Let You Down

Зима. Снег крупными хлопьями кружит в воздухе, заметая улицы белоснежным ковром, создавая практически нулевую видимость. Холод пронизывал до костей, заставляя жителей города укутываться в теплые, только купленные куртки. Такой холод, кажется, последний раз был лет так 20 назад, поэтому данная аномалия действительно застала врасплох жителей юго-западной части страны, заставив многих потратить кругленькую сумму на более теплые вещи. Чуя же с этим заморачиваться не стал. У него на все времена была одна короткая черная куртка, а уж количество вязанных свитеров, худи и прочих теплых атрибутов превышало количество нормы для гардероба среднестатистического человека. Он до жути был падкий на одежду. Двадцать пятое декабря двух тысячи двадцать первого года. Конец учебного года перед новогодними каникулами. На улицах суетятся люди, спеша подготовиться к праздникам, сметая с полок магазина подарки и еду, оставляя стеллажи практически пустыми. Работникам магазинов тоже мало позавидуешь. Привоз товаров увеличился. Времени всё это принимать и разбирать практически не оставалось из-за огромного потока толпы, что чуть ли не вгрызаются в глотки друг другу, пытаясь забрать последний нужный товар. Чуя морщится, когда сидит в столовой института, высчитывая последние деньги. Работу он проебал из-за госпитализации, а новую так и не нашел. Очень много денег ушло на оплату больничного счета и на новые таблетки. В кармане было очень негусто, да и на счету карты тоже. Денег от родителей ждать только к 31 декабря, а до этого 6 дней надо как-то выживать. В долги влезать не шибко хотелось, потому что он только распрощался с кредитами, а тут еще кому-то придется после отдавать. Оставалось экономить. Успешно получив последний зачёт, Чуя вылетает с института, сразу забегая в кофейню и снимая мокрую куртку, ворча на полностью сырые волосы, что раздражало просто пиздец. Усевшись на привычное место за баром, шмыгнул носом (остаточное от простуды). – Давай сюда, мм... пиво. Светлое. – Бедновато. – Я временно нищий, а сдачу зачётов отметить надо. – Запишу в долг. Если бы у Чуи были кошачьи уши, он бы непременно прижал их к голове со стыда. Как же он не любил долги… но, с другой стороны, этот вариант очень спасает, потому что при таком раскладе ему хватает с лихвой на две пачки сигарет и еду. Поэтому Чуя отказываться не стал, охотно принимая выпивку у Мори, сразу же осаживая бокал вина и чуть ли не мурлыкая, чувствуя, как чужая теплая рука пробирается под свитер, прослеживая пальцем позвоночник, заставляя чуть ли с разворота не въебать. Но чувствуя следом шершавый край бинтов, (которые если честно, ни с чем не перепутаешь уже), всё становится на свои места, но въебать всё равно хотелось. Чуя переглядывается с Дазаем, щурясь и возвращая внимательный взгляд на Мори. У Чуи уже давно был целый круговорот мыслей по поводу взаимоотношений этих двух. Оба как черти выглядели. Только если Дазай в принципе был похож на конченного, то Мори же выглядел статно как-то. И в голове не укладывалось, как эти две вселенные вообще могли сойтись меж собой. Поэтому ему и казалось, что оба они чертилы ебаные. Да и насколько знал Чуя, Мори было за 40. Точный возраст он не знал, но знал, что не меньше сорока. И при таких обстоятельствах не укладывалось, как эти две вселенные вообще нашли друг друга. Хотя, если так поразмышлять, всё равно в чём-то они были похожи. Может в каких-то мелких деталях. Мимика, стилистика общения в какой-то мере. Даже если честно, вели они себя порой не то что одинаково, а очень схоже. Это загоняло в тупик. Было ясно одно: они знакомы очень давно. Отношения между ними… сложный вопрос. Для Чуи это загадка. Видел он их вместе не так уж много раз, но за эти разы успел понять те факты, которые у него сейчас на руках. – Чу-у-я, неужто от меня вымок? – Мудозвон. Дазай лишь улыбается, проскакивая за бар и в комнату персонала. Становилось дурно. То ли от духоты в баре, то ли от охеревшего шатена. К вечеру мысли глушились хрипами вечно сдыхающего Рюноске и осточертевшим вином, которое уже настолько проело дыру в желудке, что хотелось блевать. Или блевать хотелось от расходившейся тревожности, что буквально всю грудину сдавливала, заставляя делать жадные глотки вина и воздуха. Только тошнило от этого ещё больше и становилось до проклятого непонятно, что в итоге ему нужно предпринять, чтобы это чувство осело куда-то в глубину и затихло, дабы просуществовать спокойно хоть какую-то долю времени. Но эта тревожность вцепилась в рыжего всеми своими силами, врезаясь когтями в самую плоть, давая понять: я не уйду. Я крепко сижу в твоих ребрах, обнимая каждую унцию твоего организма. Селезенку, печень, легкие, сердце, даря свое жгучее дыхание на ухо, переворачивая все твои внутренности по кругу. Это состояние ухудшалось с каждым получасом. Даже алкоголь не помогал вернуться в прежнее русло. Чего уж там говорить о таблетках. Все способы резко стали бесполезными. Ближе к девяти вечера сердечный ритм повышался даже от незначительного действия. Будь то задетый бокал или движение человека. Сейчас был не Чуя с тревогой внутри, а тревога, внутри которой находился сам Чуя, не зная выхода из этой пучины. В груди стучало так сильно и глухо, что казалось, что пульс зашкаливал за все 120, но часы показывали колебания в 90, что просто верить не хотелось. Как? Он точно чувствовал, как сердце вырывается из костяной клетки, разрушая её в клочья. Или это тревожность так пытается заставить его себя чувствовать? Да. Она пытается сломать его, чтобы он сдался ей в её цепкие лапы. Он никогда не сдавался, только не ей. Не давал ей контроль над своим телом полностью. Хоть и казалось, что сейчас он полностью в её власти. Но всё не так. Чуя борется. Борется и будет бороться до самого конца. Даже если кровью истекать будет. Он не проиграет в этой войне. Он не хочет проиграть так глупо. Борьба. Его выход – только борьба. Чуя мешает трубочкой лед в бокале, устало щурясь на Дазая, что как ребёнок скакал вокруг да около, пытаясь что-то типа «деликатно» разузнать ещё больше информации после той ночи. Тогда они поговорили один единственный раз и больше не возвращались к той теме. Хотя Дазай не казался каким-то тактичным человеком, который бы не лез не в свое дело. Наоборот, создаётся впечатление, что у него шило в заднице. Но, к слову, если разобрать в голове пару мыслей, то оказывается, что Чуя толком то ничего и не знает о Дазае. У него есть какие-то сухие факты. С одной стороны, если так уж подумать, может создаться полная картина о его жизни, но как-то… всё равно маловато получается. О чём он думает? Чем живет? Что у него, в конце концов, на душе? Покоя так же не даёт та ночь, когда шатена трясло, и тот проговорил о своих таблетках, что Чуе пришлось отпаивать его своими, которые, к слову, частично совпадали с его. Этот чёрт точно что-то скрывает, но рыжий не лезет. Если не рассказал, значит не время. Хотя резонно было бы обменяться информацией, потому что любопытный нос шатена уже в какой раз, хоть и с перерывами, но лезет не в своё дело. Но так и быть, он пока что будет тактично отмалчиваться со своими расспросами. Накахара слышит голос, открывая почти слипшиеся глаза, чувствуя, как тело мелко трясёт. Организм вновь заполнился тревожностью, не давая расслабиться. Он глубоко вздыхает, делая последний глоток вина и откладывая бокал в сторону, минутку думая, чтобы сформулировать мысли и ответить. – Сейчас, если… мне хочется спать, да. И дико. Но усталость внутри организма такая сильная, что спать просто не получается от слова совсем. Да и тревожность так глубоко засела внутрь, что кажется, я сейчас в окно выкинусь. Меня тошнит от недосыпа. Я даже думать не могу, а про разговаривать вообще молчу… я не знаю, что это такое. Но интересный прикол! Ты вроде ложишься, спать хочется невыносимо и тут такой момент, словно щелчок и ты просыпаешься, но такой же убитый. Хотя тело ощущает себя лучше. Мы вот говорили про это с Рюноске дней пять назад. Он ночевал у меня дома несколько дней. Я говорил, что засыпаю иногда, но все равно дерьмово себя чувствую. И он мне ответил: «Чуя, ты ни разу не спал. Ты все время ворочался, лежа с открытыми глазами, метавшись с одного бока на другой». И тогда я удивился, но понял, почему мне не становилось лучше от того, что я «спал». Все это время я на самом деле не спал, но организм настолько убился, что я потерялся во времени и даже не заметил, как прошло часа четыре… я и сейчас не знаю, когда я на самом деле сплю. Действительно ли я вообще сплю?… Состояние становится только хуже, а тревожность так долбит по организму, что ещё немного и я, кажись, с ума сойду и в какой-то момент завтра просто не наступит. – А ты к врачу своему не обращался? Ну, типа, это не кажется нормальным. – Не шибко то и хочется. Потому что я уже предвижу, что меня опять закроют в стационаре и хуй я что с этим смогу сделать. Впереди отдых от учебы. Так что ебал я такие сюрпризы. – Тогда я твой сюрприз. – Че? – Ну… ты сказал: Ебал я такие сюрпризы. Я тебе отвечаю: Тогда я твой сюрприз. Смекаешь? – Бляяять, ну какой же ты мудозвон. Больной. – Делает заключение Чуя о диагнозе Дазая. И это правда. Конченный больной ублюдок с ублюдскими подкатами. Дазай на это лишь смеется, заваливаясь туловищем на барную стойку и проскальзывая по ней вперед, утыкаясь впритык к лицу Чуи и смещаясь слегка вбок, буквально осаживая его своим хриплым голосом на ухо. – Я болен… так сильно болен, Чуя.. вылечишь меня, свет мой? Рюноске прикрывает рот ладонью и морщится, потому что знает, что будет. И он угадал. В челюсть Дазая прилетает кулак. Не такой, конечно, чтобы оставить гематому, но больно было точно, что и видно, и слышно по скривившемуся лицу и протяжному стону. Шатен скользит по стойке обратно за бар, драматично морщась и стоная, словно: Посмотри, Чуя, что ты сделал, мне так больно! И он истинно надеется, что Чуе сейчас жаль за его поступок. Хотя бы капельку… самую малость… ведь если он сожалеет, то не ранит, да? Не сделает больно? Но приоткрыв глаз, Чуя сидел с каменным лицом, делая глоток вина и не моргая. Опять это страшное выражение лица. Да сколько можно вообще? У Дазая скоро все нервные клетки закончатся, если в него так продолжат лупить этими глазищами. К двум часам ночи у Накахары глаза уже со скуки слипались, когда он смотрел на монотонное протирание стола Дазаем. Спать ему толком не хотелось, а вот тело намеренно заставляло его уже найти какую-то плоскую поверхность. Но разве сдаваться в его стиле? Он упорно хлебал вино, глоточек за глоточком, переводя взгляд на Рюноске, что глазенки свои вылупил и смотрит. Чуя не любил такое, потому что Рюноске сразу ему напоминал какого-нибудь ублюдка из страшилок, особенно если зрачки у него сужены. Стремный он, но симпатичный мужик, ничего и не добавишь. Как у него только могла быть такая уж больно красивая сестра? Кроме цвета волос у них нет ничего общего. Рю худой, высокий, да и бледный, словно бумаги лист. Глаза обычные, но если он начинает их вылупливать, когда задумается или пытается не уснуть, то мама дорогая, мурашки так и бегают по телу. Слендермен ебучий. Гин же, в свою очередь, невысокого росточка, фигура и тело обычной японки, ничего примечательного. Однако в какое-то время она нравилась Чуе. У них даже что-то намечалось, но не вышло. Не судьба, значит. Чуя делает глоток, смачивая не до конца вылеченное после болезни горло, разворачиваясь на барном стуле к столикам у окна, наблюдая за Дазаем, что так и натирал столы. Дазай же мельком кинул в Чую взгляд и усмехаясь. – Красотка, чего ножки раздвинул? Приглашаешь? – Я понял одну простую истину, что за сегодняшний, так и за прошедшие дни: подкаты явно не твоя фишка. Не твоя стихия, скажем так. – надменно, но честно. Дазай, чертила такая, так и кидает взгляд на раздвинутые ноги Чуи. Что за флирт такой? А где цветы? Свидания? – Нет, ты уже заебал. Я тебя сейчас снова ударю. Бесишь до– Чуя прервали и заставили охуевше выпучить глаза, когда меж его ног втиснулось худощавое нечто, нависшее над ним и опирающее на барную стойку позади Чуи руками. – Ударь. – Ебнутый мазохист. Но рыжий не отталкивает его ни на грамм. Даже как будто бы наоборот, старается бедрами вперед поддаться и прижаться ближе к теплой плоти. Боже, он буквально чувствовал жар на своем теле, пока над ним нависал этот мудозвон, заставляя гонять еще быстрее кровь внутри, что (не) в свое время приливала к паху. Подстава. Но хотелось большего, аж до жжения в грудине. Вино или начало привязанности? Скорее всё вместе. Было так непонятно. Чуя не подпускал к себе близко, образовывая вокруг себя защитную цепь из шипов и огня. Только подойди и тебя уколет, позже сжигая дотла. С каждым разом барьер становился меньше и меньше. Дазай становился ближе. Это было ощутимо в банальных вещах. Будь то касания, разговоры. Всё становилось иначе. Но и черта оставалась на месте. Черта… Разве я могу её сломать, Чуя? Что я могу сделать? Чуя, Свет мой… помоги мне…

***

Зимние праздники. Полнейший отстой. Тридцать первое декабря началось с головной боли и продрогшим телом из-за вновь открытого окна. Какой конченный вообще оставляет его открытым в -15? Да, это Чуя. У него словно острая нехватка свежего воздуха, который ему как кислород обычный необходим. Вчера вечером всё началось заново, когда поступил, казалось бы, обычный звонок от родителей. Крики, ругань: Это надоело. Он был сильным, но по какой-то причине это всегда доводило до истерики, особенно если начинаются какие-то манипуляции финансовым положение и давление: Ты нам больше не сын, выродок! Тяжело. Навязчивые и ужасные мысли заставляют злиться и забиваться в панике, ощущая, как ледяные щеки обжигаются слезами. Отвратительно.. Куда же направился в такой ситуации Чуя? После молниеносного вылета из дома пошли долгие гудки и одна просьба по телефону. У своего знакомого? Друга? Любовника? На этот вопрос Чуя не мог найти точный и правильный ответ. Ведь Дазай Осаму – та самая личность, которую разгадать полностью и с точностью просто невозможно, если он сам не решится рассказать. Но будет ли это правдой даже с его уст? Он был загадкой. Такой темной, что обычно за такое убивают, если кто-то что-то узнает. Но продолжал не лезть. Рано. Было еще рано. Несмотря на то, что Чуя бесился с него и уже множество раз обещал убить старшего «товарища», всё равно охотно болтал с ним. И вот наступил момент, когда Дазай вовсе перестал понимать Чую, который в свою очередь направляется к первому домой в момент очередного и непонятного приступа лишь с одной мыслью: «сейчас мне невероятно страшно, и я боюсь, что могу вовсе не проснуться. Помоги, просто успокой меня.» Первый раз у Дазая дома… было довольно специфично, но не до того. Тогда было не до того. Да и в принципе странно, что Чуя вообще решил обратиться за помощью. Сам справлялся и ничего, жил же как-то? Но этот раз был словно особенный. Будто все тайны вскрыты и можно больше не проявлять силу воли, что справится он со всем один и вообще он молодец, такой волевой. Да пиздеж это всё. Он слаб. Как же слаб, но упёрт. Наверное, только упёртость и помогала ему держаться на плаву гордого одиночества при любых обстоятельствах и трешовых ситуаций. Сейчас ему как будто мозги запудрили. Ушёл Чуя из квартиры Дазая к четырем утра, когда нервная система более-менее пришла в норму и желание убиться снизилось до простого «убейте, самому лень руки марать». И вот он – Новый год. В кармане пусто, денег ему теперь не видать хер знает сколько. Потому что он не один такой гордый, отец тоже. Осталось ждать, когда он перебесится и ему на карточку упадёт хоть какая-то сумма. А пока что оставалось просто в срочном режиме брать какие-то дешевые заказы, которые ну занимали дай бог, полчаса времени. За 6 часов наскреб он всего-то 12 тысяч йен, что было уже лучше, но всё еще катастрофа. Забежав в первый попавшийся маркет, он купил шарф и подарочную упаковку, усердно упаковывая это всё в магазине и забегая к Рюноске, отдавая ему подарок. Не густо. Он, обрисовав ситуацию, тот понимающе кивнул и обнял, попрощавшись. Эти черти Гин и Рю уезжают в Токио на каникулы, что еще больше добавило драматизма к унылому настроению. На улицах и в магазинах была лютая суета, а у Чуи просто суета на сердце. Денег нет. Ничего нет. Даже чёртов праздничный стол толком не соберешь… Оставалось купить только какую-то дешевую бутылку вина, коробку с готовой едой и вот его праздник. Травы, правда, хотелось... Да и это бы, казалось, не проблема. Но Мичизу чертила, теперь стал денег брать за нее. Видите ли, кризис! Ну, реально чертила. Вечер. С кислой миной зашёл на автомате в кофейню. Это реально уже были какие-то базовые действия. Народа было немного. Новый год… Скинув куртку, проскользнув к барной стойке, усаживаясь и прося горячий американо с корицей без сахара. Горько. Так же, как и в его жизни. Шатен тут как тут, готовит напиток. Дазай, как и всегда, выглядит странно. Уставший, помятый, но... Такой радостный. Это странно. Это правда кажется чарующим. Красивым. – Странно, никого нет. Куда люди делись? Тут часто много клиентов. – спрашивает Чуя и берет свой стакан, делая глоток. Внутри сразу же всё обжигает, заставляя тут же прогреваться тело. — Вечер перед праздником же. Все с друзьями или семьей, а может и... Парой... Мне сказали, что я тоже могу уйти пораньше. – Ясно. Ну, не буду торопить, спасибо за объяснение. Чуя немного улыбается так машинально вышло и, закутываясь в промокшую куртку от снега, выходит. Всё действительно новогоднее. Хотя метель - разве новогодняя тема? Должно. Вайб же какой-то особый. Дазай в это время убирает рабочее место и спустя нескольких махинаций тоже выходит. Спереди стоит Чуя, курит и пьет кофе. Какое банальное, но в тоже время красивое сочетание. Красиво и почему-то больно. Горький осадок отдает в грудь после прошедшей ночи. Слезы. Чёрт возьми, видеть слезы этого человека - самое странное и болезненное, что он испытывал. Он действительно не помнит, когда ощущал такую болезненность, когда слушал его рыдающий голос в трубку, когда встретил по пути, заводил в дом и замершим сидел, наблюдая за рыданиями. Больно. Было правда больно. Дазай с легкой улыбкой тихо подходит сзади и берет у того сигарету. Чуя удивлённо и достаточно охуевше поворачивается, а Дазай смеется. Доброе утро, мир. Чуя беден, денег на сигареты мало, пощадил бы лучше. – Считай, ты дал мне такие чаевые! – тот докуривает и выбрасывает бычок, всё еще держа лёгкую улыбку, что раздражала уже. Но нравилась. Чёрт, нравилась? – Если нужно было бы, то, возможно, еще бы дал. В теории так. – Спасибо тебе, Чуя. Я рад, что у меня есть такой клиент. Дазай смотрит с щенячьими глазами и Чуя подаёт новую сигарету. – Курить вредно вообще-то, – сам не понимая зачем, выдаёт Чуя, тут же расширяя свои и без того огромные глаза, понимая, что ну какую же хуйню он ляпанул. – Спасибо, буду знать. Тебя это тоже касается. Я-то к смерти нормально отношусь, а тебе еще пожить, Чиби. – Дазай говорит с легкой простой улыбкой. Так хочется постоять тут еще. Пусть вымерзнет, но останется. – Сам решу, сколько жить мне. Нашёлся мне тут… Он не злится, он очень удивлён. Сложно понять эти слова целиком. – Считай это мое желание! Чтобы ты жил, а желания в Новогоднюю ночь нужно исполнять, понимаешь, Чу? – Дазай курит, улыбается и смотрит в небо. – С какой это стати? – Сегодня праздник же, Чууя! Ну же! – Тогда я тоже имею право загадать, да? – Прошу, только исполнимое, даже интересно теперь. – Чтобы ты перестал себя вести как мудозвон. – не то чтобы ему не нравится, просто сложно бывает понять... – Тогда я должен буду попрощаться с тобой. Дазай в шутку делает поклон и уже тихими шагами идет вперед. Но Чуя хватает того за руку и смущённо говорит: – Ладно, тебе можно. Ты особенный.. – неловкость начала зашкаливать. Хотелось себе язык оторвать за такую херню. – Ох, как приятно слышать! Господин Чуууя! – Перестань. Лучше скажи, какие планы на Новогоднюю ночи. Семья или кто-то ближе? – Никого. Когда ты один, спокойнее. Хотя с тобою тоже мне спокойно. Не всегда, но бывает. – Хорошо. Тогда идем ко мне, клоун. Моё желание. – Ах, твои слова ранят в самое сердце! – Дазай драматично прикладывает ладонь к сердцу, ахая и корча лицо. Докурив новую сигарету, Чуя взял Дазая за руку и направился в сторону дома. По дороге они видели много красных, малиновых и розовых фонариков. В этот раз Йокогаму украсили более обильным количеством гирлянд, что вызывало странный детский восторг. – Красиво. – Не красивее тебя, Чиби. – Такие себе подкаты.. флиртовать так и не научился. Но внутри стало тепло, заставляя огромное пламя разгораться в грудине.