Колода карт

В конце концов, они снова разместились в машине: Сендзаки на месте водителя, Татсуми рядом с ним, и Азуса с Оками на заднем сидении. Азуса чувствовал себя каким-то лишним, хотя вся эта заваруха произошла из-за него, и это тяготило, а отвлекаться не получалось. Потому Азуса не спешил приближаться к Оками — думал свои думы и внутренне вздыхал о себе и своей вине, пока Оками скомандовал: — Камо, теперь ко мне домой, там и останетесь, а у меня еще дела. — Ты… Мы можем переночевать? — по-деловому уточнил Сендзаки. — Вы можете остаться на первое время. Каморка без окна крутая, но твоему принцу нужен воздух. Татсуми накрыл колено Сендзаки ладонью: — Да нет, рядом с Сендзаки мне не нужно никакого окна. Сендзаки присвистнул: — Я бы сказал: «повтори это еще раз», но мы позже к этому вернемся. В комнате с окном. Нам нужно окно, чтобы я мог влезать в него… Татсуми улыбнулся шало, он едва верил, что получилось. Но теперь ему было так спокойно и хотелось, чтобы Сендзаки окружил его собой. Оками сам придвинулся к Азусе, убирая телефон. В общем-то все уже получилось. — Не хочу оставлять тебя и оставаться без тебя, — сказал Оками. — Но у меня две встречи, очень важные. А потом я должен… «Навестить Кехея». — Встретится со своими и выдать им инструкции по одному важному делу. Но… я вернусь не поздно, обещаю. Ты ведь не будешь скучать? Сендзаки, вы справитесь не занимать весь дом, а ограничиться первым этажом? — Да без проблем… — Кухня — это общее помещение, — напомнил Оками настойчиво. — Нам хватит и одной комнаты, — вдруг сказал Татсуми. — Можно запереться и выбросить ключ… Оками понимал Татсуми, он бы тоже хотел хоть ненадолго запереться с Азусой и даже выбросить ключ: ему было ужасно мало Азусы. Оками теперь мог сосредоточится на нем, но время неумолимо уходило, а Оками хотел безумно и безрассудно. Хотел касаться и целовать, хотел видеть. Как хотел успеть обдумать все то, что сам сказал недавно в его доме. Азуса не стал отвечать, просто привалился к Оками и закрыл глаза. Спать вроде не хотелось, но вот почувствовать объятие Оками — очень, заодно и растечься в нем. Азуса не особенно завидовал Татсуми и Сендзаки, скорее не мог пережить весь тот шквал, что бушевал внутри него. Странно и непривычно хотелось поделиться с Оками всеми этими противоречиями, мыслями и тревогами, даже глупо спросить: «Я справился? Я вас всех подвел? Что происходит?» — но Азуса просто дышал запахом Оками. Азуса потихоньку, но доверял — это было божественно, и Оками обнимал его крепко, а гладил нежно. Без особого намека: по плечам, по лопаткам. Но каждое это прикосновение было особенным. Оками позабыл даже о времени, хотя ему стоило спешить. Но Сендзаки и без того гнал. Оками снова поцеловал Азусу в макушку и вышептал, обводя его ухо языком: — Не хочу уходить, — так странно для себя, почти жалуясь. Азуса в ответ прижался теснее, не совсем зная, что сказать. Ему не хотелось, чтобы Оками уходил, без него было бы так трудно продолжать верить в то… Что все хорошо. Но Азуса не смел задержать его, понимая, что жизнь Оками много больше их школьных разборок. — Я уже никуда не денусь, — пробурчал Азуса, все глубже пропадая в объятиях Оками, отжимая себе его колени. Оками видел Азусу и точно знал, тому трудно поверить в то, что все это реально. Как трудно верить вообще. Трудно принимать помощь или заботу: Азуса хотел все сам и в общем-то не умел иначе. Мама его была отличной, но все же юной, и Азуса не мог опереться на нее. Но уже хотел, чтобы она опиралась на него. Юя уже давно брал на себя очень много, это диктовало условия, и Оками хотел эти условия изменить. Ему нравилось, когда Юя улыбается. Так странно… Азуса оказался первым человеком, которого Оками хотел утопить в нежности, в тепле, и это было чуть важнее другого. При том Юя был желанным до дрожи, напряжения внизу живота и сведенных мышц. Но оставлять его не хотелось не из-за этого, а потому что Оками нравилось знать, что тот рядом. Чувствовать его присутствие, находить глазами, пусть без возможности дать себе волю. Может быть, это было даже хорошо, потому что Юя отлично знал как это быть — желанным, но понятия не имел, как это — быть… нужным? И Оками хотел показать, хотя сам впервые чувствовал что-то подобное. Пока Оками думал и обнимал, экран между передним и задним сиденьем сам собой пополз вверх — видно, Сендзаки решил, что им с Азусой нужно немного времени только вдвоем, пока Оками не умчал на свою встречу. Азуса посмотрел на ползущий экран и чуть улыбнулся: он хотел получить свои минуты, когда Оками будет близко, а его волшебные руки вокруг. Оками странно не стремился ни раздеть, ни возбудить специально. Он обнимал, окружал, утешал и успокаивал. И Азуса все-таки спросил: — Я все испортил? — С чего ты взял? — Оками нашел зеленый взгляд Азусы. — И что именно все? Ты только все улучшаешь, Юя. Все в моей жизни. Всю мою жизнь. Я ждал встретить тебя, — Оками не знал, что звучит сейчас так похоже на Сендзаки, но они не зря были братьями. — Иди сюда, Юя, — Оками чуть потянул Азусу к себе, предлагая устроиться у себя на коленях. Так, как этого захочется самому Азусе. Оками подозревал, в чем тот сомневается, и не собирался скрывать, что… все еще было так понятно: конечно, он хотел Азусу не меньше, чем раньше. Его грудь в надорванном вороте футболки была восхитительной. Просто он сам был не менее восхитителен. Азуса послушался, это было именно это слово, но слушаться Оками оказалось просто, ведь Азуса примерно того и хотел. Теперь он обнимал ноги Оками коленями, и в этой позе было что-то отдельно невероятное… — Не знаю… я всех подставил? Я хотел просто вмазать Кехею, отказать, доказать, а все… защищали меня. Ну, зачем? — Вдруг почти простонал Азуса. — Это моя война… «Моя вина… Мой Карино,» — не озвучил он, имея в виду, что это только его проблема, а не важный ему человек. Хотя так отчасти и было, вся эта дерьмовая игра имела только один смысл: противостоять Кехею, доводить Кехея и свалить Кехея. И все это Азуса хотел сделать один, ведь Кехей справился с ним, а значит, и Азуса должен был. — Теперь это больше не игра, это жизнь. Татсуми или вот твоя. А ты в школьной разборке, — Азуса хмыкнул. — Я просто… после вчера… после тебя, я больше не мог… Как раньше, так, как он хотел, — Азуса закусил губу, а потом сумел повторить слова Кехея: — прибегать к нему по первому зову и раздвигать ноги. Я должен был сказать ему «нет», которое потом не станет «да» из-за испуга. И если бы он сделал это, отдал другим, а я все еще говорил бы «нет», было бы… достаточно. Азуса чуть вздохнул, он отлично понимал, что может нравится Оками после одного Кехея, когда они уже… Типа расстались. Но никому не нужен тот, кого использовали так. Даже Кехею перестал бы. И Азуса точно знал, что сделал бы теперь, исполни Кехей свою угрозу. Он не думал об этом, не планировал, но сейчас увидел ясно. — Если бы это было «нет», то потом и умереть не жалко. И разрушить всю их гребанную игру. — Ты с ума сошел? Юя, очнись. Никто больше не прикоснется к тебе, если ты сам не захочешь. Ты, — Оками поймал Азусу за подбородок и удерживал, но очень нежно. — Ты… не виноват, — раздельно произнес Оками. — Их было человек пятнадцать, и ведь они не сами, верно? Их позвал Карино, отдал приказ. А против них ты был один. Да еще Сендзаки с Татсуми — даже не смешно. И никто их не принуждал, ни Татсуми, ни даже Сендзаки, ни тем более этого маленького блаженного в очках. Они пришли тебе на на помощь, потому, что так захотели. Захотели помогать тебе. Значит, ты им нравишься, хотя Карино тебе другое внушал. Но… я очень тебя прошу, не верь ему. Можешь и мне не верить, но ему — точно не надо. Оками коснулся щеки Азусы губами, сейчас тот был такой… Зыбкий, что страшно было сделать что-то большее. Азуса не ответил. С тем же успехом можно было сказать, что Кехею тоже помогали по доброй воле — нравился им этот приказ. И в общем-то вопрос был в том, что Азусе эти люди тоже не нравились. Хотя было, наверное, время, когда ему нравился Кехей, его подхалим… вот же ж дерьмо! Азуса закрыл глаза руками и мотнул головой. Оками не понимал, а Азуса не знал, как объяснить. Поэтому открыв лицо, он заявил быстро: — Забудь! — и потянулся поцеловать Оками. Тот легко отозвался, устраивая руки на спине Азусы. Оками точно знал, что разговор этот не закончен, но обнимал Азусу жарко, целуя его трепетно и глубоко одновременно. — Я не могу забыть. И не хочу забывать, ведь это важно тебе. Но мы можем… отложить все эти разговоры. Подумай только о том, что у тебя получилось. Они увидели твое «нет» и твой отпор. Увидели, что… Они — «всего навсего колода карт», — Оками вдруг вспомнил эту фразу из любимой книги своего самого младшего брата. — А жизнь она гораздо больше. И в жизни люди играют по другим правилам. Всегда можно прийти и опрокинуть стол. Оками смотрел на Юю, желая успокоить и убедить, но кроме того — точно так и думая. — Особенно, когда жизнь не состоит из школы и не сосредоточена на ней. Это ведь я сейчас такой умный, когда школу уже окончил. Но я точно знаю, что там — внутри — это все такое… настоящее, Юя. Но у тебя есть целый мир, и он больше. У тебя есть я. И есть люди, которым ты нравишься. Которые готовы драться за тебя. И ты не сделал им хуже. Как раз наоборот. Кора ведь обрадовалась изменениям, недаром захотела помогать, сама предложила. Татсуми и Сендзаки долго шли к этому, а ты… вообще-то им помог. И теперь они счастливы. И я тоже счастлив, Юя. От одного того, что ты так близко. От того, что можно смотреть на тебя и слышать голос. Ты — это ты. А Карино — твой насильник. Не нужно его оправдывать. В его положении он всегда мог немного больше других. А ты немного меньше. И это был его выбор, как распорядиться своей властью. Своим реальным положением, которое ведь существует не только в школе. Но… видно, без принуждения ему никто бы не дал. Это, конечно, большущая проблема, — закончил Оками очень серьезно и отвел волосы от лица Азусы. Вообще-то не нужно было, но Оками чуть вело. Азуса сверху был чертовски хорош, а его лицо, его глаза и губы так близко. И Оками гладил его черты взглядом, спускаясь к ключицам и плечам, повторяя взгляд кончиками пальцев, следуя по этому пути. Азуса вздохнул очень шумно, потому что Оками действовал на него и сильно. Азуса честно пытался поверить в его слова, но для него это звучало не так. Но да, действительно, примерно так, как написал Кехей. Что сам Азуса ничего не может, но Кехей не давал ему права распоряжаться собственной задницей так. Кехей похоже тоже не понимал, где кончается игра. — Что было бы, если бы не ты? Не твои люди? Как-то странно звать в школьную разборку больших ребят. Получается, это выигрыш не по правилам… Кехей сам толкнул меня с лестницы, без помощников. И я… Азуса вдруг понял, что готов разрыдаться: — Я не понимаю, почему у меня не вышло! Я дрался с ним, я дрался со всеми, а до того… никогда не пытался никого трахнуть всем классом! Да я б убил того, кто с таким посмел сунулся к Ацуму! Оками тоже шумно вздохнул, он разделял злость Азусы и его горе и просто обнял его крепче, теперь блуждая ладонями по спине, не спускаясь ниже, зато поднимаясь в волосы и шепча ему в самое ухо: — Ну, вот поэтому и не вышло. Ты не готов играть по тем правилам, где ты распоряжаешься чужими жизнями так полно, так всеобъемлюще, настолько по-настоящему. Ты даже поверить в то, что кто-то так делает не хочешь. Оками промолчал о том, как это одно завораживает в Азусе. Сердитый, недоверчивый, колючий и высокомерный, он действительно не мог понять чужой вседозволенности и подлости. — Ты играл в игру по заданным правилам, — продолжил Оками. — Карино живет в этой игре и превращает ее в жизнь. Он использует все возможности и свое право повелевать. Свое настоящее положение, то, что есть у него в жизни. И… если честно, все придурки, которые следуют за ним готовы воспользоваться твоим положением в жизни. Им казалось — за тобой никого нет. Только мама. Теперь им придется столкнуться с тем, что за твоей спиной есть не меньше, чем у них. На новой неделе увидишь, как много это изменит. И не важно, какая у тебя карта, Юя. Татсуми отказался играть, однако, никто не посмел его тронуть. И это не потому, что он был смелее или сильнее тебя, а потому что все знают, чей он сын. Вот и все. Так просто. А что ты мог сделать? Карино же перешел грань игры: можно было идти в полицию. Угрожать, что расскажешь его отцу. Не ходить в чертову школу. Оками снова вздохнул, обнимая Азусу крепче, пытаясь объяснить и утешить: — Но Карино — подлец, он знал, что ты не сделаешь ничего из этого. Ты хотел честно выиграть у подлеца, Юя. Это заранее обречено на провал. Но это не делает тебя хуже, чем Карино. Слышишь? И нет позора в том, чтобы не быть одному. Тебе просто трудно полагаться на других. Но Карино лишь говорит, что не полагается, однако чуть что зовет на помощь. И это твоя победа. Юя… — Оками коснулся виска Азусы губами. — Ты отказал ему, и вы дрались. В тот момент, когда он позвал своих на помощь — ты… выиграл. Оками не сомневался и нигде не лукавил — он думал именно так. — Иногда победу трудно рассмотреть. Но среди якудза, его бы оплевали и не приняли ни в одну группировку. Он слабак и дерьмо. И ты уже доказал это. А вот ему ты этого внушить не сможешь. «Зато я смогу,» — это Оками знал точно. Хотя сейчас было легко сосредоточится на одном Азусе, но если бы Оками задумался, то уловил бы, что его ненависть к Карино растет по мере того, как Оками до конца осмысляет и осознает свой взгляд на его действия. Азуса смотрел недоверчиво, что было вообще-то довольно сложно из его позиции. Не смотреть, конечно, но возмущаться, спорить и по-настоящему не доверять Оками. Но Азуса не пытался изменить этого, хотя Оками не особенно его удерживал. — Ты приставишь ко мне охрану, или они просто запомнили? — уточнил он, внезапно немного веселясь от мысли, что за ним будут бродить якудза. Это действительно было бы чертовски забавно, особенно учитывая, что Азуса был мишенью. Но слова Оками успокаивали, как и его прикосновения. Оками не принуждал, даже не распалял, это было что-то совсем другое. Не совсем Азусе понятное. Это было и сексуально, и возбуждающе, и так тепло. Азуса вздохнул, обнимая Оками сильнее, укладывая голову ему на плечо и сжимая его бедра коленями. Понимая вдруг, что скоро придется отпустить.