Silver sable

      Хёнджин сидел за своей партой в аудитории, пальцы беспокойно перебирали страницы конспекта, но его внимание не могло сосредоточиться на лекции. В университете царила необычная тишина, обычно оживленный зал был неожиданно пустым. Вместо привычного Джисона, чьи лекции всегда начинались вовремя и были наполнены его харизмой, перед студентами стоял незнакомый преподаватель, монотонно читающий слайды. Хван озирался, и сердце его замирало от каждого проходящего мимо студента — ни одного знакомого лица. Он попытался написать Феликсу, но ответа не получил... «Почему никого нет? Что случилось? Почему Феликс не отвечает?» — вопросы кружились в его голове, разъедая его нервы. Беспокойство росло с каждым прошедшим днем, и Хёнджин чувствовал, что не может больше сидеть сложа руки, но и заявиться к Кимам домой тоже было неправильно… А лекция неуловимо продолжалась. — Но, Хёнджин, я не умею писать стихи… — Что там их писать! Что думаешь то и пиши, ну чуть рифму соблюдая... — оживленно произнес Хван. — Ну так сам и пиши, раз это так просто! — хмыкнул Феликс. — Тогда ты напиши начало, а я продолжу. Это будет даже лучше! – глаза Хёнджина загорелись этой идеей. — Хёнджин, ты издеваешься надо мной… — угрюмо покачал головой Феликс. — Ещё и продолжение… Как я должен это сделать? — Просто попробуй! — Хёнджин выделил другу листок и ручку. Ким повернулся к Хёнджину спиной, чтобы тот раньше времени не видел, что он писал. В темноте ночной стоя – Всё думаю о нем… О его прекрасном взоре карих глаз, Излучающих тепло и нежность. По его задорном взоре Знаю, что он скажет шутку. Его яркая улыбка – Манит как сильнейший на земле магнит. На неё готов вечно я смотреть, Продолжая умиляться. — Я не думаю, что к этому ужасу ты сможешь придумать продолжение… — покачал головой Феликс, и отдал лист Хёнджину, который был явно очень уверен в себе. — Ничего не ужас! — Стоишь напротив меня ты, Беседуя с друзьями… Я изредка пускаю взгляд свой на тебя, Дабы порадовать сердце радостным виденьем. Когда усмехнешься ты, Своей улыбкой бесподобной, Во мне словно пронесется ураган, всё перевернув. Свой взгляд так сложно отвести! И прячу взор свой в пол я, Любовь свою скрывая. Люблю тебя так сильно… И одно я знаю точно – Что так будет всегда. Хёнджин зачитал продолжение, держа листок двумя руками. — Хёнджин! Ты что написал! Это же не подходит... Кто там про соблюдение рифмы говорил? — Феликс попытался вырвать листок из рук друга, чтобы разорвать это, но Хван среагировал быстрее, отскакивая с веселой улыбкой на лице.       Хёнджин вошёл в класс после уборной и сразу почувствовал, что что-то изменилось, его одноклассники с отталкивающими улыбками перешептывались, оглядываясь на него со своих мест. Хёнджин заметил несколько ребят у свей парты. И блокнот, который держал один из них. В сердце у него зародилось предчувствие тревоги. — Смотрите, кто пришёл! — произнёс один из них, а его голос прерывался смехом. — Как будто мы не ждали. Хёнджин ощутил, как внутри всё похолодело. Он знал, что что-то не так, но не успел и подумать, как один из одноклассников поднял его блокнот, раскрыв его на первой странице. — О, у нас тут запись, — произнёс тот с явным восхищением, а затем начал зачитывать, его голос звучал громко и чётко, словно он выносил на свет нечто омерзительное. — "Феликс… я долго не мог решиться написать это. Честно говоря, не думал, что вообще когда-нибудь смогу признаться…" — произнёс он, передразнивая Хёнджина, в его голосе звучало издевательство Смех стал громче, а Хёнджин почувствовал, как у него заколотилось сердце. Он попытался подойти, отобрать блокнот, но ноги будто приросли к полу. — "С того самого дня, как мы встретились, что-то во мне изменилось, и это чувство уже нельзя игнорировать…" — продолжал одноклассник, не замечая, как слова, которые когда-то значили так много, теперь оборачиваются против Хёнджина. — " Ты выглядел так невероятно, будто свет сам искал тебя…" — он нарочито растянул слова, делая из них что-то жалкое и смешное. Хёнджин, чувствуя, как волна стыда накрывает его, сжал кулаки. В его голове замелькали образы: тот самый день, когда он впервые увидел Феликса, свет, который окружал его, и тот нежный взгляд. Всё это оказалось вырвано из контекста, растерзано насмешками его одноклассников. — "Я давно перестал видеть в тебе просто друга..." — снова продолжал читатель, его голос звучал надменно. — "Это — любовь." О, посмотрите, кто-то влюбился! Хёнджин ощутил, как в нём всё сжалось. В ушах звенело от смеха, который казался таким громким и уничижительным. Они, его одноклассники, не понимали, что он чувствует. Не понимали, каково это — открыться, показав свои чувства, и быть выставленным на посмешище. — "Я люблю тебя, Феликс…" — произнёс тот с недовольной ухмылкой, а класс взорвался смехом. — Как мило, — сказал кто-то из задних рядов. — Он любит своего лучшего друга! Какой же ты жалкий… — И это парень, — добавил другой с презрением. — Как же ты, Хёнджин, решился на такое? Это же ненормально! Смех становился всё громче, а Хван ощущал, как мир вокруг него стремительно рушится. Его самые сокровенные чувства, которые он хранил в себе, теперь были выставлены на всеобщее обозрение, превращённые в предмет насмешек. Каждое слово ранило его, как острое лезвие, проникая в сердце. — Ты, оказывается, больной, — бросил кто-то, а смех зазвучал снова, как дикий крик, который разрывал тишину. Хёнджин почувствовал, что его горло пересохло, а слёзы подступили к глазам. Он не мог больше это выносить. Собрав всю свою волю, чувствуя, как холодный пол пронзает его ноги, а смех одноклассников продолжал раздаваться, как наигранная мелодия, в которой не было ни капли доброты, Хёнджин глядел на тех, кто смеялся над ним, и сердце сжималось от унижения. Кулаки его сжались, но вместо гнева в груди разгорелось нечто другое — отчаяние. Он понимал, что его чувства, столь сокровенные и искренние, теперь стали предметом насмешек, и эта мысль резала по его сердцу. Каждый взгляд, полные презрения и злобы, словно расправлялись над ним, оставляя только боль. Вокруг него продолжали раздаваться язвительные комментарии. Он слышал, как кто-то снова зачитывает его признание, каждое слово оборачивалось против него. «Ты просто слабоумный! Ты — глупец, влюблённый в своего лучшего друга!» — эти фразы звучали в его голове, как эхо, не давая покоя. Он сделал шаг назад, но на его лице застыла маска решимости. Внутри всё металось, но внешне он не хотел показывать слабость. У него не было выбора — он не мог позволить, чтобы эти слова разрушили его, чтобы они оставили его в этом унизительном положении. — Замолчи! — крикнул он, и его голос звучал так, будто из него вырвалось всё его горе. Но смех только усилился, и на него бросились ещё более презрительные взгляды. Хван пытался отобрать свой блокнот, но его лишь грубо отталкивали снова и снова. Хёнджин с безумно колотящимся сердцем в груди, и, не выдержав, развернулся и выбежал из класса, оставляя за собой смех и насмешки, которые были острее любого ножа. Каждый шаг отдавался в груди глухим эхом. Он не мог поверить, что его чувства были высмеяны так открыто. Теперь, когда он был один, внутренний хаос захлестнул его. Он больше не чувствовал той лёгкости, с которой раньше смотрел на Феликса, не чувствовал, как его сердце трепещет от радости. Всё изменилось. Теперь его любовь стала лишь мишенью для насмешек. Это было нечто большее, чем просто стыд. Это была боль, которую он никогда не думал испытать. На улице он остановился, оперевшись на стену. Глубокие вздохи не могли успокоить ту бурю, что бушевала внутри. Хёнджин закрыл глаза, пытаясь избавиться от образов, которые вновь и вновь всплывали в памяти. Он не хотел быть тем, кем его сейчас считали. Не хотел, чтобы его чувства стали объектом шуток. Хёнджин хотел, чтобы они были просто его, простыми и настоящими, не требующими одобрения. Но теперь всё было иначе. Его сердце разрывалось, и он понимал, что это было не просто унижение — это была утрата. Утрата той надежды, что он когда-то может быть с Феликсом, что их дружба сможет перерасти во что-то большее. Теперь, после всего, что произошло, он не знал, как вернуться назад к нормальной жизни, когда его чувства оказались так откровенно выставлены на показ. «Они всё знают...» С тех пор издевательства стали ежедневной рутиной. В коридорах Хёнджина толкали и сбивали с ног. Его учебники разбрасывали по полу, из-за чего он опаздывал на уроки. В раздевалке его одежду обливали водой, а в шкафчике он находил записки с оскорблениями и угрозами. На уроках ситуация не становилась легче. Многие одноклассники кидали в Хвана бумажки с надписями "гей" и "позор школы". Иногда они бросали в него маленькие камни или другие предметы, чтобы унизить и заставить чувствовать себя ничтожным. На его парте часто появлялись грубые надписи, оскорбляющие его… И учителя, казалось бы, ничего не замечали… Но самой страшной частью были избиения. В один из дней после уроков, когда школа уже почти опустела, тот самый одноклассник с несколькими другими подкараулили Хёнджина у выхода из туалета. Сначала они говорили множество обидных слов, которые Хван надеялся скорее забыть, в какой-то момент ему показалось, что он сможет отделаться только этим, но один из учеников первым ударил его в живот, заставив согнуться пополам от боли. Сторонники тут же начали наносить удары ногами, сбивая его с ног. Кто-то что-то прошипел сквозь зубы, схватив Хёнджина за воротник рубашки и нанося еще один удар. Удар был такой силы, что Хёнджин почувствовал, как воздух резко покинул его легкие, и он упал на землю, хватаясь за живот. Но ему возможности встать — они начали пинать его по бокам и спине, каждый удар приносил новую волну острой боли. Один из ударов пришелся прямо по лицу, и он почувствовал, как что-то хрустнуло в носу. Теплая кровь начала стекать по губам и капать на зелёный кафель. Хван попытался закрыться руками, но его мучители только усилили удары, целясь по конечностям и голове. Один из Сторонников схватил его за волосы и резко дёрнул вверх, заставляя его посмотреть прямо в глаза. — Думаешь, мы тебя оставим в покое? — ухмыльнулся одноклассник, нанося ещё один удар в лицо. Губы треснули, и кровь потекла сильнее, заполняя рот металлическим привкусом. Каждый новый удар был подобен взрыву боли. Ребра ныли, лицо горело, а мир вокруг начал затуманиваться. Хёнджин услышал, как кто-то издалека кричит, но не мог разобрать слова. Каждое движение приносило новую боль, и он уже не мог различить, откуда она идет — всё его тело превратилось в одну сплошную пульсирующую рану. Когда они наконец оставили его лежать на земле, Хёнджин еле дышал. Он слышал, как удаляющиеся шаги одноклассников, затихающие вдали. Попытка встать привела к новой вспышке боли, и он с усилием поднялся на колени, задыхаясь и кашляя кровью. Лицо было в крови и грязи, рубашка разорвана, а руки дрожали так, что он едва мог их контролировать. Каждый день превращался в испытание. Хван начал пропускать уроки, избегать столовую и прятаться в библиотеке, чтобы не сталкиваться с мучителями. Он стал замкнутым и подавленным, чувствовал себя изолированным и беспомощным. Каждое утро, подходя к школе, он испытывал страх и отчаяние, зная, что впереди его ждут новые издевательства и побои. Хёнджин жил лишь ожиданием каникул. Когда они начинались, он не выходил из дома до самого их окончания, несмотря на все обеспокоенные вопросы отца и его уговоры хоть ненадолго выйти погулять. Его мир сузился до размеров его комнаты, где он мог чувствовать себя хоть немного в безопасности. Но даже здесь страх и тревога не покидали его, разрушая его внутренний мир и лишая надежды на лучшее будущее. Каждое утро, просыпаясь в своей комнате, Хван испытывал краткое мгновение облегчения, пока не осознавал, что очередной мучительный школьный день еще впереди. Время каникул стало для него единственным спасением, за что он цеплялся всей душой. Но даже долгожданные каникулы не приносили желаемого покоя... Закрытый в своей комнате, он чувствовал, как стены медленно сжимаются вокруг него. За этими стенами был мир, полный боли и насмешек, мир, который парень старался игнорировать, зарываясь в свои мысли и прячась под одеялом. Отцовские попытки вывести его на свежий воздух встречались молчаливым, но полным ужаса отказом. Хёнджин не мог вынести мысли о том, что кто-то снова может заметить его. Страх стать мишенью вновь парализовал его. Питание стало еще одной жертвой его отчаяния. Еда теряла вкус, становилась лишь необходимостью, о которой он часто забывал. Каждая ложка супа казалась ему тяжестью, каждая крошка хлеба - напоминанием о том, что он все еще живет в этом мире. Отец, замечая его истощение, старался заботиться сильнее, но Хёнджин не мог найти в себе силы отвечать на его заботу. Разговоры стали редкими и натянутыми. Он почти не говорил, лишь изредка отвечая на вопросы отца короткими фразами или кивками. Общение, даже с теми, кто его любил, стало для него слишком болезненным. Хван надеялся стать невидимым, исчезнуть в тени своего собственного существования. Его комната, которая когда-то была уютным убежищем, превратилась в тюрьму, где страх и тревога не оставляли его даже на мгновение. Каждый звук за окном, каждый шаг в коридоре заставляли его сердце биться быстрее. Он зарывался под одеяло, закрывал глаза и мечтал о том, чтобы все это наконец закончилось. Но ночь за ночью тревога не отпускала, оборачивая его в свой жестокий кокон. Его внутренний мир, когда-то полный надежд и мечтаний, теперь был разрушен до основания. В каждом уголке сознания пряталась боль, словно ядовитый туман, который затмевал все светлые мысли. Хёнджин жил в постоянном ожидании худшего, в страхе перед новым днем и в отчаянии перед будущем. Надежда, когда-то яркий свет в его душе, теперь мерцала едва заметным огоньком, угасающим под гнетом бесконечного страдания. "Феликс… я долго не мог решиться написать это. Честно говоря, не думал, что вообще когда-нибудь смогу признаться в том, что так долго носил в себе. Каждый раз, когда я пытаюсь найти слова, они кажутся мне недостаточными для того, что я чувствую. Но я больше не могу оставаться в стороне от своих собственных мыслей. С того самого дня, как мы встретились, что-то во мне изменилось, и это чувство уже нельзя игнорировать. Я помню тот день до мельчайших деталей. Ты выглядел так невероятно, будто свет сам искал тебя, чтобы выделить среди всего остального. И с тех пор эта картина не отпускает меня — твоё лицо, освещённое мягкими лучами, твои глаза, которые отражали этот свет. Каждый раз, когда я вспоминаю этот момент, мне становится сложно скрыть, как много он для меня значит. Я думаю о тебе постоянно. Всё, что раньше казалось просто дружбой, теперь я осознаю, как нечто гораздо большее. Эти чувства… они больше не дают мне покоя. Я помню тот день, когда солнечные лучи падали на твоё лицо, и ты выглядел так красиво, что это чувство затопило меня полностью. Я не мог это тогда понять, но теперь всё ясно. Это не просто дружба, как я пытался себе внушить. Это — любовь. Чувство, которое я больше не могу скрывать, даже если бы хотел. Я давно перестал видеть в тебе просто друга. Ты стал для меня тем, кто занимает все мои мысли и чувства. Я люблю тебя, Феликс, и мне больше нет смысла это отрицать." «Дети бывают необоснованно злыми... Консервативные взрослые и их злые дети… Может, если бы я реагировал иначе, всё было бы по-другому? Если бы я только сделал хоть что-то, чтобы прекратить то...» — Хёнджин заметил, как одногруппники уже начинали покидать аудиторию, а он всё продолжал сидеть. «А ведь тогда, после своих же слов «начать сначала», когда Феликс спрашивал передумал ли я…я действительно передумал. Я не хотел погружать его во всё это, хотя это была только малость. Даже не всё… Я совершаю ошибку за ошибкой и тогда, и сейчас.» Хван уткнулся лицом в руки, локтями опираясь на парту, и вдруг почувствовал, как в груди сжимается что-то невыносимо тяжёлое. Не хотел, чтобы Феликс знал о произошедшем, не хотел быть причиной боли... В его душе боролись страх и желание быть честным. «Думал, если попробую оттолкнуть его, он отступит, как сделал бы раньше. Но Феликс стал слишком настойчивым, и это пугало...» Он вспоминал, как тайно наблюдал за Феликсом, любовался его чертами, овещёнными тёплым светом фонарей. Подмечая, как ярко блестят его глаза, когда он смеется, и как мило он поправляет падающие на лицо пряди волос. «Казалось, что чувства прошли за эти годы, а может, я старался убедить себя в этом... Но как только я его увидел была только боль, которую я испытывал за свои чувства к нему…и только потом я снова увидел в нем того самого Феликса. Когда он спрашивал жалею ли я…я действительно жалел.» Он вспоминал, как это чувство терзало его изнутри. Чем дальше заходило, тем больше ему хотелось поделиться с ним всем, и тем страшнее становилось от этой мысли. «Ему будет больно за произошедшее, и не откажется ли он от своих стараний, узнай всё? Я не хочу, чтобы он знал меня с такой стороны… Тот недопоцелуй…перед этим я решил, что не буду сближаться с ним. Но это…из-за этого я невольно передумал…просто..просто начал говорить. Но если бы его не было? Я действительно остался бы сам в своих страхах и своих мыслях.. И почему он всегда забывает важные моменты? Даже значение листа забыл… Но помни он об этом, сделало ли это для него что-то более понятным?» Этот лист, который когда-то стал символом их обещания — подарить его тому, кого они любят. Хёнджин не знал, насколько это значило для Феликса, но это было важно. Он вспомнил, как они вместе сидели на школьном дворе, строя планы на будущее, и как этот момент казался простым, но полным значимости.