𝔬𝔥, 𝔪𝔶 𝔡𝔢𝔞𝔯 𝔰𝔲𝔭𝔢𝔯𝔥𝔢𝔯𝔬

«мое детство было не простым —

мое детство сделало меня таким.»

© непрочитанные сообщения — детство

* * *

             Ладонь скользит по аккуратно сложенным раскраскам. Он скрупулезно поправляет их и складывает стопочкой, чтобы точно было ровно.       Когда дверь распахивается, а стук каблуков разносится эхом по коридору, он изо всех сил сдерживается, чтобы не вздрогнуть и сжаться от страха и напряжения.              На самом деле, ожидать, что мама не прознает, где он тупо. Но надежда ведь умирает последней. Кажется, она похожа на капитана судна. Вместе с мыслями: «Ну, может быть,» — и — «Я так верю в это,» — идет на дно. Вроде бы и не дите малое, а все равно надеялся, что маму не пригласят в больницу.       Стук каблуков о кафель громче, он стремительно приближается. По шагам мальчик уже знает — она больше испугана, чем рассержена. А еще только что была в кабинете главврача. Шуршание бахил точно ее рук дело. Дверь выхода не хлопала. Значит это не другой человек.       Женщина останавливается рядом, почти нависает, словно грозное облако над Токио перед тайфуном. Но подняться надо — уважение и демонстрация, что он тоже не лыком шит, знаете ли! Хотя голову держит опущенной — совестно, в глаза смотреть стыдно, вину ведь все равно чувствует.       А на себе взгляд все-таки ощущает. Он чувствует, как у роста волос собирается влага, а по спине стекает пот и мурашки бегут табуном. Ладонь с длинными белыми коготками сильно сжимает его плечо, заставляя ойкнуть и слишком громко всхлипнуть. Дрожь от руки женщины переходит к нему, но мальчик старательно держится.       По спине стекает вязкий, холодный страх, он так и знал, что его накроет. Так обычно делал он. А этого человека ни он, ни его прекраснейшая и ближайшая женщина на дух не переносили.       Его гладят по лопаткам. Ну вот! Теперь ему до ужаса мерзко от самого себя, за то что все произошло именно так. Что пришлось выдернуть с работы. Еще и волноваться заставил.       Он знает, что у матери взгляд не твердый совсем. Когда наедине, она всегда только показательно строгая. Мальчика ведь воспитывает, а будь хоть капельку мягкой, то Ген пойдет в разнос. На работе также. Самая лучшая, ее отдел всегда первый сдает работу. Отчеты всегда готовы день в день к назначенному сроку в лучшем виде и качестве.       Ген, честно говоря, не понимает, как ей это удается. Эта женщина выглядит такой хрупкой даже для него — ребенка. Такая тощая, что одежда, которая должна в пору подходить к росту, висит мешком. Она всегда негодует в гардеробной по утрам. Иногда украдкой мальчик следит, как та собирается на работу.       Почему-то в мыслях рисуется образ как он сам, уже будучи взрослым, будет стоять перед зеркалом и ворчать, что футболка и брюки разных оттенков черного. Но потом одергивает себя. Разве есть какая-то разница? Да и вряд ли у него будет столько свободного времени, чтобы думать о том, какого цвета одежда.       — Что вообще произошло? — строго спрашивает женщина, отчего Ген подпрыгивает на месте, оборачиваясь на нее, словно испуганный зверек. Пойманный глубокими синими глазами, он тут же стыдливо отворачивается, мешкаясь и не зная, что ответить. — Ты как тут оказался?       — Взяли с собой, потому что тот мужик и меня ударил, — пытаясь говорить также твердо как и она, Ген едва не пропускает хныканье.              Как у мамы не получится, это уж точно. Он тот еще нытик, на самом деле. Да и ее холодный тон всегда напоминал дедушку. А его мальчик терпеть не мог.       Он всегда кричит на маму и обижает ее. Однажды даже ударил, когда та стала заступаться за сына. После визитов в загородный домик к нему, на кухне ночью, в полной темноте, эта сильная женщина подолгу сидит и пьет вино из бокала, рассматривая фотографии себя и сына в телефоне.       Именно поэтому Ген так не любит ее расстраивать. Учится хорошо, не лезет в драки и решает все мирным путем. А еще никогда не меняет выходные с мамой на друзей.       Вечер пятницы, суббота и утро воскресенья они проводят рядом. Сначала это были просто занятия, вроде проверка отчетов и домашнее задание, а потом переросло в общий досуг.       Пристрастие мамы к книгам так завлекли мальчика, так что с недавних пор он тоже начал засиживаться допоздна. Правда, в отличие от мамы, он пил чай с конфетами. Ему нравится представлять себя на месте героев из романов Жюля Верна. Нравится эта напускная серость в работах Гюго.              А мама читает романы. На обложках изредка мелькают полуобнаженные тела. Иногда это что-то историческое. Всегда очень тяжелое. Персонажи в книгах такие грустные и несчастные. Но ей нравится. Она смеется тихо над шутками и верещит, когда происходят милые моменты. В эти минуты очень хочется, чтобы мама всегда была такой.       — Несносные дети, — женщина треплет мальчика по голове и гладит по плечам. — Мама волнуется, Ген. Вот куда ты пошел? Почему не предупредил? А если бы дядька не просто побил бы вас?       Он наконец поворачивается к маме и смотрит точно в глаза. Ищет там что-то кроме беспокойства и печали, но не находит.       — Я не подумал. И со мной Цукаса-чан был, — Ген льнет к матери и зарывается носом в глаженую рубашку. — Прости. Я так больше не буду. Обещаю тебе. Правда. Не обижайся на меня только.       — Непоседа ты мой, а где друга хоть посеял? — уже беззлобно говорит она, рассматривая разбитые локти и колени сына на наличие новых ран. Она присаживается на диван, пока сын удобнее устраивается подле нее.              — Все еще у доктора. Говорят, что ему лицо поцарапали сильно. Швы наложить хотели, но точно ничего не знаю. Мне не говорили, я только чуть-чуть из разговора слышал.              — Что этот мужлан вообще себе позволил?! — тут возмущается она и прижимает к себе сына, поглаживая синяк на его плече. — Кретин. Найду — засужу. Где вы были?              — У речки, недалеко от Тайто.              — В Санья, значит? — в своей усталой манере уточняет она. Ген задумывается, пытаясь понять, заходили ли они в район пропавших.              — Вроде нет, — задумчиво тянет он. — Я далеко был оттуда. И домики красивые…              Ген отвлекается, когда видит друга с его отцом. Мужчина выглядит злым, явно готовый взорваться прямо посреди коридора. Честно говоря, скандалы неприятны мальчику. Мама ведь решает их именно так: говорит и обсуждает. Значит и он может.              Однако старший Шишио был иного мнения. Точнее Ген не знал, но тип этот был не очень комфортный собеседник. Еще и клеится к его матери частенько. Мерзость.              Большой плюс: когда мисс Асагири рядом, то на Цукасу даже не обращают внимания. Этому рады оба. Хоть и приносит это семье Асагири проблем уйму, но хоть толк от встреч есть. Если Гена затягивает в западню из-за друга, то родители пересекаются. После этого мама раздражена и пьет вино, словно побывала у дедушки. А у семейства Шишио наступает штиль.              Ген не прочь, будь они братьями, но он знал, какой на самом деле мужчина. Тот еще тиран и садист. Раздражал тем, что просто дышал в метре от друга или матери.              — Асагири-сама? — удивляется он, подходя ближе. — Ваш тоже влез в драку?              — Не назвала бы нападение взрослого мужчины на детей дракой, — холодно отрезает она и кривится. — Что будем делать? Мама Цукасы ведь сделает что-нибудь, да?              — У нее только один человек на уме. И, нет, это ни разу ни один из наших с ней детей. Я попробую, но ничего не обещаю, — он падает на диванчик напротив и смотрит в окно. Гену жалко этого мужчину, но с другой стороны — нет. Он навредил его другу.              — Как Мирай, Цукаса? — переводит тему мама и Ген с удовольствием выходит из потока мыслей, внимая словам друга.              Тот смотрит в пол, потупив взор. Сейчас даже Ген не скажет, слушает ли его друг кого-то. Видимо, его волнует только события в будущем.              Асагири всегда были милы с ним. Порой даже мама просила родителей Цукасы оставить его на выходные, тогда вместо книг они ходили в кино или смотрели передачи по телевизору.              Ген видел, как друг привязался к ним. Не мудрено. Честно говоря, он понимал, что, скорее всего, в какой-то период их дружбы ему начнут завидовать. Искренне надеялся, что получится в это время все же сохранить теплые отношения.              «Теперь и я хандрю. Настроение Цукасы-чана заразное,» — думает мальчик и поднимает взгляд на мать. Та смотрит на разбитые колени младшего Шишио. Рука женщины не перестает все это время гладить пробитое плечо сына.              — Она не особо разговорчива, — наконец находится с ответом Цукаса.              Подняв взгляд, по телу того проходится заметная дрожь. Взгляд матери смягчается и она понимающе кивает.              — Ты был у нее уже?              Мальчик мнется и наконец смотрит на отца, что развалился рядом. Он тоже смотрит на сына, но только беззлобно, рассматривая побои, что оставил другой мужчина. Сам он с сыном не живет, только на выходные забирает.              После Цукаса наконец ловит взгляд Гена и тот улыбается так широко, как только может, чтобы поддержать его. Грустно выходит, но это явно подбадривает растерявшегося друга.              — Пока нет. Я хотел сделать ожерелье из ракушек и принести ей. Но… тот мужчина решил, что мы воруем и… В общем, вышло то, что вышло, — взгляд тут же проясняется, а голос становится громче. Мальчик оборачивается и смотрит на отца. — Но мы не крали ничего! Клянусь…              — Можешь не продолжать, мы это знаем, — видя нарастающую тревогу и скованность, перебивает устало мужчина.              — Хочешь, можем собраться и съездить к морю. Соберем все вместе ракушек и отнесем Мирай, — женщина говорит это, иногда поглядывая на отца Цукасы. Тот наконец ловит ее взгляд и смотрит внимательнее на сына. Потом опять на нее и кивает.              — Я мог бы освободиться в пятницу пораньше, чтобы подготовить машину.              Друг опять смотрит на Гена. Почему-то сейчас так хочется закатить глаза. Вот вечно эта неуверенность. Из-за этого к Шишио даже одноклассники не подходят. А Асагири не может часто видеться с ним. Все же он на пару классов старше. А это значит вскоре перейдет в другую школу.              — Да, я хотел бы, — мямлит Цукаса, смущенно потупив взгляд.              Старший Шишио треплет сына по голове, ероша волосы.              — Значит поедем. Отправите мне дату, — он поднимает взгляд и смотрит на женщину. Та задумчиво щурится, сжимая губы в тонкую полоску. Краешек напрягается и кажется, словно она о чем-то очень напряженно думает.              Это выражение лица всегда означало согласие. Она размышляла только над каким-то переменными вроде времени и места. Через несколько десятков секунд идея вспомнить свое расписание отпадает. Телефон и планшет лежат у нее в машине, нет смысла давать ложные надежды и обещания. Именно из-за этого она сдается и на выдохе говорит:              — Посмотрю, что у меня по нагрузке и отпишусь.              — Отлично, тогда могу подбросить до дома, если надо, — мужчина хлопает по брюкам в поисках ключей.              — Цукаса-чан, ты же хотел зайти к Мирай, — встревает Ген. Мужчина обращает на него внимание и тут же смотрит на сына.              — А ты не заходил? — мальчик испуганно смотрит на друга, потом на отца и быстро качает головой в знак отрицания. — Тогда пошли. Я тоже не был на этой неделе.              Ген знал, что теперь у отца Цукасы очень хорошее настроение. Он увиделся с его матерью и теперь даже побывает с ней на пляже. Тем более, что поедут в его машине. То есть можно теперь вообще за друга не волноваться.              Мать щипает сына за бок и усмехается поднимаясь.              — Мы сами доедем, я тоже на машине. Пошли, Ген. Я отпросилась до вечера, приготовим что-нибудь на завтра. Ты хочешь готовить в выходные?              — Нет, конечно! — поднимаясь за мамой, верещит мальчик и оборачивается к другу. — Напиши, как дома будешь. Может соберемся у меня и поиграем.              Ему в ответ кивают и машут на прощание. Он же не скупится и обнимает Цукасу, из-за чего взрослые посмеиваются. А старший Шишио даже фоткает это, подмигивая Асагири. Та по-доброму хлопает его по плечу и прощается молчаливым кивком.              Ген тогда не знал, что его мама не просто отпросилась с работы, а намеренно ушла раньше. Ей уже одобрили перевод в Киото, теперь она просто отработала две недели, чтобы нашли руководителя ей на замену, а там освободили место. И она точно знала, что с сыном ей надо поговорить до понедельника.              

* * *

             В висках стучала кровь, Ген метался из стороны в сторону, не понимая, что за переполох происходит. Слышны были лишь крики. И эти вопли не были похожи на голоса людей. Нет, человек не может такие звуки издавать. Он замирает, пряча голову в капюшоне и забивается в угол шкафа. Там темно, живет серый паук с длинными лапками, но и его не видно.              На фоне криков слышно шкворчание, словно что-то бурлит. Гену кажется, что он теряет сознание.              Опять слышен надрывный плач. И в этом реве слышны мольбы. «Не надо,» — молит женщина. Она бьется об стену, что находится за шкафом. И слышно отчетливо, как мужчина громко кряхтит, поднимая что-то и бросая в стену.              Боги, истошный вопль мог разбудить не только всех в их подъезде, но и во всем доме. Так почему никто не постучался?! Почему всем так все равно?!              Асагири запоздало понимает, по очередному заходящему крику, что мебель попала в жертву. Женщина опять плачет и кричит, просит прекратить. Она молит, слышно, как падает на колени, перестать. Что ей больно. Что она осознала всю свою вину.              Мучителю все равно. Он снова хватает ее и бросает в стену. Вопит, что она ничтожная. Лучше бы ее не существовало. Ее существование — ошибка. Она и ее жалкий выродок должны сдохнуть. Желательно сгнить.              Гена трясет, он срывается с места, встает и бежит к выходу из комнаты. Еле держится на трясущихся ногах, заглядывая в коридор. Все разбито, на полу осколки и штукатурка. Он не понимает, почему находится в их старой квартире, но сейчас это и неважно.              Что есть сил, ребенок кидается к двери. Хватается за ручку и дергает, потом доходит, он едва ли в силах открыть ее. Ген разбирается с ключом и босиком выскакивает на лестничную площадку, откуда бежит вниз, на улицу.              Спотыкается, даже падает. Скатывается вниз по ступенькам и ударяется спиной об угол чего-то. Разобрать не получается, боль пронзает все его тело. Даже крик не в силах вырваться из пересохшего горла. Хрипы и слюна, что вперемешку с едой в желудке вытекает изо рта.              С трудом поднявшись, он хнычет и ползет по стенке к выходу, слыша истошный крик ребенка и его матери. Слезы страха скатываются по щекам, а мальчик давится ими. Ноги трясутся, он вываливается на улицу, вдыхая свежий воздух.              Взгляд адаптируется к свету улицы долго и он видит впереди машину мамы, где она сидит, смотря вдаль. Обычная поза, когда ждет в будние дни и забирает его со школы. Ноги дрожат сильнее. Едва ли он способен просить о помощи, потому ковыляет вразвалочку и добирается до машины. Смотрит на женщину, которая поворачивается на него. В ее глазах проскакивает даже не страх или беспокойство, а настоящий ужас. Открывая дверь, она рывком приближается к нему и обнимает.              — Ген, что с тобой? Ген?              

* * *

             Глаза тяжело открыть, веки болят и все тел ноет, словно были нормативы на физкультуре. Он не может ни на чем сфокусироваться, все идет кругом. Комната, потолок, пол, мама возле кровати. Ген хнычет и зарывается в ее нежную ладонь, что гладила его мокрые щеки. Влага с них пропитывает наволочку и подушку.              — Тише, дорогой. Это всего лишь сон.              — Мам…              Женщина улыбается ему самой доброй улыбкой и убирает со лба челку, целуя сына и прижимая ближе. Ее запах духов и домашней одежды постепенно успокаивают. Плечи больше не содрогаются и глаза не щиплют от соленой влаги.              — Папа Цукасы… он ужасный человек. Мам, я не хочу никуда с ним ехать… И Цукаса…              — Все, тише. Дыши глубже, это всего лишь очень реальный сон. Милый, посмотри на меня.              Ген поднимает взгляд. Этот взгляд невероятно проницательный. Ничего не скроешь, все видит. И сейчас в испуганном лице сына она уже нашла причину такого состояния. Но, к великому сожалению, она уже обозначила дату. Да и это было необходимо, чтобы ее ребенок провел хорошо время с другом перед отъездом.              Разговор о работе в Киото и дальнейшем проживании там оказался достаточно легким. Асагири была поражена, как быстро мальчик согласился на это. Долго смотрел на свои колени поначалу, даже дыша едва-едва, перед тем, как перевести взгляд на мать и кивнуть.              «Я согласен. Если, таким образом, мы будем подальше от дедушки и папы, то даже не буду спорить,» — он говорил это уверенно. У женщины запоздало промелькнуло, что Ген мыслил и говорил вообще не как ребенок или подросток.              Она не хотела бы, чтобы это происходило раньше времени. Сын у нее смышленый, но отбирать из-за этого у него детство ссорами с родственниками и бывшим мужем не хотелось. Его ведь это не касается, он недавно только начал социализироваться. Это такое счастье было! И не только для нее, отец Гена тоже радовался этому. Помня сына нелюдимым и замкнутым, он не верил своим ушам, слушая рассказы о том, как он собирает вокруг себя толпу детишек.              — Почему мы должны вообще куда-то с ним ехать? Почему мы не могли просто взять Цукасу-чана и поехать на море втроем? — не перестает бурчать Ген, отвлекая женщину от мыслей.              — Во-первых, это далеко. Во-вторых, увозить ребенка, тем более чужого, за город достаточно проблематично. Необходимо нотариальное заявление, доверенность, легче просто перетерпеть этого засранца.              — Быть взрослым сложно, — в ответ выдает мальчик и отворачивается. — Заявления, доверенность, ответственность.              — Знаешь, это только так кажется. Если ты умеешь жить правильно, наслаждаясь каждым днем. Даже если было сложно на работе, люди вокруг то и дело грубят, хамят и настроение портится в край, все равно что-то хорошее, да будет. Кто-то принесет вкусненького. Начальство выпишет премию или повысит зарплату. Кошка соседская о ноги потрется. Мир не крутится вокруг тебя, поэтому ты должен сам для себя быть главным героем. Радоваться мелочам, а плохое пропускать мимо.              Мальчик повернулся и посмотрел на мать, горько улыбаясь и вздыхая. Видимо отговорить маму от поездки не удастся. Значит стоит действовать по ее совету, больше ничего ему не остается.              — Хорошо. Но тогда ты разрешишь мне взять планшет из дома, чтобы мы с Цукасой-чаном могли смотреть в дороге мультики.              — Как скажешь, мой маленький манипулятор. Пошли теперь ужинать, еда стынет.       

* * *

      

      

В то же время

      

Токио, район УэноКладбище Янака

      

      Дожди в Токио, тем более осенью, не редкость. Наоборот, удивительно, если разок выглянет солнышко и выдастся прекрасный денек. Вот в таком случае все будут более чем удивлены. Когда Сенку держал в дрожащих руках зонтик, то едва ли был в силе не дрожать. Холодный ветер и капли дождя превратили низ его брюк в месиво из глины и грязи. Что говорить об обуви? Вся одежда была влажной и неприятной. Единственное, что на самом деле хотелось, так это забраться в кровать и долго смотреть в стену. Понимать, что его, Бьякуи, больше нет.              Он не в командировке, не на работе допоздна, не на корпоративе или в пробке. Его, то есть, нигде вообще теперь нет. И Сенку молча смотрел на зацементированную плиту. Там то, что осталось от его отца. Да, точно…              Для него этот мужик был отцом. Самым лучшим. Бесячим, надоедливым, но таким заботливым и любящим. Он правда интересовался делами сына. Он ходил на выставки и ярмарки, даже если ничего не понимал. Для Сенку Бьякуя был больше, чем просто опекун. Он был для него родителем, отцом, папой. Не каждый мог этим похвастаться.              Потеря самого близкого человека сделала из нелюдимого ребенка совсем апатичного. Разговорить его было практически невозможным. До дня похорон его едва ли возможно было вынудить даже на эмоцию, не говоря о словах.              Кохаку и Рури чувствовали себя беспомощными. Они не могли даже поддержать брата, что говорить о себе?              У всех словно опустились руки. Никто не мог заставить себя идти дальше. И видя это, понимая свою вину в этом, Сенку чувствовал себя вдвойне, если не втройне, хуже. Словно он проломил своим состоянием общественное дно. Хуже некуда.              Он не хотел заставлять всех так сильно волноваться о нем. У него было желание провалиться куда-нибудь глубоко. Спрятаться в песок, или в свою раковину как рак-отшельник. Стыдно за свою слабость, ведь знает, старик расстроился, узнав, что его сын так переживает эту утрату. Но что может ребенок? Для него ближе Бьякуи никого не было.              Рури хнычет, идя следом за кузеном и что-то тихо говорит сестре. Та также шмыгает носом и грустно плетется за Сенку. После похорон прошло больше недели, они впервые идут к могильной плите их дяди. Для Ишигами это уже рутина, он привык за эти несколько дней быть тут. В зловещем молчании окружающих его камней.              Он плетется и шлепает мокрой обувью по старым дорожкам, вымощенным старыми плитами. Их стыки настолько стерты, что зеленая трава проглядывает в изломах. Где-то видны черви, что повылезали из-за влажности во время дождя. Их дети обходят и стараются не обращать внимание. Точнее это делают девочки, Ишигами все равно на кладбищенскую живность.              Его вырывают из мыслей достаточно резко. Так что в глазах темнеет от того, как сильно тянут за шиворот куртки. Он смотрит на кузину, что показывает на неизвестного европейца в черном смокинге. Его бледная кожа кажется серой, а черный костюм добавляет жутковатой болезненности.              — Эй, — шепчет Рури, — разве он один из наших родственников? Никогда его не видела.              — Нет, у нас таких большелобых и в помине не было в роду. Может какой-нибудь друг Бьякуи-сана? — бубчит Кохаку в ответ, заинтересованно рассматривая европейца. Но тот словно не слышит щебет девочек, он качается из стороны в сторону, пустым взглядом сверля могильный камень.              Его волосы, уложенные на старомодный лад назад, напоминают младшему Ишигами актеров из американских фильмов. Такой же с иголочки одетый, стройный, высокий и серьезный. Разве мог его отец, со своим-то характером подружиться с этим юношей так, что тот прилетел из другой страны. А на это все указывало. И небольшой чемодан рядом, и билет, что выглядывал из кармана пиджака, и бирка на чемодане. Взгляд также скользит по небольшому букету, что покоится на чемодане.              — Может студент, которого курировал Бьякуя-сан? — Рури продолжает неприлично пялиться, шепча это своей сестре. — Он такой грустный. Может даже друг.              — Или… — Кохаку замолкает на полуслове, когда мужчина идет к плите, оставляет там карточку и четыре гвоздики. Его губы шевелиться, Стенку едва может разобрать полушепот.              «Хотел познакомить вас, а вы сами решили встретиться, — Ишигами хмурится и наблюдает за тонкими пальцами, что ловко выуживают из кармана пачку сигарет. Он оставляет ее на плите вместе с гвоздиками. — Передай ему. Я не смогу лично…»              Девочки стоят позади Сенку, отчего первым, на кого падает глубокий, пугающе пустой взгляд блондина, является мальчик. Под его глазами залегли коричневые тени, а его сухие тонкие губы, сложенные в тонкую полоску, сжимаются сильнее. Лицо вытягивается в удивлении.              — Сенку, полагаю, — скрипит голос. У Ишигами от него по спине бежит холодный пот. Вероятно, в любое другое время это был бы очень приятный голос, однако сейчас он словно сломан. — Я Ксено Хьюстон Уингфилд, последний, кто видел твоего отца живым до взрыва в лаборатории. Приношу свои соболезнования.              — Вы… — Сенку едва способен произнести хоть слово, оставаясь вкопанным перед ним. Рури и Кохаку сжимают его рубашку по обе стороны, — видели его тем вечером?              — Да, днем, — поправляет Хьюстон. — Он подписал документы и я ушел по делам. Больше никто к нему никто не заходил.              У мальчика трясутся колени. Кто бы что не говорил, но у этого парня на лице ни разу не скорбь. И это раздражает только сильнее. Кажется, что этому Ксено совершенно плевать на смерть его отца. Глаза начинают щипать. Противно от присутствия этого лицемера.              — Мне жаль, что меня не было рядом в тот момент, — тихо бросает Уингфилд, что заставляет венки вздуться на высоком лбу ребенка. — Он был очень хорошим человеком. На самом деле. Без лести. Не позорь его. Всего хорошего, — хлопая мальчика по плечу, человек даже не смотрит на него больше. Словно вообще ни в чем не заинтересован.              — Почему ты прилетел сюда? — холодно отрезает Сенку и шлепает Хьюстона по руке. Еще бы он позволил этому мерзавцу трогать себя! Как этот человек смеет говорить что-то о Бьякуе с таким равнодушием в голосе?              — Потому что он был моим наставником и хорошим товарищем, — Ксено спокойно следит за злым ребенком и испуганными девочками за его спиной. — И еще он правда хотел, чтобы я работал в NASA. Я уважаю твоего отца, поэтому и прилетел. Мне пора. Ты явно не рад моему присутствию, не смею больше задерживаться.              Сенку смотрит в спину уходящего парня и Рури теребит его рукав. Кохаку переминается с ноги на ногу, поглядывая то на старшую, то на кузена. Только девочки успокаиваются, а одна из них — не разобрать кто — начинает:              — Вроде хороший дяденька…              — Ксено! — Сенку срывается с места, отчего девочки немного пугаются и взвизгивают.              Дождь скатывается по лицу, смотреть на него почти больно, больше неприятно, конечно. На него снова падает этот пустой взгляд и Ишигами пересиливает себя. Подает голос и смотрит твердо, стараясь не уступать кому-то вроде этого выскочки.              — Что такого делал папа, что взрыв его убил?              — Детям этого знать не стоит. Все же вид тот… не для слабонервных.              — Скажи мне! Я хочу знать настоящую причину. Старик временами и был растяпа, но с реактивами он был крайне осторожен.              Это заставляет бледное лицо словно оживиться. Скулы молодого человека чуть розовеют, а на губах проступает глупая улыбка. Видимо он и сам видел разницу между серьезным Бьякуей и шутником, который постоянно травит анекдоты.              Сенку даже запинается. Если так посмотреть, то этот Уингфилд действительно красивый. Не та его сторона с леденящим душу взглядом, а живая. Грусть ложится под веками и он тяжело вздыхает:              — Это не его вина. Все было написано в свидетельстве о смерти.              — Ты ведь знаешь что-то, — тихо бубнит Сенку, подходя почти вплотную и хватаясь за рукав пиджака. — Я хочу знать настоящую причину. Старик…. Отец не мог так просто…              Ксено замирает и садится на корточки, закрывая ребенка от дождя своим зонтиком. Его узловатые, костлявые пальцы зарываются в волосы и теребят их. Ишигами немного пугается, но все еще не подает виду.              — Его убили, я полагаю, — тихо произносит Ксено. — В наших работах никогда не присутствовал тот элемент, который вызвал бы взрыв. Твоего отца парализовало, это так. Но взрыв…              Сенку замирает и смотрит в уставшее лицо напротив. Глаза все-таки слезятся, он опускает взгляд. Видимо это правда знать ему не стоило. Он без понятия, что легче осознавать: что Бьякуя погиб в результате своей неряшливости или что его намеренно кто-то убил, подстроив все под несчастный случай.              — Что он такого сделал?              — Я не знаю, — шепчет Хьюстон. — Он не смог позвать на помощь и умер прежде, чем службы прибыли. Я изучил реактивы на столе. Это однозначно было подстроено.              — А остальные? Они… — предвидя вопрос, блондин качает головой. — А ты пытался с ними говорить?              — Сенку, твой отец… Он не хотел бы, чтобы я подвергал себя такому риску пока… У меня нет таких людей как у твоего отца, которые могли бы прикрыть мою задницу, пока я рискую. Но пока.              — Я могу помочь! У Бьякуи здесь так много знакомых и…              — Пока ты такой шкет, я, к сожалению, не смогу брать тебя с собой. Какие бы ты идеи не предлагал. Так что… просто живи дальше. Знаю, что сложно. Но ничего ты больше сделать не сможешь. Иногда стоит принять свою никчемность и просто… идти дальше.              — Я вырасту! И я докопаюсь до правды. Клянусь. Но я… Ты ведь мне поможешь? Пожалуйста.              — Сначала выучи английский, а потом и посмотрим, — засовывая в карман мальчика свою визитку, он поднимается. — Скоро мой самолет, мне пора. Может обстоятельства нас опять сведут. Никто не может знать это наверняка. Тем более мы сами.