Колода карт

Сендзаки должен был доставить их всех в торговый центр на встречу с Ацуму и Кузэ, и Оками старался не слишком контролировать, ведь… Татсуми одобрил, а он казался парнем более чем умным и осторожным. Оками не опасался, скорее радовался, что Азуса берет так много в свои руки. Они ведь хотели обрести союзников, а не напугать кого-то. Оками даже попросил Сендзаки быть помягче в присутствии Ацуму. — Я понял, не играть с ножом, не слизывать кровь, не класть ноги на стол, не трахаться на столе, убрать за собой. — Он будет лучшим, — пообещал Татсуми и повернулся к Сендзаки: — а в туалете Ацуму не будет… Сендзаки впитал слова: — Ты ужасно непослушный… — Тебе что такое больше не нравится? — уточнил Татсуми почти с вызовом. — Нравится. Ты всегда мне нравишься, Татсуми. Оками отпустил их, наказав дотерпеть до туалета и не пачкать снова тачку, простился с Азусой, усадив его в машину, до того долго целуя у открытой двери, никак не желая отпускать. Азуса, казалось, больше не стеснялся, и Оками удивительно это грело. Теперь Оками ехал в ангар, предварительно предупредив ребят, что скоро будет. Те были вялы и явно скучали, но Оками знал, как развлечь их. Когда он припарковался, парни вышли навстречу. Оками поручкался с ними — это были только свои, самые близкие для Оками — всего четверо. Оками им доверял, даже костюм сменил на джинсы с футболкой. — Что слышно? — осведомился он. — Стоны, — откликнулся Юта со смешком. Юта как раз был одним из тех, кто охранял Азусу вчера. Ему едва исполнилось двадцать, но Оками выделял парня и жалел, что тот бросил учиться. Так что было счастьем засунуть в школу его младшего брата. — Очень много стонов и, босс, они говорят не о боли, а об экстазе… — И стоит затихнуть, как начинаются снова, — добавил Арито. — Ночью было всего часа четыре, когда они угомонились. — Юта, очевидно, впечатлился, ведь видел такое впервые. Парни явно оказались под большим впечатлением, но как и было велено, лишь охраняли и присматривали, чтобы никто не снял маски, не мешая и ничего не требуя для себя. — Великолепно, — Оками довольно улыбнулся. — Все, как надо. Скоро и вы сможете развлечься. — Этот… парень сильно насолил? — осведомился Юта. — Это за то, что он вчера напал на Азусу-сана? — Если бы дело было во вчерашнем инциденте, я бы просто попросил вас его отпиздить. — констатировал Оками. — Но этот парень — насильник, — жестко сказал он. Оками понимал, что сейчас дает им некое знание — знание, конечно, и об Азусе тоже. — Он отсюда не выйдет? — Арито стал серьезен. — Выйдет. Живым, здоровым и… жаждущим. Мы не можем его прикончить, да это и не требуется. Я просто хочу, чтобы из того, кто трахает других, он стал тем, кого трахают. — Но… Как? — удивился Ята. — Они, — Юта покосился на дверь ангара, — для этого здесь? — Юта был самым умным и самым вдумчивым из парней, пусть и самым юным. — И я очень рад, что мы проучим его. Не хочу, чтобы рядом с Юно ошивался такой мудак. — Не волнуйся. В старшей школе гораздо интереснее, чем кажется. Уверен, Юно найдет, где себя применить. Там красивые девочки, а Юно умеет нравиться. Оками знал, что Юно, в отличие от Юты, исключительно гетеросексуален — Оками всегда помнил такие вещи. Юта только улыбнулся в ответ целой и ослепительной улыбкой. — Хочу, чтобы Юно нашел и передал карту королевы избраннице Азусы. Кейоко. — Избраннице Азусы-сана? — Юта, казалось, был в недоумении. — Не в том смысле. Кейоко его подруга. Он считает, что она очень хорошая. Хотя она еще и красивая, — Оками вытащил фотографию класса Азусы с подписями. — Вот эта. Юта засунул фотку в карман: — Он с радостью. В глубине Юно живет рыцарь, он будет рад помочь столь… прелестной даме, — Юта расплылся в улыбке. — Что ж… вперед, нам всем стоит перейти к десерту, — заключил Оками. Он уверенным шагом пошел к дверям, поднялся на второй этаж и даже вежливо постучал, прежде чем открыть дверь. Зрелище было тошнотворным, но эффектным. Карино сосал парню в распахнутом кимоно с упоением, пока одна из девочек сзади трахала его дилдо. Она делала это как-то неожиданно, затейливо. А Карино стонал и выгибался. Стоило ему остановится, как девчонка останавливалась тоже, вынимала и легконько ударяла его селиконовой головкой по ягодицам. — Если хочешь продолжения, то не останавливайся, — голос ее был нежен, как самые высокие ноты флейты. И Карино слушался, тело его покрывали засосы и пот. Оками сказал только: — Сделаем вид, что меня здесь нет, продолжайте, не стоит отвлекаться. Дивное зрелище, — и поманил их сенсея к себе. Женщина, дав какой-то сигнал, вышла к нему, прикрывая дверь. — Господин, — она склонилась в поклоне, — это то, чего вы хотели? — О, да, — отозвался Оками. — Теперь напомню о самой последней детали: он должен отвечать на мои вопросы, любые. Если получится, то я… удвою ваш гонорар, а в заведении мы ничего не скажем. Он должен мечтать поделиться со мной информацией. — Тогда дайте мне саке и еще полчаса, господин. — Мне нужно, чтобы это работало, даже если вы уйдете. — Конечно, ясное дело, господин Оками. Я научу ваших мальчиков, они ведь ждут. Им понравится эта игра. Красивый объект и очень юный, оттого пылкий. Даже страшно, чем он насолил вам. Оками чуть сжал запястье женщины: — Вам стоит забыть о том, что вы его видели, о том, как он юн и возбудим. — Я понимаю, господин. Просто… это благодатный возраст. Из таких получаются великолепные игрушки. Тем более, что вы… затейник. Но без боли — всегда работает. Что бы он ни думал, кем бы ни был, ему захочется повторить. Тем более, что мы оставим вам специальную конструкцию за щедрость. Оками не улыбнулся: — Действуйте, я жду. Парни отнесли наверх две бутылки саке и вышли под большим впечатлением. Оками лишь хмыкнул и попросил сделать ему чаю. Они как раз играли в сянцы, когда сенсей вышла. — Все готово. Можете задавать мальчику любые вопросы. Только выберете двоих, что будут вам ассистировать и пойдемте со мной, я проведу вам инструктаж. Оками не раздумывая выбрал Юту, а вторым назначил Яту. — Арито, тебе тоже достанется, — пообещал Оками, Осака был с ними в основном как охранник. — У вас будет две ночи и целый день, чтобы насладиться. На втором этаже они уселись в переговорной вокруг круглого стола. — Дайте ему еще саке и… затянуться вот их, — сенсей кивнула в сторону парней, — сладкими сигаретами. А потом… у него на члене лента. Она завязана туго и не дает ему кончить так. Зато она позволяет снова и снова доводить его сзади. Там все уже достаточно разработано. Все его тело пропитано афродизиаком, любое прикосновение будет разжигать желание. Оками неожиданно прошиб холодный пот, но с лица не сошла легкая усмешка. Женщина смотрела на Оками, но могла видеть лишь свое отражение в его глазах. — Отличные очки, дайте ему отразиться, увидеть себя, — улыбнулась сенсей. — Ему нравится пожестче, на самом деле. Когда зададите свой вопрос, обещайте ему разрешить кончить за ответ. А вы… — она перевела взгляд на парней, — дайте себе волю, молодые люди: трогайте его. Спереди, сзади, разводите ягодицы, касайтесь членом, дразните соски и головку, и все что захочется. Можете легонько бить, но не делайте ему по-настоящему больно. Только хорошо. Можете трахать его пальцами, это даже поможет. Он станет умолять, а вы, — она снова посмотрела на Оками, — требуйте ответа. Чтобы член внутри стал его чудом. Ну, а после… когда парни доведут его изнутри пару раз, спросите еще. Только будьте честны: когда получите ответы на свои вопросы, развяжите ленту — дайте ему кончить. Он сделает все, что вы захотите. Если придерживаться этой стратегии, он сам будет умолять и радоваться обслужить… всего-то троих. Четверых… Можно было взять и пять человек. — Спасибо, я понял. Пусть ваши люди оставят нас. Наслаждайтесь чаем и закусками, я… надеюсь, что скоро. — Не спешите, помаринуйте его хоть часок, — она улыбнулась. Оками машинально кивнул, думая, что… эту женщину стоит опасаться. Было просто отлично, что отец не держал таких мест. Но Карино всего этого заслуживал, и Оками не собирался прощать. Простить мог только Азуса, а его Оками оставил далеко. Оками вышел из переговорной и проследил, как люди сенсея выходят, даже проводил их. Внутри было жутко. Но жуть эта полнилась решимостью. Оками не был безжалостным, но сейчас жалости места не было. Хотя он даже решил, что если Карино не расскажет ему что-то большее, чем с ним уже случилось, то Оками не станет это множить. Но ему нужно было знать. Нужно было, чтобы Карино не поднялся. Чтобы и думать не смел прикоснуться к Азусе. Только умолять его… Но об этом Оками тоже думать не хотел. Он отдал приказ выключить камеры — не хотел, чтобы кто-то видел и слышал, чтобы подобная съемка существовала когда либо, пусть даже без звука. Люди из "Эйфории" оставили Карино почти в форме, он сидел на диване и явно пытался принять какую-то позу поудобнее. Оками вошел в зал и планомерно обошел камеры заклеивая глазок. Он не то чтобы не верил, но все же… Потом он сел рядом и снял с лица Карино маску. — Привет, — сказал он спокойно. — Кто ты? — Карино уже перевел дух. — Что ты… делаешь? — Я… Оками Масами. И делаю я то, что ты заслужил. Или ты так не считаешь? Тебе же понравилось… — Я похороню тебя, — выдохнул мальчишка. — Ой ли? Прости, мальчик, но скорее уж я тебя. И мы можем договориться, а можем спорить. Ты станешь отвечать на мои вопросы сам, или я тебя заставлю. Другого выбора тут нет. — Вы… больной псих! — Карино пылал, но все же стояк у него был не шуточный, а черная лента обнимала член, не давая ему опасть. — Ну… кто бы говорил. Посостязаемся? Парень вздрогнул, и Оками улыбнулся. Его пацаны стояли на расстоянии за диваном, не мешая беседе. — Я хочу слышать, как это было с Азусой. Все, что ты помнишь ярче всего, — ответил Оками, щекоча ухо Карино шепотом. Мальчишка мотнул головой и пообещал: — Ни за что не скажу. Так и сдохните, не зная, как с ним можно обходиться. — Смелый? — уточнил Оками. — И глупый. Какая жалость. Ты сам выбираешь свою судьбу. Как когда-то карту и последовательность действий, мальчик. Оками щелкнул пальцами разрешая своим ребятам все. Все, что они могли представить. И уже через некоторое время Карино задыхался, выгибался, пытаясь подставиться, стонал. — Давай, выпей еще и затянись, — предложил Оками. Он влил саке в горло Кехея сам. А через десять минут еще. И еще. Оками затянулся косяком сам, совсем чуть, и вставил его Карино в зубы — мальчишка мог или вдохнуть или задохнуться — он выбрал первое, и его повело. Он уже не жил, а плыл в мареве своих желаний. Оками отдал ему косяк, а сам запалил новый, потому что понял, что и ему еще пару затяжек не помешает. — Я не дам тебе кончить до тех пор, пока ты не начнешь говорить. И никто не войдет пока, ты не ответишь. Все сработало: Карино рассказывал, а Оками давился болью и тошнотой, удерживая Карино за волосы, чтобы тот говорил лишь ему в ухо, пока парни трогали и трахали его. Они уже были в каком-то своем угаре, но явно не причиняли Карино боли. — Все, это… все, — выдохнул Карино умоляюще, — пожалуйста, дайте мне… Оками распустил ленту, как и обещал. — Делайте, все, что хотите. Пусть он умоляет вас трахать его. Только… ему должно нравиться. Оками вышел — ему казалось, что мир перед глазами вращается, а земля уходит из-под ног. Он затянулся косяком снова и выпил дым — так, как можно было пить обезболивающее. Оками почти хотел забвения. Чуть меньше, чем мести. Он простился с сенсеем и ее людьми, получив от них подарок и заплатив им еще. Потом попросил Осаку передохнуть — отвезти их в город. А дальше только отдавал распоряжения, холодные и острые. — Вы должны привезти зеркала, много зеркал, и показывать ему — его, постоянно. Чтобы он знал, видел, помнил. Чтобы не мог забыть. Он должен говорить, что хочет, умолять вас. Отсасывать за то, чтобы вы его поимели. Оками выдохнул. — И ошейник, сделайте ему ошейник, но обращайтесь так, как добрый хозяин с течной сукой. Заставьте его видеть и признавать это. Оками затянулся снова: — Заставьте его кончать снова и снова и снимайте. Можете даже с телефонов, чтобы он видел и знал. У вас есть время. Можете отдыхать, запихивая в него вибратор и оставляя внутри. И касайтесь, чтобы он сам захотел. Я хочу, чтобы он был залит спермой сверху до низу. Причем своей тоже. Оками резко поднялся. — Исполнять. Я навещу вас утром в понедельник. У него должна быть выглаженная форма и ни царапинки, особенно на лице. Оками хотел убивать. И не мог. Он представил себе даже, как приходит к министру Карино, но такого не спустил бы даже отец. Оками чувствовал себя чудовищем, но он лишь отвечал. Желанием за желание, унижением за унижение, признанием за признания. И не было никаких сил. Он вышел на улицу и закурил обычные сигареты, а потом написал Азусе: «Как ты?» Внутри было больно, хотелось только спрятать Азусу, защитить его. А чувства вдруг сделались такими яркими и очевидными, такими всепоглощающими — Оками пережевывал их, двигая желваками, заменяя всплеск рассудочностью. Ему не нравились картинки, что он мог представить с Кехеем. Оками не был извращенцем. Он просто любил Юю. И мстил. Но месть ранила и его самого, как ранили знания. Ненависть к Кехею восходила, но и сам себе Оками не нравился, хотя он точно знал, что прав.