в неделю- хорошая идея. Да, возможно оно так и было, но не всегда. Общее занятие не по своей специальности многие пропускали. Иногда даже договаривались кто пропускает на этой неделе, а кто на следующей, пользуясь большим количеством народа. Это больше относится к курсам выше первого, так как только поступившие еще не привыкли друг к другу и не доверяли, или просто не додумались, все приходит постепенно. А общие занятия работали так: Тех, у кого профильная математика, по вторникам занимаются в одной аудитории с теми, у кого этот предмет поставлен только один или два раза в неделю. Таким образом экономится количество кабинетов. Торчать здесь смысла не было, даже присесть нет где. Тут он уловил знакомый силуэт. Переведя взгляд, чем-то похожий на кошачий, в ту сторону, Федор заметил Дазая, не отрывающего коньячных глаз от него. Высокий брюнет подмигнул и двинулся в сторону лестницы за спиной Достоевского, который сразу понял в чем дело и пошел навстречу, чтобы спуститься с противоположной стороны корпуса. После подмигивания и короткого наблюдения друг за другом, они одновременно отвели глаза и разошлись, с целью встретится на улице.

***

Выйдя наружу, стало ясно- дождя не миновать. Тяжелые, серые тучи угрожающе нависали над городом. Если с утра был ветерок, то сейчас - ветер. Оставалось надеяться на милость матушки природы. Будет отлично, если капать начнет когда ученики окажутся дома, ну, или он закончится до окончания занятий. В том месте, где вышел Достоевский был карниз, так что первые капли не будут помехой. Юноша стоял, засунув руки в карманы брюк и покусывая бледные губы. Он догадывался о причине желания переговорить со стороны Осаму, но поскольку это достаточно непредсказуемый человек, поговорить они могут о чем угодно. Абсолютно. Начиная с погоды и заканчивая самой нелюбимой темой обоих. Так что Федор лишь очередной раз за эти пять минут раздраженно посмотрел на разбитый экран. Ни уведомления, ни Дазая. Последнюю цифру циферблата из четырех перекрывала тонкая трещинка, как исток тянувшаяся от центральной, главной , разделяющей защитное стекло на две равные половины. Наблюдать за вечно спешащими прохожими рано или поздно надоедает и мозг возвращается к еще необработанным мыслям. А поскольку сегодня в поле зрения угодил Дазай, то и думы думаем с его участием, а именно та самая вечеринка, состоявшаяся на прошлой неделе. Как бы Достоевский не любил мир и покой, постоянно есть обстоятельства, выбивающие из колеи. Ежели нудную обыденность продавали на рынке, то продавцы загребали бы его деньги лопатами в свои навороченные сейфы с сотней замков. Но от того, что такому не бывать, остается мериться с происходящим и убирать постепенно увеличивающийся ком непотребного мусора в голове. Хотя тут больше бы подошло сравнение мыслей с клубком спутавшихся ниток. Либо же наушников, которые опять изъяты из глубокого кармана черной ветровки. Пока пальцы управлялись с узлами, мозг обдумывал то, что надеялся отложить в дальний ящик. Тогда, на пороге кухни, его сбил старый приятель. Этот термин темноволосый редко приписывает окружающим его людям, но Гоголь действительно заслужил, ведь Достоевский ему обязан за одну ситуацию, вот Коля и пришел по его душу. Проснувшись на следующий день Федор мало что помнил, лишь туманные очертания, боль в голове (неужели успел приложиться затылком об плитку) и эти горящие особым блеском глаза. Верить таким воспоминаниям не следовало, но то, как повел себя виновник торжества на следующий день, говорило само за себя. Даже не говорило- кричало. Но поспешных выводов делать также нельзя. Гоголь непростой человек, хоть таковым и хочет казаться. Он мог сделать вид влюбленного дурочка если это выгодно, если в этой светловолосой голове зародился план, итог которого невозможно предвидеть, рассчитать масштабы. Не стоит обращать внимания, что тогда в его венах тек алкоголь. Такой паразит опасен в любом виде. Лучше не принимать на завтрак. Не рекомендуется. Смертельно опасно. Зачем ему нужен Федор? Для чего? Что же он в конце-то концов задумал? Среди занимающих пространство вопросительных знаков был и один лишний. Изгой, скажем так-" Где этот чертов Дазай?" Прошли уже те пятнадцать свободных минут, а этого чудика все нет. Достоевский раздраженно начал запихивать наушники обратно. На ум пришла та особа с пышными, русыми волосами. Гладкие, аристократические черты лица испортила эмоция отвращения. Направлена она была на самого себя или же на нее? Было трудно ответить, ведь одно граничит с другим, просто всегда в большей или меньшей мере. Эта девушка ему не нравилась, она была нужна по одному вопросу, но это не прибавляло симпатии к этой персоне . В голове всплывали обрывки мыслей, которые касались того что он хочет сделать и перепрыгивали на личность одногруппника. Каждый раз, рисуя образ Николая и его поступки, можно наткнуться на добрую сотню дорог, ведущих либо в никуда, либо к еще одной развилке с еще большим количеством путей. Гоголь всегда разный, всегда контролирует свои эмоции и показывает только то, что хочет показать, заправляя все острым соусом и посыпая сверху осколками битого стекла. Калейдоскоп давно уже уступил этому человеку свое первое место по "непредсказуемости". Иногда возникал вопрос "А не братья ли Дазай с Колей?", так отчаянно они делили высший столбец в рейтинге. Казалось, чтобы понять Гоголя, нужно идти в противоположном направлении. Достоевский считал, что увидеть настоящую сущность этого клоуна невозможно- ведь ее и нет, она склеена из разных кусков всевозможных характеров и темпераментов. Даже портной, взявшийся сшивать все эти обрывки воедино, не сможет ответить на вопрос "Что же он все-таки сделал?". Из раздумий Федора вытащила теплая рука, закрывшая обзор. Ладонь аккуратно прикрывала глаза, а шершавые пальцы коснулись виска. Спина напряглась, а сам он застыл в тревожном ожидании из-за давно забытых ощущений. - Угадай кто. Тихий, приятный голос раздался сзади. Что же, Гоголь поменял тактику с робкого мальчишки до, берущего в свои руки ситуацию , человека? Очень интересно.

***

Бледные, искусанные губы растянулись в легкой улыбке. -Почему ты не на уроке, Коль? Слова подхватил ветер и понес в сторону улицы. Теплая ладонь, прикосновение которой можно сравнить с мягкостью крыльев бабочки, перестала ощущаться на верхней половине лица, но глаза Федор не открыл в ту же секунду, несколько мгновений ему захотелось дышать наполненным дожем воздухом. Первые капли начали шуршать о разноцветную листву, параллельно приземляясь на нос близко стоящему к краю карниза брюнету. Он любил дождь, его эстетику, холод, который появляется на пороге квартир, на подоконниках, отсутствие людей в пределах досягаемости стихии и свое душеное спокойствие в эти короткие мгновения. Когда-то он жил там, где дождь частое явление, где он барабанит своими крючковатыми, ледяными пальцами о толстую поверхность стекла несколько раз в неделю по расписанию . Меланхолия, витавшая там, была по душе. Сидя в холодной квартире с распахнутым настежь окном- вот оно, счастье. Здесь же только осень могла принести такое родное чувство. -Я тоже хотел бы задать этот вопрос тебе, Феденька. В голосе не было издевки или резких нот, наоборот все было сказано гладко и мягко, если можно давать звукам и речи названия различных материалов, но Достоевский все равно резко открыл глаза, как только услышал это прозвище. В далеком прошлом именно так к нему обращался единственный друг, но не сейчас. Сейчас этого друга нет. На месте него появился абсолютно чужой, незнакомый человек лишь с тенью прошлого. От этого становилось не по себе. Федор резко повернулся на 180 градусов и уставился на незнакомца. Незнакомца, который знает какой чай он предпочитает, знает о любимых с подросткового возраста книгах, и еще кучу незначительных на первый взгляд деталей, о которых первый встречный и не догадывается. Некоторые откровения, неприятные подробности семейной жизни, все это в лабиринте под названием мозг, этой белокурой, непонятно как подстриженной спереди челкой и длинной косой сзади, головой. Нейтральное лицо Николая за секунду приняло заинтересованное выражение . Мгновением ранее пустые глаза преобразились. Но он все равно не успел, или не ожидал что стоящий впереди так быстро развернется, а может это очередной спектакль? Этого было достаточно для темноволосого, чтобы понять об отстранённости собеседника, некой расслабленности, которой он не блещет при посторонних, словно хотел окружить их атмосферой прошлого. Они оба сделали вид, что ничего не было. - Что ты хотел? Белые, острые волосы, зачесанные на левую сторону лица, трепал ветер. Достоевский сразу заметил, что Гоголь носит линзы. Не знал только зачем, ведь, несмотря на все насмешки, он гордился редкостью окраса своих глаз и не стал бы из-за комплекса что-то менять во внешности. Может, это его попытка показаться нормальным? В таком случае, не рисовал бы каждый день тушью черную полоску шрама поверг настоящего. С другой стороны, это здорово придумано, но непрактично, только если она водостойкая. Достоевский встряхнул головой, отгоняя мысли о познаниях в женской косметике. - Я увидел как ты выходишь и решил составить компанию. - Увидел и пятнадцать минут пялился мне в затылок? - Кого ты ждешь? - Уж, явно не тебя. Отличный диалог у них вышел конечно. Федор начал думать о всевозможных способах сплавить непрошенного собеседника куда подальше, ведь разговора с Дазаем не выйдет при посторонних лицах. Серьезного разговора, а не вот это все. Остановившись на самом простом, темноволосый сказал: -Коль, иди в класс, я сейчас подойду. Мягкое Коль всегда работало, сколько он себя помнит. В таком тоне присутствует и просьба и намек одновременно. Иногда с обещанием рассказать о причине необходимости покинуть территорию, но сейчас на такое рассчитывать было глупо. Не сказав ни слова, Гоголь понимающе улыбнулся. Его длинный палец аккуратно стер каплю с переносицы Федора, заставляя того подавить желание вздрогнуть или резко отстраниться. Как только растрёпанная голова одногруппника скрылась за большой деревянной дверью, ведущей в один из корпусов, из неоткуда появились две тяжелые руки, резко приземлившиеся на напряженные плечи. Тут Достоевский не стал останавливать свои инстинкты самосохранения с возможностью дернуться куда подальше. Он быстро отскочил в сторону. Людей, которые могли подкрасться сзади и напугать было два. Один уже ушел. И вот перед ним стоит второй. - Дазай, какого черта? Недовольное шипение разрезало пространство между ними. А виновник стресса стоит как ни в чем не бывало и лыбу давит. Это обстоятельство поспособствовало волне раздражения, нахлынувшей темным, грозовым облаком. - Ты мне напоминаешь пантеру или кобру, когда так выворачиваешься. Тебя пугать-одно удовольствие. Недовольство Федора сошло на нет, когда удалось лучше разглядеть брюнета и медленно подходящего к ним Накахару. Должно быть Осаму не пожалел сил и пробежался к одиноко стоящей фигуре, в то время как рыжий плелся сзади. Хоть Дазай и хочет выглядеть как веселый, жизнерадостный , вечно молодой человек, от Достоевского не скрывается несколько сосредоточенный взгляд карих глаз. Значит, говорить сегодня будем не о погоде. -Доброе утро. Чуя наконец подошел к ним и соизволил поздороваться, утро для него явно не было добрым, а очень даже злым, из-за того что пришло и заставило вставать, умываться и, о какой кошмар, идти на бесконечно длинные пары. Накахара не был ленивым никогда, это знали все. С его стороны можно было увидеть исключительно качественную работу. Также он умел произвести хорошее первое впечатление на каждого, с кем вступает в контакт, а потому, после, разрешает себе немного свободы в действиях, будь то учеба или социум. Он оставлял себе лазейки на случай плохого настроения, как сейчас. Поскольку первое впечатление положительное- ты просто не можешь злиться, если у человека день не задался. Такая тактика и выделила Чую для Достоевского. Что еще отметил для себя Достоевский, так это серые круги под голубыми глазами и в целом уставший вид. Возможно это и была причина сосредоточенности со стороны Дазая, который неровно дышал в сторону рыжеволосого. Это не было известно всем, просто Федор часто замечал за другими различные мелочи, выдающие с потрохами, в том числе и этих двух. Накахара сонно моргнул и начал рыться в карманах бежевого пальто. Чужого бежевого пальто. Дазаеного бежевого пальто. Рука в черной, кожаной перчатке полностью пропала по запястье внутри, что-то выуживая. Наконец, найдя нужную вещь, Чуя довольно хмыкнул и запустил руку уже в свой карман, достав черную зажигалку. Красная упаковка сигарет Chapman с вишней отражала серость сегодняшнего неба и настроения собравшихся здесь. Сорвав пленку с пачки, свидетельствующей о недавней покупке ( теперь Достоевский знал, куда пропадал Дазай) Накахара зажал первую сигарету меж мягких губ и, прикрывшись рукой от ветра, стал зажигать противоположный конец с табаком. - Я думаю, что чапман с зеленым чаем вкуснее. Дазай скорчил осуждающую мину, давая волю, или же щелочку, настоящим эмоциям. - Никого не ебет, что ты там думаешь. Вот кто не скупился на настоящие эмоции сегодня- так это рыжеволосый юноша с горой проблем в начале года. Эта ситуация казалась бы смешной, но атмосфера явно не располагала к веселью, на эти мысли Федор нахмурился. -Что случилось, вы выглядите не очень? - Ах да, я уже забыл зачем мы сюда пришли. - Осаму сделал легкий жест рукой, говорящий "Да пустяк" и лучезарно улыбнулся, будто хотел заменить солнце в этот хмурый день своим присутствием. "Быть солнцем, которое на самом деле луна" -Федь, о чем ты думаешь с таким выражением лица? Тебе надо было на математический идти, там всегда будут думать что ты агрессивно решаешь. Эх, завидую. Таким образом можно ничего не делать и люлей не получить. -А тебе лишь бы ничего не делать.- Голос Чуи из-за дыма в легких слегка хрипел, умножая недовольство надвое. -Зачем ты меня звал? - С чего ты взял, что я тебя звал? Достоевский ощутил что по позвоночнику пробежался холодок, вызванный далеко не ветром. Тонкие брови который раз за этот день встретились у переносицы. Не мог же он неправильно распознать сигнал, если это вообще был сигнал. Осаму мог пошутить тогда, а мог и сейчас, но непривычно-серьезное выражение лица брюнета сбивало. Капли с новой силой забарабанили по карнизу над тремя напряженными учениками института. Чуя напряжен, так как устал за утро и день впереди сложный намечается, да и в целом приколы высокого спутника уже порядком надоели. Федор не может понять- злиться или принять выпад с холодом, а потом сделать какую-нибудь гадость. А Дазай напряжен потому... просто потому. Захотелось ему так. - Если ты сейчас не шутишь, я потушу Накахарину сигарету о твой глаз и ты опять будешь ходить с повязкой. Взгляд, опущенный исподлобья и прикрытый черными как смоль волосами, резал дюжиной острых хирургических ножей, а глаза казались бездонными. Руки, опущенные в карманы ветровки, сжались в кулаки. Всё-таки он выбрал злиться. - Подожди, сперва докурю. А то сигарету жалко. Чуя, будучи одним основным звеном равнобедренного треугольника, который они образовали у порога в корпус, с невозмутимым, или даже отрешенным, видом затянулся, от чего оранжевый огонек на конце засиял ярче. Дазай громко вздохнул и поднял руки ладонями вверх. Озорные искорки на дне его глаз потухли, будто оба раздраженных спутника их одновременно потушили. - А вот сейчас ты был слишком похож на отца.- Хоть третьекурсник и звучал подавленно, это не исключало возможной злости, вызванной этой фразой. - Как хорошо что ты не похож. -Голос Достоевского чем-то отдаленно напоминал рычание. Только бы не на эту тему был их разговор. -Ладно, забыли. Я вот что хотел сказать. -Ну давай, удиви меня. Федор скрестил руки, а в его зеницах вспыхнул нехороший огонек, пришедший на замену чужих карих. У него промелькнула мысль, что брюнет мог тянуть время, чтобы убедиться в слежке со стороны посторонних, если она была. Кто знает, ушел ли Гоголь в кабинет, или стоит за дверью. Но, судя по всему, никому до них нет дела. - Я заметил что ты положил глаз на одну девушку. Нет, не смотри на меня так, я ею не заинтересован. Дело в другом.- Осаму на секунду отвел взгляд вдаль, будто собирая мысли воедино, но тут же вернул фокус. - Она нехороший человек. - Очень странно слышать это от тебя, Дазай. - Я беспокоюсь. - Брату своему это скажи. - Ты о Рюноскэ? Я и ему говорил что беспокоюсь, но он меня послал. Брюнет слегка опустил голову, наблюдая за скоплением воды в лужах. - Не знаю что там у вас была за ситуация, не мое дело. Ты лучше скажи на что намекаешь под предлогом плохого человека. - С таким, как Марина лучше не связываться. Она тебе жизнь испортит. - Мне всего лишь нужно устроиться на высокооплачиваемую работу. Хочу сделать это благодаря ее связям. - Я могу тебе помочь с этим. На этих словах Достоевский скривился. Его клятва себе же не может быть нарушена, особенно после одного случая. Но этот кретин все время хочет впихнуть свою никому ненужную помощь. Издевается, ей-богу. -Не нужны мне твои подачки . - Ну, ну, не злись. -Я сам должен пробивать себе дорогу в жизни, не ты, ни отец, никто за меня это не сделает. За все услуги нужно будет расплатиться, а ты ставишь слишком высокую цену. - Прошу тебя, не связывайся с ней. Что-то в выражении лица собеседника заставило Федора принять просьбу всерьез. Слишком долго он знал этого человека, чтобы не различать проблески серьезности в улыбающейся мине. - Понял, приму к сведению. Дазай бодро кивнул, похоже, это и был максимум, на который он рассчитывал. -Это все что ты хотел? -Да. Федор хоть и принял это всерьез, но его очень злила забота подобного рода: "я сделаю вид, что беспокоюсь, скажу об опасности, но тем самым усыплю твою бдительность. Так что пиши- пропало". Молчавший все это время Накахара последний раз затянулся и слегка зажал догорающий конец большим и указательным пальцами, ведь тушить окурок об человека больше никто не планировал, обозначая конец дискуссии. Во время разговора он не слушал, читая что-то в телефоне. С каждой строчкой становясь белее, но это всего лишь очередное домашнее задание на два дня. Очень большое домашнее задание. Слишком большое на два дня. Чуя вообще в разговоры редко встревал и только по существу, или если это касалось его самого, чем и вызвал уважение со стороны Федора, который не любил людей, подходящих под термин "В каждой бочке затычка". Достоевский кивнул обоим и развернулся в сторону двери.

***

Пары подошли к концу, а вот дождь-нет. Серые облака медленно передвигались, нехотя. Достоевский стоял у окна в опустевшем коридоре, глядя в окно второго этажа на такую же пустую улицу. Струи воды, образуя ручейки, текли слева направо. Остановка довольно далеко отсюда, если брать в расчет непогоду. Добежать сухим не получится. В наушнике лениво играла мелодия, которую сложно будет напеть после прослушивания, настолько она непримечательна. Меланхоличное настроение, присевшее на хвост с утра, не отлипало ни на шаг, как надоедливый ребенок, любящий свою маму слишком сильно. Но Федор не был мамой для меланхолии, пора ей уже это понять. Всю сонную "идиллию" и "эстетику" слипающихся глаз нарушил резкий голос. - Что слушаешь? Не такой уж голос и резкий, но первокурсник все равно поморщился. - Этот наушник не работает.- Подошедший опустил руку и шарик с неработающим динамиком повис на проводе. Недовольным голосом Федора можно было поливать нуждающихся в остроте блюда. От этого сравнения у Достоевского дернулся кадык, а в животе, после мыслей о пище, сразу начало побаливать. Старая привычка ничего не есть с утра и до окончания занятий всегда преследовала его. Не то чтобы он не пытался что-то с этим делать, нет. Просто сначала нет аппетита, а потом забываешь. - У тебя есть зонтик? - Николай пытался заглянуть в лицо собеседника, спрятанное в тени передних прядей. - Есть. - М. А я думал нету, хотел предложить до остановки пройтись. - Нету слова нету. И тебе в противоположную сторону. - Я могу сесть на другую маршрутку. Гоголь холодными пальцами поддел волосы Федора, заправляя за ухо, чтобы хоть профиль видеть. От этого действия у второго, повторяя движение шершавых подушечек, пробежали мурашки до затылка. А в груди что-то замерло. Он на секунду затаил дыхание. - Тебе с пересадкой придётся ехать, и я хочу побыть один. - Как скажешь. И вопреки всем моральным нормам Николай наклонился и коснулся гладкими губами бледной щеки своего одногруппника, который побледнел еще сильнее. Достоевский обернулся на уходящего и коснулся дрогнувшими пальцами свою кожу на лице, опаленную чужим дыханием. Только через несколько минут, уже выходя под завесу дождя, он заметил свое не унимавшееся сердце. "Почему я так разволновался?" Спрашивал он себя, скрывая лицо под мокрым капюшоном.