Дилемма зла

Я ведь всего только и хотел попытаться жить тем, что само рвалось из меня наружу. Почему же это было так трудно?

(Г.Гессе)

АННА Первые дни сентября пронеслись мимо Анны вихрем, сбивая с ног. Ожившими ожиданиями в её будни ворвалась учеба, и с первых лекций, с первых семинаров Анна осознала, что легко не будет. Практически на каждом занятии, на каждом выбранном Анной курсе, список обязательной литературы простирался на многие страницы, а учебная программа не допускала поблажек. Формальные требования, выведенные чьей-то жёсткой рукой, сводились к тому, чтобы подтверждать статус Сент-Франклина в академическом сообществе. И чем выше забирались выпускники прошлых лет, чем большую сферу влияния занимали их жадные амбиции, тем большие требования предъявлялись ко всем следующим выпускам. Бесконечная конкуренция, которая была способна обеспечивать себя саму. И распространялась она в том числе и на преподавателей. Преподаватели, как один требовательные и настроенные к первокурсникам весьма скептически, с первых же встреч старательно, скрупулезно внушали трепет. Анна понимала, почему так происходило. Почему они понижали голос до угрожающего шёпота, заставляя аудиторию застыть в немом почтении, почему чеканили свои требования этим холодным тоном, которые не допускал мягкости. Им требовалось добиться уважения, а уважение зачастую основывалось на страхе. Нагрузки должны были пугать, наводить ужас, отсеивать слабейших, чтобы проложить дорогу сильнейшим – и Анна должна была испугаться. Но на самом деле всё, что она ощущала вместо перманентного страха неудачи, – опьяняющее предвкушение. Чувство такое щекочущее, сладостное. Оживляющее. Даже если по-прежнему лучшей из лучших она себя не мнила, вызов, брошенный Сент-Франклином, очаровывал. Привычная к серым, выверенным по чётким правилам будням, Анна нашла собственное странное удовольствие в том, что теперь режим её сбоил. Теперь до глубокого вечера приходилось проводить время в библиотеке, как Дункан и обещал, а до ночи – строчить эссе, оставаясь наедине с полуночной тишиной и своими мыслями. Теперь не приходилось вставать с утра, пытаясь отыскать в голове поводы, чтобы подняться, задавая себе по кругу однотипные, глупые вопросы. В чём смысл? Что случится, если так и пролежать в кровати весь день? Заметит ли кто-то её отсутствие? В Сент-Франклине этих самых поводов оказалось предостаточно, и это для Анны оказалось самым важным. Также как побег из Бостона, вдаль от матери, показался ей спасением, так и тяжелая нагрузка и высокие требования стали благодатью. В конце концов, к высоким требованиям они в своей семье были давно привычны. Анна догадывалась, что к тем, кто пройдет первый строгий отбор, выдержит заданную планку и не согнётся под тяжестью знаний, судьба окажется благосклоннее на долгие годы после. И всё, что оставалось Анне – только добиться расположения судьбы. Пока соседка по комнате, Джессика, белокурая девчонка с нелепыми веснушками на щеках и южным говором, жалостливо причитала о новом задании, Анна с сумбурным, горячим энтузиазмом бралась за следующее. Пока Джессика несколько раз за разговор возвращалась к мысли, как скучает по дому и любимому псу, Анна не вспоминала дом вовсе. Сент-Франклин подарил ей достаточно поводов не вспоминать дом, а ещё больше поводов поверить, что возвращаться туда не обязательно. Если Сент-Франклин и собирался измотать её и выжать все соки, Анна была на это согласна. Согласна на всё, чтобы отвернуться от всех прошлых требований и создать себе новые. Заполнить ночи мыслями о рационализме Декарта, феноменологии духа Гегеля или о чём угодно другом, что было способно плотно заполнить сознание, не оставляя свободного пространства для размышлений о прошлом. Единственное, что требовалось Анне от прошлого – лишь возможность заполнить ту пропасть, что когда-то давно разразилась между ними с Луисом. В тот первый день он в её комнате так и не появился. Не появился во второй, хоть и обещал, а на третий и не обещал вовсе. Пришёл он только через неделю, но обвинять его в безразличии было совсем не в духе Анны. Тем более, тем тёплым, ясным вечером на пороге её комнаты он объявился с букетом. Букетом пёстрых красных и желтых листьев. – Привет, – простое слово, которое показалось Анне весьма не простым. Долгожданным, если посудить. Она ожила, избавившись от тягучих мыслей по теме последнего домашнего задания, и растерянно улыбнулась. Луис вручил дубовые и кленовые листья, незатейливо обвязанные красной нитью, и продолжил: – Прости, что не заходил. Дел навалилось – не счесть. Анна кратко кивнула, избавив его от необходимости искать оправдания – впрочем, продолжать он бы и не стал. В своей манере изъясняться брат всегда казался ей кратким, чётким. Выверенным. Словно слова были валютой, а Луис никогда не тратил лишнего. Анна пропустила брата в комнату и обвела руками небольшое, но весьма уютное помещение. Выбеленные стены, деревянные потолочные балки в тёмной, почти чёрной краске, и старый, но хорошо сохранившийся паркет. Комната эта буквально источала время – как и всё на территории Сент-Франклина. Лишь современные ноутбуки да девичьи безделушки соседки по комнате напоминали о том, какой на дворе год. Над кроватью Джессики растянулась гирлянда с желтоватым, мягким светом, а стена рядом с местом Анны пустовала. Только на тумбочке стояли пара памятных фотографий, на них Луис первым делом и обратил внимание, ступив за порог. Ни на одном фото не было родителей. – Здесь, – тихо хмыкнул он, указывая на первую фотографию, – Мне лет четырнадцать, а тебе одиннадцать. Первое лето, когда тебе разрешили поехать во Францию к деду. – Помню, это был жаркий июль. Ты сказал, что, в аду, наверное, также жарко, – Анна улыбнулась лишь кончиками губ и увела взгляд. – Как богохульно, – Луис произнёс это так ровно, что Анна и не поняла, усмешка ли его слова или настоящее порицание, – Дед тогда впервые налил мне вино. Анна живо вспомнила, как вдали от родителей она впервые сама пригубила красное сухое, когда дед с Луисом ушли в море, оставив на столе бутылку. Вкус показался ей горьким и отвратительным, но послевкусие было сладким – от одного лишь осознания всех правил, которые она нарушила. Об этом, как и о многом другом, Луису она никогда не рассказывала, поэтому лишь пожала плечами. – А потом дал тебе и трубку. – Редкостная дрянь, как я тогда подумал. Они оба промолчали о том, что несколькими днями позже приехала Марша и учуяла, что его рубашка пропахла табаком. Тогда она лишь молчала вывела его из гостиной, оборвав любимую мелодию деда, которую Луис наигрывал на пианино. Всё, что происходило после, они тоже никогда не обсуждали. Вместо этого Анна перевела тему: – Там и Лилит была. Кажется, она и фотографировала. Губы Луиса исказились в сухой усмешке: – Не больно то она и хотела, дед просил. – Она задерживается? – Анна склонила голову, разглядывая цветастый букет в руках. Ответ она почти знала наверняка – невозможно учиться с Лилит Фицрой в одном колледже и не заметить её, но всё же уточнила на всякий случай или чтобы заполнить паузу. – Завтра приезжает, – Луис задумчиво обвёл комнату взглядом, разглядывая другие её детали и частности – два дубовых стола, на которых аккуратными стопками лежали книги, и пару раскрытых тетрадей. На столе Анны горела настольная лампа, а рядом с ней в деревянном винтажном органайзере были щепетильно расставлены и разложены канцелярские принадлежности и стикеры. На её рабочем месте царил порядок, безукоризненный и привычный. – Занимаешься вечерами напролёт? – Луис кивнул на тетради и едва заметно улыбнулся. – Мне нравится. Изучать приходится много, но здесь всё к этому располагает. – Неужто даже не осточертели бесконечные визиты в библиотеку? – Там тихо, – Анна растянула губы в ответной улыбке, – Все заняты своим делом, но при этом ощущаешь какую-то общую причастность. – Это верно, – Луис приблизился к столу и повертел в руках пару верхних книг, – Когда я приехал сюда впервые, всё не мог понять, как здесь можно жить. Такая дикая глушь, а посреди этой глуши – остров цивилизации, затерянный где-то во времени. И все будто не от мира сего, только и снуют от библиотеки до аудиторий, будто остального мира не существует. Он сделал паузу, бросил взгляд за окно, где уже зажигались фонари, рассеивая вечерний сумрак, а затем продолжил: – Уже потом я понял, что в этом одновременно и прелесть, и ужас этого места. Остального мира будто бы действительно не существует, потому что он где-то там, за лесами, в часах езды. Просто привыкаешь, – он вернул книги в стопку и обернулся к сестре, – Только не забывай, что это не так. Луис отступил от стола, и Анна невольно сжала в руках чуть влажные листья. Замкнутый, герметичный мир Сент-Франклина внушал ей куда больше спокойствия, чем Бостон, несмотря на все трудности. – А ты? Ты забываешь? – она не подняла взгляд на Луиса и нахмурилась, точно смущённая своим собственным вопросом. – Не знаю, – он пожал плечами, – Не перетруждайся. Это место иной раз забирает больше, чем отдаёт взамен. Пусть и казаться будет обратное. Анна хмыкнула, но что ответить не нашлась. Все эти загадочные слова были вполне в духе Луиса, только в этот раз ей показалось, что за словами его скрывается нечто большее. Но даже если так, узнать это большее она желала сама – проникнуться, разделить то понимание, что носил в себе старший брат, будто это что-то сокровенное. – Тяжело, наверное? – она задумчиво подцепила кончиками пальцев уголок одного листа, рассматривая рыжие прожилки, – Ты ведь успеваешь совмещать учёбу с тренировками. – Наверное, в этом и весь секрет. Чем больше забот увлекают тебя прочь, тем меньше времени рефлексировать. Тяжело или нет – всё относительно. Анна понимала, о каком “относительно” идёт речь. С самого детства, с самых ранних лет мать, Марша Девиль искусственно и старательно создавала своим детям так много трудностей и преград, что теперь все прочие проблемы казались утешением. Анне повезло больше – если от старшего сына Марша требовала почти религиозного послушания, то от дочери ждала лишь показательной кротости. Точно ждать большего и не было смысла. Улыбка у Анны вышла неуверенная: – Ты прав. Относительно. Первые несколько секунд Луис молчал, затем уголки его губ вздрогнули, будто несказанные слова рвались наружу. Анна видела их, ощущала, чувствовала нутром, но редко когда они становились реальностью. – Рад, что ты хорошо устроилась. Комната неплохая и хочется верить, что с соседкой повезло. Жить с Томасом – та ещё задачка, например. Анна кивнула. На самом деле на Джессику она едва ли обращала внимание – будто белый шум звучал где-то на фоне, создавая имитацию жизни, но ничего больше в сущности это осознание не несло. Они были слишком разные, и слишком Анна не любила впускать кого-то в голову, позволять проникать дальше незримой линии, разделяющей комнату на две части. – Я уже должен идти, – неожиданно прохладно произнёс Луис, и Анне показалось, что даже взгляд его погас. Возможно, то была лишь игра света, – Обещал съездить с Томасом в город, он будет меня искать. – Хорошо, – Анна сдержанно кивнула, не выдав на лице ни оттенка разочарования. В этом за многие годы она преуспела. – Передавай ему привет. – Обязательно. – Луис, точно официальный делегат на важном приёме сдержанно кивнул, – Заходи после тренировок. Он будет рад тебя увидеть. На этом они кратко попрощались, и он удалился, оставив за собой шлейф из несказанных слов – призрачных теней мыслей, которые витали в воздухе и наполняли комнату холодным осознанием, но никак не могли ожить, обрести плоть и кровь. Этот образ чаще всего посещал Анну, когда они с Луисом общались. Между строк оставалось так много всего, но никто из них двоих не осмеливался туда заглядывать. Дверь тихо захлопнулась. В коридоре где-то вдали звучали чужие голоса, а за окном тёплый осенний ветер тревожил клёны под окнами. Анна так и осталась ещё долгие десятки секунд стоять посреди комнаты, глядя на цветастые листья в руке. Затем она аккуратно развязала красную нить, разложила все листья на столе и стала раскладывать их по цветам. Так, чтобы оттенок переходил из одного в другой. Затем Анна достала из ящика стола конверт, вложила туда самый тёмный листок и принялась писать. Анна Девиль: “В тот момент мне хотелось сказать ему нечто больше. Зачем я приехала, почему непременно должна была оказаться именно в Сент-Франклине. Но в тот же момент мне подумалось, что яркие, но опавшие листья – неплохая аналогия к нашей связи. Луис, точно избавившись от всех тревог, уже давно сбросил старую листву, оставив увядать её на сырой земле. А всё, что оставалось мне, – стоять посреди комнаты и думать о том, возможно ли повернуть время вспять и вернуть когда-то цветущему, живому дереву былую яркость? Не думаю. Но разве остаётся мне что-то кроме?”.