Колода карт

По дороге в торговый центр Азуса уснул на заднем сидении. Они с Оками проснулись довольно поздно, но Азусе казалось, что спал он невероятно мало, как будто все вокруг было Оками: его запахом, уже обычным, а не одеколонным, его руками, его горячим дыханием, поцелуями и близостью. Теперь Азуса снова забрал себе пиджак и спал в его запахе, пока Сендзаки не позвал его. Кузэ и Ацуму ждали их за столиком в фудкорте, и Ацуму аж подскочил при их приближении. — Целые и здоровые, — оповестил Азуса, ловя его руку. Обниматься все еще было слишком, особенно под испепеляющим взглядом Кузэ, и Азуса просто сжал ладонь Ацуму, от чего тот просиял и кивнул на столик. Они расселись, и Ацуму неожиданно легко взял разговор на себя, правда начал его с того, что с придыханием выдохнул: — Сендзаки… с нами? Азуса закатил глаза, радуясь, что есть кому за него ответить. В общем-то касательно игры обсуждать им было не так уж много. Они подтвердили друг другу то, что уже обсудили в переписке, и главным тут было доверие Кузэ. Потом немного поспорили об Осуге и Ятори — Ацуму, конечно, не мечтал разлучить великую любовь. Но Татсуми нашел слова, чтобы объяснить ему. О Кехее они говорили мало, Ацуму не мог уловить всей красоты игры в восьмерку, но ему достало и какой-никакой справедливости в этом вопросе. Азуса плохо заметил, как разговор перетек на какие-то обычные вещи, как он сам расслабился. Когда Оками написал, они уже собирались домой, и Азусе было странно хорошо и легко. Но вот вопрос Оками отчего-то его встревожил. Сообщения не передавали интонаций, но Азуса как-то угадал, что Оками на взводе. «Ну, все по плану. Ацуму в странном восторге, Кузэ в легком недоверии, Кейоко — Ацуму позвал и ее — считает, что все рисково, но интересно. Камо и Йочиро почти приличные, и им очень надо домой. Или чтобы я умел водить, но ты велел не пачкать тачку, — Азуса описывал все это, в надежде отвлечь, что ли? А потом написал: — А у тебя все плохо?» Оками наворачивал круги вокруг ангара, приходя в себя и даже написал парням указания о том, что они должны снять особенно подробно, желательно со звуком и просьбами. Оками не хотел возвращаться лишний раз и готов был принять видео-отчет вместо своего визита в воскресенье. Ему ужасно не нравилось все это знать, и он очень жалел, что не может просто продать Карино в этом вот состоянии в бордель — тот бы пользовался популярностью. «У меня тоже все по плану,» — ответил Оками, читая сообщение Азусы. Он перечитал его несколько раз, внушая себе, что Юя в безопасности: «Просто я очень устал. Это была трудная встреча.» Теперь Оками представлял себе Азусу. И больше не мог думать ни о чем, кроме как о том, что его нужно обнять и спрятать. Оками надеялся, что после следующей встречи с Кехеем это пройдет. Тем более, что Оками знал, как верно расставить приоритеты. «Хочешь, я приеду, и мы все же пройдемся по магазинам?» — спросил он, веря, что езда развеет его и принесет облегчение, но уже и сам не зная… точно ли сегодня — это хорошая идея. «Хочу, чтобы приехал. Но в магазин не хочу.» Азуса догадывался, что, скорее всего, дело Оками касалось Кехея, и странно понимал, что сейчас это выходит за рамки игры. Для самого Азусы это давно было так, но ему не слишком нравилось ломать эти рамки и дальше. Беспокойство, уснувшее вчера, снова бушевало внутри, и Азусе хотелось только снова оказаться в руках Оками и обо всем забыть. «Я соскучился, — родил Азуса из этих мыслей. — Хочу, чтобы ты был рядом.» «И я хочу, — Оками постепенно выдыхал. — Я хочу быть с тобой.» Оками начал четвертый круг и подумал, что недурно перейти на бег — проветрить мозги. «Может, тогда выезжайте домой? Так, на самом деле, мы встретимся быстрее. Раз ты все равно не хочешь за покупками.» Оками теперь понимал, о чем рассказывал ему Азуса раньше, и сердце его билось отчаянно и споро, словно пыталось подлатать все, что произошло с Азусой прежде — успеть вовремя. Оками представлял себе лицо Юи в мельчайших деталях и целовал каждую. И любовался. И ужасно сердился, что совершенно никто в мире не остановил Карино раньше. Пусть Ацуму и хотел. Азуса не перестал тревожиться, он не мог понять, что идет не так, но что-то все-таки шло не по плану. Азусе хотелось уточнить даже — что? Спросить о Кехее… Не потому, что он переживал о нем по-настоящему, но Азусе вдруг показалось, что он должен остановить что-то… И он не знал, с кем тут посоветоваться, кроме самого Оками. Заметив настроение Азусы, Ацуму снова встрепенулся, но Азуса кротко улыбнулся ему и выдал во всеуслышание: — Просто соскучился по Масами. Но это… Ацуму тут же закивал, отчаянно краснея, и Азусу чуть отпустило. Это был простой ответ, очень честный, пусть и не совсем полный. «Да, домой. К тебе, — написал он Оками. — Ты только возвращайся поскорее.» Оками выдохнул с облегчением, он… был готов для Азусы, но вот сейчас покупка вещей никак не вписывалась в реальность. «Я поеду навстречу, я ближе вас к дому. Не хочу ждать встречи, но хочу приближать ее.» Оками хотел, на самом деле, больше. Он хотел встретить машину своим мотоциклом и… Так странно, но стало вдруг страшнее целовать Азусу у всех на глазах. Словно так можно было ранить его снова или и вовсе потерять. «Я выезжаю к тебе,» — написал Оками и затушил сигарету. Он даже шлем надел, хотя так не хотелось. Хотелось, чтобы ветер бил в лицо, унося все мысли до единой. Оставляя только образ Юи под веками. Когда они встретились в пути, Юя без всяких разговоров пересел к нему на мотоцикл, принимая шлем, никак не комментируя эти решения. А потом вполз ладонями под куртку Оками, обнимая его и так, и ногами. Оками ехал теперь без шлема, отдав свой Азусе, он старался не гнать, но обгонял машину, подставляя лицо ветру. Оками точно знал, что хочет сказать, как знал, что Юя его не услышит, зато плавился под его ладонями. Оками припарковался, когда тачка еще не показалась, сам снял с Азусы шлем и прошептал одними губами: — Я… люблю… тебя, Юя. Странное было место и время для признаний, но что уж тут? И Оками произнес тверже: — Я люблю тебя. И больше никому не позволю тебя обидеть. Прости, что я пришел так поздно. Но больше с тобой ничего не случится. Азуса вздрогнул от фразы, мгновенно отстранился, глядя в Оками пристально. Нельзя же было поверить? — Ты не можешь, — прошептал Азуса. — Не шути так. Он снова прижался к Оками — в его физическое существование, в то, что он может им соблазниться, Азуса верил, а вот в «люблю» — нет. Хотя мог и вернуть: «Я тоже,» — так, как он чувствовал. Но только это было не про Азусу. Может, Кехей был прав: только такой мудак, как он… мог выбирать Азусу, а ведь даже он не любил. Просто выбирал на некой постоянной основе. — Я не шучу, — отозвался Оками. — Но ты можешь не верить, это ничего. Оками не обещал, он клялся и никак не мог отпустить. Все внутри дрожало и восходило — он обнимал Юю, как самое бесценное сокровище, как можно было бы обнимать звезду. Нежно и трепетно, чтобы не погубить, не сжать слишком-то, не накрыть колпаком. — Ты… как солнце, Юя. И пусть ты не знаешь, но согреваешь всех своим светом. И ты… уже в мерцании других светил. Гори. Я так хочу… чтобы ты улыбался. Сендзаки появился за поворотом в этот момент, но Оками его не заметил. Азуса оставался ошеломленным, он явно не все мог осмыслить, но старался просто чувствовать Оками, и потому сумел выдать то, что прежде не мог: — А я тебя. Азуса хотел бы понимать, что случилось, что изменилось, но он боялся сейчас спрашивать, боялся… огорчить Оками. Но что-то же шло не так! — Ты из-за меня… что-то в себе сломал? — спросил Азуса вдруг. Оками оглядел Азусу, осмысляя его слова, принимая их и загораясь тоже. Оками точно знал: он одно из светил на орбите Азусы и, когда тот грел своим светом, все отступало. Оками чуть улыбнулся: — Нет, я делаю все удивительно и бесспорно верно, просто… так трудно, когда ты далеко. Но сейчас мне легко. И нет мира, кроме тебя. Пойдем в дом? — позвал Оками. И даже заметил, наконец, Сендзаки и его зеркальные очки. Машина замерла — никто так из нее и не вышел, но Оками уже было не важно, что ее испачкают. Он был ужасно благодарен брату за понимание. За возможность не объясняться и не вести светских бесед. Оками никогда бы не заподозрил в Сендзаки подобной тактичности, но уже заметил — она была в Татсуми. Тот был поразительно уместен, как в своем безумии и эротизме, так и в сдержанности и приличиях. — Сендзаки зря так бунтует, Татсуми ужасно понравится маме. А мама любит Камо, как родного, что бы он ни думал, — поделился Оками. Он хотел бы переложить часть ответственности сейчас и даже… мог, но это было только его. И Оками хотел ее нести, хотел гарантий. — Ты даже не знаешь, какое ты чудо, мой хороший, — выдал Оками, целуя Азусу в волосы. — Да обычный я, — упрямо возразил Азуса, пропуская мимо ушей тот факт, что мама у Сендзаки все-таки есть. — Что тебя так огорчило? Я же понимаю, где ты был… Все, что происходило между Азусой и Кехеем, никогда не казалось Азусе чем-то, что пережить нельзя. Но Оками реагировал так, что Азуса вдруг испугался, словно это уже Оками не мог этого пережить, хотя он же был тут, сейчас, и все еще признавался в любви. — Пойдем, — просто сказал Азуса, откладывая остальные мысли, добавив только: — Это просто игра. Оками пошел, он, вообще, не мог возражать. Азуса не знал, но мог вить из Оками веревки. Огромные тяжелые канаты, что тянулись прямо из сердца. — Это не игра. Твои чувства — не игра. Все что между нами — не игра, Юя. Оками говорил Азусе в спину, словно просыпаясь, он следовал за ним, а потом нагнал и пошел рядом, сжимая прохладную ладонь. — То, что между нами не игра, — подтвердил Азуса. — Но остальное неважно? Он обернулся, ища подтверждения этим словам. Ему хотелось, чтобы Оками считал то, что происходило между Кехеем и Азусой только игрой. Чем-то, что можно завершить одной лишь сменой карт. — Просто забудь о нем, — Азуса сглотнул и опустил взгляд. Оками, признаться, о НЕМ и не думал, только об Азусе. — Я и не помню. И остальное не важно. Просто не должно повториться, — Оками выдохнул, он с каждой секундой теперь любил все сильнее. Они дошли до второго этажа, и Оками с хлопком, несдержанно захлопнул дверь, а потом просто опустился перед Азусой на колени, удерживая его за талию. — Я для тебя, мой хороший. И так, как ты захочешь. Оками не мог удержаться, он целовал Азусу через футболку, везде, где мог дотянуться. И это было бесценно. Азуса не успел ни испугаться, ни удивиться, просто стек к Оками, а потом и потянул его на себя, опускаясь на пол — место не имело значения, а Оками имел. — Я тебя хочу. И не хочу, чтобы ты… достаточно того, чтобы он не подходил ко мне. Я хочу его забыть. Чтобы только ты остался. Азуса помнил их вчерашний разговор, и тогда Оками не вел себя так, а значит сейчас изменилось что-то. Что-то в его плане насчет Кехея, это Азуса чувствовал ясно. — Мне плевать, что с ним и как. Но ты, тебе… «Ты узнал,» — осознал вдруг Азуса до конца, и это почти заставило его вскочить, убежать, освободиться, но он остался и досказал. — Тебе трудно с тем, как это было? Я думал ты не справишься только если это будут все, но его и одного достаточно? Оками вдруг услышал до конца, уловил, о чем Азуса и все его напряжение, и обрушился на него, но не убойной волной, лишь нежной бурей, вьюгой, утаскивая к себе и накрывая собой одновременно, пряча в руках. Оками молчал, он не мог найти ни одного слова. Зато целовал Азусу в лицо, в тонкие его прохладные пальцы, в шею и плечи под футболкой. — Все не так, — тихо ответил он. — И я справлюсь, с чем угодно. Но мне трудно с тем, что я не пришел вовремя. С тем, что тебе пришлось это пережить. Ты не стал хуже. Просто… я бы хотел успеть раньше. Оками шептал все это в ухо, шею, висок и гладил Азусу. Тот толковал все неверно, а Оками просто… Хотел забрать Юю. — Я люблю тебя, — повторил Оками. — И нет никого важнее тебя, ничего важнее твоих чувств. Я лишь хотел бы лучше тебя защитить. Но… ты прощаешь меня и это — бесценно. Азуса вспыхнул, но запал гас в прикосновениях Оками, так договориться было просто невозможно, но Азуса не отказывался ни от одного касания, лишь рвался через них в попытке объяснить: — Да за что мне тебя прощать?! Ты же… Ты же уже… Оками и защитил, и отстоял, и маме помог, но для Азусы важнее было другое: — Ты же выбрал меня. Он стиснул руки, обнимая Оками, и вдруг так странно, некстати, невовремя — заплакал. Больше ничего не имело значения: ни игра, ни то, что они планировали, ни Кехей. Только Оками, один лишь он, и Азуса терялся, не понимал, но ужасно боялся потерять. Несмотря на все их слова. Оками как-то внезапно оказался внизу, и теперь Азуса плакал над ним, роняя слезы на грудь. Оками притянул его к себе за шею, не целуя, но обнимая и забирая, сцеловывая эти слезы и гладя Азусу по волосам. И так неуместно и некстати Оками все равно хотел. Но это было не важно, зато внезапно вернулась вся уверенность, Оками взошел в своей правоте и в своей любви одновременно. Он прошептал Азусе в ухо: — Люблю, люблю, люблю… Только тебя. Оками притягивал и прижимал к себе, грел и успокаивал. И вот уже целовал. Так странно не помня, что лучше бы не надо. Азуса отвечал на поцелуи, а слезы потихоньку останавливались, оставляя их вдвоем. Оставляя Азусу наедине с руками Оками, с его губами, его голосом, его желанием. И желанием самого Азусы. Страх отступал, как и мысли. Они любили друг друга так странно, словно через барьер, но сметая его, и выгибаясь над Оками Азуса смог повторить: — Люблю! Азуса отдавался отчаянно и ярко, и Оками забывал обо всем кроме — они остались одни в мире. И этот мир был совершенно прекрасен. Оками не мог остановиться целовать — это было совершенно необходимо. Он сам почти не двигался внутри Азусы, тот решал за двоих, пока Оками лишь выгибался навстречу и бесконечно гладил. Он не сдерживался — наоборот, его захватывало чувством, и любовь, слившись с желанием, была горячей, нежной и очень полной. — Хороший мой, родной мой, — прошептал Оками. — Ты со мной, и нет никого счастливее меня. После Оками перенес Азусу на постель и устроился рядом. В теле жило блаженство. Оками очень нравилось не думать, как нравилось, что завтра он никуда не уедет. Он хотел бы не расставаться никогда и оттого вдруг ужасно оценил возможность не расставаться хотя бы завтра. Ни на полчаса, ни на минутку, ни на секунду даже. Азуса уютно лежал в руках Оками, почти не шевелясь, но его тревога все шевелилась в груди, требовала выхода. Она затихала лишь на те мгновения, когда Оками полностью сосредотачивался на Азусе, но стоило ему хотя бы остановить движение, как Азуса беспокоился. — Масами, — позвал он, не выдерживая, — я… Азуса не знал, что он. Должен знать? Ну, может и должен, но не хочет. Беспокоится о Кехее? Нет, беспокоился он об Оками. А тот… все-таки точно узнал, проклятый Кехей рассказал! И Азуса вдруг понял, что так смущает его. Кехей был дерьмом, но этим он не делился, не из благородства, а из нежелания делиться, а теперь… Азуса не знал, что хочет спросить по этому поводу. Оками обещал Татсуми, что Кехей вернётся, значит то, как он заставил его говорить не причиняло физического вреда? Не оставляло следов? Да какая разница, чем это все было! — Масами, зачем ты его украл? — вдруг доформулировал Азуса Оками вздохнул — Карино снова врывался в их мир, но Оками не собирался пугать Азусу. Как не хотел, чтобы он вспоминал. Или жалел. Не хотел, чтобы Азуса прощал. Потому что в злости на Карино было очень много смысла и сил, именно она и позволила Азусе выстоять, не потеряться. Оками не собирался врать, но у него было много ответов и можно было выбрать любой. Такой, чтобы Азуса просто… отпустил ситуацию. — Чтобы поговорить. Чтобы кое-что объяснить. Чтобы он больше никогда не подошел к тебе ближе, чем на метр. Чтобы все это точно закончилось, а мы остались, — Оками провел по щеке Азусы кончиками пальцев. Азуса медленно кивнул, решая все же: хочет он знать или нет. — И он еще не понял? — уточнил он, пока думал. — Он не был готов к этой части разговора, пришлось отложить, — ответил Оками, подбирая слова. — Забудь о нем, он ведь не стоит твоего внимания, Юя. Азуса кивнул снова. Думать о Кехее ему не слишком нравилось, но вот только сейчас забыть не получалось. Оками вернулся таким… и он обозначил, что Кехей стоит вот его внимания, что ничего не закончилось. Азуса не пытался представить себе положение Кехея сейчас, но ему было странно от мысли, что тот, кто распоряжался им, теперь беспомощен и в чужой власти. Что-то в этой мысли ему очень не нравилось. Но Азуса не знал, как объяснить, не хотел сердить Оками, чувствуя сейчас его близость гораздо более зыбкой. — Значит, ты поедешь к нему завтра? — уточнил он только. Оками хмыкнул и покачал головой, волосы его рассыпались: — Нет. А то его как-то слишком много в нашей жизни. Завтра я никуда не поеду… По крайней мере, без тебя, Юя. Завтра будет принадлежать нам одним. Оками так и не выпустил Юю из объятий до конца, но теперь не прижимал его к себе, чтобы видеть лицо. — Только не говори, что хочешь его проведать, ладно? Я навещу его в понедельник, мы закончим разговор, и его подвезут в школу. Так странно, но теперь, когда Оками был рядом с Азусой, все решения казались ему простыми, точными и совершенно верными. Мягкими даже. Карино заслуживал много более сурового наказания. Оками не наказывал и даже почти не мстил. Он учил. И расставлял границы, которых у Карино не было. Азуса округлил глаза почти в ужасе, он старался проскальзывать эту мысль, но больше всего на свете хотел никогда больше не встречаться с Кехеем. Не слышать его голоса даже. — Конечно, не хочу, — прошептал Азуса. — Просто… мне бы очень хотелось, чтобы он отъебался от меня. И хотелось, чтобы я сам мог ему это донести. И не знаю… Не хочу, чтобы ты с ним разговаривал. Не хочу его в нашей жизни, а пока он «твой гость», — Азуса чуть скривился, — это так. Оками заглянул в глаза Азусы и не успел подумать. Он увидел в них страх, почти ужас. Они жили на задворках сознания — Азуса привык их не замечать, но вот сейчас он позволил себе не только ненавидеть и бороться, а чувствовать свой страх. — Если ты хочешь, я просто убью его, — сказал Оками. Он сам ужасно хотел, чтобы Карино просто не было в жизни Азусы, в общем-то для того все и затеял. Азуса ответил не сразу. Он многократно обещал и Кехею, и себе, что убьет его, и хотел этого вроде бы искренне, но это же были… слова. Это все еще была игра, просто Кехей заигрался и забил на то, что все происходило с Азусой по-настоящему. Без перерывов, без возможности забыть, в перекрестье чужого шепота и взглядов. Но сам Азуса заигрываться не хотел, и тем более подставлять Оками. — Кехей может уехать на выхи, но не может пропасть. Татсуми может и не справиться с этим. И это… эм…не полезно для твоей карьеры. Ты и так по уши в школьной игре, еще убивать из-за нее не хватало. Знаешь, что я заметил? — отвлекся вдруг Азуса. — Самые упоротые последователи игры всегда из элиты, и самая жесткая игра идет наверху. Задротам и готам в общем-то плевать. А джокер, на самом деле, карта, которая может быть любой из колоды. Никаких рамок. И жуткая зависть всех остальных. Азусу, кажется, немного отпускало, и Оками порадовался, поправил подушки, усаживаясь теперь: — Ты очень умный. И наблюдательный. И да, те, кто отказываются играть, становятся мишенями именно потому, что другие не могут простить им их свободы. Способности не соблюдать глупые, навязанные кем-то правила. И у элиты это сильнее. Ведь правила окружают их и за пределами школы. Чем они жестче, тем больше нужно безопасности и власти. Тем более… тому, кто по жизни принц, падать придется свысока. Им не страшнее других на месте изгоя, но вот думать об этом месте — да. Оками помнил, как играл, как и о том, что для него было иначе. Его отец без сожалений и сомнений уничтожил бы того, кто попытался бы унизить Оками, а быть королем было… так естественно, на самом деле. Управлять теми, кто играет по чертовым правилам, было даже увлекательно, много увлекательнее, чем преследовать того, кому не повезло с картой. Но сыновья «больших людей» мыслили о том иначе. — Игра помогает тем, на кого в реальном мире давят ограничения, расставлять их другим. Дает странную аномальную безопасность. Позволят занять место в иерархии, даже если, на самом деле, человек ничего из себя не представляет. И мало бесстрашных, что готовы просто… честно завоевывать это место. Даже в игру они играют нечестно. А ты с самого начала их бесил. Из такого социального окружения, а ведь… и правда король. По совести так и есть, ты ведь и был им раньше без всяких игр. К старшей школе им стало невыносимо с этим. Но это только их проблема и их больное самолюбие. — Откуда ты знаешь, кем я был раньше? — уточнил Азуса задумчиво. — Я хотел эту карту, чтобы никто из них меня не достал, и был прав в этом. И сейчас хочу ее поэтому, я не особо рвусь быть их королем, но, похоже, для меня есть только две дороги: или так, или Джокер. Восьмерка из меня не получится, — Азуса усмехнулся. Оками не смутился вопросу: — А откуда я знаю, где ты живешь и кем работает твоя мама? Сендзаки в такие подробности не вдавался… Но я всегда изучаю вопрос. И крупиц информации достаточно, чтобы сделать некоторые выводы. Часто лучший ученик, часто чемпион класса по бегу и некоторым другим видам спорта. И это все помимо того, что ты красив, умеешь постоять за себя, целеустремлен и дерзок. У тебя и правда нет вариантов, — Оками улыбнулся. — Я же говорю — ты просто чудо. И… тебе бы не понадобилась никакая карта, малыш, ты и так занимал это место. Просто эти элитные уроды не хотели тебе его отдавать. Им нестерпимо, что среди всех них — настоящий король вышел из низов. И это ужасно несправедливо. В этом плане якудза честнее. Жестче, но честнее. Азуса смотрел на Оками внимательно, а потому чуть улыбнулся: — Нет бы рассказать, что я могу быть кем угодно. Даже задротом, а все равно бы тебе понравился, но так тоже хорошо. Комплимент принят. Азуса уже совсем расслабился, отвлекся на Оками. Теперь можно было бы перейти к чему-то простому, житейскому. К ужину, например. — Ты голодный? Я — да. Оками рассмеялся: — Прости, но задрота из тебя не получится, как ни старайся. Раскусят через пару дней. Но… Я люблю тебя любым, конечно. Оками потянулся и поднялся: — Раз ты голодный, то вперед. Сегодня ужин готовлю я. И, может быть, я хочу, чтобы он был только для нас двоих. И даже свечи… Жаль у нас нет говорящего подсвечника. — Говорящий подсвечник? — Азуса делано удивился. — Умная колонка с подсветкой? — предложил он. — Можешь заставить ее даже петь вот это вот про гостей. Но лучше все же как-то попроще, — признался Азуса. — Без свечей, я для этого не очень создан. — Тебе кажется, — Оками коснулся щеки Азусы губами. — Но я не буду настаивать, видимо, нам нужно время, чтобы добраться до ужина при свечах. А пока мы можем устроить вечерний пикник на крыше, — Оками закусил улыбку и чуть склонил голову. Он хотел радовать Азусу и видеть, как в зелени его глаз отразятся звезды. Азуса покачал головой и начал одеваться. Идеи Оками были одна страньше другой, если честно. — А можно просто поесть в кровати лапшу под кино, — сказал он. — Вот он предел романтики для меня. Зато… Я умею готовить отличную лапшу. И сделаю это для тебя. — Вау, как неожиданно, — Оками поиграл бровями. — Но можно и даже нужно. Я ведь обещал, что все будет так, как ты захочешь. Оками точно знал, глаза Азусы устраивают его и без отразившихся звезд, Азуса и сам был звездой. А Оками ужасно повезло — ему было дозволено не только любоваться.