Колода карт

Кехей говорил с Татсуми и выглядел, как обычно в таких ситуациях — придурком. Но Азуса не вмешивался. Без Сендзаки в школе снова стало невыносимо мало воздуха, и Азуса снова передумал что-то менять в ситуации, просто игнорируя ее. Такая безысходность теперь накатывала на него время от времени, и как ни странно только Кехей ее и шатал своими новыми требованиями. Азуса не переставал ненавидеть, но все чаще… Смирялся и терял силы сопротивляться. В иные дни, Кехей даже казался ему пусть и придурком, но каким-то… Ручным что ли? Понятным и предсказуемым. А всех придурков не образумишь, как показывал опыт — даже не придурков образумить сложно. Кехей сказал свою очередную гадость и горделиво вздернул подбородок, Татсуми ему уже не ответил, поплелся придавленный, как и во все дни после каникул, в класс. И вот теперь Азуса подошел, встал, как Кехей предпочитал, в полушаге за спиной, но ничего не сказал. Зная: Кехея бесит, что он молчит и так вот молчаливо осуждает, но в этой ситуации предъявить Кехей ничего не мог. Отчего бесился еще больше. И это был не худший способ высказывать ему свое отношение. Кехей бы стал мстить, но Азусе он мстил довольно бездарно. Опять же очень ожидаемо — большая часть эффекта была реально в том, что Азуса в нем разочаровывался. Хотя… Еще Азуса разочаровывался в себе. Кехей хотел бы сжать кулаки, но лишь спрятал руки в карманы и обернулся к Азусе. Взгляд того не радовал. Так и подмывало спросить: «Что? Какого черта?» — но Кехей лишь смотрел с вызовом. — Жалеешь его? Считаешь, я не прав, — Кехей не спрашивал, он утверждал. И ненавидел Татсуми. Тот прикидывался так хорошо, подмазывался и заискивал всегда так искренно. Теперь Кехей точно знал: образ невинного, всем помогающего ангела не имеет к Татсуми отношения. Тот метил высоко: хотел поддержки отца и наследства. Он и на минуту не понимал, как это жить с отцом. Как это быть — Карино. Татсуми мог бы и вовсе не иметь к отцу отношения, но он упорно сохранял эту связь и лез наверх. Кехей не знал, почему мешал Татсуми быть с Сендзаки. Это ведь могло уронить Татсуми с его пьедестала. И в общем-то уронило. Отец почувствовал его фальшь. Татсуми был фальшивым насквозь — всегда таким, каким его хотят видеть. Шлюха по жизни — эмоциональная проститутка. Кехей так не умел и в общем-то не хотел учиться. Но выиграть у брата хотел и еще как. Он хотел выиграть у всех. И заявлял о своих амбициях. У Кехея все получалось, и только с Азусой — не особенно. Это бесило! — Он тебе нравится? — почти обвиняя, выдохнул Кехей. Он обернулся резко, и Азуса чуть улыбнулся — ему нравилось, когда сквозь оболочку Кехея прорывалось это — настоящее. Кехей в сексе, Кехей в гневе и Кехей в образе отличались не слишком сильно: это был все тот же сильный, властный, требовательный человек. Король, чего уж тут. Но в такие вот моменты было видно, чего ему стоит этот непревзойденный контроль, жажда власти и успеха. С тех пор, как Азуса стал мишенью, он сумел распроститься с игрой, пусть и не с желанием сместить Кехея. Но, на деле, быть мишенью позволяло быть собой много больше всего остального. Татсуми тоже теперь был собой, но ему было плохо — это-то и было главным, а вовсе не поведение примерного ученика. Проблема Татсуми была не в роли, а в том, что он потерял, Азуса же ничего не имел, кроме прошлой мнимой роли. Азуса смотрел на Кехея, в собственном представлении, кротко. Ему хотелось сказать что-то типа: «Ну, тебе не надоело?» Кехей страстно завидовал Татсуми и по невнятным причинам считал, что тому проще. Азуса видел это иначе, но объяснять… ленился. Он не любил тратить слова с Кехеем. И теперь пожал плечами: — Нельзя так вот просто вожделеть любовника Сендзаки. Потому не очень. Встречный вопрос был одновременно логичным и пустым, и Азуса задал его просто из желания задеть: — А тебе нравился Сендзаки? Кехей анализировал слова Азусы. — Только из-за Сендзаки? Из-за этого… ничтожества… Кехей и правда думал так. Он ненавидел Сендзаки за тот его выпад, за свой страх вылететь в окно. Как ненавидел его за то, как тот… позволял себе вести себя. Хороня себя: с таким поведением никем приличным не стать — зато так явно заявляя на придурка Татсуми права. Сендзаки и не подозревал, что Татсуми врет и ему тоже. Всем врет. И так легко перемещается по этим образам, так быстро, что его и не узнать. Однако, Татсуми стонал под Сендзаки так, что слышно было и на соседних этажах. С Азусой это было иначе, и Кехей ненавидел Сендзаки сильнее, потому что никогда и никому не позволил бы узнать, что он связался с таким, как Азуса. Азуса хмыкнул, прикидывая, насколько готов вот сейчас выбесить Кехея, и все же решился: — Выходит, нравился. Плохие мальчики очень привлекательны, да? С ними легче чувствовать свое превосходство… Азуса чуть вздохнул. Он не считал нужным защищать Сендзаки перед Кехеем, объяснять, почему тот не был ничтожеством. Кехею казалось, что никому не так тяжело, как ему, и было глупо пытаться рассказать ему, как это жить с другой стороны. Когда свободы больше лишь от того, что тебе и терять-то нечего. Но не иметь ничего было так же страшно, как бояться это «все» потерять. — Успеешь ответить или отложим на после уроков? — уточнил Азуса. Кехей скривился, заводясь мгновенно. Азуса все время посягал, а у Кехея было слишком мало свободы для достойного ответа, оттого он принял предложение: — После. И тебе… понравится. Ты забудешь и о Сендзаки, и о Татсуми. Он, выходит, нравился тебе. Кехей знал, что дальше нужно молчать, но продолжил: — Как подхалим и отличник или как туз? Кехея странно интересовало, какие мальчики нравятся Азусе. Кехею же вообще не нравились мальчики. С ними он конкурировал. Кехей нес свой титул, и это было тяжело. Зато корона — желанна. И Кехей хотел выиграть даже у отца, не говоря уж об остальных. Он собирался быть королем и не чертова класса и даже не школы. Королем… мира? Ну, хотя бы небольшой империи - точно. И он хотел добиться этого сам, чтобы отец не тыкал и не упрекал. Кехей метил высоко и шел к своей цели. Просто… Азуса… Просто Азуса был — другое. Просто их соперничество выглядело, если не как драка, бог ты мой! — Кехей ведь не опускался до драк, но с Азусой - или так, или потом в комнате. И Кехей прилагал все усилия, чтобы не представлять. Это и без того была дурацкая слабость, которую он себе позволил. И, пока это была тайна, она ни на что не могла повлиять. Кехей странно верил: Азуса не скажет. Он убрал Азусу со своего пути, но не мог избавиться от него в своей жизни. Не хотел. И предпочитал верить, что и Азусе от него не избавиться. Кехей точно знал, что может разбить его представления о Татсуми. Выиграть у Татсуми хотя бы так. Татсуми был изворотлив и подл, и Кехей злился, что отец не отказывается от него. Азуса снова пожал плечами. Он мог бы ответить простым «ты не поймешь», мог и попытаться объяснить, но какой был смысл? Еще проще было сказать, что не нравился, а нравится сейчас. Но Татсуми нравился Азусе не как парень, а как человек, а подобное признание тому бы лишь повредило. — Это совершенно неважно, — нашелся Азуса. — Я же все равно о нем забуду. Азусе захотелось обогнать Кехея, просто, чтобы уйти от контакта, но тот бы разозлился сильнее, и хотя Азусе было в общем-то пофиг, он подумал о Татсуми и о том, как тому и без этого тяжело.

***

Татсуми просто слушает, он не возражает Кехею ни в чем. Татсуми просто больно, но… так в общем-то ему и надо — тот, кто предал свои чувства, иного не заслуживает. Кехей хочет верить, что все это было пустое — просто бунт, странный и бесполезный взбрык. Татсуми точно знает — это не так. Но без Сендзаки ему сбежать некуда, и смысла нет. Это позволяет оставаться и делать все хорошо, правильно — так, как должно. Татсуми состоит из этих дел и из усердной учебы. Она одна ему почти что нравится, а люди вокруг нет. Ему тяжело рядом с матерью, тяжело постоянно слушать, как хорошо, что Сендзаки больше не появляется, и Татсуми не нужно с ним общаться, а больше всего ему тяжело с собой. Татсуми исчезает, остается только оболочка — образ. Он больше не подхалим. Он теперь никто. Просто хороший мальчик, очень хороший. И он знает, что это не правда. Но смысла нет ни в чем, кроме как в том, чтобы обеспечить матери благополучие, защитить ее, справиться, угадать. Татсуми знает, что старается недостаточно. Знает, что ночью забывает и забывается. Он трогает колечко пирсинга и тянет его до боли, закрывает глаза и разводит колени. Он не позволяет себе представлять, как это делал бы Сендзаки, но доходит до конца. И слова Кехея вроде бы не должны ранить, он ведь говорит о том… что видит. Высвечивает разительные перемены в Татсуми. Но игры Татсуми больше не интересуют. И не страшно быть мишенью. Татсуми пугает вся последующая жизнь. Жизнь без Сендзаки. Но все же… Кехей не знает, но Татсуми почему-то именно ему хочет возражать, кричать, доказывать, что… все это не так. То, что Кехей считает прихотью и демонстрацией, просто было любовью. А еще оно было Сендзаки и Татсуми. Теперь Татсуми больше нет, как нет подхалима. Внутри пусто и больно. И так хочется верить, что Сендзаки сдержит слово. Что станет преследовать, что найдет когда-нибудь. Даже, чтобы посмеяться. Он сказал, что полюбуется на счастливую жизнь Татсуми, но Татсуми знает: никакой счастливой жизни не будет. Он выбрал не ее. Он выбрал ответственность — прежде всего за мать. Как ее составить такую беззащитную? Татсуми не надеется, что Сендзаки простит его, но он бы хотел хотя бы увидеть. А еще лучше, пусть и нереальнее — почувствовать. Что угодно. Прикосновение пальцев к руке, шепот в ухо, дыхание на губах, взгляд, удар, боль? Почувствовать и рассыпаться. Татсуми ждет. Знает, что не заслуживает, но все еще… он есть только потому, что ждет. Он помнит свое это жуткое: «Всё кончено». Сендзаки отлично понял, о чем Татсуми. Но… не понял, что, когда Татсуми сказал это, кончились вовсе не их отношения. Для Татсуми и правда кончилось всё. То, что можно было бы назвать жизнью — точно. Он сам тоже кончился тогда. Татсуми привыкает играть лучше, чем раньше. Потому что его естественное выражение лица неприемлемо. Что там выражение: он постоянно хочет реветь. И даже делает это, когда остается один в своей комнате. И так трудно высушивать слезы вмиг, когда стучит мама. Но Татсуми больше не жалуется ей на то, что она даже предпочтений его не знает. У него нет больше предпочтений. Только одно — Сендзаки. Татсуми не знает, как это получается, но он обходит Кехея по оценкам. Мать в полном восторге, она щебечет, потому что отец говорил с ней и хвалил Татсуми. Он слушает невнимательно, но делая вид, что очень — кивает. — Я понял, мама, не волнуйся, я и дальше не подведу. Время идет к выпускному, и Татсуми ждет его, сам не зная — зачем. Ждет меньше, чем Сендзаки, который так и не идет из головы. С Кехеем они сталкиваются случайно, но тот вдруг ловит Татсуми за грудки: — Ты что охренел? Совсем страх потерял? Татсуми не совсем понимает в чем дело, он точно знает, что не отсвечивает последнее время, и только смотрит на Кехея виновато: — Извини, — отвечает он. — Это случайность. Я… не специально. Татсуми и правда неспециально, просто учеба — его единственный интерес. Учеба и чтобы мама не расстраивалась, а значит, чтобы отец не был разочарован. — Просто увлекся. — Ты ненормальный, — отвечает Кехей уверенно и дергает Татсуми за ворот. Татсуми и не пытается сопротивляться. — Думаешь, что займешь мое место? Думаешь, отец впишет тебя в наследство? Татсуми так не думает, хотя очень надеется. Нужно же как-то… жить? И пока нет никакой другой возможности обеспечить матери и дом, и домоработницу. — Я никогда не займу твое место, — отвечает Татсуми и получает от Кехея по зубам. — Ты за это ответишь, — обещает ему Кехей. Татсуми почти не пугается, даже чуть улыбается. Кехей встряхивает короткими волосами, а потом бьет по губам, улыбка окрашивается красным. Татсуми странно не больно и не хочется плакать. Ему даже словно становится легче. Он бы не отказался от того, чтобы все закончилось тем, что Кехей убьет его сейчас. Но Кехей не станет, пусть заводится все сильнее. — Ты пожалеешь. Нельзя стоять на моем пути, Татсуми, — обещает он и уходит. Татсуми бредет по коридору школы и, сам не зная почему, приходит в коридор Азусы. Тот, в котором учился, пока был Тузом. Он опускается на пол и таращится в стену.