То ли ангелы нас сводили, то ли бесы сходили с ума.

Пленительный. Рихард назвал бы это именно так. Рассекающее пелену сумрака солнце, сметающее благую разумность с пути, россыпь звёздной пыли на небе, отражающей веснушки на узких плечах. Эта томительная душу пленительность взгляда, пронзающее сердце, как скальпель по телу, блаженная улыбка, никогда не бывающая кроткой или застенчивой. Лишь циничная ехидность скользила по его размягченным губам, что он часто облизывал, давясь заливистым смехом, своим звуком напоминающим глубокий звук удара колокола. Ландерс был не то что бы хорош собой, но было в нем что-то втягивающее, раздражающее, нельзя даже назвать, что именно привлекало к нему весь этот нескончаемый сброд. Скорее он как дьявольское наваждение, наполняющее мозг кошмарными образами — будто заставит одним лишь своим беспристрастным взглядом забыться в животном чувстве, теряя волю и мысль. Порой Пауль Круспе казался и вовсе миражом, надуманным его воспаленным мозгом, что пытался заделать дыру в его сердце пустыми надеждами на что-то неясное. Иначе он не был в силах объяснить мерещущиеся иногда украдкие взгляды без присущей им укоризны в его, Рихарда, сторону, своим неподвижным взором ломающих его стены, упорно взращиваемых годами. И все те объятия, крепкие, обжигающие ладони, опаляющие вяжущим жаром всё тело от пят до головы, после которых было стойкое желание вновь и вновь бросаться в них, боязливо прижиматься лбом к груди и в страстном забытье замирать на мгновения, обвив его шею руками, были всего лишь сущим вздором. Ведь Круспе знал, что чем шире ты откроешь руки в ответ, тем легче тебя будет распять.

***

— Знаешь, даже я — вечный оптимист, самым последним кричащим «пиздец!», без малого ахуел от такого! — Пауль нервно расчёсывает силуэт полинезийского солнца на плече, ощущая, как под отросшие ногти забивается омертвевшая кожа. Ариэла откидывает назад свой огненно-красный вихор волос, с отчуждением во взгляде подпирая голову тонкой рукой. — Прекращай мне по ушам ездить. — Нет, судьба мне, конечно, улыбается, но как-то, сука, по-издевательски. — Широкими шагами, оттскакивающими от паркета, Пауль наполнял комнату нервирующим стуком. — Бесспорно приятно, что она изъявляет такое желание быть ко мне ближе, но!.. — Ландерс, черт бы тебя побрал! — Сердито рявкает Тросс, резко стукая кулаком по деревянному столу. — Ты эту историю мне ещё сколько раз перескажешь? Пока язык не отсохнет? Пауль, которого таким нахальным образом прервали, попытался возмутиться, но тотчас сжался под суровым взглядом подруги. — Она с приветом, мы это уже отлично поняли. Только вот ты на таких законченных особ зачастую плевал с высокой колокольни. Отчего же сейчас такое рвение? — Ариэла устало прикрывает сонные глаза, с гулким хрустом потягиваясь. Ландерс, наконец, приземляет свою неугомонную пятую точку на угол стола, за которым сидела девушка. — Мне обидно… — За кого? — Всё таким же скучающим голосом вопросила Тросс, без особого энтузиазма рассматривая трещины на потолке. На короткую секунду Ландерс и впрямь впал в ступор, натянувшись как струна, будто бы взаправду обдумывая сказанное. — Конечно же за себя! Ариэла бросила на него до ужаса скептичный взгляд, выражая молчаливое недоверие к его лживой прыти. Пауль, зябко поежившись, невольно сгорбился, что-то бесшумно шепча себе в оправдание. Как бы прискорбно это не было, но Ариэла, возможно сама того не ведая, действительно задела за живое. С недавних пор Круспе был вновь слишком близко и больше не походил на далёкую и несбыточную мечту. Теперь его было слишком много. Он везде — конкретно так въелся в мозг, да так, что никакая кислота не выведет это всё больше и больше расплывающееся пятно. А ведь те, ещё совсем недавно ненавистные глаза, когда-то затопленные вязкой злостью и досадой до краев, сейчас могли лишь со слабо уловимой тенью тоски взирать на него, словно больше и не желая, чтобы перед ним покорно стелились, точно теперь их хозяин пребывал в вечных мучениях, шевеля сердце теперь уже не враждой, а чем-то иным, пока не подвластным его пониманию. Рихард, что славился своими эксцентричными выходками и приписанной кем-то недалекостью, оказался слишком человечным, с излишне мягким нравом, с чрезвычайно глубокой и уязвимой душой. Совсем не таким, каким его хотел видеть Пауль. Он был чем-то большим, чем просто провокатором и скандалистом, человеком действительно твердого морального убеждения, заставляющим Пауля очаровываться его проникновенностью. И ведь из раза в раз, в тяжком покрове тихой ночи, в звенящей тишине одиночества его душа обнажала свои подлинные чувства, ни перед кем не увиливая, не отдаваясь во власть отупляющей карусели пережитых эмоций и скверных воспоминаний о былой вражде, выпуская на волю осознание таких чувств, о которых он, Пауль, раньше даже не задумывался. И вся эта неясность, в наглую поселившаяся в и так искалеченной черепной коробке, отдающая извечным дребезжанием натянутых струн, его неимоверно сильно раздражала и вводила в исступление. Нет, это точно не любовь, и даже не слащавая мимолётная влюбленность. Это была жалость. Да, именно она. В некотором роде он испытывал перед Рихардом что-то вроде раскаяния за свою едкость и пламенные речи с пожеланиями смерти. И сейчас, когда Пауль чувствовал душевный покой от нелепого подобия примерения, он ощущал нечто вроде жалости. Всё же его душа не была настолько чёрства, как он любил порой думать. Сами посудите — кто бы не чувствовал ее, когда перед вами глаза, в которых отражалось марево подожженного неба. В такие моменты хочется лишь ласково сморгать редкие слезинки с его пушистых ресниц, прижимать к груди со всею силою юношеской страсти, шепча о том, что жалость вовсе не унижает, трепетно зарываясь в его непослушные пряди пальцами в попытке собрать расколотую душу по кусочкам. И ничего страшного, если голове нужно немного больше времени, чтобы принять то, что уже известно его сердцу. Хотя, откровенно говоря, Пауль с неким извращённым удовольствием вспоминал, как темнеют от ярости его зрачки, как тот тяжело дышит, пытаясь себя сдержать, и как упрямо пытается ему доказать, что лучше. Смутная грёза, всплывшая под влиянием откровенного момента осознаний, принесла незабываемый образ этой дикой непокорности, заставляя тело Ландерса покрыться мурашками. Во рту сразу пересохло, как в пустыне, а голоса в голове, подстегнутые такими непотребными фантазиями, скреблись, так и жаждя эту самую своевольность уничтожить. Сконфуженно подняв глаза на Ариэлу, которая теперь валялась на столе, спрятав лицо в своих волосах, Пауль сглотнул, ощущая, как атмосфера в помещении планомерно накаляется, пока в голове нёссется мутный, пропитанный желанием поток мыслей. Дабы хоть как-то занять руки, что беспокойно сжимали и разжимали ткань джинс, Ландерс в смятении потянулся за телефоном в карман. Там, на экране блокировки, спрятавшись среди уведомлений из различных игр, зияло сообщение прямиком от Круспе.

«Привет.

Как смотришь на идею сходить развеяться в клуб сегодня вечером?»

Улыбка без ведома хозяина растянула губы в радостном жесте. Пальцы, от чего-то ставшие влажными, проскользили по экрану, спешно набирая ответ, над которым он ни на минуту не задумывался.

«Ты ещё спрашиваешь!»

Вмиг серая галочка, что была в углу сообщения, сменилась на синюю, обозначая, что его просмотрели. Пауль закусил губы в ожидании.

«Как и ожидалось от главного алконавта.»

Пауль, впрочем-то, не сильно обиделся. Как никак это была истина в последней её инстанции. Квасить в компании и без он любил много и часто, зарабатывая себе, по всей видимости, алкоголизм последней степени, устраивая организму практически каждодневные проверки на прочность. А может это просто гены играли с ним очень уж злую шутку. Вероятно, что вместе с самодуром-отцом у него была склонность искать смысл жизни на дне бутылки.

«Алкоголь — это анестезия, позволяющая нам перенести операцию под названием жизнь…»

Задушенное хохотание, вырвавшееся совсем непроизвольно, сотрясло тело Ландерса безудержной вспышкой истерики. Какая бы была отрада видеть его перекосившееся лицо сейчас!

«Ты обрекаешь себя на потерю зубов.»

Вслед прилетело следующее:

«Дурак. Жду на нашем месте в десять.»

Наше место… Мог ли Пауль раньше хоть на миг задуматься о таком?

***

Парк, уже не такой шумный, как это обычно бывает при свете дня, разбавлял свой антураж лишь редкими прохожими, что шли на заслуженный отдых после пяти дней каторги. Привычная веселость и смех, не дающие окончательно скатиться в беспощадную серую будничность, тоже отсутствовали, заставляя осознавать собственную заурядность и неоправданные потуги на исключительность. Так у Круспе было всегда — внешний фактор, его окружение всегда влияли на его настроение больше, чем следовало бы. Такая обстановка — унылая и пропитанная несчастьем — ему претила. Плотный запах петрикора вокруг, всеми отчего-то любимый, ему вовсе не нравился, как и не нравилось потопленное в мутных лужах лоно природы. Вязкая от грязи жижа уже успела перепачкать подолы его любимых штанов, а последние капли дождя, осевшие на ветках деревьев, настучать по макушке по крайней мере раз пять. Вдруг, пока он отвлекся на чьего-то умывающегося кота в окне неподалеку, на него сзади налетели, тесно обхватывая сзади. Паника на мгновение сжала горло тисками, но знакомый сиплый выдох и лёгкая усмешка после ослабили бдительность, позволяя телу смело откинуться немного ближе к теплу. Чужие руки крепко, но совсем безболезненно сжимают ещё сильнее, прижимая к себе всё больше. На секунду показалось — совсем мимолётно, — что всё будто бы в момент встало на свои места — их тела, точно мозаика, идеально соединились, словно так и должно быть. Стало всё равно и на все мирские заботы, и на собственную душевную неидеальность — на эту секунду напрочь заглушило все адские рёвы в голове. Напомнило забвение — то самое, когда ломит кости, когда ты больше не ты, но тебе классно и кажется, что всё по плечу. Слишком схоже было это чувство с только что испытанным. А Круспе реально боялся подсесть. Рихард внутренне сжимается от собственных мрачных мыслей, но тело, не слушаясь опасений разума, продолжает расслаблено нежиться в крепких руках, заполняющих все пустоты в душе. Уютно. Так же резко, как и появились, руки ослабили стальную хватку на торсе, добродушно давая шанс как выбраться на волю, так и остаться в таком положении немного дольше, чем было задумано. Та постыдная потребность в человеческом тепле, которой он всегда противился, в этот раз одержала вверх — кажется, это был один из тех немногих случаев, когда репутация не имела никакого значения. — Ты ещё замурчи от удовольствия, — Низкий шепот, пробившийся сквозь дымку полусонной расслабленности, вернул хаос бессвязных мыслей. Ухо опалило раскалённым дыханием. Круспе слабо передернуло от внезапно вспыхнувшего ощущения неправильности действа — опрометчиво подпустил слишком близко, сам того не понимая. Юрко вывернувшись из-под пригревших его рук, Рихард неуверенно взглянул на улыбающегося во все зубы Ландерса, пытаясь разглядеть в его чуть прищуренных глазах издёвку. Однако там не было ничего из того, что Круспе успел себе надумать — сплошь сияющая, неподдельная детская радость. С пониманием этого его плечи расслабленно опустились, по губам медленно скользнула ответная улыбка. — На тебя только шипеть. — Лукаво склонив голову, Круспе игриво оскалился, щёлкая зубами. Пауль, в ужасе отпрянув, поиграл бровями, разулыбавшись ещё больше. — Ну, думаю, если почесать за ушком, то ты смилуешься? — Ландерс закинул руку на его плечи, притягивая поближе к себе, пальцами слегка массируя загривок. К его величайшему позору, из груди Рихарда действительно вырвалось довольное и совсем незапланированное урчание, а голова, заимев собственную волю, откинулась чуть ближе к ласкающей руке. Звонкий смех со стороны отлично отрезвил, разогнав марь, и тело Круспе рефлекторно дернулось в сторону, но всё та же рука не позволила сбежать. От такого резко движения Рихард неустойчиво покачнулся, заваливаясь на Пауля боком, ненароком прильнув кончиком носа к его плечу. Откровенно поражаясь своей сегодняшней неуклюжести и каше в обычно пустой голове, Круспе самого разобрало на дикий смех. Какой же абсурд.

***

— То есть вы прям реально это сделали? — Рихард, мигая стеклянными глазами, осоловело склонил голову, морща розовый нос. — Можешь потом у Тилля даже спросить, — Пауль размашистым жестом слизнул убегающую каплю текилы с уже пустого стакана, поднимая руку вверх, дабы подозвать бармена. — Я вообще удивлен, что он тебе не рассказывал. — Я бы на его месте ваши наглые хари распечатал и развесил по всему корпусу, — Круспе кривится пуще прежнего, прикусывая блестящие губы. — Чтобы знали, что с вами водиться опасно. Это же надо было так додуматься — выжрать целый ящик водки за раз… — Лучше поставь вопрос так: откуда у него был этот ящик водки? — Ландерс сворачивает на него чуть покосивший взгляд, жмурясь из-за пестрых вспышек светомузыки. — Это на самом деле довольно долгая история… — Задумчиво пригубив бокал, Круспе отвёл бегающие глаза, непроизвольно сдирая ногтем кожу на большом пальце. Как Пауль только что заметил, на обычно ухоженных руках белоручки уже не было живого места — всё было буквально в «мясо». — И какая же? — Ландерс, наблюдая за спешащим к ним барменом, что являлся ещё одним многочисленным дружком Круспе, мягко отстранил руку Рихарда, не давая дальше вредить себе. — О чем болтаем, мальчики? — С нарочитой манерностью сказал мужчина, ухмыляясь, когда Круспе закатывает глаза. — По новой? — Мне пока пиво, — Пауль злорадно хмыкает, подмигивая поджавшему губы Круспе. — чтобы дослушать увлекательную историю до конца. Рихард недовольно вздыхает. — Тогда мне водки. — А мне теперь тоже интересно, — Бармен скользит по ним изучающим взглядом, останавливаясь на Рихарде. — А то помню я один случай… — Не смей, Билл. — Круспе нахмурился, злобно шикая. — Представь только — Рихард наш, когда ещё юнцом был, один раз напился до зеленых чертей и такое вытворял тут! — Ухмыляясь ещё больше, Билл поставил перед Паулем бокал с пивом. — Пить он до сих пор не научился, — Ландерс задумчиво пожевал губу, что-то припоминая, а после расплылся в хитрой улыбке. — А дальше? — А дальше… — После этих слов Рихард гневно запыхтел, не вынося того, как его сейчас собираются унизить. — А потом он полуголый танцевал на стойке, пока все неравнодушные кидали в него свои деньги. — Это было давно и не правда. — Круспе спешно уткнулся носом в ждущий его стакан, впечатляюще большими глотками осушая его. — Охренеть, — Ландерс поражённо разинул рот, хлопая огромными глазами. — Ну даёт. — Мудак, ты это всем будешь рассказывать? — Продолжая недовольно смотреть на друга, Круспе трет переносицу. — Я прямо-таки местная легенда тут. — Ну не я же это делал, — Билл пожимает плечами и на напоследок ероша волосы Рихарда, удаляется. — И куда потом эти деньги пошли? — Ландерс заглядывает в лицо смутившегося Рихарда, нахально лыбясь. — На этот самый ящик водки. Как раз в тот же день его и купил. — Круспе окидывает его пресным взглядом, а после щелкает в лоб, отодвигая подальше от себя. — И вообще, я не желаю прозябать тут и дальше. Его тело плавным движением соскальзывает с излишне высокого барного табурета, с похвальной грацией твердо приземляясь на пол. Музыка всё так же искусно глушит все посторонние звуки, так что Ландерсу остаётся лишь наблюдать за беззвучным движением налитых кровью губ и лёгкими покачиваниями бедрами, что так и зазывали присоединиться к веселью. Его призыв не был чересчур откровенным, вызывающим горячую волну похоти, а являлся лишь одобрением, пронизывающим теплой волной нежного желания. Мягким движением, которое Пауль не смог уловить, Круспе за руку потянул его ближе к переполненному танцполу, приближаясь к центру как раз в тот момент, когда, оглушая раскатистым рычанием помещение, начинается следующая песня. Его глаза, сейчас особенно чарующие своим лучистым свечением, горят огнем жгучей страсти, затягивающим в свою пучину. Руки туго обвивают его за шею, предварительно проводя кончиками пальцев по предплечьям, неспешно оглживая широкими ладонями сами плечи, а после его расплывчатое лицо приближается к Паулю. — Моя любимая… — Его шепот прорывается сквозь окружающий их гул. Удивительно бледное лицо приобрело флёр некой дерзости и загадки, но вся та же отчего-то мягкая улыбка, обнажающая зубы, оставалась на его искусанных губах. — Мне она тоже нравится… — Ландерс распаляется от близости, перенимая его разгоревшийся настрой, точно так же шепча в ответ, прислонив лицо ещё ближе. Из такого тесного положения, когда между телами оставались лишь считанные сантиметры, он сумел поймать то, как опаляющее дыхание Круспе сбилось на короткую секунду, когда собственные ладони Пауля расположились уже на его бедрах, потирая пальцами тазовые косточки, отчётливо проступающие сквозь ткань узких джинс. — Потанцуем? — Его язык смачивает губы прокисшей от алкоголя слюной, вновь являя перед Паулем ту чёртову серебристую серёжку. Вместо ответа Пауль обхватывает упругие бедра ладонями крепче, поддаваясь вперёд всем телом. Круспе продолжает беззастенчиво покачивать ими в такт музыке, запрокидывая голову, оголяя бледную шею — ее кипенно-белое, когда-то девственное полотно было испорчено темными синяками, раскиданными в четко прослеживаемой собственнической манере. Рихард не делает чего-то особенного, его движения расслаблены и обольстительно изящны — его тело, пронизанное легкостью, было в полной гармонии с разумом. Вся эта вуаль внешней безмятежности подкупала — он выглядит действительно неотразимо и точно знает это. Неотразимо настолько, что люди сворачивает на них головы, впиваются взглядами и прожигают их тела своим неотрывным вниманием. Круспе откровенно и с наслаждением купается в нём, пока блеск софитов ласкает его кожу, то угасая до интимной полу-тьмы, то снова ослепляя. Ландерс и сам отдается этому моменту целиком, отражая его движения чуть более неумело, но так же игриво и душевно. Вокруг стремительно растет количество бессовестных, отвратительно сальных взглядов, во многом обращённых на Рихарда. Пауль, будто неосознанно пытаясь спрятать его от них, сдвигает руки выше, прямо к прогнутой пояснице, теперь уже приобнимая его. Пальцы Круспе вплетаются в волосы Пауля на затылке, перебирая их, пока он сам смотрит исподлобья искристым взглядом. Не в силах выдержать его напор, Ландерс склоняет голову ниже, к оголенной шее, невесомо касаясь носом особенно яркого засоса на остром кадыке. Круспе внутренне прошибает, тело застывает на месте в полнейшей растерянности — казалось бы, это всегда было так просто — отдаться кому-то, кого знаешь от силы пять минут, кому-то, с кем давно знаком, но чёртов Ландерс как всегда противоречил всем его устоям. Он бы с радостью забылся с ним в похоти, если бы это вытеснило все гнильные мысли из головы прочь. Да только вот такой жест только прибавит их. С ним, блять, всегда было не так, как с другими. Это точно всё слишком усложнит. А ещё он боялся, что это будет значить немного больше, чем простой секс без обязательств. Ландерс продолжает качаться из стороны в сторону под спокойные гитарные риффы, поднимая взгляд на притихшего Рихарда. С его теперь задумчивого лица спала та беззаботная улыбка, уступая место чему-то невнятно горестному и пустому. В его остекленевших глазах мельтешит целый перечень чувств. Вздохнув, Пауль поразительно ласково провел пальцами по спине Рихарда, вырывая того из болота гнетущих мыслей. Рихард стискивает зубы, ведь Ландерс снова делает это — заставляет его фасад рушиться. Круспе, ощущая душевную переполненность, прячет перекошенное лицо в его плечо, утыкаясь носом в приятно пахнущую ткань кофты. Пауль мягко баюкает его, продолжая гладить по спине, и Рихард задаётся вопросом — а объятия матери похожи на это? — Ненавижу тебя, урод. — Круспе стискивает руки сильнее, чтобы сраный Ландерс сполна прочувствовал всё его негодование. Пауль улыбается. – Я тебя больше. Усмехнувшись самому себе, Круспе резким движением отдаляется, и пока Пауль хватает рукой воздух в попытке поймать, быстро двигается в сторону стойки, забирая из чьи-то невнимательных рук бокал с чем-то непонятным. Размашистым шагом, будто даже нервным, Рихард, махнув рукой своему компаньону, идёт к пустому балкону, отрезанному от всей этой клубной суеты. Ландерс послушно следует за ним, ощущая, как пот струится по спине, как щеки полыхают огнем. Вид со второго этажа, где был расположен балкончик, открывался не то чтобы особо захватывающий, но в целом довольно приятный – всюду было разнообразие мерцающих ночных огней. Рихард, замирая с поднесенным к губам стаканом, завороженно разглядывает что-то в далеке, совершенно не моргая. Пауль облокачивается на стальной парапет, пытаясь понять, что такого Круспе мог увидеть. Достав глянцево черный блок сигарет, на этот раз практически полный, он учтиво поджигает сразу две, затягиваясь одной и ловко вставляя вторую между освободившимися от напитка губами Круспе. Рихард легонько приподнимает уголки рта, показывая, что данный жест он оценил вполне положительно, отставляя стакан в угол на полу, дабы не задеть его ногой. Вернувшись к наблюдению за чем-то в темном небе, Круспе глубоко затягивается, через пару секунд жмурясь от переизбытка едкого дыма в горле. Пауль бы и рад посмеяться над ним, да только атмосфера не особо располагала – скорее нагнетала. – И почему всё так... – Тихо, словно самому себе, задаёт вопрос Рихард, опираясь на локти. – Пора привыкнуть, что судьба не гладит по щеке.– Ландерс вымучивает из себя смешок. – Она беспощадно бьёт по ебалу. – Я уже не вывожу эти удары. – Круспе загибается надрывным хохотом. – Вокруг только тернии, тернии, мать его, тернии. Когда уже, блять, звёзды? – Так ли хороши эти звёзды на самом деле? – Рихард выразительно выгибает бровь. – Возможно, они кажутся такими чистыми и ясными лишь потому, что так далеки от нас и мы ничего не знаем об их частной жизни. – Как загнул. – Круспе делает ещё одну затяжку, смакуя терпкость на языке. – Но в любом случае такой расклад во многом лучше, чем... Всё это. – Расскажешь? – В этот момент Ландерс почувствовал, что это то самое «оно», за которое нужно хвататься руками и ногами. Истинная причина того, почему всё это вообще происходит. – Это довольно личное. – Рихард робко пожимает плечами, неуверенно оглядывая его. Поразительно, насколько он переменился, когда алкоголь начал своё действие – от прежней напыщенности не осталось и следа. – Да ну, – Пауль толкает его в плечо, ободряюще улыбаясь. – не чужие ведь люди. Круспе с мычанием отводит глаза, держа догорающий окурок меж пальцев, позволяя ему медленно тлеть. Проскочила дельная мысль, что Пауль мог ненароком спугнуть его такой откровенной просьбой. Однако же Рихард, миновав томительную минуту ожидания, подаёт голос: – Знаешь, бывает, когда я оборачиваюсь назад, я вижу вовсе не яркий рассвет торжества прожитых лет, а как будто кандалы и их глубокий след, тащущийся за мной всю жизнь. – Ландерс молчит, не смотря ему в глаза – глазеет вниз, на снующих туда-сюда людей, старательно делая вид, что ему не слишком интересно. – Лишь одно мне ясно – за моей спиной скоплены мириады крепостей лжи. Я лишь жду момента, когда они свалятся на меня. Пауль его не перебивает, поскольку знает, насколько иногда бывает тяжело быть во всей наготе своего откровения. – Мое неизменное бессилие меня убивает. Как бы я не пытался перечеркнуть прошлое, у меня ничего не получается – мои усилия пусты и напрасны, а попытки убоги и смешны. Я просто заложник своей слабости и безволия. А они этим пользуются. – Его голос колеблется от полной монотонности до плохо сдерживаемой истерики. – Когда они уже отпустят меня... – Произносит шепотом. – Только когда ты сам этого захочешь. – Пауль берет его за подрагивающую руку, переплетая их пальцы, понимая без всяких лишних слов, о чем он говорит. Его спокойный взгляд направлен прямо на чужое лицо, на бегающие глаза, застеленные выбившимися прядями с челки. – Если бы всё было так просто... – Круспе шевелит пальцами, обхватывая его руку покрепче. – Есть у итальянцев поговорка: «I muri sono nella mente», что означает – все стены лишь у нас в голове. – На удивленный взгляд он качает головой. – Разбей их к чертям собачьим и переступи через себя. – А ты думаешь есть смысл? Всю жизнь я убеждал себя, что вычеркнул свою семью из жизни, а они... А они видят во мне лишь благодетеля. – У меня тоже было что-то подобное. – Ландерс смеётся, смеется легко и иронично, ведь давно всё смог отпустить. – У меня тоже семейка не от мира сего. Представь только: проститутка и наркоман решили завести семью – звучит как ужасный анекдот. Но свой плод любви они этой самой любовью по какой-то причине обделили. Никому никогда не был нужен, прямо-таки черная полоса в жизни была. Благо в ней появились правильные и добрые люди. И вот все эти годы им было насрать на меня, а тут вспомнили, что сын уже совершеннолетний и деньги у него должны хоть какие-то водиться. Говорили, мол, я им обязан за то, что на свет породили и кров над головой какой-никакой дали. Брехня какая. – Мне жаль, что так случилось. – Круспе потирает его костяшки большим пальцем, снова отводя взгляд. – По сравнению с тобой мои проблемы будто и незначительны совсем. – Почему же? – Меня тоже не особо любили. Не знаю, хорошо ли это, но поначалу меня не били – просто не замечали. Я был пустым местом. С приходом в семью отчима меня так же не замечали, но теперь херачили без продыху за то, что я не желал мириться с его нахождением здесь. Мама как сквозь пальцы смотрела и на мои возгласы отвечала лаконичным: «не ври». – Рихард останавливается, переводя дыхание. – Мне надоело то, что меня убеждают, что я нечто меньшее, чем целое, поэтому я решил сбежать. Но мне пришлось усвоить глубину одной морали – если сложно уйти самому, то сделай так, чтобы тебя прогнали. После особенно крупной ссоры, где мне пожелали подохнуть в какой-нибудь канаве, я ушел. Но теперь призраки прошлого вернулись. А я не могу сделать ровным счётом ничего против. Рихард вообще практически не позволял себе проявлять слабость или оказываться таким эмоционально оголённым и хрупким до беззащитности. Но сейчас его будто прорвало – по щеке стекла капля, падая далеко вниз. – И ведь самое смешное во всём этом – спустя столько лет легче не стало. Время, как оказалось, не лечит. Оно не заштепывает раны, лишь закрывает их сверху повязкой новых впечатлений и жизненного опыта. И иногда, зацепившись за что-то, эта повязка слетает, и свежий воздух попадает в рану, вновь принося забытую боль... Время – хуевый доктор. Кто бы мог подумать, что под всем этим внешним лоском скрывается столько отчаяния и безысходности? – Почему ты продолжаешь вообще иметь с ними какие-либо отношения после всего этого? – Круспе трёт влажную щеку, пытаясь согнать накатившую тоску. – Кто бы что не говорил, но я им действительно обязан – я жил не так уж и плохо. Тем более совесть меня сгрызет, а они добавят мне моральных диллем. – Теперь Рихард трёт другую щеку, по которой бежала новая дорожка слез. Пауль никак это комментировать не собирается – просто успокаивающе сжимает его руку. – Да и разве не равнодушие самый большой грех? Куда уж мне ещё к карме прибавлять... – Тилль научил, да? – В кармане вибрирует телефон, но Ландерс не обращает внимание. – Отчасти. Но даже он говорит, что я должен бежать куда подальше, предварительно послав их далеко и надолго. – Фыркает Рихард, шмыгая носом. – Это ли не знак? – На слова Пауля Круспе немного улыбается, хоть и немного натянуто. – Скажу тебе одно, Круспе – научись сжигать мосты, пока те, кто на том берегу, не сожгли тебя. – Иногда ты всё же бываешь чем-то большим, чем пустомелей. – Последняя слеза стекает по подбородку Рихарда, и он улыбается чуть легче. Пауль рад, что смог разделить с ним боль на двоих. – Но ты ушел не намного дальше меня, Ландерс. – Говорит тот, кто не может разобраться даже в себе. – Пауль получает толчок под ребра. – Ты просто запиваешь свои проблемы – а их, как я понял, очень у тебя много, раз ты вечно в стельку. И ты после этого раздаешь советы? – Круспе надуто смотрит на невозмутимое лицо Пауля. – Ладно, раскусил, – Пауль притворно вздыхает, приподнимая свободную руку в капитуляции. – Поначалу так и было, но и тогда я был всего лишь глупым подростком. Лично мне вот кажется, что сейчас я перерос всё это и понимаю куда больше, чем тогда – смысла во всей этой ненависти совершенно нет. Я давно забил. Но привычки остались. – Это, Ландерс, уже не привычки, а полноценный алкоголизм. – Рихард грубо тыкает его пальцем в грудь. – Слушай, ты делаешь буквально то же самое – я тебя за это виню? Не суди и не судим будешь. – Глушить душевную боль алкоголем было плохой идеей – ощущение собственного бессилия только усилилось. – Выдохнув, Круспе расцепил их руки, растирая оставшиеся на глазах слезы. И не то чтобы как-то Рихард ошибался в своих суждениях. У Пауля тот самый период «розового употребления» уже давно прошел, и он оказался в замкнутом круге. Со временем помогать перестало от слова совсем, и это стало действительно как хобби. Ему было просто весело – мозг зафиксировал мнимый положительный эффект и не хотел обращать внимание на реальное положение вещей. Кто-то пьет от плохой жизни, а он что получается – от слишком хорошей? – Серьезно, бросай это гиблое дело. Лучше дрочи, когда захочешь бухнуть – и поверь, я знаю, о чем говорю. Выброс дофамина, хоть и на время, но помогает. – Рихард подбирает стакан с угла, сливая остатки вниз на улицу. – Ты ж сам смолишь, как паровоз! – Вскидывает руки Пауль. – Я себе так член протру! – Делай, как я говорю, параллельно вспоминая меня. – Круспе подмигивает, удаляясь к выходу с балкона. – Вот на тебя дрочить и буду, – Бросает ему вслед Ландерс. – Чтобы ты спать не мог. Когда дверь с глухим хлопком захлопывается, прерывая гудение музыки, Пауль поворачивается обратно к улице, доставая ещё одну сигарету. – Похоже, к моему алкоголизму прибавилась ещё одна привычка... – Удручённо констатирует он, крутя ее меж пальцев. Язык пламени на секунду сверкает во тьме, молниеносно угасая. В разгоряченной из-за недавнего разговора голове не к месту всплыла сопливая цитата из какого-то убогого паблика – «в темные времена хорошо видно хороших людей». А много ли их было вокруг Пауля? – Боже, какой бред... – Хрипло смеётся Ландерс, качая головой. – Мне уже давно не пятнадцать, чтобы задаваться этим вопросом всерьез. Потерев виски, Пауль решил пойти прямиком за Круспе, не выпуская сигарету из зубов. Теперь в зале играет какой-то нью-рейв, потные и будто слипнувшиеся между собой тела дёргаются, а кто-то даже неумело вытанцовывает хакку. Среди всей этой человеческой мешанины найти Круспе, пусть даже очень яркого, в самом деле довольно сложно. Пауль снова садится у забитой барной стойки, перекатывая недавно снятое с пальца кольцо в ладонях, заодно ища глазами потерявшегося Рихарда. Обводя взглядом всех здесь находящихся, Пауль случайно цепляется за выходящего из-за угла широкоплечего и пугающе громоздкого парня, двигающегося к выходу. Чуть погодя из-за его широкого плеча выглядывает довольное лицо Круспе, украшенное жеманной улыбкой. Он придерживает парня за локоть, иногда елейно потираясь щекой о его плечо, получая одобрительные поглаживания по талии. Внезапно взгляд Рихарда встречается с посеревшим лицом Пауля, который раскусывает сигарету напополам. Круспе хитро улыбается, словно что-то задумав, и вновь отвернувшись, проводит пальцем по широкой груди, прижимаясь теснее. Пауль провожает их долгим взглядом, не отрывая его даже тогда, когда эти двое садятся на диванчик, очевидно, воркуя друг с другом. Круспе восседает на его коленях, продолжая строить из себя не пойми что – однако, что не удивительно, на это ведутся. Он, черт возьми, даже позволяет тискать себя, отзывчиво выгибаясь на каждое прикосновение. У Пауля появляется назойливое желание открутить кому-то голову. Не исключено, что это у Круспе был такой интересный способ закрытия гештальтов – посредством засовывания члена в задницу. Пару минут Ландерс просто пялится в залитый коктейлями пол, жуя уцелевшую половину сигареты губами. После он встаёт, покачнувшись на месте, бросая ещё один взгляд на Круспе и его одноразового любовника. Рихард больше не елозит по его коленям, а стоит перед ним, на носках пытаясь дотянуться до его губ. Тот с усмешкой подхватывает его под бедра, приподнимая, пока Круспе испуганно хватается за его плечи. Надув губы, словно какая-то кукла, в целом больше напоминая дешёвую шлюху, Рихард оставляет короткий поцелуй на губах парня, пока Пауль морщится. Он старательно двигается к выходу, протискиваясь сквозь всю эту мерзкую прослойку, но его хватают за руку у самых дверей, вытягивая наружу. – Во идиот, – Хихикает Рихард, вдыхая свежий воздух. – Зато нам не надо ни за что платить. – Добавляет он радостнее. – Шлюха, – Закатывает глаза Ландерс, беззлобно ухмыляясь. – Лучше посмотри, что теперь у меня есть. – Он показывает черную пластиковую карту, гордо ухмыляясь. – Безбедная жизнь на ближайший месяц мне обеспечена. – Ты такую ловкость рук развил, пока таким дрочил? – Пауль берет карту в руки, рассматривая чуть поцарапанную поверхность. Всё резко обрело смысл. – С чего такая уверенность, что там есть хоть что-то? – У меня не только руки развиты, но и глаз хорошо наметан. Я всяких богатеев вычисляю без проблем – у них даже фетиши одни и те же. – Женоподобные мальчики, ведущие себя то ли как дети, то ли как шлюхи? – Передразнивает Пауль. – Пошел ты. Я за тебя так-то заплатил. – Ворчит он в ответ, упирая руки в бока. – Ладно уж, горе-добытчик, – Пауль хлопает его по плечу, улыбаясь по-настоящему. – Спасибо. За всё. Щеки Круспе покрываются лёгким румянцем – впрок бы подумать, что это от жары в клубе, но он дрожит от холодного ветра. – Тебе тоже. Приятно иметь что-то общее с людьми, с которыми общаешься. – Тонкие уголки губ гнутся в улыбке. – Даже если это травмы. В груди Пауля болезненно отдает участившийся стук сердца, когда он смотрит на трепещущие ресницы Рихарда. Он становится ещё невыносимей, когда Круспе, прямо перед тем, как разойтись по комнатам, ещё раз обнимает его, горячо целуя в щеку. Пауль не знает, сколько он стоял, прижав ладонь к этой щеке.