К ночи

«Если знание может передаваться словом, то переживание, запечатленное как память тела, непередаваемо в его уникальности, абсолютности, силе восприятия. Подобные воспоминания памяти тела кажутся особенно аутентичными, поскольку содержат совершенно индивидуальное восприятие минувшей реальности, удостоверяя тем самым неповторимость собственного существования человека». [1] Я перелистываю хрусткие белые страницы. Вдыхаю отрезвляющий запах типографской краски. Зажмуриваюсь и почти с минуту стою, прислушиваясь к собственным мыслям. Ничего. Тишина. Образы прошлого покинули воспалённый мозг, а новые на их место не приходят. Макс, очнись и возвращайся — тебе тридцать, и Анечка далеко. Открываю глаза. Светодиодные лампы заливают зрачки холодной белизной. Насколько нормален провал в восприятии после встречи с Ильдаром, если после него я обнаруживаю себя в книжном магазине? Да ещё и читаю исследования о воспоминаниях, о длинной тени прошлого. Буквально не понимаю, как забрёл в торговый центр и нашёл в нём помещение со стеллажами, а в нём самом — этот единственный нужный мне экземпляр о том, что меня действительно волнует. О памяти. Уходя, прихватываю книгу с собой. Она стоит баснословных денег, как любая специализированная литература в розничном книжном. Сто лет не делал покупок на кассе — только интерне-заказы. Но я не могу справиться с чувством, что книга мне необходима. Полка с попкультурной психологией, что ждёт меня дома, без неё выглядела бы совсем бедно. Мысль невольно вновь тянется к Анечке. Она всегда испытывала странное влечение к произведениям, в заглавиях которых фигурировало её имя. Любимой книгой детства у неё была «Энн из Зелёных Мезонинов». «Аню в стране чудес» в вольном переводе Набокова она предпочитала классической кэрролловской. «Анну на шее» Чехова не понимала, «Анну Каренину» так и не смогла осилить, в «Неточке Незвановой» тёзки так и не признала. А стихи Ахматовой обожала по остаточному признаку. Как забавно всё это теперь выглядит. По её логике я должен был стать последователем идей Штирнера или Шелера, ведь они оба Максы. В попытке вырвать себя из цепких объятий прошлого, я выхожу на оживлённую октябрьскую улицу. Исторический центр, люди спешат и хмурятся, я щурюсь на солнце, уплывающее всё дальше за сероватые облака. Выискиваю среди многочисленных вывесок кафе и рестораны. Или вовсе рюмочные. Пропустить пару стаканчиков — самое то после пережитого стресса. Останавливаю выбор на несетевом пабе. Там темно и малолюдно — как раз то, что мне требуется. Пинта пенного и солёные закуски должны отвлечь от призраков прошедшего, стряхнуть их бледные, эфемерные и полупрозрачные руки с моих плеч. Но куда там! Оглядывая дубовые столы и высокую барную стойку, за которой скучающий бармен протирает кружки, я снова думаю об Анечке. Вот ведь… Выругаться бы погрязнее, но вместо этого я лишь усмехаюсь. Ирония — жестокая штука. Анечка любила заведения, которые выставляли маленькие круглые столики и стулья с витыми спинками на улицу, когда устанавливалась тёплая погода. Как аутентично смотрелась она в подобных местах в своих беретах. Наверно, представлялась себя француженкой из тех старых фильмов. Комично или, как тогда было принято говорить, «ванильно». Анечка пила чёрный кофе со сливками и прорвой сахара из крохотных чашечек, заказывала неоправданно дорогие круассаны, вечно крала кусочки из моих тарелок. На самом деле жалкое зрелище, но теперь я по нему скучаю. Отчаявшись отскрести от себя былое, я решаюсь смотреть ему в лицо, идти ему навстречу. Достаю из рюкзака смартфон. Шесть пропущенных. Пять от Наты. Один от верного коллеги Дениса — он сообщает, что, не дозвонившись до меня, моя девушка набрала его. Номер моего друга ей известен, они неплохо ладят. Беда. Надо же, в последние пару часов я и забыл о существовании телефона — он стоял на беззвучном. Следовало бы сию же минуту перезвонить тем, кто меня искал. Но вместо этого я набираю дядю Филиппа. — Да?.. — растерянное и недоверчивое на том конце линии. — Фил! Здравствуй, как ты там? — выговариваю на одном выдохе. — Привет, Макс. Неожиданно. Всё в норме. Как сам? У нас с дядей были отличные отношения. До определённого момента. Девять лет назад мы крупно поссорились. Года три почти не разговаривали. Потом конфликт исчерпал себя, постепенно сдулся. Мы возобновили связь, но всё равно общаемся очень редко. — Сам я странно, если честно. Недавно вышел из полицейского участка. — Ого, — голос у него стал совсем взрослым. Матёрым. — Что случилась? — Явился по повестке. Думал, попросят быть свидетелем какой-нибудь ерунды, а оказалось, что я… Ну, вроде как, подозреваемый. — В чём? — Доведение до самоубийства, — инстинктивно понижаю голос. — Что за?.. — дядя Фил прочищает горло. — Нужна помощь? — Нет! Как интересно он намеревается помочь? Дядя, конечно, за прошедшие годы здорово поднялся. Но в своей сфере, которая всё так же связана с имиджем. Несколько лет назад он открыл собственный барбершоп. Не так давно одна точка превратилась в небольшую сеть. Бизнес непыльный и прибыльный. Сам Фил в этом вопросе разбирается. Наверное, счастлив, наверное, это его призвание. Вот только как стрижка или бритьё поможет моей ситуации? — Нет, что тут поделаешь, — повторяю я. — Это правда или на тебя кто-то наговаривает? — Мутное дело. Пока непонятно. Но я считаю себя невиновным. — Подписку о невыезде давал? — Официально — нет. Но порекомендовали город не покидать. — Хреново. — Не то слово. Но, послушай… — замолкаю на мгновение. — Как твои девочки? — Отлично. Алиса спрашивала, когда ты зайдёшь. Хотела похвастаться — мы ей котёнка подарили. — О. У неё же есть мой контакт? Пусть скинет фотку, я обязательно лайкну. А насчёт увидеться… Понимаешь ли, в чём дело — вызов в полицию связан со студенческими годами. И я там не один фигурирую. — Так… — голос Фила звучит напряжённо. — Продолжай. — Возможно, скоро вызовут остальных из моей компании. Тоже как подозреваемых. — Только этого не хватало! Серьёзно, Макс, что за криминальная эпопея? — Не знаю. Не знаю!.. Как-то глупо, да? — Отвратно. Ладно, я подумаю, что можно сделать, в случае чего. Не пропадай. Спасибо, что позвонил. — Тебе спасибо. Привет Алисе. И жене, конечно. Перевожу дух. Я всё сделал правильно. Фил — именно тот, кому я должен был позвонить в первую очередь. А вот связываться с Натой я не спешу. Вместо этого ещё раз просматриваю меню. Заказываю вторую пинту. Стучу костяшками по столешнице, в такт какому-то приглушенному кантри из колонок под потолком. Съедаю порцию потрошков и лишь после этого набираюсь смелости подключиться к местному вайфаю. Ожидаемо: десяток озадаченных сообщений от Наты. И от верного коллеги — он сообщает, что, не дозвонившись до меня, моя девушка набрала его. Благо, мы неплохо ладим. Но он ни сном, ни духом, почему я не отвечаю. А также, почему меня сегодня нет на рабочем месте. Плохо, очень плохо. Теперь Ната узнает, что я её обманул. Нет, не так. Умолчал. Утаил часть информации. Что ж! Это было предпринято ради её же спокойствия. Но придётся объясниться. Пишу ей лаконичное: «со мной всё в порядке, поговорим вечером». До дома я добираюсь со всеми возможными задержками и остановками. Моя не университетская, но ещё школьная ролевая модель. Когда совсем не хотелось возвращаться к расспросам мамы. Ната совсем не напоминает её, но некоторые материнские черты, к моему неудовольствию, в ней иногда проступают. Может, это связано с её профессией? Она социальный педагог — решает проблемы детей из неблагополучных семей. Понимающая, сердобольная, гиперопекающая. А порой и просто тревожная паникёрша. Налегание на бихевиоризм, полтора года когнитивно-поведенческой терапии, а толку?.. Помогла ли она реально хоть кому-то? Вот чёрт, кажется, я снова превращаюсь в девятнадцатилетнего скептика. Шагаю по мокрому асфальту, вдыхая запах гниющих листьев в сквере рядом с нашим двором. Свежо и сладко. Тру виски. Прочь из моей головы, младогегельянская ересь! Теперь я верю в спасительную силу психотерапии и не подвергаю сомнению мудрость две тысячи двадцатых. И всё же в квартиру я пробираюсь с новой сентиментальной книжкой про память. И до самого прихода Наты занимаюсь не чем иным, как запойным чтением. Наташа возвращается в полшестого — школа, в которой она работает, находится недалеко. С ней в квартиру просачивается запах свежей выпечки (как всегда зашла по пути в пекарню) и цитрусовых духов. Затаившись, я жду, пока она разуется и зайдёт в зал. Она появляется в дверном проёме прямо в своей сиреневой куртке. Короткие рыжие волосы растрёпаны, кожа блестит от мелких дождевых капелек, морковная помада почти стёрлась. Ната приподнимает широкие брови в немом вопросе. Выглядит разочарованной. Я всматриваюсь в её лицо с опаской, но её грозный вид приносит облегчение. Этот день я провёл в компании моих старых знакомых. Их умозрительных образов. А Ната здесь и сейчас живая, из плоти и крови, с румянцем на высоких скулах. Да, она совсем не похожа на мою мать. Не напоминает Анечку даже отдалённо. И от Маргариты (боги мои, боги, я вспомнил и о ней!) в ней нет ни чёрточки. Как мне удалось отыскать женщину, которая так отличается ото всех, кого я, когда бы то ни было, любил? Видимо, я хорошо постарался. — Привет! — чтобы мизансцена не длилась слишком долго, вскакиваю с дивана, откладывая книгу. — Как прошёл день? — Ты издеваешься? — у неё обычный, самый простой девический голос. В меру тонкий и такой успокаивающий. — Сейчас всё объясню! — Ты прогулял работу?! — вот и начался поток её катастрофизирующих предположений. — Нет, что ты. Меня официально отпустило начальство. Так по закону положено. — В смысле? — Меня вызывали в полицию. Ната так и села на подлокотник дивана. Как была — в крутке. Хотя она просто ненавидит, когда в уличной одежде ходят по жилым комнатам. — Ты только не волнуйся, — беспомощно шепчу я. — Самое худшее — это когда так говорят. После — не жди ничего хорошего. — Не в моём случае! — напускаю беспечный вид. — Что произошло? — Вызвали свидетелем, — не отваживаюсь сказать всю правду целиком. — Моя бывшая однокурсница покончила с собой, и теперь опрашивают всех, кто был с ней знаком, — привираю, чтобы упростить понимание. Не хочу вдаваться в подробности. — Бред какой-то, — Ната смотрит прямо перед собой. — Ты универ сколько лет назад закончил? — Ничего не могу поделать — такие порядки, — наигранно пожимаю плечами. — Она повесилась в нашем универе, представляешь? Прямо в актовом зале. Наверное, из-за этого однокурсников и трясут. — Кошмар, — Ната трёт глаза. — Давай, — протягиваю руки, чтобы взять куртку. — Её звали Ева. Она ещё была младшей сестрой нашей преподавательницы, — заговариваю Нате зубы случайными фактами. Кстати, вполне правдивыми. Она жутко любопытная, уверен, что развесит уши и оттает. — Повесилась на ремне от своего плаща. — Ужас, — Ната позволяет мне за ней поухаживать. Оттаивает потихоньку. — Не понимаю, почему ты мне сразу всё не объяснил? — Переживал, что ты начнёшь волноваться. Не хотел беспокоить. Прости, — чмокаю в щёку. — А это что? — она кивает на новоприобретённую книгу. — Купил в магазине, попавшемся на дороге. Подумал, что давно не брал бумажных… — И правильно, ведь бумажные книги — пылесборники! Скачал бы в электронке. — Да ладно! — Тебе-то, конечно, ладно — не ты пыль протираешь. — Ну извини-извини, хорошо? Прочитаю и отнесу в шкаф киногообмена. Где они у нас рядом? В библиотеке, если не ошибаюсь, есть? — И старьё своё философское тоже туда отнеси заодно, — недовольно бурчит Ната, скрываясь в ванной. Вообще-то она довольно милая и приятная девушка. Но когда обижается — спасайся, кто может. Поэтому я стараюсь не обращать внимания на неё едкие реплики. Киваю, но про себя знаю, что с Гегелем не расстанусь. Он дорог мне как память. Я помогаю готовить ужин, как любой уважающий себя провинившийся. За нехитрой едой Ната рассказывает мне, как прошёл её день, каких неадекватных родителей ей приходилось выслушивать. Раскрывает тайну, зачем так настойчиво звонила: хотела попросить меня забрать заказ — он пришёл раньше, чем ожидалось. Жаль, она забыла поделиться этой важной информацией из-за расстройства от того, что я не выхожу на связь. Когда все недоразумения улажены, мы расходимся по разным комнатам. Я остаюсь в зале с «Длинной тенью прошлого», а Ната залегает в спальне с телефоном. Периодически слышны её тихие смешки и отдельные звуки рилсов и шортсов. В определённый момент мне хочется цокнуть — настолько выше я ощущаю себя, держа в руках бумажных носитель информации. И не просто какой-то «быстрой информации», по сути информационного шума, а исследование, имеющее научную ценность. Тут же одёргиваю себя. Ладно, по правде, я ничем не лучше. Я и сам вместе с Натой сменил даже сериалы на просмотр коротких роликов и бесконечный скроллинг ленты. И долгое время успешно находил своим действиям оправдания: устаю на работе, нужно разгрузить мозг, люди стараются, снимая это и прочее в том же духе. На первый взгляд, я всего-навсего разделил общую участь людей, которым довелось жить в эпоху цифровизации. Но за этим стояло кое-что ещё. Я всегда старался быть кем-то: особенным, отличным от остальных. Полагал, что существует некоторая данность — мера моей личности, наполненная уникальными признаками. Но однажды я почувствовал набор своих свойств как пудовую гирю, привязанную к шее. Совокупность черт, делающих меня мной, придавливала к земле, сознание собственной исключительности душило. В миллионах бесплодных попыток самоосознаться, замедлиться, пробудиться и зажить той жизнью, для которой рождён, я совершенно потерялся. Дошло до того, что в один прекрасный день я просто устал бороться с гнетущими мыслями. Смирился с опустошенностью. Разрешил себе быть никем. И груз свалился. Мне стало так легко, что я почти почувствовал некое подобие довольства. Преобразившись в человека без свойств, ту аморфную серую массу, которой боялся стать в юности, я успокоился. По заветам Есенина «полюбил носить в лёгком теле тихий свет и покой мертвеца». Так жить проще. Разнородные сложные чувства и мысли не пленяют мозга, не тревожат воображения. Так жить легче. Не нужно ни в чём отдавать отчёт себе самому, соответствовать собственным высоким стандартам. Но так жить больше нельзя. Сегодня я понял это достаточно отчётливо. Моё прошлое как тень лизнуло пятки. Напомнило мне, каким человеком я был когда-то. Каким? Достойным? Неплохим? Отвратительным? Иным — вот всё, что я могу сказать. Мне тридцать. И мне не нравится то, во что я постепенно превращаюсь. Возможно, раньше я не был лучше, но точно был живее. Существование не было легче, но ощущалось более настоящим. Тоска особого сорта, давно не трогавшая меня, завладевает сердцем. Мне хочется поделиться с Натой, но я не уверен, что она меня поймёт. К тому же она ничего не знает об Анечке. Почти ничего. И всё же я предпринимают попытку, подсаживаюсь к ней на кровать и зачитываю вслух отрывок: «Настоящее дирижирует прошлым, словно музыкантами оркестра. Настоящему нужны именно такие звуки, а не другие. Поэтому прошлое кажется то ближе, то дальше. Оно то звучит, то умолкает. На настоящее воздействует лишь та часть прошлого, которая нужна, чтобы либо высветить это настоящее, либо затемнить его». [2] — Что думаешь? — А? — она слушала меня вполуха, продолжая пялиться в экран. — Какие-то абстрактные предложения. Не могу уловить сути. О чём вообще это книжка? — О памяти. — О том, как улучшить память? — Нет, о том, как она формируется. — Нейробиология? — Нет же... Просто юность вспомнилась, в связи с этим всем. Те счастливые времена, когда курс доллара не поднимался выше тридцати пяти рублей, мы могли свободно выезжать заграницу, есть в Макдональдсе, пить кофе в Старбаксе, слова «самоизоляция» и «пандемия» нам ни о чём не говорили, а самым крутым смартфоном считался четвёртый iPhone, — тирада выходит излишне слащавой, но я ни о чём не жалею. — Ты чего? - Ната косится на меня как на полоумного. — Не помню в тех временах ничего счастливого. Я училась в педе, и это был ад. Отсаживаюсь, чувствуя себя непревзойдённо одиноким. Ната продолжает хихикать над бессмысленными роликами. Интересно, чем сейчас занимается Анечка? О чём думает? Тревожит ли её прошлое? Вспоминает ли она обо мне добрым словом?