Парадокс

Хван не появлялся. Карточки от него тоже. То и дело я ненароком бросал взгляд на экран телефона, несмотря на то что он ни разу мне не писал и не звонил. Но ведь для него не составит труда узнать номер, ведь так? Сначала я убедил себя, что он просто занят. Выпускной год. Диплом. Может, руководитель проекта одолел и нужно до завтра закончить сто страниц исследовательской части. Или отец вынудил идти на очередную скучную встречу. Но прошел день, а порог моей комнаты так и оставался пустым. Я дважды выходил наружу, проверить, не сбился ли коврик, может, он не давал письму попасть внутрь, но серый плетеный мерзавец лежал на месте. Глядел на меня своим мерзким «Добро пожаловать» и тихо смеялся. Так прошел еще день. Я ходил на пары, готовился к зимней сессии. Хвана видел лишь однажды и издалека. Сначала хотел его окликнуть, подбежать и спросить, как все прошло с советом директоров, но натолкнулся на взгляд, холодный, как январское небо. И только когда Чонин вдруг пошутил на лекции: «Да ладно, Веснушка, ты больше не обязан со мной общаться», понял: он слышал наш с Сонхуном разговор. А значит, Хван знает... Я шел по коридору, обнимая себя руками. В старом каменном здании всегда было холодно. Открыв шкафчик, убрал туда книги и вдруг замер, осознав: меня никто не донимал больше. Не шипел в спину «шлюха», не оставлял гадких посланий, не шептался за углами и не замолкал, стоило мне войти в комнату. Я даже не заметил, куда исчезла орда ненавистниц. За одну неделю все закончилось. И наша дружба тоже. Мне хотелось извиниться. Только я не представлял как. Один раз даже попытался найти его, но не смог. Или он не захотел, чтобы его находили. Он посчитал, что я общался с ним лишь потому, что был вынужден. И дал свободу. Которая теперь мне была совершенно не нужна. Я продолжал глупо надеяться, что Хван вызовет на разговор. Но дни шли, а ничего не менялось... — С тебя десять тысяч вон, — заявил Джисон, усаживаясь рядом со мной за парту. — Собираемся в двести двадцатой комнате. У них на три кровати она, а значит, места больше... Эй, ты меня слышал? — В этот раз без меня, поеду на праздники домой, — ответил я, укладывая подбородок на собственные локти. — Ликси, ну кто на Новый год уезжает в деревню вместо того, чтобы веселиться с друзьями? — Я. Джисон нахмурился. — Только тридцать первое, Феликс, а потом поезжай домой хоть на все каникулы, — принялся упрашивать он. — Ну как я без тебя? Да там и поговорить толком не с кем. Он смотрел так умоляюще, что я просто не мог произнести: «Просто оставьте меня в покое». — Ладно, — пусть и неохотно, согласился я. На что Джисон хлопнул в ладоши и радостно провозгласил: — С тебя десять тысяч вон! *** Возможно, я был неправильным студентом, потому что вечеринки не любил. Хотя, если учесть, чем для меня закончилась прошлая, оно и ясно почему. Общежитие Долины Всадников гремело. Завешанное гирляндами, украшенное игрушками и еловыми ветвями, оно отличалось от большинства подобных заведений в Сеуле хотя бы тем, что устроено было на западный манер. Никаких тебе суровых бабушек-вахтерш и закрытых дверей после десяти вечера. Никаких «спрячьте кипятильники» и «не водите альф вечерами». Одним словом, мать-анархия. В новогоднюю ночь из-под дверей каждой крупной комнаты бомбила музыка, по коридору носились студенты, поздравляя друг друга и делая селфи. Горели бенгальские огни, на улице громыхали ранние салюты. — Попробуй, это очень вкусно, — появившийся словно из-под земли Джисон протянул мне тарталетку с кусочком форели. — Кусок не лезет, — скривился я. И дело было не в рыбе вовсе. Все происходящее застряло в горле задолго до этого вечера. Жизнь шла, сыпала событиями, а я как будто остановился. Словно из-под толщи воды наблюдая за происходящим. В нашей деревне провели газ, за что пришлось отдать просто баснословную сумму. Сонхун сдал сессию без троек, и это само по себе было чудом, учитывая его долгое отсутствие. Он дважды пытался пригласить меня на свидание. Я дважды сбежал. «Жуткий прилипала», с которым все чаще зависал Хан, обзавелся именем. Ли Минхо. Снег так и не выпал. Я смотрел в окно, когда вибрация в кармане заставила наконец пошевелиться. Зажав в руке телефон, я вышел в коридор, подальше от шума. Туда, где можно спокойно поговорить. — Ёнбоки! — раздалось на том конце, и я улыбнулся. — Бабуль, как ты? — Я сел на подоконник и приложил к другому уху ладонь, чтобы лучше слышать. Басы от громкой музыки дрожью отдавались под ногами. — Поздравь от меня там всех. — Обязательно. Смотрите, с Джисоном к незнакомым не ходите и что подсовывают не пейте! — Мы ничего и не пьем, — улыбнулся я. — Тут вообще нет алкоголя. Это же академия, бабуль. — Да кто ж вас знает? — Это вы смотрите там сильно не веселитесь, а то нуна с ее наливкой еще та штучка. Нуне Ёнхи, к слову, давно перевалило за семьдесят. Бабушка рассмеялась: — Ладно, беги. На секунду мне показалось, что с голосом у нее что-то не то. Внутри опасливо кольнуло. Но связь с нашим поселком всегда была отвратительной. Так что могло и показаться. — Оставь для меня грибов. — Оставлю, оставлю. Почему мне все еще казалось, что ее голос дрожал? — Все в порядке, ба?  — Иди, гуляй. Я тя люблю.  — И я люблю тебя, — произнес я перед тем, как положить трубку. Вернулся обратно, но внутри было как-то неспокойно.  — Дома нормально? — Сонхун положил мне руку на плечо и наклонился, чтобы услышать ответ. Я кивнул. — Идем, — позвал он. — Знаю, еще далеко до полуночи, но я не могу больше смотреть, как ты мучаешься. — Мучаюсь с чем? — непонимающе переспросил я. Он отвел меня в сторону, туда, где меньше шума, и протянул небольшую коробочку, завернутую в новогоднюю бумагу. Ну конечно же, подарки. Я улыбнулся. Как бы ни было плохо, надо продолжать жить дальше, а праздники у меня всегда ассоциировались с чудом. Так пусть оно начнется. — И что же здесь? — все шире растягиваясь в улыбке, спросил я. Еще неделю назад мы договорились, что не будем сильно тратиться. Предел — двадцать тысяч вон. — Открой, — ответил Ким. — Сейчас, подожди, я твой принесу. Через пару минут я вернулся с приготовленным для него свертком. Это были перчатки. Пусть зима в Сеуле не отличалась суровостью, от влажности руки постоянно мерзли, а свои он как раз потерял. Пока Сонхун справлялся с оберткой, я раскрыл протянутый мне подарок и ошеломленно застыл. Внутри лежал телефон. — Твой старый уже никуда не годится, — чуть смутившись, произнес Сонхун. Я нахмурился, качая головой. — Но мы же договорились о сумме! — Да, вот только есть одно но... У твоей бабушки завтра день рождения. Считай это моим подарком для вас с бабушкой сразу на оба праздника. — Сонхун, ну ты что! Я не могу его принять. Это слишком дорого. — Для тебя не бывает слишком, — ответил он. — К тому же я задолжал тебе гораздо больше. Думаю, ты знаешь, о чем я. Я порывисто обнял его, уткнувшись в широкое плечо. — Спасибо.  — Теперь я смогу разговаривать с тобой и наша связь не будет прерываться каждые десять минут, потому что твой телефон снова сам по себе отключился. Я улыбнулся. — Проверим? Он кивнул, обрадованный моим рвением сразу же обновить подарок. Мы переставили карту, и телефон приветливо засветился. Я набрал бабушку. Никто не ответил. — Странно, — пожал плечами я. — Обычно она всегда держит сотовый под рукой, в кармане халата. Пока парни резались в приставку, девчонки и омеги принялись накрывать на стол. Я же попробовал снова. Ничего. И тогда набрал номер соседей. После трех гудков нуна Ёнхи подняла трубку. — Нуна, с наступающим, — затараторил я, перекрикивая громкую музыку, которую кто-то внезапно врубил на полную мощность. — Нуна, а бабуля у вас? Я звоню ей, она не берет. На том конце послышалась возня. Долгий выдох. А потом ответ: — Давление у нее, знаешь же. Она просила тебе не говорить. Меня словно накрыло куполом тишины, отрезав от бомбящих басов, смеха и радостных выкриков. — Где она?  — Ее в больницу забрали.  — В какую? — Да в третью вроде. У меня скрутило живот. Она говорила что-то еще, но я уже плохо соображал. Пробормотал только на прощание: — Спасибо, нуна. С наступающим... — Феликс, все нормально? Надо мной с одной стороны обеспокоенно склонился Джисон, из-за его спины выглядывал Минхо. С другой ждал ответа Сонхун. — Что-то случилось? — Мне нужно домой. Срочно, — выпалил я и, прежде чем друзья начали задавать вопросы, вызвал такси. — Да объясни же ты, что произошло! — Что-то с бабушкой. «Свободных машин нет», — ответила девушка-оператор, вежливо поздравив меня с наступающим Новым годом. — Ее забрали в больницу. Хан закрыл рот руками. — Это серьезно? Я почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза, но заставил себя собраться. — Не знаю, Джи. Я ничего не знаю. Спрятавшись ото всех в коридоре на подоконнике, я звонил то в одну, то в другую фирму, но никто не хотел в новогоднюю ночь пересекать границу. Время шло. Результата не было. Меня начало ощутимо трясти. — Послушай, Феликс, успокойся. — Сонхун коснулся моего плеча, пытаясь поддержать. — Она ведь не одна. Рядом врачи. Ей помогут. А завтра поедешь. Я покачал головой. — Нет. — Ну сам подумай... — Как ты не понимаешь? — разозлился я на него. — Ну хорошо, хорошо, — обреченно отступил Ким. — Чем тебе помочь? Я поднял на него взгляд, полный надежды. — Мне нужен кто-то с машиной, — попросил я. Он нахмурился. — Поспрашивай парней. Я заплачу сколько нужно. — Феликс, Новый год ведь. Все отмечают. Никто не сядет за руль. — Но нужно ведь попытаться, верно? — прошептал я. — Пожалуйста. — Ладно, я узнаю. Он неохотно кивнул и растворился в толпе. — Давай я попробую отцу позвонить, вдруг наш водитель согласится? — предложил Джисон и тоже ускакал, прижимая телефон к уху. Я остался один. От музыки и недостатка свежего воздуха начало мутить. Я повернул оконную ручку и приоткрыл створку, впуская воздух. И вместе с ворвавшимся внутрь ледяным ветром меня пронзило понимание: есть в этой академии одна комната, где не пьют. И я сорвался с места. Я несся в общежитие альф, воскрешая пойманные между строк слова. Хван упоминал, что Чонин в завязке, с тех пор для всех без исключения действует сухой закон, и эти случайно выхваченные из разговора воспоминания — вся надежда, что у меня оставалась. В коридоре гулял холодный ветер. Кто-то так же, как и я, открыл окно и не захлопнул обратно. Переведя дух, я остановился у двери самой большой в Долине Всадников комнаты, из-под которой доносились смех, музыка и шум разговоров. Былая смелость сменилась жутким страхом. Я облажался. И ничего не помешает ему на глазах у всех сломать меня, как тростник, до конца. Чтобы больше не путался под ногами. Но у меня не было иного выхода. И я постучал. Дверь открыл Чонин, и из проема, словно волной, по мне ударило стыдом. — Веснушка? — не без доли удивления произнес он, явно не ожидая увидеть меня на пороге. Что говорить, еще утром я и сам себя даже под дулом пистолета сюда бы не привел. Но произнес весьма решительно: — Мне нужен Хёнджин. Вместо ответа Чонин шире открыл дверь, пропуская внутрь. В комнате было не протолкнуться. Я не знал практически никого из приглашенных, но, протискиваясь между ними, ощущал только решимость. А потом увидел его. Хван стоял у окна, опираясь ногой о стену. В его руках был пластиковый стаканчик. А напротив стояла девушка. Высокая эффектная блондинка, скорее всего тоже с выпускного курса. Она рассказывала ему что-то крайне увлеченно. А он... он улыбался. Улыбался так, как когда-то улыбался мне. Искренне и открыто. К горду подступила желчь. Я с усилием ее сглотнул. Он повернул голову и безошибочно выцепил меня взглядом, в сером море которого бушевали штормы. Мне он не улыбался. Больше нет. Я знал: то, что намеревался сделать, безрассудно, но он вроде как смирился с этим моим качеством. Выдохнув, облизал пересохшие губы и собрался с духом. Оказался рядом с парой быстрее, чем смог речь придумать, и выпалил: — Ты сегодня пил? — Пришлось повысить голос, чтобы перекричать музыку. Я много раз думал, что не смогу больше заставить его оторопеть, но, кажется, мне вновь удалось сделать это. Видеть Хвана растерянным — не многим такое доводилось. Девушка, что беседовала с ним, возмущенно обернулась. Попытавшись спрятать руки, которым от волнения не мог найти места, я обхватил себя ими и повторил уже тише: — Мне срочно нужна твоя помощь, поэтому я хочу знать: в состоянии ли ты сесть за руль? — От каждого слова внутри все сильнее стягивалась пружина, и больше всего на свете я боялся, что именно она-то меня и уничтожит. Хватило бы одного только слова. «Уходи». — Прошу прощения, но кто ты такой, чтобы так врываться... Вот только закончить речь ей не позволили. Хёнджин произнес строго: — Оставь нас на минуту. Блондинка не смогла скрыть удивления. Она буквально открывала и закрывала рот, из которого не вылетало ни звука. Сверкнув глазами, буркнула что-то нелестное и удалилась прочь. А я весь сжался. Хван смерил меня долгим взглядом, таким, от которого даже самым смелым становилось неуютно, но промолчал. — Моя бабушка в больнице. Такси отказывается ехать за город в новогоднюю ночь. Помоги добраться хотя бы до границы Сеула. Там я найду кого-нибудь. — С губ сорвался шумный вздох. Все самое главное я уже сказал, но, заглядывая ему в глаза, добавил шепотом: — Пожалуйста. У меня, кроме нее, никого не осталось. Я чувствовал, как, пока он молчал, нить между нами натягивалась все сильнее. — Я знаю, ты не обязан мне помогать, — закончил я осторожно. — Но я без тебя не справлюсь. Секундное замешательство, а потом он холодно произнес: — Одевайся. Я только ключи от машины возьму. *** Всю дорогу мы молчали. Словно оба понимали: сейчас как никогда не стоит сотрясать воздух. Я лишь изредка указывал Хёнджина, куда повернуть. Границу мы пересекли быстро и без проблем, а вот в родном городе столкнулись с тем, к чему оказались не готовы. — Информацию о состоянии больного вы можете узнать по телефону, днем. Так как приехали мы ночью, да еще и в канун Нового года, с нами даже разговаривать отказались. — Послушайте, — распинался перед медсестрой в старом потертом халате Хван, — нам просто узнать, где она. Хотя бы в каком состоянии. Я же стоял, прислонившись плечом к стене, просто в какой-то жуткой прострации. Бабушкин телефон не отвечал. В приемной ничего толком не говорили. Попасть в нашу больницу — все равно что в бермудский треугольник. Тебе: а) никто не поможет, б) пытаться просить об этом — просто бесполезно. — Нет, — упорно твердила женщина, начиная раздражаться. — Я не могу вас пропустить. Вам нужен дежурный врач, но он сейчас занят. Завтра звоните на горячую линию. — Завтра первое января. — Молодой человек, я уже все сказала! Хван промолчал. Встретил ее нервный взгляд со спокойствием бездны. Нервно постучал телефоном по стойке. — Подожди в машине, — сказал он. И я знал: он своего добьется. Я вышел на улицу, ежась от стоящей в воздухе сырости, сел на переднее сиденье и обхватил себя руками. Убегая из академии, я накинул лишь тонкую ветровку на шелковую блузу, а на улице похолодало. Из дымоходов домов вился дым, смешиваясь с низко висящими тучами. Пока меня не было дома, вокруг больницы поставили новый забор. Побеленный свежей известкой, он смотрелся на фоне серого здания поособому нарядно. Хёнджин, приложив к уху телефон, кому-то что-то доказывал. Мой же мобильный завибрировал. От неожиданности я вздрогнул. Но это оказался Сонхун. Сонхун: Как дела? Перед отъездом я оставил короткое сообщение, предупредив, что нашел машину. Не стал уточнять чью. Надеясь, что хотя бы на этот раз судьба окажется благосклонна и нас с Хваном не видели вместе. Ликси: Пока ничего. Открылась дверь, окатив левый бок холодным воздухом. — Она не в этой больнице, — процедил Хван, включая фары и заводя машину. Одного взгляда на него хватило, чтобы понять: дай ему волю, он бы сжег тут все. Вместе с забором. — А где тогда? — Я буквально заставлял себя сидеть неподвижно, хотя внутри разрывалась от волнения. — Где-то на проспекте. Ты знаешь, где это? Я кивнул. — Да, я покажу. — Отлично, потому что там нас уже ждут. Я не знал, с кем он говорил, но нас действительно впустили внутрь. Хёнджин долго пытался узнать, в какое отделение могла попасть бабушка, и только спустя полчаса нам наконец ответили, что врач, наблюдающий ее, сейчас спустится. Я сидел, обняв себя руками. Нет, это не было панической атакой. Хоть я и находился в больнице. Я просто был опустошен. Бабушка — единственный человек, который у меня оставался, и, потеряв ее, я бы, наверное, до конца себя потерял. Хёнджин накрыл мои плечи своим пальто. Длинное, на мне оно касалось пола. — Тут холодно, — произнес он. Вот только не знал, что внутри меня сковал лед гораздо суровее. — Спасибо, — ответил я, постаравшись улыбнуться в ответ на заботу. — За все. Ведь, если бы не его настырность, нас бы не пустили сюда. Мы бы не узнали, что бабушка совершенно в другом месте. Да я бы даже домой не попал. — Не тот случай, когда благодарят, — отозвался он. Стыло, строго. — Прости... — Слова будто все повываливались разом из головы. — Наверняка Чонин передал тебе наш с Сонхуном разговор... Я не имел в виду... а вышло так глупо. Я... я не хотел тебя обидеть. — Ты меня не обидел, — произнес он спокойно. — Я тебе что, ребенок, на такую ерунду обижаться? Я посмотрел на него с неверием. Но он даже внимания не обратил. Подошел к стоящему в холле автомату с кофе, наверняка на вкус столь же гадким, как и это место, и закинул внутрь пару монет. Дребезжа, аппарат зашумел. — Держи, а то у тебя уже губы синие, — произнес Хван, совершенно бесшумно деревянной палочкой размешав в стаканчике сахар. Я прикусил свои синие губы, глядя пустым взглядом на это простое действие. Почему-то подумал о том, что, даже стараясь не касаться краев чашки, у меня так не выходило. Распахнулась дверь, и я подскочил, поставив стаканчик на подоконник. Но это оказалась всего лишь санитарка. Прошоркав с ведром мимо, она скрылась за соседней дверью. Я опустил взгляд, сдерживая слезы. И вдруг почувствовал, как Хван коснулся моей руки. Кроткая, невысказанная поддержка. Я повернулся к нему лицом. Теперь мы молча стояли друг напротив друга. Его пальцы сомкнулись на моих запястьях, и я уткнулся лбом в его грудь. Я не стану на этот раз плакать. Слишком много было между нами слез, разделенных на двоих. Он молча прижал меня к себе, прошептав в волосы: — Ну потерпи еще немного. Ты же сильный, Мушкетер. Я покачал головой. Потому что не хотел больше быть сильным. Потому что устал, исчерпав свой ресурс до дна. Потому что быть сильным всегда означало одиночество. Потому что все уходят. А я остаюсь. Всегда. Один. Сильный. И я выдохнул: — Только когда ты рядом. Ощущая твердость его плеча. И какую-то особенную поддержку, на которую только он был способен. А потом услышал стук шагов. Это оказался дежурный врач, и я кинулся ему навстречу. — С вашей бабушкой все в порядке, — словно прочитав все на моем лице, улыбнулся он. — Мы просто подержим ее недолго. Понаблюдаем на всякий случай. — Но что с ней случилось? — Казалось, даже голос дрожал. — Возраст, — ответил он, разводя руками. — Сейчас вы все равно больше ничего не сделаете. Не переживайте. С ней все будет хорошо. Возвращайтесь домой. Я облегченно выдохнул и обернулся на Хёнджина, не в силах сдержать улыбку. Самую широкую улыбку сквозь слезы. На этот раз от радости. *** Хван Хёнджин. Больницы. Сколько я видел их за последние несколько лет! Десятки. Но, несмотря на это, ты никогда не избавишься от этого тянущего и давящего в горле чувства безысходности, накрывающего изнутри. Просто делать. На автомате. Без мыслей. Без эмоций. Потому что надо. Потому что твоя помощь нужна. Столько лет я закрывался, запрещал себе что-то чувствовать, но с ним не получалось. Рядом с ним выстроенные стены рассыпались в прах. От одного лишь взгляда. Хотелось сжать его в объятиях и вечность шептать, что все будет в порядке. Но... Врача до сих пор не было, и все, что оставалось в моей власти, — только собственное пальто на плечи да стакан кофе в руку, хотя у самого даже глоток воды в горло не полез бы. А Феликс — крошечный, бледный, хотелось усадить его на колени и от всего мира спрятать, вот только он не позволил бы. Несмотря на все дерьмо, что раз за разом на него вываливала жизнь, он все равно вставал, расправлял плечи и... улыбался. Улыбался так ослепительно, по-детски наивно и невинно, что солнце светило всем на мили вокруг. И почему именно таких мир ломает первыми? Внутри, под ребрами, заныло. Я подошел ближе, взяв его холодные маленькие ладони в свои. Он поднял взгляд, и его губы дрогнули, уголками потянувшись вверх. Простое маленькое «спасибо». За то, что ты здесь. Что ты со мной. Чуть стесняющееся. Робкое. А потом он уткнулся лбом в мою грудь. Разрывая ее на части. Я хотел прикоснуться к щеке, протянул руку, но услышал шаги. Феликс подскочил. Навстречу шел врач. «Пусть на этот раз нам повезет. Ну пожалуйста», — попросил я у неба. Хотя я редко что-то просил. А потом видел лишь то, как он улыбается. Улыбается, вытирая слезы. И все вокруг исчезло. Серость стен. И старый линолеум, неровными кусками лежащий под ногами. Спертый запах больницы и тусклая лампа, светящая слишком холодным светом. Осталась только улыбка. Улыбка, которая могла осветить весь мир, но в этот миг освещала мою душу. И вдруг я понял, что у меня больше нет выбора. И это до ужаса страшно, когда ты вдруг понимаешь: сам себе не принадлежишь. Он обернулся, вытирая слезы счастья и улыбаясь, улыбаясь, улыбаясь... А я смотрел на него и падал. Феликс, я подчистую проиграл. Продул. Не важно. Ведь ради такой улыбки не жалко и умереть. *** Я открыл ключом дверь, мы вошли в дом и застыли в коридоре. Еще никогда я не приводил сюда альфу, а увидеть в нашем домике с низкими потолками и тусклыми лампами Хвана так вообще не представлял возможным. Хорошо, он сам нашелся, скинул пальто, повесив на вешалку, принялся расшнуровывать ботинки. — Пол холодный, — отчего-то сказал я. Наверное, после этой фразы гостям полагается подать тапочки, вот только мужских у нас не было. А мои, тридцать седьмого размера, ему разве что на нос налезли бы. Я снял ветровку и поежился. То ли из-за непротопленного дома, то ли от нервов, меня знобило. Зато щеки пылали так, словно только с мороза, и почему-то казалось: причина — явно не погода за окном. — Руки можно помыть там, — кивнул я на узкую дверь в самом конце коридора. Хёнджин осмотрелся. — Надеюсь, вода есть, — зачем-то принялся оправдываться я. — Не удивлюсь, если в такой глуши до сих пор пользуются колодцами, — ответил Хван. Вот он — его настоящий портрет, снова прорезался сквозь глянец фасада. — Разумеется, пользуемся, — не смог я удержаться. — Вот сейчас пойду и наберу, — кивнул на ведро, одиноко приютившееся в углу рядом с веником. Хван растерялся. — Серьезно? — переспросил он. — Ну разумеется. Ты-то наверняка не умеешь, городской мальчик. Он хмыкнул, чуть улыбнувшись. — Дерзишь? Значит, в порядке. Я могу быть спокоен. А потом подхватил ведро и вышел за дверь. Он что, реально из колодца воду набирать собирается? Я прильнул к окну, отодвинув занавеску. Господи, как бы не убился в темноте! Сначала я хотел пойти сказать ему, что не стоит ради своей репутации так жертвовать, но потом вспомнил слова бабули, которая говорила, что настоящий мужчина должен уметь развести костер, повесить картину и оказывать сердечно-легочную реанимацию. Всего пунктов в списке было около сорока. И я почему-то был уверен: колодец находился где-то там, ориентировочно между греблей на байдарке и умением выбивать дверь в случае необходимости. Хван обошел колодец по кругу, словно примеряясь, с какого бока к нему подобраться. Заглянул внутрь, подергал цепь. А потом достал мобильный. В интернете решил посмотреть, значит. С губ сорвался смешок. Связь в нашей глуши ловила до отвратного плохо. Пару минут позалипав в телефоне, он с раздражением засунул его обратно в карман. Я прижал ладони ко рту, чтоб не засмеяться, запахнул занавески и решил оставить его один на один с этим неизведанным зверем. А сам принялся убирать со стола оставленные бабушкой тарелки. Хёнджин появился на пороге с ведром воды спустя десять, нет, пятнадцать минут. Одного взгляда хватило, чтобы понять: с кем-то подрался. Но так как дальше нашего забора он не выходил, то, получается, с колодцем? — Не спрашивай, — процедил, предупредительно выставляя вперед руку. Судя по синяку и царапине, я понял — ударило его ручкой. Но, так как стоял он ровно, вбок не кренился, не так уж и сильно. Я подхватил со спинки стула полотенце, чтоб намочить и дать ему, подошел к раковине, открыл воду и... замер. Если бы взглядом можно было испепелить, от меня бы осталась лишь кучка пепла. — То есть ты хочешь сказать, что в доме проведен водопровод? — осторожно поинтересовался Хван, явно прилагая все усилия, чтобы сдержаться. Мою же улыбку к этому моменту уже было не обуздать ничем. — Считай, это моя маленькая месть, — осторожно прошептал я, сжимая в руках мокрую тряпицу и полностью к нему разворачиваясь. — За высокомерие. — Шутишь? Я пожал плечами, сорвал листик растущей на окне мяты и протянул ему. — В качестве извинения. Снимает боль. Он вдруг улыбнулся углом рта. — Это ведь простая мята. Такую в мохито добавляют. Я приподнял плечи.  — Вообще-то она называется «котовник кошачий», но это мало кто знает. Кроме самих кошек, разумеется. — А ты мастерски зубы заговариваешь. — Ну так у меня был отличный учитель. Хван улыбнулся. А я почему-то подумал: может, еще не все потеряно? И не из таких уж мы разных миров? Вот только застыли посреди комнаты, оба не зная, что делать дальше. Повисла пауза. — Я, наверное, поеду... Он как-то растерялся, не зная, то ли уйти, то ли остаться. А мне совсем не хотелось его отпускать. — Новый год скоро, — произнес я, чтобы избежать паузы, не зная, куда приткнуть взгляд. Странный недоразговор, недосмущение, недомы. — Там елка, — кивнул чуть в сторону. Кухня была совмещена с гостиной, так что далеко ходить не пришлось. Бабушка накрывать не стала. В центре стояла лишь ваза с нарезанным на дольки лимоном и бутылка шампанского. Хван взял ее в руку, чтобы прочитать этикетку, и рассмеялся. — Детское шампанское? — спросил он. Я пожал плечами, смущенно краснея. Нет, я, конечно, вполне уверенный в себе омега, которому через в сентябре восемнадцати лет. Но выдернуть парня из дружеской компании, привезти в глухую деревню, заставив несколько часов обивать пороги больниц, а потом еще и напоить детским шампанским из местного сельпо по акции — все это было слишком даже для меня. — Бабуля по привычке покупает. Наверное, это уже традиция. Чтобы занять руки, я включил гирлянды и достал из серванта два хрустальных бокала. — Гляди-ка, тут даже что-то вроде мюзле имеется! — воскликнул альфа. Казалось, его одного происходящее ни грамма не смущало. Он ловко расправился с пластиковой пробкой и наполнил бокалы, с хитрой ухмылкой протянув один мне. — Этот Новый год я запомню надолго. Я нервно улыбнулся, стушевавшись оттого, что он как-то очень странно меня разглядывал. Как будто видел впервые. И выдавил: — Я тоже. Хёнджин протянул к стене руку и щелкнул выключателем. Теперь комнату освещали лишь мигающие огоньки и фонарь за окном. В соседнем доме раздался радостный шум, а потом компания вылилась на улицу, принявшись запускать «золотой песок» и дешевые фейерверки. Они так и не долетали до неба, хлопая где-то у нашего окна. — Кажется, мы все пропустили. Я посмотрел на часы. — Точно. Две минуты первого. Наши взгляды встретились. — С Новым годом, — примирительно произнес Хван, подняв бокал. — И пусть он будет лучше, чем тот. Мы стояли посреди комнаты с детским шампанским в хрустале, а в окнах отражались разноцветные лампочки гирлянд. Под радостный смех и хлопки с улицы сделали по глотку и закусили нарезанным на дольки лимоном. — Пусть не «Вдова Клико» и не брют, — улыбнулся Хван, оторвал от стоящей на окне мяты листочек и отправил в рот, — но тоже неплохо. К тому же я ведь за рулем. — Верно... Я поднял взгляд, вдруг остановившись на его приоткрытых губах. Сердце к этому моменту уже приготовилось скакать галопом. Наверное, «шампанское» в голову ударило. «Эти губы самые целовательные из всех, что я когда-либо видел», — как-то давно говорил о нем Джисон. Сейчас я смотрел на них и не мог противиться его словам. Потому что плохо целоваться с такими губами было бы просто преступлением против матери-природы. — Твой синяк. Давай помогу, — спохватился я, вспомнив про его бровь, и полез в шкафчик под буфетом, чтобы достать аптечку, которой в нашем доме служила коробка из-под обуви. — Я быстро. Садись на диван. Не то чтобы травма была такой уж серьезной. Надо было занять чем-то руки. И отвлечь внимание от щек, вечно начинающих пылать не вовремя. Чтобы успокоиться, я сделал несколько глубоких вдохов. Альфа сидел, опираясь локтями на колени, наблюдая за мной, чем еще сильнее заставлял нервничать. — Я кровь сотру, — сипло выдохнул я, протянув руку. Коснулся ватным тампоном брови. На белой материи остался красный след. Он чуть шире развел колени, чтобы я мог между ними встать. Его взгляд одновременно пугал и заставлял все внутри сжиматься, до дрожи. Привычной кофейной радужки почти не стало из-за расширившихся от полумрака зрачков, глядя в которые я словно падал в бездну. Ты загадал желание? — спросил я, стараясь, чтобы мои пальцы не дрожали. — Нет, — ответил он. — Я упустил свой шанс? Дыхание замерло: до чего двусмысленными казались его слова. Наклонившись, я снова коснулся его лица смоченной в перекиси ваткой. Даже в полутемной комнате было заметно, как дернулся его кадык. Мы оказались слишком близко. Настолько, что я мог почувствовать запах его геля для бритья. Стоило немного наклониться, и случилось бы непоправимое, поэтому я замер на месте, стараясь даже не дышать. А потом за окном погас фонарь. Комнату залило чернотой, среди которой я различал лишь вспышки гирлянд да карий блеск мужских глаз, ломающих темноту ночи, лед в которых вдруг тоже заволокла тьма. Я не осознал, в какой момент мои пальцы оказались в его волосах. Когда свет снова загорится, я сгорю от стыда, раскаляясь, как солнце, но пока никто не видит, пока маски упали, быть может, он позволит себя касаться? Я не хотел думать о том, что будет дальше. Потому что именно сейчас, впервые за несколько лет, чувствовал себя цельным, целостным, живым. По-настоящему. Он прошептал едва слышно: — Иди ко мне. И когда я едва не упал в обморок от страха, возбуждения и желания сбежать, коснулся своими губами моих. Мягко. Как будто пробуя. Его руки заскользили по моей спине, нежно и бережно, боясь испугать неосторожным движением. Вверх и вниз, приподнимая край тонкой блузки, приручая не бояться. Сжав мою талию, он усадил меня на себя, и я задохнулся, скользнув вперед. Упираясь разведенными коленями в диван. — Феликс... — сипло прошептал Хван. Широкие мужские ладони опустились на мои бедра, качнув на себя. А потом он вновь поцеловал — мягким прикосновением губ и кончика языка — для проверки моей решимости. И я позволил себе прильнуть к нему, признавая, что все это время хотел этого. Месяцами пытался избавиться от мыслей, заполняя их ненавистью и воспоминаниями о прошлом, в надежде, что образ Хвана исчезнет из моей головы. Но не вышло. Вдох. Выдох. Я закрыл глаза, снова встречая ртом его губы. На этот раз глубоко, по-настоящему, сводя в слепой темноте с ума. Попытался чуть отстраниться, но он, не отрываясь о моих губ, прошептал «нет» и углубил поцелуй. Господибожемой. Я приподнялся, чтобы снова опуститься в его руки. Чувствуя, как упирается между бедер металлическая пряжка его ремня. Сам не заметив, сцепил руки позади его шеи, наклонил голову, прижимаясь сильнее. Не понимая, откуда в моих касаниях столько ласки, нежности, обычно мне не свойственной. Даже не предполагал, что это во мне есть. Ведь все, что, казалось, осталось внутри, — руины, а снаружи сплошная броня, не подпускающая никого на расстояние удара. Как и у него. Тот самый угол души, куда он никого не впускал раньше. Место куда более сокровенное, чем его квартира или имя, которое он не позволяет никому произносить. Спрятанное за стальным каркасом ребер. К которому не ведёт ни один известный человеку путь, но который мне так внезапно открылся. Упав на плечи ответственностью. Кольнув опасением. Но распустившись внутри живота щекоткой, теплой и ласковой. Хван наклонился, касаясь губами кожи за ухом. Тишину разрезал едва слышный стон. Его? Мой? И время на этот моменте замерло. Остановилось вместе с планетой. Только бабушкины часы на стене продолжали свой ход. Щелкающие шаги их стрелок — единственный звук, разбивавшийся о тишину комнаты. А еще дыхание. Вдох. Выдох. Хван провел пальцами по краю моего подбородка. Прошептал едва различимо: — Скажи, что ты будешь со мной. Казалось, сердце сейчас вырвется из ребер птицей. — Именно это я загадал. Последние стены пали, окончательно стирая образ Хвана, и на моих глазах начал появляться образ Хёнджина. Я глядел в его глаза, в которых плескалась одержимость, но впервые мне не хотелось сбежать или отодвинуться. Потому что я знал его до дна. Каждую каплю — все достоинства и недостатки. Потому что я ему верил. Так, как никому прежде. И я сказал «да». Ведь сегодня был мой самый любимый праздник — Новый год, на который сама вселенная впервые в жизни разрешила просить все что угодно. И я выбрал его. *** ...Утро следующего дня началось необычно. Потому что я танцевал. Прямо под играющую из старого радиоприемника песню, помешивая кашу на печке и нескладно подпевая куплету. Хёнджин уехал ночью. Оставив на всякий случай деньги на такси и убедив оставаться дома столько, сколько потребуется. — Я улажу все проблемы с твоим деканом в случае чего, — пообещал он, уходя. Прощаясь снова и снова. С Хваном я впервые узнал: самая большая проблема с прощаниями в том, что каждое из них означает новый поцелуй. Перетекающий в следующий, а потом в следующий, до саднящих губ и какой-то сумасбродной больной потребности не отлепляться друг от друга вообще ни на секунду. — Ну все, Лик , я пойду, — произносит Хёнджин. Его ладонь скользит по моей щеке, поглаживая. Полумрак коридора. Незастегнутое пальто и наспех накинутый шарф. Два шага назад. Глаза в глаза. — Иди... — отвечаю я, вкладывая в это слово совсем иной смысл, который он так четко умеет считывать. А потом снова губы к губам, пальцы в волосы, и задохнуться друг в друге до следующего «до встречи». Я тянусь на носочках. Ему приходится наклоняться. Неидеально. Но так правильно. В этот миг все прошлые воспоминания начинают стираться, словно кто-то водит по ним ластиком, зарисовывая новые поверх. Кадр за кадром. Длинные пальцы, подушечками которых Хёнджин касается моей шеи и подбородка, вырисовывая какие-то сложные узоры; кончик носа, игриво заигрывающий с моим; мягкие волосы, которые я пропускаю сквозь пальцы... — У меня машина разогрелась. И отключи-лась. Дважды уже. — Конечно... Да... Но вместо того, чтобы отпустить, я касаюсь его припухших губ, что выглядят еще более соблазнительными, чем обычно. Кофейные радужки тут же практически скрываются из-за стремительно расширившихся зрачков, глядя в которые я словно в пропасть проваливаюсь. Как Алиса в Страну чудес. Только там нет белых кроликов с часами, ожидающих тебя на чай. В глубине его взгляда таится безумие в чистом виде. Любое, даже самое яростное сопротивление которому бесполезно. Опасная игра, знаю. Но не могу удержаться от соблазна. И мы снова накидываемся друг на друга, как изголодавшиеся. — Выставь меня за дверь, — просит он. — Иначе я не уйду. А сам в это время целует так мягко и сладко, что колени подгибаются. Все-таки Джисон не ошиблась насчет его губ. Генетика — вещь потрясающая. Я тянусь к нему, оставляя еще хотя бы один, мимолетный поцелуй. Последнее объятие. Последнее «пока». — Давай, иди. — И прижимаюсь щекой к его рубашке, закрыв глаза. Пахнет счастьем. Он медленно гладит пальцами мой затылок, спрашивая: — А я должен? И я блаженно улыбаюсь. Ладно, так уж и быть. Оставайся еще на пять минут. Пять минут превращаются в десять. Десять в час. Ночь разбивается последними всполохами утра. Где-то на задворках потонувшего в сахарном сиропе разума еще бьется мысль, что такие поцелуи обязаны сопровождаться медицинским предупреждением, потому что кажется: сердце просто не выдержит чувств, наполняющих его. Потому что мне уже не кажется. Потому что я действительно счастлив. Все-таки эти прощания — та еще подстава... Весь следующий день я занимался уборкой, то и дело подушечками пальцев ненароком касаясь губ, которые до сих пор саднили. Но саднили так сладко и приятно, что, стоило снова подумать о произошедшем, как внутри все екало. А еще в моем новом телефоне появился новый контакт. Наслаждаясь каждым нажатием на буквенные иконки, я напечатал лаконичное «Хван», но потом стер и поменял на настоящее имя, словно провела черту, оставляя все прошлое в старом году. «Хёнджин(мой)». Бабушку выписали спустя два дня. Деньги, оставленные Хёнджином, не понадобились. Вместе с зятем Ёнхи, дальнобойщиком Гы Уном, удачно вернувшимся под Новый год в деревню, мы забрали бабулю из больницы и привезли домой. До ее возвращения я успел продумать целую сюжетную линию про Долину Всадников и про нас с Хёнджином. Хотя лучшим вариантом было не говорить ничего. Или потерпеть полгода, потому что я и сам не знал, что между нами происходит, а давать бабушке еще один повод для переживаний явно не стоило. Вот только все мои попытки скрыть произошедшее разбились о ее внезапный вопрос. — А это чье? Я обернулся, едва не разбив тарелку о край раковины. Пуловер Хвана, который он снял и о котором успешно позабыл, висел на спинке стула, словно транспарант. — Моего... друга, — растерялся я. — Он привез меня тридцать первого. — М-м-м, — многозначительно ответила бабуля. Еще раз прошлась по комнате, словно надеясь найти припрятанного в шкафу парня, и, не обнаружив ничего подозрительного, села за стол. — Твой друг Сонхун? — Нет, бабуль. Это не он. О Сонхуне я писал бабушке много. Ведь с самого начала учебы в академии мы подружились. Так что не удивительно, что он был первым, о ком она подумала. — Я овсянку сварил. На воде. Как положено, — попытался я сменить тему. — Давай завтракать. Бабуля тяжело вздохнула. — Может, лучше бутербродик? — спросила будто бы случайно. — С колбаской. С солененьким огурчиком. — Овсянка. И это не обсуждается, — поставив перед ней чашку с кашей, ответил я. — Все как твой доктор прописал. — Ох и злюка ты, Ёнбок-а! Кого я вырастила? — Бабушка театрально покачала головой, принявшись размазывать ложкой кашу по тарелке. — Варенья, что ли, дай. Улыбнувшись, я пододвинул пальцем вазочку. Наложил каши теперь уже себе и сел напротив. Мы принялись есть. — Нуна шепнула по секрету, что еще ни разу не видела в нашей деревне такой машины, — решила зайти издалека бабуля. — Говорит, жутко дорогая и какая-то неизвестная, иностранная. Я откусил кусок тоста, щедро намазанного вареньем, чтобы закрыть рот, и пробурчал про себя: «Ёнхи, Ёнхи, чтоб тебя... Ничего здесь от вас не скроешь». А вслух произнес: — Налью-ка я чаю. — И, встав из-за стола, принялся смешивать в кружке мяту с лимоном и сахаром, улыбаясь от знакомого запаха. — Вы учитесь вместе? — Несмотря на то что волосы моей бабули были полностью седы, в глазах по-прежнему горел огонек любопытства и бодрости. — Да. В смысле, нет. — Так да или нет? — переспросила она. — Не совсем вместе, — ответила я. — Он старше.  — На сколько?  — Ну... — Я поболтал ложкой в чайном бокале. — На пять лет.  — Господи боже! Еще этого не хватало! — Ну ба! — Я уселся обратно и практически улегся на стол, чтобы коснуться ее руки. — Не переживай за меня. Вот правда. Бабушка нахмурилась. — Ёна, пять лет — это много, — покачав головой, мягко произнесла она. — Когда тебе тридцать, разница не так уж заметна. Но когда тебе восемнадцать... Что ты с ним делать собираешься?  — А что мне с ним делать? — совершенно наивно спросил я, уткнувшись подбородком в стол. — Ну я же говорю, это нездоровые отношения! — возмутилась она. — Зачем такому взрослому парню, да еще и богатому, совсем еще маленький омега? Им от таких наивных только одно и нужно. А я не хочу, чтоб ты потом рыдал. — А я и не буду. — Да ты что? — Потому что он не такой, бабуль. Несмотря на возраст, моя бабушка мастерски умела закатывать глаза. Да я и сам прекрасно понимал, как глупо это прозвучало. Я не оригинален. Все, попавшие «в нездоровые отношения», именно так и говорят. — А какой? — спросила она. И я задумался. Ведь те самые несчастные омеги, пытающиеся доказать всем вокруг, что их любимый изменится, слепо в свои силы верят, тем самым обманывая себя. Но разве это мой случай? Ведь я принял его таким, каков он на самом деле есть. С его холодностью и закрытостью. Прямолинейностью и упрямством. Перманентным желанием манипулировать и страстью все решать за других. Руками, которые в состоянии уничтожить все вокруг ради своей цели, но в объятиях которых находилось то единственное место, где мне было спокойно. И самое главное, нравилось. Поэтому я выбрал самый честный ответ, который существовал: — Он такой, который подходит мне. Бабуля вздохнула. Пару минут мы сидели молча. А потом она спросила тихо: — Что, влюбился уже? — Не знаю, ба, — улыбнулся я, пряча взгляд в собственных ладонях. — Это так сложно. Так страшно. Но так волнительно. Она хмыкнула и, сев рядом, обняла меня своей сильной рукой за плечи. — Знаю. Поэтому и не хочу, чтобы ты обжигался. Я ж волнуюсь. Вон, например, Вун Шик из тридцать первого дома, ну чем тебе не жених? — Ба-а-а, — протянул я, — ну опять ты за свое! Вун Шик, Вун Шик. Мне он даже не нравится. Рыжий и курносый он. — Зато хороший, работящий. Тебе парень зачем? Любоваться им, что ли. Я демонстративно закатил глаза. — Или Сонхун твой. Спортсмен, опять-таки, в хозяйстве пригодится. — Поздно, бабуль. — Эх, Ёнбок, — махнула она рукой. — Ничему тебя жизнь не учит. Помнишь народную мудрость «Лучше синица в руках, чем журавль в небе»? Люди ж не зря говорят. А этот твой тот еще журавль. Я улыбнулся. Может, в таком случае я тоже журавль? Потому что только рядом с ним все казалось правильным. Чувство, которое я себе пока не мог объяснить, просто знал, что я — для него. А он — для меня. Разве остальное важно? — Гляди-ка, вон и снег пошел. Даст Бог, пару дней не растает. Детям хоть снеговика слепить. Я обернулся. Мелкий, похожий на крупу снег медленно кружил за окном. Робкий, едва покрывающий землю. Будто говорящий о том, что все теперь будет по-другому.