театр тьмы

WILDFLOWER — Billie Eilish

Кадзуха взмахивает рукой, проходясь тыльной стороной ладони по бумаге. Вдруг из угля, оставшимся следами на его руках, появился пиджак Скарамуччи. Его тёмные, как ночь, волосы тоже легко поддались влиянию художественного угля. Светловолосый аккуратно дует на своё творение и улыбается. Скарамучча загадочен на его картинке, он держит в руках свою любимую гитару и смотрит вдаль. Блики в его тёмных глазах выглядят ещё ярче, всё как в жизни. Каэдэхара вздыхает, откидываясь спиной на стул, он прикрывает глаза на секунду и отводит сразу же взгляд на зашторенное окно. Когда это у него появилась привычка закрывать шторы днём? В моменте он вспоминает свою самую постыдную историю за эти пару лет в вузе. Когда он очень был перевозбуждён идеей «театра тьмы», ему хотелось нарисовать для них постер. Сначала он было подумал, что с таким стоит подходить к куратору музыкального факультета, предложив свою помощь, но позже понял, что это лишь избегание и нужно, естественно, обращаться к самой группе. В один день Кадзуха уж было неспециально задержался в вузе по сдаче долгов, сидя за столом и вырисовывая последние детали нужного рисунка, он вновь услышал звуки гитары, что доносились из коридора. Каэдэхара вынул один наушник из уха, чтобы лучше слышать мелодию. Автор явно сбивался, останавливался и вновь возобновлял одну и ту же мелодию, но сегодня совсем не было слышно барабанов, потому Кадзуха понял, что в аудитории, скорее всего, находится лишь один человек. И, ох как же ему хотелось, чтобы это был именно Скарамучча. Ему так хотелось ворваться в аудиторию, отворив двери, чтобы посмотреть на брюнета. И вот он поднимается, хватая с собой папку с рисунками, и быстрым шагом направляется к звуку. Оказавшись перед дверью нужной аудитории, он застыл. А вдруг там вообще левый человек с музыкального курса? Нет... Мелодия знакомая. А вдруг просто подражатели? Каэдэхара закрывает глаза и касается лбом двери, проводя пальцами по дереву вниз. Он вновь чувствует себя отвратительно от собственной неуверенности. От собственного стыда не может и шагу ступить. Проводя славные несколько минут у себя в голове, Кадзуха не замечает, как мелодия прекратилась, а человек по ту сторону направляется к двери. Дверь открывается, Кадзуха почти уж падает, но от неожиданности просто раскрывает глаза от страха и, словно кролик убегает, скрывая собственное лицо капюшоном ветровки. По ту сторону действительно был Скарамучча. Брюнет с явным удивлением смотрит на убегающего, но позже пожимает плечами и выключает в аудитории свет, протаскиваясь по коридору домой с тяжёлой гитарой в чехле, на плече. И, вспоминая эту историю, Кадзуха рад, что судьба всё-таки приняла его сторону и он-таки поговорил со Скарамуччей. У него был страх, что из-за своего смущения он упустил тогда свой шанс познакомиться с парнем из группы. Но всё обошлось, и жизнь дала ему ещё один шанс на той вечеринке.

***

Скарамучча последние дни боролся с собственной тревогой и бесконечной тоской по Кадзухе. Утром следующего дня, после разборок в баре, он проснулся от чувства страха. Вдруг мать всё-таки настучит на него? Какого характера будут у него проблемы? А вдруг они решат и Кадзуху в это впутать? Брюнет считает до трёх, медленно дыша. Он раскрывает глаза и сглатывает слюну. Хочется курить. Он решил всё-таки поделиться с Чайлдом своими записями и своими планами. Ему хотелось сделать всё самому, но он понимал, что это практически невозможно, поэтому обратился за помощью к другу. Следующие три дня они провели на студии, не разделяя времени на сон и еду, Скарамучча переслушивал от и до мелодию Кадзухи на экране компьютера по кругу, несколько раз. Он не знал, какие строчки следует проговаривать тихо, а какие громко. Всё получалось как-то само собой, где-то Скарамучче хотелось кричать, где-то вообще мычать. Первые полчаса он бубнил текст, ему было неловко петь что-то перед Аяксом. Впервые он делал что-то с битами, а не инструменталом, но такой опыт казался ему глотком свежего воздуха.

Я вижу твои глаза напротив.

Я вижу твои глаза насквозь и...

Ты пахнешь правдой, я люблю твой запах.

Записав до самого конца несколько песен, брюнет всё ещё не был уверен в том, что всё действительно готово и он доволен результатом. Рыжий, заметив это напряжение в воздухе, решил написать ребятам из группы, чтобы собраться и выпить в караоке-клубе. Они собирались там, как по традиции, раз в год, чтобы попеть старые любимые песни и поорать вдоволь. Хотя пение Чайлда было больше похоже на завывание собаки. — То есть как это вы записали целый альбом без нас?! — восклицает Мона, складывая руки на груди, в её голосе прослеживается уверенность в том, что эта затея рыжего. — Мы что, больше не группа? — Ты же даже не слышала, как всё вышло, мы столько часов провели на этой студии, что у меня уже спина болит! Мы столько сил в это дерьмо вложили, не истери сейчас. — Аякса впервые за долгое время можно было увидеть действительно злым. Его спина реально изнывала по кровати, а голова гудела. — Ну включите мне... это, — Мегистус фыркает, усаживаясь на диванчик. Из колонок начинает играть музыка. Все ребята резко затихают, щёки Куникидзуши стремительно краснеют, и он закрывает свою половину лица рукой, опираясь об уголок дивана. Его сердце бешено стучит, и этот стук отдаётся аж в самих ушах. Мона тянется за бокалом, делая глоток горького алкогольного напитка. И тут начинается куплет, от пения Скарамуччи Итэр показательно закатывает глаза. Ему совершенно не хотелось идти на эту тусовку, но пришлось, иначе Чайлд убил бы его и размазал по стенке, несмотря на то, что тот брат его любви. Песня стремительно заканчивается, но тишина не нарушается, явно затягиваясь, Скарамучча быстро бегает глазами по лицам друзей, и тут все взгляды одновременно застывают на лице Моны. Она раскрыла рот, а из её правого глаза виднелась стекающая слеза. — Мона? Она поднимает руку, затыкая всех. — Это было... — Мегистус сглатывает слюну, пряча лицо в волосах. — Смело. — Но я никогда не смирюсь с тем, что ты выступишь один на фоне этой цифровой хуйни. Ты живой, и эмоции твои живые, даже в этой песне, биты так называемые, никогда, сука, никогда не заменят мои барабаны. Я буду считать «это» за то, что мои барабаны, наша музыка больше не часть тебя. И я требую... — Её голос дрожит, она поднимается с дивана. — Чтобы мы выступили вместе. Иначе я уйду! — кинув эту фразу напоследок, она покидает комнату. Скарамуччу пробирает дрожь, его тошнит от мысли лишиться Моны. С одной стороны он совсем не понял её эмоций, с самого начала вечера Мона была на нервах. С другой задумался о правдивости слов подруги. Он тянется за стаканом, заливая в него водку, а следом сок. Из колонок уже играет их любимая с друзьями песня, заглушая бушующие мысли в голове.

***

Никто из друзей никогда не видел Скарамуччу влюблённым, потому слушать его завывания по человеку, с которым общество его не представляет, было больно. Для всех присутствующих. По-настоящему никто не успел привязаться к Кадзухе, понять его важность в их компании для Куникидзуши, но эти его поступки казались друзьям такими резкими, такими внезапными и опасными. Но Чайлд был готов пожертвовать репутацией группы ради этого маленького, но шанса увидеть друга счастливым. Хотя бы на секунду. Скарамучча никогда не любил никого до этого, всё было лишь иллюзией чувств, эмоций, попыткой восполнить отсутствие семьи в его жизни. Его никто никогда не гладил по голове, не жалел, не говорил о гордости и уж тем более о важности. — Я так рад, что ты рядом... И лишь слова Кэдэхары не казались ему наигранными, любовь ради достижения цели потрахаться с рок-звездой. Его любовь была ради любви, и Скарамучча в это верил. Тепло, что дарил ему Кадзуха, было незаменимым, и он не знал, что будет после и будет ли вообще. ...Можешь ли ты, обладающий такими сильными желаниями, по-прежнему считаться существом без сердца?.. Действительно ли у него нет сердца? — Эй ты! Стой! Стой! Да стоять, ёп вашу ж мать! Скажи хоть что-нибудь! Ты обещала мне! Ты клялась в моих снах! Ты говорила, что мы станем семьёй и ты вернёшься! Ты врала мне! Ты врала мне! Как ты посмела лгать мне! Стой! Ты не имеешь права... — Ты сам врёшь себе, и сны твои столь же лживы, сколько и твоя реальность. Меня не существует, нас всех не существует. Ты один в этом мире, с тобой лишь скитания. — О чём ты говоришь? Не уходи! Это неправда! Чайлд и Мона всегда будут со мной! — Глупец, не замечающий правды, — сказав это, она растворилась, оставляя за собой лишь запах сладких духов. Мама. Скарамучча кричит, на его щеках застыли слипшиеся волосы и солёные слёзы, словно настоящее море, их количество было таким же глубоким и бездонным. Он наплакал это море. Может ли столь слабый человек справиться с депрессией? Он был слаб лишь в своих мыслях, в глазах Чайлда же, который знает его с самого детства, он был сильнее любого. Рыжий мог бы даже принять самоубийство друга, он знал, что и такой исход возможен, хоть и пытался предотвратить его любой ценой. Когда одноклассники шептались о том, что Куникидзуши нет слишком много и тот прогуливает, отдыхает, пока остальные потеют над контрольными... Аякс один раз не выдержал, развернулся, взял огромную стопку учебников и кинул на парту, чтобы громкий звук прервал разговор. — Не смейте говорить о том, чего не знаете. Вы просто противные крысы. Куникидзуши, наконец, полностью проснулся, когда привстал на локтях и взглянул на настенные часы. Похмелье било ключом, а на тумбе заботливо оставленный стоял стакан с водой. Мона всё-таки заставила ребят перезаписать две песни на их лад, и вот запись идёт, Чайлд стучит пальцами по гитаре, а Скарамучча завывает в микрофон. Это сочетание... Окна студии содрогаются от громкой музыки, сердца группы тоже, они одинаково дрожат от такой эмоциональности. Барабаны, гитары, голос Куникидзуши — всё это порождает новый звук. Звук чувств, его любви к Кадзухе, его страдания, слабость и привязанность. Усталость бьёт ключом по спинам друзей, они лежат на маленьком диванчике, в своей студии, где Аякс включает уже обработанный звук на колонках. Музыка и возможность её записать — нечто удивительное, колонки содрогаются от музыки. Все безумно утомились, даже Мона заснула на мягкой розовой подушке под повторяющуюся мелодию. Эти недели без Кадзухи Скарамучча считал своим собственным наказанием, возможно, это было в какой-то степени эгоистично по отношению к Каэдэхаре, но по-другому брюнет просто не мог. Ему хотелось полноценно вложиться в собственное признание, чтобы знать самому, что он достоин стоять рядом с Кадзухой. Быть с ним. Скарамучча нашёл в Кадзухе то спокойствие, ту любовь, заботу и нежность, что ему всегда не хватало. Он не был любителем нежностей и милашеств, никогда не принимал их даже от близких. Но с ним он чувствует себя дома, и за это чувство готов бороться. Дело оставалось не за малым: нужно было вновь придумать обложку и заняться организацией концерта. Брюнет готов был поклясться, что не понимает, как этим всем до этого занимались другие, потому что от одной лишь записи безмерно устал. Чайлд всегда занимался всеми организационными моментами, и порой всё, что требовалось от Скарамуччи — это хотя бы поприсутствовать на репетиции и не шутить про то, что бас не слышно. Но в этот раз он планировал всё сам. Для обложки ему всё равно потребовалась помощь Моны и её полароид. Почему-то парень склонялся именно к снимку на полароиде. Снимок на камере телефона можно удалить, а воспоминания о чувствах к Кадзухе никогда, как и снимок на полароид. Ему хотелось отразить свои чувства к парню как в самом тексте песни, так и на обложке.

Быть частью дождя, быть частью воды, быть частью песка, ветром на пляже, быть чем-то большим, чем просто масса глупых иллюзий, глупых рассказов о чём-то.

Ветром в твоих волосах.

Одним, навсегда.

Так они решили выбраться на пляж ближе к вечеру, уже заметно потеплело, потому Скарамучча скинул свою куртку и протянул руку к закату, что отражался в море. На пляже всегда бушует ветер, пытаясь забрать с собой каждого, кто приходит сюда. Куникидзуши всегда любил море, оно успокаивало его, ему всегда казалось, что частичка него и есть то самое море, а Кадзуха был бы ветром, создающим эти волны, эти чувства и эмоции волнующегося моря. Брюнет раскидывает руки в стороны и прикрывает глаза, поглощая всё дуновение ветра на своих волосах и краях чёрной рубашки. Мона поначалу бежит, проваливаясь кедами в песок, крича что-то про куртку Скарамуччи и что тот идиот, который завтра заболеет, но позже останавливается и вздыхает с улыбкой. Она снимает чехол с маленькой камеры и щёлкает сзади друга. Куникидзуши, раскинувшийся в объятиях морского ветра, явно символизирует не только свою любовь, но и собственную свободу. Свободу выбора любви.

***

Собираясь с мыслями в гримёрке, Куникидзуши много стонал и мычал, бился ладонями о стол, всматривался в своё отражение в светящемся зеркале. А вдруг он не придёт? И что тогда? Всё получается напрасно было? Он понял, что всё это устраивает не для развития собственной карьеры, какого-то общения с фанатами, а лишь для Кадзухи, для получения его внимания, фокусировки его взгляда на себе. И это казалось сумасшествием. Ведь и правда в концерте не было смысла, если на него не придёт Каэдэхара, в альбоме нет смысла, если он его не прослушает... В словах нет смысла, если он их не поймёт, в чувствах... Эти и многие другие мысли закрутились ураганом в голове брюнета, заставляя его тяжело дышать и кусать ногти. В отражении не было приевшегося «смоки айса», это было личное решение Скарамуччи. Он вышел на сцену в своей домашней чёрной футболке, на которой был изображён персонаж из его любимой в детстве игры, и абсолютно без макияжа, даже не расчесавшись. Он выглядел забавно со стороны, но так ему и хотелось выглядеть. Парень не смотрит в толпу, выходит наперевес с гитарой, смотря глазами в пол и пересчитывая числа в голове. Он нервно облизывает пересохшие губы и, наконец, поднимает взгляд. Он тревожно бегает по залу глазами, выискивая Кадзуху. Но, как назло, ничего не видно, ни единого лица, лишь людей вблизи сцены можно рассмотреть. И всё же начинает играть.

у меня внутри [live band] — cold carti

Открывая рот, он закрывает глаза, чёрт возьми, всю песню поёт с закрытыми глазами! «Сумасшествие! Позор! Ужас!» — эти мысли пролетают в голове у парня при просмотре записи концерта. Но сейчас он отдаётся музыке, своим чувствам, эмоциям, ранее записанным лишь в книжке. Раньше он не мог поделиться ими даже с самим собой, признаться себе в том, что его чувства тоже имеют право на существование и что это не является его слабостью. Мама ушла не потому, что ты — это ты! И ты какой-то не такой, а потому что она не та, кто мог бы быть рядом. И это нестрашно. Страшно из-за собственных переживаний потерять того, кто готов быть с тобой. Его апатия, пожирающая изнутри годами, заставляющая чахнуть, сидя немытым неделями в своей комнате, пересматривая идиотские выпуски идиотских телешоу, поедая чипсы, ведь единственная готовка, на которую у него есть силы — это открыть пакет... Вдруг превращается в крик под музыку! Барабаны отдают ритм его сердца, но не они начинают эту песню, ведь Кадзуха — это спокойствие. Задача группы лишь помочь передать чувства Скарамуччи. Бас-гитара помогает не затеряться в музыке, она поддерживает всю мелодию. Текст песни пролетает незаметно, и вот брюнет стоит под этим мерзким светом прожекторов, что всегда ненавидел, раскрывая глаза аплодисментам и крикам публики. Он незаметно для себя начинает улыбаться и раскрывает руки, поднимая голову. — Спасибо, — тихо шепчет в микрофон Куникдзуши толпе фанатов и продолжает играть следующую песню уже с большим энтузиазмом. Глазами он так и не нашёл Кадзуху, но продолжал петь, надеясь, что его услышат. В какой-то момент он почувствовал, что исполнение собственных песен начало приносить ему удовольствие, которого он не испытывал уже так давно от собственного дела. И вот концерт подходит к концу, слышится последняя песня, музыка затихает, а группа уходит со сцены. Все, кроме Скарамуччи. Он лишь снимает с себя гитару, отдавая её в руки Чайлду, и подходит к микрофону. — Здрасте ещё раз, знаю, что здесь есть и ребята с моего вуза, и просто те, кто как-то наткнулся на нашу группу в сети. Рад видеть вас всех здесь, мне приятны ваше внимание и интерес, это очень важно для меня, — брюнет вздыхает, в самом деле ощущая себя довольно комфортно на сцене. Он чувствует себя так, словно играет в русскую рулетку: вот сейчас признается всем в своей любви, и в него либо выстрелят, либо погладят по голове. Но он знает, что ни одно из людских решений не поменяет его любовь к Каэдэхаре. К его мягким губам, очаровательной улыбке и забавной злости на невкусный кофе. — Я собрал вас всех здесь, чтобы признаться вам в том, что оказывается умею любить. Не думаю, что делаю это правильно, я не уверен ни в чём, кроме того, кого я безумно люблю. Я... Куникидзуши Скарамучча, студент музыкального факультета нашего всеми известного вуза, люблю Каэдэхару Кадзуху, студента художественного факультета. У него самая красивая улыбка из всех, что я только видел. Не знаю, будем ли мы до самой смерти вместе, но ежели нет, то я буду являться к нему в кошмарах и рассказывать самые отвратительные шутки... — парень хрипло смеётся и добавляет: — Шучу, просто будь со мной, пожалуйста. Я даже не знаю, здесь ты или нет. Спасибо всем, я надеюсь, что ещё увидимся, и я рад, что моё творчество откликнулось в ваших сердцах. Спасибо, что подпевали, спасибо, что поддержали! — брюнет наклоняется, выказывая благодарность и безмерное счастье, делая тем самым поклон толпе, и стоит так ещё пару минут. — Я рад быть здесь сейчас! И да, я педик. Всем пока! Он разворачивается и уходит под аплодисменты и крики разного рода, сердце бешено бьётся, а в гримёрке его встречают Мона, Чайлд, Итер, Бэй Доу, Горо, Сяо и посередине Кадзуха с огромным букетом цветов из лаванды. — Я читал, что вроде как лаванда означает первую любовь или типа того... Не знаю. Они просто красивые и подходят к твоим глазам... — неуверенно мямлит Каэдэхара, протягивая букет Скарамучче. На лице брюнета виднеются слёзы. — Ты же слышал всё? Правда слышал? — он обнимает светловолосого и продолжает рыдать так громко, как только может. — Я тоже тебя люблю, — нежно произносит Кадзуха, словно он не стоит в этой душной гримёрке, разделяя и без того маленькую площадь с ещё семью людьми.