Пропащие

В городе где нет собак, лиса - главарь. (с) Шумерская пословица

      — Эспе ничего не подозревает, — ухмылялся Амьеро, то и дело переводя взгляд с одного своего подручного на другого. — Гарантирую. Как только вернётесь с деньгами, отдадите ему вороную лошадь. Он поедет к плато у Грейс по торговому тракту. Дайте небольшую фору. И пусть рядом окажутся какие-нибудь свидетели почище. Главное — берегите Эмальда! Не пугайте лишний раз.       — Приволочь шамана надо живьём? — поинтересовался долговязый детина, пряча нос в пивной кружке.       — Да. Но не сюда, сразу к маршалу. При нём будет улика, единственная в своём роде. Коронера тут же вызовут в город, он всё подтвердит. Легенда ясна? Шаман убил отца, всех ввёл в заблуждение и теперь похитил Эмальда. Я уж додумаю, чем таким наша семья ему насолила.       Ибер прикрыл глаза, растекаясь по софе. Он только что почал свой неприкосновенный запас порошка. Даже поделился с помощниками в качестве поощрения за предстоящую работу. Спиртного за эти дни было выпито непомерно много, и помогать с нервами оно перестало. Пришло время средств посильнее.       — Похищение, убийство… Для Эспе это петля, — другой наёмник, с пластырем на затылке, недобро усмехнулся и выжидающе смотрел на Ибера.       Сочувствия, что ли, ждал? Было бы кому сочувствовать. Шаман порядочно надоел всем в гостинице. Пожалуй, о нём всплакнёт только горничная, которую он время от времени зажимает в углу.       — Именно. Инкриз слишком шустрый, свесить на него убийство, боюсь, не удастся. Уже утёк куда-нибудь, откуда уже не выкурить. Рецепты лекарств и прочие наставления я получил. Эспе нам больше не нужен.       — Дикари — они бешеные. С ними дела вести уметь надо, — проговорил долговязый и прищурил мелкие тёмно-серые глаза.       — Не хотите заработать по червонцу за час беспокойства — найду других, — отозвался Ибер. — Дело верное.       — Другие просто свалят с деньгами.       — Ах да, — Амьеро напустил безразличия, — у меня ведь приличный список ваших грехов имеется. И свидетели.       — По воле вашей милости мы и грешили.       — Прошу заметить, не по моей, — пришлось всё-таки поднять тяжёлые непослушные веки, — а по воле покойного отца. Нрав у него, как у петуха, каждый год портился, и вот к чему всё пришло.       — Понятно, — выдохнул детина. — Скверная всё это идея, откровенно говоря.       Ибера прижгло злостью. Больше от бессилия и страха, чем от настоящего негодования. Зачем ему портят такой чудесный вечер?! Он не думал, что безотказные наёмники вдруг станут переглядываться, демонстрировать сомнения. Святые выискались!       Он вскочил с кресла и стал расхаживать туда-сюда по комнате.       — Почему я должен сидеть в тюрьме?! Я ведь не убивал нашего отца! А Эмальд почему должен сидеть в тюрьме? Он и так лишён нормальной жизни. Он не понял даже, что натворил, да и понять теперь не должен. Хотите сказать, все эти выкресты лучше нас? Они, наверное, никогда никого не трахали, зажав рот, не толкали подросткам эльтай или что похуже?       — А вы свечку, что ль, держали? — усмехнулся наёмник с пластырем. — Хрен с ним, с Инкризом, эта семейка — воры и шлюхи, а шаман есть шаман. Он и беста-то, кажется, только по матушке. Его здесь хорошо знают. Вопросов не задаёт, если тебя ранили, всегда в долг подлатает. Судьбу гневить… — Он покачал головой, так и не окончив фразы.       — Плевал я на вашего шарлатана! Если брата осудят, то отправят в больницу для умалишённых. Он уже был там, когда мать столкнул с лестницы. Мы думали, лечение пойдёт на пользу, но всё стало гораздо хуже.       Ибер поднял с низкого журнального стола, потускневшего от сигаретного пепла, маленькое круглое зеркало. Через скрутку из папиросной бумаги втянул дорожку розового порошка. Чихнул, с облегчением вытер нос. Сейчас снова станет легче. Сейчас он вздрогнет и отупеет на пару минут, зато потом, когда его начнёт отпускать!.. О, даже эта дешёвая коморка покажется уютной!       — Скоро всё будет позади. Когда я освобожусь, то… вы не понимаете. Мы с ним будем наконец-то счастливы. Обедневшие, осиротевшие, но свободные. И начнём наконец-то жить.       — Чего раньше-то ваша милость от батюшки не ливанула? Вроде давно не ребёнок малый, — покосился долговязый.       — А Эмальд? Отец бы его просто погубил. Он несколько лет подряд прятал Эмальда, пускал слухи о смерти, чтобы тот семью не позорил. Да и… я боялся перечить. Всем свойственно чего-то бояться.       Подручный отвечать не стал, только тему перевёл:       — Выходит, беста не получат своего шамана. А денег лишатся при этом. Если, конечно, нам удастся их уболтать. Дальше в Экзеси станет ну очень жарко.       — Милости просим! — Ибер развёл руками. — Разбираться им придётся уже с участком. Мы все будем внутри. У них не хватит наглости напасть. Ну какие шансы? Поцелуют дверь да поедут домой, если егеря их не пустят в расход.       До боли знакомый запах беспокоил младшего Амьеро уже не первую минуту.       Откуда?       Выходить из номера пришлось, цепляясь за мебель — до того кружилась голова. Дальше по коридору, возле комнаты с сейфом, будто повис туман. В той комнате Ибер обнаружил Эспе, сидевшего на полу внутри круга из карт, разложенных вверх лицом. Держа в зубах самокрутку, он сосредоточенно изучал получившийся расклад.       — Сейф был открыт, — пояснил шаман. — На вечеринку вы нас с горничной не позвали. Мы устроили свою. Правда, она уже спит. Тс-с!       Амьеро метнулся к сейфу. Всё оказалось на месте, кроме целой пачки мелкого зелёного крошева. От неё осталась одна обёртка, а содержимое, по-видимому, уже скурили.       — Чёрт тя дери! — в сердцах рыкнул Амьеро.       — Обычно наоборот бывает, — Эспе нахально выпустил дым в лицо собеседнику.       Полагалось подойти да врезать ему. Запас зелья стоил втрое, вчетверо больше шкуры этого скота, но круг из карт не давал сделать и шагу. Амьеро нервничал и верил во всё подряд. Даже в то, что его раньше никак не впечатляло. Умом он понимал всю глупость пустых суеверий, тщетность любой ворожбы, но не решался её рушить.       Да и ноги почти не держали.       Он сел на ковёр и стал наблюдать за Эспе.       — Что ты видишь?       — Ничего хорошего, — шаман стряхнул на ковёр столбик пепла, — Ты загнал циркачей в такой капкан, из которого им так просто не выбраться.       — Плевать на них теперь уже.       — Открою тебе секрет: если один только Инкриз куда-нибудь денется, я останусь в выигрыше, — Эспе взял из расклада бубновую даму и поднёс к глазам, — Да, это не очень… морально. Но интерес кое-какой у меня есть.       — И какой же?       — Без Инкриза я сделаю с остальными то, чего ждёт от меня кеф. Я обязан старику. Обязан сильнее, чем кому-либо, а ходить в должниках — дело неприятное. Добро нужно возвращать.       — Беста с циркачами как-то связаны?       — И да, и нет, — шаман махнул рукой, сделав неопределённый жест, — в том-то и сложность. Не проси, не расскажу.       — И одновременно ты хочешь мне помочь обобрать кефа?       Эспе в ответ издал сдавленный и очень самодовольный смешок, с наслаждением затянулся самокруткой и сказал:       — Не терпится побыть бедной жертвочкой. Редкое удовольствие.       — Куда потом потратишь деньги?       — Найду способ вернуть кефу, — Эспе ответил раньше, чем дослушал вопрос.       — В чём тогда смысл? — опешил Амьеро.       — А в чём смысл вкалывать на баланду и самогон, залить шары и снова вкалывать, пока не ослабнешь? Так живёт большинство. Это культура, Иби. Вся наша жизнь — движение грошей туда-сюда. Знаешь такую новогоднюю игру, когда свечу передают по кругу и поют песню? Каждые два куплета свеча оказывается у кого-то в руках, и он произносит тост. Каждый старается, чтобы его запомнили. Вот свеча у тебя в руках, все девчонки смотрят и ждут, что ты такое скажешь. Так и деньги — средство для поступка. А поступки меняют жизнь. Сегодня раскошеливаются на тебя, завтра — ты на кого-то.       — Красивое объяснение. Ни единому слову не верю.       Эспе закатил глаза, и на секунду они блеснули в полутьме.       — Без твоей веры я не скопычусь, не беспокойся. Просто тебе эта часть денег не должна достаться.

***

      С самого утра коронер окопался в участке. Он вызвал к себе нескольких горожан и опросил их. Снова без толку: все как на подбор торговали поодаль от места убийства, застали только сумятицу, стрельбу и крики. До обеда продолжались беседы, а после Феликс попросил Лобо заехать на телеграф. Сонный и нервный одновременно, егерский капитан решил дойти пешком, хоть немного разогнать кровь.       Городок притих. Лавочники дремали снаружи или курили, рассеянно наблюдая за улицей. Ветер носил колючий запах дешёвого табака. Изредка мимо пробегали стайки детей, поднимая пыль.       Несколько незнакомых егерей попалось на глаза, и, наконец, в спину прилетел свист. Лобо обернулся, уже зная, кого увидит.       Илай подъехал ближе, но седла не покинул, только чуть нагнулся и сказал:       — Найдётся сегодня время поговорить?       Звякнуло в его голосе неприятно, будто в коробке с ржавыми гвоздями.       — Постараюсь выкроить, а что?       — Много чего. Давай при встрече. Я буду ужинать в заводской столовой, подтягивайся туда.       Озабоченный и серьёзный вид Илая предвещал дурное. В последнюю их встречу в общежитии он таким не был. Лобо разминулся с ним и принялся закапываться в предположения. Вряд ли сослуживец хотел ему сообщить что-то по делу, которое расследуют. Капитану решительно не нравилось, что испуг сквозил в каждом взгляде и движении Илая. Если он прав и Феликс действительно что-то готовит… впрочем, зачем вообще? Их прежние похождения никак не коснулись ни его, ни семьи, никакой выгоды ему не получить.       В мыслях капитан старательно дорисовывал главную деталь одного страшного воспоминания. Так дети рисуют поверх картинок в учебниках нелепые и забавные вещи. Два аккуратных рога, бурая спинка, маленькие копытца. Лобо сказал: «Стреляй!», и Илай выстрелил. Попал отлично, прямо в голову. Промахнись он тогда, проблем было бы ещё больше.       Телеграфная станция пустовала. Все ушли обедать или просто где-то прохлаждались. Неторопливый Грейс в оцеплении совсем закис и загустел, пока его выворачивали наизнанку в поисках беглецов. Да ещё рабочие перестали приходить на керосиновый завод, послушав совета Феликса.       Захотелось поддаться всеобщей тщете, лени и подольше побыть в тени, под крышей маленького телеграфа. Лобо сел на скамейку у стены, закрыл глаза. Казённый запах бумаги и мебельной мастики успокаивал. Прибавь порох, юфть и чернила — ни дать ни взять родной участок в Экзеси. Для всех, кто не имел отношения к службе, этот запах ничего хорошего не сулил, но Лобо никогда не оказывался по ту сторону закона. Он всегда был внутри, а не снаружи. По крайней мере, ощущал себя только так.       «Может, это и подвело нас с Илаем. Думали, что закон — это мы».       Мешанина мыслей не давала отвлечься, и к Феликсу капитан вернулся, исклёванный ею, да ещё и с пустыми руками. Но лучше уж оказаться ближе к источнику возможных проблем, чем упускать его из виду. Старика снова след простыл на работе — он сидел в «Странном» всё в той же компании. На сей раз он неспешно объяснял, водя руками над столом:       — Самое главное в убийстве — понять, почему обнулили жертву. Здесь обнулили, — он приложил к седому виску указательный палец, — самое главное всегда происходит в башке. Вы задумывались, почему на ноль можно умножать, а делить запрещено? Собравшиеся только пожимали плечами в тишине.       — На самом деле, на ноль можно поделить всё, что угодно. Получится любое число. Бесконечность. А ведь была изначально определённая цифра, так? Мертвец — это пустая безликая кукла, а число — личность. Скажем, я имел одну беседу с мужиком, который хлопнул свою любовницу. Я спросил, не привлекался ли он раньше за насилие, а он и говорит мне: «Что вы! Я на женщин никогда руку не поднимаю. Но если она мужика не слушается, то какая же это женщина?», — коронер неприятно хохотнул, — вот вам словесная математика. Душевнобольных убийц и насильников это не касается, они способны как личность воспринимать только себя, а все остальные — мясо, брёвна без души и боли. Там другая история.       — А в этом вашем деле, получается, какой мотив? — спросил кто-то из егерей.       — Я не про мотив сейчас говорил, не путай. Мотив произрастает из какого-нибудь факта. К примеру, дворник получил зарплату и через час ему дали молотком по голове, чтобы её забрать. В том-то и дело, что в убийстве Амьеро нет мотива. Никому оно было не нужно настолько.       — А там… к примеру, на почве личной ненависти?       Егеря покорно дождались, пока коронер нашпигует нос табаком. На выдохе он продолжил:       — Есть список типичных событий, после которых возникает эта самая почва. Бросила или отказала женщина, член семьи задолжал денег, в редких случаях — ответ на оскорбление или кровная месть. Скажу прямо: в вине Инкриза я сильно сомневаюсь. Сравните лучше поведение самого Амьеро, вот уж кто равнодушен был к чужим страданиям. Но я сейчас вынужден расследовать в срочном порядке… Как там назвали его… «циничное преступление», «пощёчина порядочным горожанам». Притом оставлять заводчан без крохи хлеба — это, я бы сказал, пощёчина хреном, но никто пока даже дело на Амьеро не завёл.       — Чаще надо заходить на ваши посиделки, — капитан всё-таки решил обозначить своё присутствие и подошёл к общему столу. — А то мне таких интересных вещей не рассказывают. И не держат в курсе, что мы теперь ловим не убийцу, а свидетеля.       — Лобо! — коронер наконец-то обернулся к помощнику. — Что за бабские обиды? Ты теперь всё слышал и всё знаешь. Или мне тебя на каждой пирушке на коленках держать, как внучка пятилетнего?       Ответа так и не нашлось. Капитан скривил губы, глотая досаду, подтащил стул и сел рядом.       — Ты ездил к галингам?       — Уже ездил, — закивал коронер. — Пытался беседовать. В переводе с богомольного на человеческий они ответили, что никто к ним не прибивался.       — Да куда провалилась-то эта шайка?! — нервно процедил капитан. — Не может быть такого. Мы уже каждый угол обнюхали. Пора иначе вопрос ставить.       Лобо и Феликс молча смотрели друг на друга. Один — примериваясь, а другой так безучастно, будто напарник прозрачный.       — Нет его здесь, — сказал Лобо, — надо ехать дальше.       — Ну хочешь, поедем дальше, в Инносенс. Только не плачь.       — Мы опоздали. Инкриз уже добрался до Юстифи, там его ловить в разы труднее.       — Съезжу всё-таки. Хотя бы спрошу, видел ли кто мою дочь. А ты успокойся и сиди здесь, всё идёт по плану.       — По какому плану? — Лобо уже не на шутку закипал. — У нас был план по горячим следам в два счёта поймать клоунов.       Старик отдулся, словно закусил острым перцем, и продолжил своё словоблудие:       — Хорошее всё-таки дело. Хорошее дело отличается от обычного тем, что потянешь за волосок, а вытащишь колтун. Распутывать его потом годами можно. Такое всплывает… Мир перед глазами с ног на голову встаёт. Посудите сами: прирезали магната при всём честном народе, в ту же ночь пропал местный шаман и цирковая труппа, в деле всплывает кое-какой документ, позволяющий кое-кого спокойно повесить, исчезает моя примерная, спокойная девочка… Теперь ещё и на заводе забастовка. Провалиться мне на этом месте, если больше сюрпризов не будет. Пойди пойми, что тут с чем на самом деле связано.       Феликс неспеша собрался и вышел наружу с закинутым на плечо седлом. Не попрощался и никакого задания не дал. Капитан сразу задышал свободнее, но радости никакой не испытал: вечером его ждала беседа с Илаем.       В шесть часов пополудни длинный дощатый барак, служивший заводской столовой, чуть ожил. Он знавал времена куда лучше, а теперь и повар подумывал уйти, чего уж говорить о батраках Амьеро. Те немногие из них, что ещё работали и надеялись на зарплату, по привычке брали свою порцию, ломтик хлеба да рассаживались по углам. Ужин позволял им, по крайней мере, не есть дома и сберечь тем самым немного денег.       Здесь были и некоторые егеря, окончившие дневное дежурство. Лобо подумал, что ему в горло не полезет кусок, пока он не разберётся с Илаем, взял только стакан горячего взвара из яблок и занял видное место за столиком по центру.       Друг нашёл его сразу, уселся напротив и некоторое время уплетал свою порцию под неспешный рассказ капитана о том, как продвигается дело. Заводить свой срочный разговор Илай первым не торопился, чем нешуточно раздражал.       Особенно Лобо хотел знать:       — Вы из меня почему вдруг изгоя решили сделать? Только не отнекивайся, я же всё вижу сам.       Илай отложил ложку и, помедлив, ответил:       — А как ещё с тобой быть? Ты в капкане. Из тебя вытрясут всё про нас. И ещё неизвестно, что ты наплетёшь, пытаясь себя прикрыть.       Каких-то пару лет назад никто бы так не сказал о капитане, и тот опешил.       — Ничего не наплету, Феликс вообще со мной о вас ещё не говорил ни разу. Только расследование и ковыряем.       — Идиот… — рыкнул Илай. — Наши развлечения все как на подбор по его части! Закроет дело — возьмётся за тебя.       — С чего бы? Вряд ли.       Не первый день капитан гнал от себя эту мысль и сейчас мотнул головой, силясь снова успокоиться.       — Мы должны договориться, — Илай понизил голос. — Я тогда на себя взял всех девок из Хопс, с которыми мы порезвились, и отбрехался. Ты нам был нужен, ты свой в доску, а свой в капитанах — это мечта! Вот и обелил тебя. А ты теперь возьмёшь на себя косулю.       Разговор потёк по руслу, которого Лобо опасался.       Обмен вообще не выглядел равноценным, потому что бурую спинку и копытца Лобо выдумал себе позже.       — Ничего себе! За косулю, у которой имя было и мать с отцом, можно схлопотать полжизни тюрьмы.       — Как миленький сознаешься. Вышло нечаянно, так оно и есть. Да, ружьё я держал, ну и что с того? Это ты подбил меня вслепую выстрелить по кусту. Из которого мы потом косулю вытащили и охренели. Заметь, именно я придумал, как тела лучше всего избавиться.       — Я не могу! Да ещё Феликс! А у него дочь такая же… — задыхался Лобо от страха.       — Если такое тебе не нравится, то выход только один, — Илай перегнулся через стол и еле слышно засипел: — Некоторые ребята готовы хлопнуть его. На тебя много надежд, потому что сраный Феликс им каждый день уши полощет, вот-вот совсем станет для них святым.       — Да что ты несёшь-то такое?! Это уже в петлю прямая дорожка. Илай медленно откинулся на спинку стула и покачал головой:       — Надо, брат. Нехорошо выходит. Может, мне ещё вспомнить ту хрень в «Чертовнике»?       — Ты меня в угол загоняешь, неправильно это!       Всё, конец. И нечего было надеяться, что ситный друг не воспользуется их общим секретом.       Тот только бровью повёл и вкрадчиво продолжил:       — У тебя никогда не было девушки. Ты периодически их трахал, да, но в тот раз… Ты не слепой. И… дерьмо это всякое точно стоит у Тоби дороже. Не мог ты ошибиться.       Лобо словно скользил на краю пропасти, цепляясь за всё подряд:       — А ничего, что это была практически баба! Одетая как баба! И лицом как баба!       — Милашка с плечами шире твоих, ага. Хоть щетиной твои ляжки не колола? Я был в дрова, но и то с первой секунды понял. И разобрался как сумел. Даже ради тебя сделал вид, что ты правда просто ошибся по пьяни, гордость пожалел твою. А сейчас думаю: ты сам разве не был таким вот пареньком из нищих? Ну подобрал Тоби какую-то безотцовщину, посулил денег лёгких, а ты? Отыграться решил? Возомнил себя королём этаким? Мол, покупаю и имею кого хочу?       — Илай, жалеющий шлюх! — нервно всплеснул руками Лобо. — Вы поглядите! Любитель поваляться с малолетками.       — Я их не обижал никогда и не заставлял. И не покупал. Подпаивал, и сами шли. Баба — другое дело. Но тебе бабы, видимо, не особенно приятны…       — Ты чего меня в грязи-то топишь, а? — капитан побледнел от злости.       — Ты и есть грязь, — нахально бросил ему егерь. — Это в тебе другие могут изваляться.       Терпеть такое оскорбление Лобо не стал, и Илай заработал хороший удар в зубы. Он не ожидал, даже не попытался закрыться. Нижняя губа лопнула, и на деревянный пол закапала кровь.       — Пропустил? Неудачник ты. Спёкся совсем.       — А кто меня сделал неудачником, а?! — прорычал Илай сквозь рукав, которым зажал оставшееся от губы месиво. — Я тебя сдам лично Феликсу, если все откажутся. Приду с чистосердечным. Не могу я больше, понимаешь?       — Ребята, ну не в столовой же! — крикнул им повар. — На улице друг друга колотите, а то я вас вышвырну сам!       Схватив товарища за шкирку, капитан выволок его и толкнул за угол, где их никто не видел.       — Илай, не доводи до греха. Не спасёт тебя чистосердечное, не делай глупостей! Феликс тебя мигом сцапает и сделает всё, чтобы ты крепко сел.       — Смотришь на него снизу вверх, — с ненавистью выговаривал Илай. — Что, твой новый папаша? Ссышься, как лайка, от его похвалы небось? Говорю же: надо его убирать поскорее. У Феликса из близких никого не осталось, никто не будет правды добиваться, девка маленькая не в счёт. Я тебя предупредил, Лобо: с нами или против нас. Если он тебя прижмёт раньше, чем мы с ребятами всё продумаем, то берёшь на себя Косулю, в ином случае отъезжаешь по позорной статье. Усёк?       Капитан сам не понял, как вернулся в центр города. Ноги просто несли его прочь, неважно куда.       В тот вечер оставаться одному было смерти подобно. Лобо присел на уши начальнику участка с глупым разговором ни о чём, пока тот не засобирался домой. Затем купил пару бутылок неплохого рома в «Странном» и заперся в комнате.       Феликс уехал в Инносенс и на этот раз взял с собой не всё. На столе осталась пара бумаг, среди которых оказались старые чеки, какие-то бытовые расчёты и потрёпанная записная книжка. Пролистав её, капитан не увидел ничего интересного, но на одной из страниц нашёлся список имён и дат. Судя по всему, дней рождения. Почти все даты были зачёркнуты.       Так выглядит старость. Потери идут одна за другой, и лишь немногие строки останутся нетронуты, переживут хозяина книжки. Лобо впервые за долгое время искренне взгрустнулось от этой мысли. Было ясно, что если старый егерский корпус приговорит Феликса, его дни сочтены.       Ребята испортили всё сами. Заступали на службу — радовались хорошим ружьям и форме, боготворили маршала за то, что никого не гонял и не устраивал проверок. А потом воспользовались по-своему. Не в один день, потихоньку нащупывая, куда встать на этой тёмной тропинке. Где взять, чтобы никто не заметил, где провернуть выгодное дельце и остаться безнаказанным, где погулять от души. И вот кончилась тропинка у тех кустов, откуда они достали девушку. Полезла, дурочка, за эльтаем. Они с самой первой минуты ни разу не назвали её девушкой, только косулей, чтобы никто не догадался. И чтобы ярмо убийства не так давило.       Кто теперь даст гарантию, что Феликс не разнюхал всё это и не поехал за подкреплением или целым отрядом для ареста егерей? Дело-то жирнее некуда.       Лобо уверенно довёл себя до состояния, когда утро и выпивка уже неспособны что-то исправить или облегчить. А в сочетании они вообще стали пыточными инструментами и теперь дарили самые худшие ощущения. Так и прошла ночь: в корчах на влажной постели, в смятении. Бежать нельзя, сразу станет всё про него ясно. Только если совсем надежд не останется.       Когда рассвело, капитан, не находивший себе места, добрался до участка. Почему-то он решил, что у егерей вполне могла начаться потасовка из-за разных планов на шкуру Феликса. Хотелось узнать, не случилось ли ночью интересных вещей и не пришёл ли кто шепнуть словечко.       Отпихнув кого-то, Лобо дёрнул облезлую ручку двери, но та была заперта.       — Ещё закрыто, — сказала девушка, которую он только что оттёр.       Егерский капитан окинул её беглым взглядом. Черты лица казались смутно знакомыми. Миловидная печальная блондинка с тонкими губами. Когда она приподняла подбородок, Лобо заметил, что под глазом у неё красовалась синюшная отметина.       — Что у вас случилось? Избили?       — Меня? — рассеянно удивилась незнакомка. — А, это уже давно. Мне нужно поговорить с коронером.       — Он уехал.       И тут Лобо сам от себя не ожидал: схватил девушку за плечо и повернул к себе, чтобы рассмотреть получше. Ну да, точно! Феликс нарисовал её очень похожей.       — Джима!       — Кто? Я? — опять как в полусне ответила она.       — Тебя ищет вся округа! Сейчас подпишешь бумаги, и… Хотя нет. Ничего ты не подпишешь, ты же ещё несовершеннолетняя. Так, — засуетился Лобо, — Феликс будет к вечеру. А пока я сам тобой займусь. Капитан корпуса Экзеси. Чтобы ты не волновалась.       Он показал ей свою карточку, даже не вынув до конца из портмоне. Джима чуть оживилась и покорно пошла с ним к «Странному».       — Нехорошо, нехорошо так делать, — увещевал по дороге Лобо, — отец любит тебя, волнуется. Через годик гуляй где хочешь, а пока он за тебя в ответе, понимаешь?       Чем дольше он присматривался к дочери коронера, тем сильнее удивлялся тому, какой взрослой она выглядит.       — Кто тебе фингал-то поставил? Сдаётся мне, что деньки его сочтены теперь.       — Мужик мой, — пробормотала девушка уголком рта.       — Я угадал, значит. К парню убегала.       Сев за столик под сенью гостиницы, капитан на всякий случай ещё раз изучил скопированный портрет беглянки, лежавший на подоконнике. На рисунке Феликса она, конечно, выглядела менее помятой, но основные черты совпадали. Даже родинка над губой.       — А сколько ждать господина коронера? До заката? Может, я приду позже?       — Нет, это исключено, — капитан был взбудоражен сильнее некуда, но пытался казаться спокойным, напуская серьёзности. — Будешь под моим присмотром. Ты живёшь в Экзеси, а здесь тебе идти некуда, поэтому сдам с рук на руки.       Джима глянула исподлобья:       — Я не живу в Экзеси. С чего вы взяли?       — Ну, на фермах, в Хопс, — Лобо махнул рукой, — не важно.       Девушка наморщила лоб, обнажив влажные веки, на которых грязными пятнами лежала тушь.       Она очень медленно ела плотный завтрак, который справил ей капитан. Кухня постаралась на славу, даже расщедрилась на зелень поверх румяных гренок, но девушка явно была не голодна и едва жевала, просто коротая время.       Лобо не говорил с ней, в тот момент он напряг свою память до предела. Как ни старался, вспомнить не мог. Судя по всему, он и правда никогда её не видел, а значит, и не трогал. И тогда близ Хопс они с Илаем забавлялись не с ней.             Одной проблемой меньше.       Даже если Феликс за годы отупел наполовину, он не мог не предполагать хотя бы одного серьёзного проступка за Лобо. Всё-таки Илай вовремя на это указал.       «Я войду в комнату, спокойно заберу своё оружие, — проговаривал капитан про себя, — не забыть бы кобуру с маленьким пистолетом. Затем закрою Джиму в комнате. Что бы ни задумал Феликс, он вынужден будет меня отпустить. Как же вовремя эта Джима нашлась…»       В полдень капитан повернул ключ в двери и положил его в глубокий карман галифе. Подойдя к окну общего коридора, хотел зарядить пистолет, но уронил патрон. Поднял и уронил снова. Он не собирался ни в кого стрелять, но так было нужно. Верная смерть за решёткой дышала в затылок. Но ещё раньше — оглашение в суде самых поганых статей, которые только можно себе представить.       Чтобы растянуть время, он долго выбирал обед для дочки коронера, затем вернулся в комнату и хотел поговорить с ней, но увидел, что та прилегла на кровать и крепко спит. Узнала, видимо, спальное место Феликса по подушке, сложенной на особый манер — ровным кубиком. Джима спала в городской чистой одежде: юбке с пуговицами спереди и аляповатой ситцевой кофте. Такое в дорогу не наденешь. По всей видимости, ухажёр её жил в Грейс постоянно. Вполне логично выходило: какой-нибудь солдатик или желторотый егерь, под стать отцу в молодости.       Лобо не будил её. Посидел немного в номере, да вышел наружу. Он ждал до самых сумерек появления в «Странном» хорошо вооружённого конвоя. Феликс выскользнул как уж из города до того момента, как заговор окончательно созрел, и теперь вернуться без подкрепления означало путь в один конец. Капитан думал о том, что целовальник, наверное, меланхолично протирает бокалы и ему невдомёк, какая с минуты на минуту развернётся вакханалия: аресты, пальба во все концы, заложница… В одну секунду мирный вечер взорвётся.       Накрутив себя как следует, Лобо не поверил своим глазам, когда понял, что Феликс вернулся один. Из окна было отлично видно, как коронер неспеша привязал кобылку, забрал седло с сумками, скинул шляпу за спину и направился ко входу. Капитан с треском распахнул окно коридора, высунулся из него, насколько смог, но не увидел и не услышал больше ничьего присутствия.       Тем временем Феликс уже поднялся по лестнице.       — Что такое? — спросил он вместо приветствия, уловив напряжение капитана.       — Дочка твоя вернулась. Я её не стал в участке бросать. Спит у нас тут.       — Это хорошая новость, — обстоятельно ответил коронер.       Отперев дверь, он тут же зажёг лампу и поднёс к постели. Джима уже проснулась и подслеповато моргала, глядя на него.       — Молчи! — строго отрезал Феликс. — Молчи и не зли меня, пока сам не спрошу ничего. Ясно?       Джима испуганно кивнула.       Полагалось, конечно, уйти подальше, пока они собачатся на чём свет. Жалея, что никак не сможет незаметно подслушать, капитан спустился вниз. В конце концов, там имелся нетронутый обед, который стоило превратить в ужин.       Бармен с полотенцем на плече скучал, положив руки на стойку. Стоял тёплый вечер, который так и остался самым обычным для Грейс. Смакуя каждую минуту и каждый кусочек рагу, капитан потягивал вишнёвое пиво, так ненавистное Феликсу. Кстати, напрасно: не слишком сладкое, чуть с кислинкой, и даже привкус косточки чувствовался.       В дверях бесшумно нарисовался Илай, но Лобо заметил движение и сразу обернулся. В ту минуту он был себе безмерно благодарен за то, что пистолет под рукой.       — Он тут? — без предисловий спросил егерь одними губами, чтобы не расслышал бармен.       Лошадка у коновязи соврать бы всё равно не дала, и Лобо кивнул.       — Выбирай уже, с нами ты или против нас. Феликс не покинет эти места живым.       — Ваше дело.       — Надо заранее знать, в кого метить.       — Зря вы всё это затеяли, — только и смог выговорить Лобо.       — Короче, я предупредил: или ты одним выстрелом выносишь ему мозги, или гасим вас обоих.