Beat generation

Шëл тринадцатый час трипа, всë по-прежнему фракталит. Ешки больше не долбят, на смену стима пришло раздражение. Трясет. На воротнике рубашки Билла поставленное пятно от виски. Он периодически скалится в сторону и настукивает что-то по столу. Диппер привел его в мажорный ресторан, потому что чувство голода всë же взяло свое. Выглядели ли они слишком броско для этого места? Да-нет-вполне. Ещë пару месяцев такого торчания, и придется идти на работу. А это совершенно противоречит их принципам. Диппер абсолютно не представляет Билла человеком со стабильной работой и таким же стабильным заработком. Скорее художником-концептуалистом, который, как Курт Кобейн, дрочит на свои картины, в прямом смысле спуская в угол холста. Сайфер растянулся на столе и что-то обреченно промычал. Видимо, совсем устал. Волосы на его голове напоминали патлы представителей гот-культуры, модного постпанка. — Я чувствую, — Биллу впервые за всë их знакомство с трудом давались слова. — Я чувствую, всë теряет краски и угасает. — Моли Бога, Билл, моли Бога. — К их столику приближается официант, Диппер ловит его движения взглядом. — Бог умер, Сосна! — Сайфер стукнул кулаком по лакированному покрытию и рассмеялся, приводя официанта в явный ступор. Впрочем, ступор длился недолго. Парень быстро опомнился, моргнул лишние пару-тройку раз и расставил тарелки. Вся эта картина выглядела достаточно жалко, а может быть, умопомрачительно смешно: два законченных идиота, может, даже чухана на фоне искусственного шика и восьми блюд. И пролитого… чая? — Апероля, Сосна. — Билл постучал пальцем по виску, будто он и впрямь умеет читать мысли, и ткнул вилку в круассан. — Revenons à nos moutons. — Ага, ревенонс, Билл. — Диппер усмехнулся и закатил глаза. — Что за толк в твоих французских речах, если местными аристократами нам там не стать? — А вот хуй там! Ты мою морду видел? Да мне по блату положены все их шлюхи, деньги, круассаны и революция. Брошу всë это и уеду петь в кабак. И мне будут усатые джентльмены наливать дорогой коньяк. Буду сверкать глазами, как Мэрилин Монро, и красить губы красным. — Сайфер мягко коснулся своих губ указательным пальцем. — Да и вообще, знаешь что? — Билл выдохнул и отпил немного апероля. — Я буду эталонным юношей самого Марселя. Или Парижа. Или нет, Бордо. — Он улыбнулся. — Comment te dire adieu. — Диппер подмигнул ему и спрятал широкую улыбку в ладони. Наблюдать за Биллом в мелочах достаточно занимательно. Вот он запивает круассан аперолем. Комкает салфетки и бросает их в угол тарелки. Словно несчастный, вечно голодный доходяга, жадно кусает десерт с россыпью свежих ягод. Потом шмякает его на тарелку и тянется за стаканчиком с панна-коттой. Морщится. Ставит обратно. Морщится вновь. И в этих вещах нет ничего интересного, но отчего-то Диппер продолжает смотреть. Растрепанный, уставший, раздраженный, небрежный продолжает держать свои кошачьи повадки. Блудный сын в круговороте своей богемной философии. — Что скажешь про Альберта? — ненавязчиво протянул он, глядя глаза в глаза. — Я его едва помню, но он, кажется, был на нашей волне? — Билл улыбнулся и щëлкнул пальцами. Диппер нахмурился. — Всегда объебанный, что ли? Билл весело щëлкнул пальцами вновь. Дважды. Диппер пробует панна-котту с ложки, которой ел Билл. Вкусно. В отличие от Сайфера, он ест медленно и аккуратно, словно этот десерт — нечто совершенно сакральное. Билл допивает апероль, около минуты ищет себе занятие, рвëт салфетки и не выдерживает. — Пойдем? — щурится. Пайнс кивает. — Ну щас, я расплачусь. Сайфер закатывает глаза и цокает. На улице холодно. То ли это в глазах рябит, то ли моросит дождь. Билл матерится и пытается подкуриться. «А я молчу. Я всегда молчу в такие моменты. Я знаю, что будет дальше. Я пишу о себе, ведь я — это единственное, что я знаю в немом совершенстве. Я — это центр вселенной. Как и все мы. В последнее время мне казалось, что центр вселенной — это вовсе не я. Что это нечто абстрактное. Как мимолетные касания. Жучки на травинках. Недовольные гримасы прохожих. Обнаженные тела незнакомых людей. Следы от уколов на бледной коже Мэтью. Невыносимая беспечность Альберта. Ночные кошмары. Воспоминания о матери. Абстрактные песни из радиоприемника. Непонятные образы в моей голове. И все те же мимолетные касания. Касания. Касания. Касания.» Улыбка будто бы сама появляется на лице Диппера, он подходит ближе, кладет ладонь Сайферу на затылок, и кончики сигарет стукаются друг о друга. Билл ухмыляется. Сигарета воспламеняется и сжигает планету. — Диппер, — отстранённо обращается Сайфер. Пайнс не успевает и кивнуть, как он продолжает: — Ты меня убиваешь. Своим взглядом ты стараешься разглядеть меня. Расковырять все мои внутренности. Пройтись скальпелем здесь, — он касается своего живота, — здесь, здесь, здесь, — груди, плеча, шеи. — Измазать все свои руки по локоть в крови и моих внутренностях, но всë же разглядеть то, чего во мне нет. — Билл смеëтся. Смеëтся громко и заразительно. — Напичканный свинцом и недоразумением. — Он давит лыбу и наконец делает первую затяжку, смакуя дым. Диппер подавил смешок и хлопнул Сайфера по плечу, чуть не выбив у того сигарету. Встретился с ним взглядом, перед этим точечно пройдясь глазами по его выверенным чертам. Подмигнул. — Билл, — обращение по имени казалось ему чем-то особенным и важным, — неужели ты знаешь о том, что находится в моей черепушке? Своими доводами ты делаешь ставки. Хорошо, я их принимаю. Но обвиняя в этом меня, ты наступаешь на якобы мои, — Диппер показал кавычки, — грабли. Сайфер задумался на долю секунды. — Хорошо.

***

Диппер сжимает кружку в обеих ладонях и наблюдает за спящим на полу Биллом. Пьëт бурбон и представляет, как неудобно лежать на деревянном полу. А за окном стучит дождь и заполняет пустоту. Волосы Билла закрывают его лицо, а о том, что он жив, свидетельствует лишь вздымающаяся грудная клетка. Наверное, если прислонить пальцы, нет, не к пульсу, а к сонной артерии, то что-то под ними будет постукивать. Мелко-мелко. Это свинец и недоразумение, которые не могут прижиться в теле и разуме Билла, дают о себе знать, заводя бесконечный моторчик, заставляя всех вспоминать о своëм присутствии. И наступит весна. И внутри, словно мерзкий сорняк, расцветëт сирень. Еë веточки, листики и бутоны будут выпирать из-под кожи Билла, сливаясь в единое целое вместе со свинцом и недоразумением. И тогда да. В этот момент Дипперу придëтся взять в руки скальпель и разорвать оковы оболочки, выпустить наружу то самое чистое, непорочное, сладко пахнущее естество. Они обретут разум и будут вечно вкусно пахнуть, воровать пейзажи, пить виски, улыбаться, курить марихуану и объебываться всем сразу до полной отключки. Но сейчас только конец осени, а значит, время ещë есть. Диппер поставил кружку на подоконник и подошëл к Сайферу. Подхватив его под подмышками, он перетаскивает его на кровать, закидывает его ноги на матрас и бережно накрывает одеялом, ложась рядом. Почти впритык. Пульс, вероятно, зашкаливает, а от физической близости почти тошнит — настолько это хорошо ощущается. Пайнс прижимается ближе, обнимает одной рукой и утыкается носом между лопаток. Неудобно. Вытягивается и утыкается в шею, едва не касаясь губами. Прячется от холодного ноября. Билл перехватывает его ладонь и переплетает их пальцы. Диппер чувствует горячую кожу Билла и сладкий запах почти выветрившегося парфюма. Где-то на периферии сознания он ловит отблеск собственных мыслей, но сил ужаснуться попросту не хватает. Отголоски сформированных мозгом связей будут жить. Нажимать на нужные кнопочки. Также громко щëлкать от трëхмерных лапок, как кнопки пишмашинки. Билл должен стать бабочкой, раскрыться миру и предстать перед всеми. К этому моменту ему не будут нужны ни университет, ни Диппер, ни хоть какие-то не сакрально-божественные размышления. Время — симулякр. Оно течëт и движется вне зависимости от догм общества. Оно живëт и существует. Каждый ощущает его по-разному. Но однажды, вопреки смыслам, всë же наступит весна.