Город без окон

Глава 23

«Гостеприимство»

      Железные пальцы сжимали шею, отрезая доступ кислорода. Это было больно, но в этой боли было что-то притягательное: чувствовал всю силу и ревность Артема, которая была направлена только на него. Мир вокруг стремительно темнел, погружаясь в чернильную бездну, в которой терялись все очертания и звуки. Руслан пытался сглотнуть, но хватка не ослабевала, а только усиливалась, как при наказании, которое одновременно и пугало, и возбуждало, голова пошла кругом, и в висках застучала оглушительная пульсация, словно мощный барабан, отмеряющий его приближающийся конец. В ушах стоял глухой звон, перебивая все другие звуки, оставляя только ощущение удушья, и вместе с этим ощущением — странное торжество: он был в центре внимания, даже если это внимание было смертельным.       Хватка чужой руки резко оторвалась от его горла, освобождая от боли. Тушенцов жадно, с глухим хрипом, выхватывал воздух, легкие воспламенились от нехватки, с тревогой и ужасом ожидая, что этот ад — эта удушающая мука — повторится вновь. Но вместе с тревогой пришла и некоторая радость от того, что он снова может дышать. Уже привык к этим перепадам — от любви до ненависти, от удушья до свободы. — Прекрати с ним общаться, — сдвинул брови в возмущении блондин, наблюдая, как его партнер, ужасно бледный, начинает кашлять, пытаясь вернуть себе дыхание. — Я просил по-хорошему, — в голосе сквозила холодная ярость, лишенная всякого сострадания. И в этом была его особая прелесть: он всегда становился таким властным и резким, когда ревновал, и это Руслан ценил еще больше. — Ты ревнуешь? — голос оказался сиплым и глухим, но с каплей наигранности, спиной шатен прижался к стене, пытаясь вернуть себе равновесие. Он позволил себе немного расслабиться, наслаждаясь теперь своей беспомощностью, играя роль жертвы. — Я же прямым текстом объяснил, что мне неприятно, когда ты мне изменяешь, — вскинул руками Артем, опираясь о спинку кровати Тушенцова, словно уверенный в своей правоте. — Давай тогда расстанемся, раз тебе нужен кто-то другой. Русь, я тебя искренне не понимаю. — Что? — резко отдернулся шатен, словно ожог получил, — Изменять? Ты же знаешь, что я люблю тебя. Это мой друг, какие измены? — в карих глазах мелькнула искра лукавства, но она тут же погасла, уступая место невинной растерянности.       Битый час продолжалась эта тема, как заедающая пластинка, каждый раз вырывая из них нервы и силы. Артем снова и снова повторял о том, как Руслан «заобщался» с новеньким из класса, как сложились их «интересы» и как его невыносимо мучает ревность. Руслану казалось забавным, как он заводится из-за этой ерунды, как легко он управлял его эмоциями, ведя его к безумию. Только вот Ярцев не собирался говорить спокойно, особенно в порывах своей ревности. И в этом мазохистском списке правил, где каждый шаг был пропитан болезненной привязанностью и ревностью, выхода им обоим не было видно. Казалось, они построили тюрьму для самих себя. И Руслан был готов оставаться в этой тюрьме до тех пор, пока он на первом месте. — А что вы делали все выходные у тебя? Почему ты трубки не брал? — чуть ли не истеричным тоном добавил блондин, его тут же схватили за руку, притягивая к себе, нарушая ревнивый порыв. — Что делают друзья, Тем? — шепнул парень, впуская его в свои объятия, дыхание ещё не восстановилось. — Смотрели фильм, играли в приставку. Но точно не изменял я, — он накручивал светлые кудри на пальцы, его взгляд блуждал по полу, избегая встречи с вопросительными глазами партнера. В сердце теплилась некая гордость от того, что он умеет так бесстыдно манипулировать, — Перестань ревновать. Я же люблю тебя, Тем. — Прости, — голос Ярцева дрогнул, выдавая его истинную боль, — я опять перегнул. Два ревнивца, — хмыкнул он, тепло улыбаясь, мягко целуя в щеку партнера. — А я не ревную никогда, — бросил Руслан, его голос показался даже более холодным, чем обычно. — А ещё… — Закрыли тему, ладно? — Артем зацеловал щеки парня, пальцы нежно провели по линии скул, — Просто меня это убивает. Моя ревность — она больна, я знаю. И я больше не хочу причинять тебе боль. Я правда хочу постараться. Пожалуйста, поверь мне. Я люблю тебя сильнее, чем что-либо, солнце.       Ярцев, зарывшись лицом в шею парня, чувствовал, как дрожат его плечи, в этих объятиях звучала глубочайшая любовь, не подвластная сомнениям. Ощущение уязвимости и одновременно безопасности переполняло их обоих. Дыхание Артема стало частым, прерывистым, грудь под кожей словно трепетала, сотрясаясь от волны эмоций. Он ощущал нежную дрожь Руслана и инстинктивно прижимался крепче, ища в этих объятиях убежище от бури. — Престань меня ревновать к друзьям, — выдохнул шатен, обвивая его руками, — Я понимаю, что тебе тяжело в подобных отношениях, но лучше просто поговорить, а не устраивать ссору. — Я стараюсь.       Прижавшись к Артему, Руслан ощущал биение его сердца, отзывающееся в его собственном теле, как поток, пульсирующий с неукротимой силой. Собственное дыхание выравнивалось, становилось тише, а каждая частичка тела напрягалась, ощущая трепетные прикосновения. Дрожащие пальцы Артема мягко скользили по его спине, разглаживая невидимые раны и шрамы.       Ярцев склонился к шатену, и их губы сомкнулись в поцелуе. Один из парней, с глазами цвета тёмного горького шоколада, чуть приоткрыл рот, позволяя второму проникнуть глубже, приоткрывая дверцу в собственную душу. Язык, нежный и дерзкий одновременно, исследовал, ласкал, пробуждая чувственные волны, поднимая на поверхность скрытые желания. Руки, полные трепета и неприкрытой страсти, скользили по лицу, запоминая каждую его линию, каждую впадинку. Рука блондина неспешно, но настойчиво сжимала запястье парня, а другая очерчивала изгибы его шеи, ощущая лёгкое дрожание кожи под кончиками пальцев. Дыхание стало прерывистым, частым, смешанным с тихими стонами, которые вырывались непроизвольно, выдавая глубину их чувств. Чувствовался стук сердец, тела прижимались сильнее, ища в этом слиянии нечто большее, чем просто прикосновение, чем просто физическую близость, забывая о недавней ссоре, обо всей болезненной тяжести, которая их связывала. Взгляд, наполненный желанием и нежностью, встретился с другим взглядом, в котором отражалась бушующая страсть, тщательно и умело разыгранная Русланом. Казалось, что мир вокруг растворялся, оставляя только их двоих в этом поцелуе, который обещал нечто большее, чем просто примирение и забвение.

***

      Солнечные лучи, пробиваясь сквозь полупрозрачный тюль, нагло вторгались в сонное царство. Утро первого января пронзило сознание. Руслан резко сел в постели, задыхаясь, словно вынырнул из ледяной воды, его сердце бешено колотилось в груди. Сон, кошмар, который он уже давно похоронил, вновь разверзся под ним бездонной пропастью, ввергая его в состояние неизбежной, парализующей тревоги. Тени прошлых лет, казалось, сгустились вокруг него, обволакивая комнату призрачным саваном. Он провел рукой по лбу, пытаясь стереть остатки липкого сна, но память — жестокий садист — отказывалась отпускать свою добычу. Он все еще чувствовал на своем горле хватку ледяных пальцев, ощущал тот же леденящий ужас удушья, тот же животный страх перед неизбежным. Голос Артема, хриплый от ревности, все еще звучал в ушах, как эхо из далекого ада.       Даня рядом, Даня спит. Поцелуи, перехваты дыхания и болезненные ощущения — глупый сон.       Руслан с некой грустью провел рукой по рыжим волосам, чуть наклоняясь, чтобы поцеловать в висок, но тот спал крепко, не отвечая на его нежный жест. Шатен поднялся с постели, подхватывая теплую кофту, застегивая замок, выходя в кухню. День уже шел своими чередом, но на кухне все еще стоял горький запах сладкой ванильной ауры. Артем не был сном. Он был вчера здесь, и от этого в горле появился ком, неотступно напоминающий о существовании молодости.       В воздухе висела тишина, наполненная противоречивыми чувствами: сладкая тоска по прошлому, горькое угрызение совести от подобного сна и ярая ненависть ко всему за вернувшееся прошлое. Руслан пытался успокоить себя, заглушить эту путаницу мыслей чашкой крепкого кофе, но каждый глоток только усиливал ощущение ошибки. Парень прикусил губу, вглядываясь в висящее на стуле пальто. Светлые волосы, яркий блеск зеленых глаз, дорогой, искушающий аромат — все это внезапно, как ослепительная вспышка, затмило привычные утренние мысли. Тот будничный калейдоскоп образов, в котором обычно царил рыжий отлив волос, голубые радужки глаз, родная улыбка на мгновение исчез, оставив после себя лишь ощущение чуждого, опасного обаяния. В странном чувстве было что-то запретное, заманчивое, как прикосновение к опасному пламени. Нет, Артем — это пройденный этап, это прошлые отношения. Это бывший.       Во рту внезапно растекся металлический привкус, резкий и отрезвляющий. Руслан понял, что прокусил губу от натиска мыслей, от внутреннего напора чувств, не в силах унять себя, нервно постукивая пальцем по ручке чашки, отбивая ритм своему беспокойству. Он пытался успокоиться, отмахнуться от неприятного ощущения, но всё было бесполезно. В голове продолжала кружиться карусель воспоминаний, стремительно и хаотично, словно сошедшая с ума. Воспоминания о нежных касаниях, о страстных поцелуях, о том, как когда-то ему было одновременно и больно, и сладко в этой чувственной мешанине юности. Давно он не погружался в эти беспокойные воды прошлого, давно не позволял себе эту сладкую муку ностальгии, он всегда старался все забыть. Как давно он все это не крутил в голове… В вихре чувств парень пытался отделить реальность от прошлого, но грани размывались, становясь всё более нечеткими, теряя свою резкость, превращаясь в неопределенный туман, в котором терялась сама суть.       Эта борьба с самим собой закончилась пару лет назад, она не может начаться вновь. — Доброе утро? — послышался голос, который не хотелось слышать.       Эта борьба с самим собой закончилась пару лет назад, И она началась вновь.       Шатен сжал чашку, чувствуя, как керамика нагревается от его собственных эмоций, пытаясь придумать самый ядовитый, самый токсичный ответ, способный ранить и задеть, но он лишь выдохнул, отпуская пар гневных мыслей, и обернулся. Артем, сонный, только что пробудившийся от, наверняка, сладкого сна, казался повзрослевшим, но таким же до рвотного позыва смазливым. И это сочетание молодости и приторной красоты раздражало больше всего, заставляя хотеть испортить этот идеальный фасад, нанести ему непоправимый ущерб. В углу губ скрывалось немое возвращение каждой их встречи, каждой ревнивой выходки, каждое «Прости, солнышко», словно некий горький привкус забвения. Руслан заметил, как еле заметно дрожали пальцы парня, когда он потянулся за чашкой у раковины, и это вызывало в нем неописуемое удовлетворение: теперь он видел его слабость, уязвимость, зависимость от этого наполненного токсином мира, который они оба когда-то создали. — Не разговариваешь со мной? — протянул блондин хрипло, без намека на иронию, с какой-то неожиданной печалью в голосе, — Вчера посмелее был, потому что алкоголь помог или при своем друге эго потешал? — губы искривились в усмешке, но глаза оставались серьезными. — Скажи честно, зачем ты приехал? — вскинул бровь Руслан, отводя взгляд, нервно перебирая пальцы и озираясь по сторонам, ища спасительную лазейку. Он посмотрел на дверь в коридор, надеясь на чудо, на то, что сейчас Даня проснется и спасет его от этого неловкого диалога, пусть и ценой еще большей неловкости. И пускай ситуация станет ещё более патовой, зато Руслан не останется в этом тянущем тумане кухни один на один с бывшей любовью, которую он так старательно пытался забыть. — Руслан, три года — это, конечно, срок, — Артем покачал головой, медленно обводя взглядом комнату, как бы оценивая перемены, опираясь о столешницу и выдыхая с какой-то показной усталостью, — Наверняка, в твоей жизни было и не мало приятных моментов, зато я за это время успел побывать в нескольких превосходных местах, пообщаться с людьми, которые на самом деле живут, а не прозябают в этой своей вечной «от зарплаты до зарплаты», как ты. Разве не так? — он сделал паузу, ожидая ответа, но затем лишь усмехнулся краешком рта, будто ответом было молчание. Зеленые глаза были заполнены тусклым, почти болезненным светом, — Ты ведь, полагаю, хотел «вкуса жизни»? — он выдержал долгую паузу, его взгляд стал тяжелым и пронзительным, — Теперь, когда он в достаточной мере перепробован, поехали домой.       Этот человек, внешне неизменный, с той же притягательной, привычной красотой, был в то же время призраком из прошлого, особенно в этом неожиданном перепаде настроения. Накануне, он был наглым и резким, пытался доказать что-то себе и Руслану. Теперь же, он был нежен и честен, но в этой искренности чувствовалась усталость, будто он пытался раскрыть забытые чувства, которые в самом юном возрасте он скрывал под маской. В этой новой мягкости ощущалась и та же детская непоследовательность. Шатен чувствовал привычную игру эмоций, игру, которая была завершена, которую не хотелось перепройти вновь. — Зачем? Тем, между нами все закончилось давно, — от краткой и ласковой формы имени Руслан сам отдернулся, словно от болезненного прикосновения к давно зажившей ране, которая все еще кровоточила, словно это имя было некой ловушкой, в которую он случайно попал, и теперь чувствовал себя пойманным в неё. — Пойми, что я не пойду никуда с тобой. — Снова в старую, похоже, довольно унылую колею заведем тему? — Артем скривил губы в горькой улыбке, — Твой «юношеский максимализм» должен был перерасти в зрелый взгляд на вещи, — он протер руками лицо, пытаясь стереть все следы пережитых эмоций. — Собирай вещи и уезжай. Я просил силой пару недель назад, — слова звучали резко и отрывисто, — Прошу и сейчас, прошу со всей искренностью… — Верно, просил силой, но разве меня это должно было удивить? — Ярцев фыркнул, словно ему в лицо плеснули чем-то мерзким, скрестив руки на груди, как будто отталкивая от себя что-то грязное, — Что же, видимо, твоя интересная жизнь теперь наполнена другими приоритетами, более… «устойчивыми», — сарказм Артема отличался от любого другого человека, это было всегда похоже на всплеск яда, не того, что убивает сразу, а того, который медленно разъедает изнутри, не того, что убивает сразу, а того, который медленно разъедает плоть, а самое главное — душу, как медленно действующий яд. Не просто колкое замечание, нет, его слова не были обычными уколами, это были отравленные дротики, которые достигали самой глубины сознания, причиняя боль, от которой невозможно избавиться, они ранили точно в цель, туда, где боль была самой острой. Это не ирония, нет, в его словах не было легкости, игривости, это был лишь холодный, жестокий расчет, это был не разговор, а самосуд, это токсичная, вылитая лично его честность, которую приходится проглотить, — Более «солидными» приоритетами, если можно так выразиться?       Руслан неподвижно стоял на месте, глаза карие были прикованы к собеседнику, но в них не было ни тепла, ни радости, ни даже злости, лишь пустота, словно за ними не было души. Просто холодный взгляд, отражающий усталость и разочарование, как будто он прошел через ад и теперь вернулся обратно, лишившись всяких эмоций. — Еще хоть как-то попробуешь завуалированно оскорбить моего партнера, то у стены появится вмятина, — произнес Тушенцов, и в голосе появилась сталь, резкая и беспощадная, — Хочешь разговора? Вперед, я слушаю. Но сбавь сарказм и этот напыщенный тон, мы наедине. Перед кем ты тут роли играешь? — Как скажешь, солнце. Разговор об этом мы можем продолжить, но, ты прав, не в твоей наглой манере. Поговорим об этом нормально, когда ты успокоишься, — Ярцев подмял пальто со стула, неторопливым движением руки, чуть встряхнул его и накинул на свои плечи, — Выбираешь провинциальность ума и бедность? Удачи. — Если ты считаешь, что это плохой выбор, то… Да, мне плевать на это. Почему я вообще тебя слушаю? — шатен нахмурился, сжав челюсти до скрипа, чувствуя всё ту же моральную и похмельную усталость, как будто с него сдирали кожу по живому, — Честно, не хочу спорить. Я больше не твой партнер, которого ты выстраиваешь под себя, — слова звучали как неотвратимая истина, — Я помню все, даже признаю свою вину, но это закончилось давно. Мы не школьники, не друзья. Мы друг другу никто. Нас даже семьи больше не связывают, даже города. Наши жизни буквально идут параллельно, как две дороги, которые никогда не сойдутся. — Русь.       Шатен молчал, прожигая взглядом, отсчитывая секунды, которые тянулись вечностью. К горлу подступал ком, который душил его, не давая говорить, но он держал себя в руках, подавляя всю боль и злость, которые рвались наружу. — Русь, что ты с собой сделал? У тебя буквально было все в руках, а ты в этой разваленной квартире, — Ярцев на автомате произносил эти слова, как заученную фразу. Он аккуратно взял шатена за руку, как прикасаясь к чему-то хрупкому и ценному, разглядывая татуировки на пальцах, на кисти, с намеком на неодобрение, перевел взгляд к карим глазам, пытаясь прочитать в них его душу, подмечая прокол на крыле носа, шею в рисунках, в этом не было ничего прекрасного, — Как оборванец выглядишь. Всегда думал, что ты это перерастешь, — в голосе звучало разочарование, как будто заметил только что, как идеальный образ рухнул.       Теплое касание чужой и давно забытой руки прошлось волной до груди, как будто сердце на мгновение замерло, вспоминая грязные обрывки прошлого. Но тут же Руслан поднял взгляд резко, прогоняя остатки мерзких воспоминаний, в его глазах вновь появился холодный огонек, огонек ненависти и отвращения, сжигающий все на своем пути, как кислота, возвращаясь в настоящее, в ту реальность, где Артему больше не было места. Этот круг разомкнулся несколько лет назад, но оказалось, что он ещё не забыл, раны прошлого вновь открылись, и каждая из них отзывалась грязным эхом в его душе, как будто он заново падал в ту выгребную яму, где его пытались утопить. — К чему это все? Тебя не должно волновать, как… — шатен выдохнул, пытаясь сдержать рвущиеся наружу эмоции, но резко оттолкнул бывшего к стене. Движения были резкими и грязными, как удар сапогом в грязь, пытаясь унизить того, кто осмелился потревожить его смрадный покой. Локтем упираясь поперек его груди, вдавливая силой, как будто хотел затолкнуть Артема в зловонную яму своего прошлого, где он захлебнётся в собственной мерзости. Резкий импульс ненависти прошелся по телу, оставляя за собой лишь выжженную землю, где не осталось ничего, кроме отвращения, — Что ты затеял? — Я причинил тебе боль. Я ошибался, мне потребовалось много времени, чтобы принять себя. Знаю, что это не оправдание, но я хочу, чтобы ты понял, откуда это все выросло, — блондин аккуратно прижался к стене, принимая этот удар, но его глаза были полны наглости и цинизма, он не отступал, вглядываясь в карие глаза и будто не замечая чужой злости, — Я приехал не ради жалости, не для того, чтобы ты вернулся ко мне. Я приехал, чтобы вернуть то, что по праву принадлежит тебе. Если ты хочешь, то напиши мне или позвони, ладно? — Артем говорил быстро, словно боялся, что парень передумает его слушать, и он спешил, чтобы не потерять шанс, который сам себе придумал, но тот только кивнул, сильнее вжимая в стену. — Прощай, Тем, — произнес Тушенцов, вздыхая, как будто он, наконец-то, сорвал с себя цепи прошлого, которые сковывали его, — Все это уже в прошлом. В те годы, когда твои друзья избили меня в гаражах за мою ориентацию, — сейчас он наконец-то дал волю, которую так долго хранил в себе, — Когда ты бросил меня одного на вокзале, как ненужную вещь, — слова были словно удары, ранящие до глубины души, напоминая о том, как он был унижен и растоптан, — Когда я видел, как ты целуешься с каждой девчонкой, а я… я просто молчал, терпел, — Руслан глотал свою боль, как яд, и он не мог больше этого терпеть. Он резко вернул парня к стене, давя со всей ненавистью на чужую грудь, как только тот попытался сдвинуться, — Закончилось тогда, Тем, когда ты заставлял меня наносить себе травмы. Я не хочу вспоминать и не хочу, чтобы это повторилось, — он пытался вырвать с корнем гниль, которая отравляла его, чтобы она никогда больше не могла прорасти и заразить его. — Это ты так признал свои ошибки? — Ярцев толкнул силой парня от себя, что Руслан пошатнулся, — Не услышал ни одной ошибки из миллиона. Опять жертву строишь? — Что ты хочешь услышать? Прости? — шатен будто катался на горках от ненависти до отвращения, его эмоции метались от одной мерзкой крайности к другой, будто его выворачивало наизнанку, — Хорошо. Артем, прости, мы оба были не правы. — Не искренне как-то.       Руслан вновь толкнул парня в плечо, направляя к коридору. Он не дал ему времени на осознание происходящего, не дал возможности перевести дух, переосмыслить, или попытаться вновь замазать своей грязью. Затем, схватив его за руку, он вытолкнул Артема в коридор и рывок был сильным, что блондин чуть не потерял равновесия, врезавшись в стену. Не оборачиваясь, шатен подошел к входной двери и, резко дернув ручку, распахнул её настежь, вышвыривая все призраки прошлого прочь, пытаясь уничтожить их. — Уезжай сегодня, — Руслан зажевывал губы, пытаясь сдержать рвотные позывы, которые подкатывали к горлу от отвращения, и ярость, которая клокотала в нем, словно лава, готова была извергнуться и похоронить все на своем пути, но он был сильнее этого. — Деньги за проект сайта переведу сегодня, — искренне заулыбался блондин. И слова были словно пощёчина, которая врывалась в разум, заставляя ненавидеть Артема еще больше. — Это было твоих рук дело? Пошел ты, — Тушенцов вытолкал парня, а каждый мускул на лице натянулся до предела, — Оставь деньги себе. — Тебе деньги явно нужнее, позже переведу. А, и, знай, что я помню все твои рефлексы и травмы. Расскажи Дане, ему понравится. — Он тебя не касается, — дверь хлопнула с громкой силой на весь подъезд и квартиру.       Руслан остался один, а руки затрясло, будто его охватила лихорадка, мелкая дрожь пробежала по всему телу, оставляя после себя лишь слабость и оцепенение. Мерзкий привкус гнили застрял на языке, как напоминание о прошедшем кошмаре, вызывая отвращение к самому себе. Тишина в квартире стала еще более ощутимой, оставив его наедине с собственным безумием, она давила своей тяжестью, словно могильная плита, накрывая его с головой, его заживо хоронили под этим грузом, а прошлое висело в воздухе.       Парень опустился на пол, движения были механическими и неуверенными, словно марионетка, у которой порвались нитки, и он безвольно упал, ощущая, как тело проваливается, он тонул в трясине собственных мыслей, и чем больше сопротивлялся, тем глубже опускался, она тянула его на дно, где было темно, холодно. Стук сердца в груди успокоился, замедляясь до едва слышного пульса, но мерзкий привкус крови и горечи, как напоминание о внутренней ране, заполнил рот, вызывая чувство тошноты и желание все выплюнуть, ком в горле остался, он был непреодолим, он застрял, словно гвоздь, не давая ему дышать. Он был там всегда, в невидимой глубине, как спящий монстр, который отравлял его изнутри, его существование было отравлено этим, и парень чувствовал, как ком рос и расползался по всему телу, как будто коснулся до мерзкой плоти. Чувствовал присутствие в каждой клеточке своего тела, и от которого хотелось кричать, рвать, метать, но он был бессилен перед этим чувством, заключен в тюрьме своих эмоций, как заключенный, закованный в цепи, ожидая момента, чтобы прорваться наружу, чтобы вырваться в крике, в слезах, в ненависти, в самобичевании. Это было его единственное желание.       Тушенцов сам не тот юноша, который когда-то любил Артема, этот юноша умер много лет назад, сгнил, превратившись в пародию. А остался лишь отголосок былой нежности, и он смотрел на свою жизнь, как на разбитое зеркало, которое отражало лишь уродливый силуэт. Артем тоже не тот, он тоже сгнил и стал мерзким отражением прошлого, он стал частью этой грязи. Их души были испорчены настолько, что не оставалось никакой надежды на исправление. Они стали другими людьми, но нельзя сказать в лучшую или худшую сторону, это был тупик.       Город за окном окутывался вечерними сумерками, словно зловещий фантом накрывал собой все вокруг, набрасывая на парня тяжелое, пропитанное отчаянием, покрывало. В этой тишине слышался лишь его собственный тревожный пульс, и каждый огонек был лишь прощальным взглядом перед погружением во тьму, он видел в них не свет, а лишь обещание бесконечной ночи. Вдалеке загорались фонари, как маленькие звезды, освещающие путь прохожим, но эти звезды казались холодными и далекими, не способными согреть душу, эти звезды были фальшивыми, они мерцали обманчивым светом, наполненным лишь ложью, лишь обманывали надеждой, как мираж в пустыне, манящий к гибели. Знал с юношества, что следовать за ними равносильно смерти, что это лишь иллюзия, что за этим блеском скрывается лишь пустота. Ядовитая плесень проникала в душу без спроса, как неизлечимая болезнь, скрывался леденящий душу холод, не тот, что снаружи, он уже привык к морозу снаружи, а тот, что внутри, этот холод пронизывал до костей, сковывая сердце в ледяную глыбу, и он знал, что ему никогда не согреться. Адское пламя, поглощающее его остатки разума, оставляло лишь пепел, и этот пепел был горьким и токсичным. Это пламя холода жадно лизало его кожу, обжигая до костей, душа горела в этом огне, не находя покоя, превращаясь в огромный пожар, готовый поглотить его целиком. Парень жаждал погибнуть в этом огне, и в карих глазах отражалось не радостное сияние Нового года, не праздничный блеск фейерверков, а лишь отражение собственной боли в этих пустых огоньках. Глубокая задумчивость, с нотками боли и отчаяния, наполняла его мозг, как грязная рана, которая не заживает, а лишь кровоточит и гноится, и каждый раз причиняет все больше боли, отравляя изнутри и снаружи.       Ветер завывал и терзал, разрывая на части, выл и царапал, рвался в его душу, чтобы поглотить остатки его разума, и он понимал, что это его собственная боль ищет выход, причиняя невыносимые муки. Снег кружил в безумной метели, может, природа просто отворачивалась от него с брезгливостью, не желая видеть этого уродства, и в этом презрении он чувствовал свое истинное отражение, хотел спрятаться от самого себя, но понимал, что это невозможно, но он не мог сбежать от себя, от своей боли.       В воздухе витал дух одиночества, тяжелый и вязкий, словно топкое болото, тяжелый и удушающий, обволакивая, не оставляя надежды на спасение. И не просто одиночества, а глубокой пустоты, бездны, где не было ничего кроме боли, холодной и зияющей, как черная дыра, которая разрывала его на части. Она пожирала его изнутри, поглощая все хорошее, что было в нем, оставляя лишь руины. Каждая искрящаяся гирлянда, каждая веселая песня из окон соседей напоминали о непреодолимой пропасти. Руслан был изолирован от мира, как прокаженный, не достойный любви.       Шатен сидел на балконе, закуривая сигарету, втягивая дым в легкие, отравлял себя, чтобы не чувствовать ничего. Ему было всего двадцать лет, но в его сердце уже успела отразиться история нескольких жизней, он чувствовал себя стариком, чье сердце изранено множеством бед. И вот сейчас, в этот первый день нового года, понимал, что жизнь не становится легче, она лишь становится все более невыносимой, понял, что нет пути назад, что был заключен в этой тюрьме навечно, что его жизнь превратилась в вечный ад. Прошлые раны, которые, как он думал, он уже залатал, вновь раскрылись полностью. Швы разошлись, обнажая его истерзанное сердце, обнажая его грязную рану, и она кровоточила, и гноилась, отравляя все вокруг. Он помнил каждую рану, каждое прикосновение обжигало, тело было очень чувствительным.       Нет, он не закрыл травмы, а просто отложил их в долгий ящик, он лишь загнал их глубже в свою душу, но они остались там, они никуда не делись, они просто ждали своего часа, чтобы вновь вырваться наружу и разорвать его на части. Тушенцов был глупцом, и он поплатился за свою глупость, его страдания были ценой за бегство, и ему некого было винить, кроме себя. Он сам был виноват во всем, но понял это только сейчас, и это понимание было самой болезненной пыткой. Этот процесс самоистязания продолжался часами.       Вьюга усилилась, а метель закружила, словно пыталась поглотить его окончательно. В момент дверь на балкон тихо скрипнула, нарушая эту тревожную тишину, и в проем вышел Даня, в помятой кофте, с сонными глазами, едва удерживаясь на ногах, словно он был еще во власти сна. — Ты чего тут сидишь? Замерзнешь, — пробормотал рыжеволосый, зябко потягиваясь, — И меня чего не разбудил? — в голосе слышалась обиженная нежность, и он, не колеблясь, ступил голыми ногами на припорошенный снегом балкон.       Руслан не ответил, продолжая смотреть вдаль, на город, окутанный ночным туманом, ища там ответ на свой вопрос. Он чувствовал на себе взгляд своего парня, чувствовал его тепло, но не мог отбросить тяжесть, которая давила на виски, ее не могли снять ничьи прикосновения. Копал свою яму в сознании все глубже и глубже, погружался в эту бездну отчаяния, теряя связь с реальностью, уходя в полную прострацию, сводя все параллели прошлого и настоящего. В сознании все перемешалось, будто все происходило одновременно. — Пойдем внутрь, — нежно произнес Кашин, прижимаясь и целуя в щеку, отчего шатен тут отдернулся, будто испугавшись.       Карие глаза тут же встретились с голубыми удивленно и испуганно, словно шатен увидел перед собой не живого человека, а призрака. Он все еще оставался в плену оцепенения, его сознание не могло поверить в то, что он достоин любви, словно вернувшиеся в сознание годы страданий лишили его этой возможности. Он боялся вернуться в настоящее, где любил и был любим. — Хорошо, — Руслан перехватил его руку своей ладонью, возвращаясь на кухню, где все еще пахло чужим парфюмом.       Голова кружилась от голода, никотина и тяжелого запаха, витавшего в воздухе, как навязчивое воспоминание. Желудок скручивался в тугой узел от голодных спазмов, острая боль, как раскаленная игла, пронзала шатена, заставляя невольно согнуться. Ноги подкашивались, а мышцы мелко дрожали, отказываясь повиноваться, уступая слабости, которая разливалась по телу. В горле пересохло, словно он проглотил горсть раскаленного песка, и каждый вдох давался с трудом, ощущался колющей болью. Хотелось лишь одного — лечь, провалиться в сон, где нет боли и воспоминаний, где тело, наконец, обретет покой. Но взгляд Дани, пронзительный и чистый, как небесная лазурь, удерживал его. В этой невинной голубизне таилось что-то, вызывающее беспокойство, что-то, что заставляло каждый нерв в теле натянуться до предела, пульсировать от напряжения. — Ты его еще любишь? — Кашин сложил руки на груди, выдавая скрытое волнение, и, не смея подойти ближе, он замер у столешницы.       Для Руслана будто наступила временная петля, его зрачки сузились, а тело на секунду застыло в недоумении, словно в него ударил ток, и он потерял ориентацию в пространстве. Пару часов назад он стоял так же, его ноги были в том же положении, а плечи понуро опущены. На этой же кухне, на тех же местах, его взгляд блуждал по знакомым контурам, словно он искал подсказку, чтобы выбраться из наваждения. Только теперь было тепло, ноздри уловили слабый запах цитрусов и специй. У него самого был лишь стыд, кончики пальцев зарылись в край куртки. Сердце колотилось вновь, но уже не от ярости, а от вины. — Что? — шатен опустил взгляд, ресницы дрогнули, а щеки слегка порозовели, понимая, что вел себя что вчера, что сегодня не лучшим образом, — С чего ты взял? — губы растянулись в легкой, чуть нервной улыбке, и он поднял брови, стараясь скрыть смятение. — Ты ведь весь день был расстроен, что Артем ушел, — рука неосознанно скользнула к краю столешницы, а взгляд неотрывно следил за движениями шатена, — Я же не слепой, вижу, что тебе плохо. — Я не люблю его, — Руслан замялся и стал избегать прямого контакта с голубыми глазами, но тихо дополнил, — Тебя люблю. — Но тебе он не безразличен? — Нет, — пожал плечами Тушенцов, — Но мы росли бок о бок, и даже после тех отношений, я чувствую к нему… не знаю, но не тепло, — карие глаза сощурились, он нахмурил брови, — Я не испытываю к нему никаких романтических чувств, только, может быть, жалость. — Хорошо. — Хорошо?       Вновь карие глаза встретились с голубыми в немом поединке, их взгляды скрестились, словно два меча, и на секунду тела напряглись. Руслан искал в этом спокойствии подвох, его губы скривились в недоверчивой усмешке, а взгляд стал настороженным и придирчивым. Он был словно зверь, который почуял запах опасности, и теперь ждал удара в спину, сам удивляясь собственному подозрению. Пока Даня лишь пожал плечами и ступил на шаг ближе, а уголки губ дрогнули в едва заметной улыбке. — Расскажешь о прошлом? — Нет, — боясь этого спокойствия, выпалил шатен, голос был твердым и безапелляционным, — Я хочу, чтобы мы больше никогда не поднимали эту тему…       Кашин не ревновал, и в этом он не врал, ни партнеру, ни самому себе. Сердце было спокойным, а разум был ясен, и он не чувствовал ни капли ревности, лишь тепло. Знал, что любит Руслана, и этой любви было достаточно. Вдруг не хотелось искать подвоха, копаться в чужих ранах, хотелось дарить тепло и любовь, а не боль, хотелось быть рядом. Хотелось знать, что обещание доверять дано, и ты доверяешь. Хотелось помнить, что Руслан — самый искренний и честный человек, который и так кучу всего пережил, хотелось исцелить его раны, потому заставлять его оправдываться было бы глупо.       Сказал бы кто Дане, что он смог бы относится к чему-то подобному спокойно пару месяцев назад, его брови бы удивленно взлетели вверх, а его губы растянулись бы в саркастичной улыбке, и он не поверил бы ни единому слову, но сейчас его мировоззрение перевернулось, он готов был принимать и отпускать. Сейчас, под пронзительным взглядом карих глаз, чувствовал, что он морально вырос, и его принципы больше не имеют власти над ним, он морально взрослел, его взгляд стал мягким и открытым, он больше не боялся довериться. Даня становился человеком, способным любить и прощать, заглушая детскую принципиальность. — Хочешь, чтобы я начал обижаться? — лукаво заулыбался рыжеволосый, но тут же услышал звонок в дверь, — Если это твой бывший, то я его выгоню, — голос стал более твердым. — Так ты ревнуешь или нет? — Руслан сощурился, а подбородок приподнялся.       Даня резко коснулся его губ, запечатлевая момент, и прошел открыть дверь. Непрошенных гостей видеть не хотелось, тем более после испорченного праздника. На пороге хоть и стоял блондин, но это был Коля. Весь в снегу с пакетами алкоголя и еды. — О, Даня, привет, — Коля ввалился в квартиру, словно вихрь, ворвавшийся в спокойную гавань, как к себе домой. Вовсе не замечал напряжения, всучил пакеты, на ходу передавая свою ношу, принимаясь расстегивать куртку. В коридор вышел и Руслан, его лицо было наполнено недовольством, а брови изогнулись в удивлении, — А Давид и Арина тоже скоро будут, они в магазин хотели заехать. — Я их не приглашал, — смущенно протянул шатен, — Тебя, Ромадов, тем более. Ты рот закрытым держать не умеешь, — слова звучали неуверенно, но в них была определенная нотка раздражения, — Давай куртку обратно натягивай и домой к себе, — взгляд стал холодным и недовольным, словно он застыл во льду, не позволяя никому приблизиться к нему. — Мы последние года праздник вместе встречали, пока вы тут романтично вдвоем не закрылись, — усмехнулся светловолосый, будто он был доволен своей колкостью. Он прошел в кухню, но тут же боязливо повернулся, словно осознал, что перегнул палку, и его самоуверенность тут же пошатнулась, — Стой. Или мы еще делаем вид, что вы не вместе?       Щеки Дани мгновенно порозовели, а взгляд потупился от нахлынувшего внимания. То ли от смущения, его плечи поникли, а взгляд стал растерянным, но он заметил, как карие глаза распахнулись, словно Руслан был удивлен этим резким поворотом событий, стараясь что-то на злостном тоне объяснить Коле: — Я тебе когда-нибудь говорил, что больше люблю, когда ты молчишь? — Ты как всегда добр, — усмехнулся Даня, стараясь разрядить обстановку и развеять некое напряжение, возникшее в тишине темного коридора. — Даня, ты его затыкай почаще, — отчеканил слова Ромадов, отстукивая указательным пальцем какой-то ритм в воздухе, — Он у нас такой… — Коля, я уже умоляю, — Руслан выдернул из его рук пакет, — замолчи. — Такой — это какой? — смеясь влился в разговор рыжеволосый.       На столе лежали салаты из магазина, небрежно выложенные на тарелки, пара бутылок виски, а кухня задышала шутками и легкостью, как будто вся неловкость превратилась в беззаботность, растворяя всякое напряжение. Уже чувствовалась та особенная атмосфера первого января: спокойствие после новогодней суеты, тишина, наступающая после праздничного безумия, уют и неспешность.       Через некоторое мгновение в квартире оказалась женатая пара, принося с собой радость и теплоту, и та самая блондинка. Арина и была той таинственной незнакомкой, и ее присутствие развеяло тревоги, от чего у Дани вдруг отлегло где-то в глубине души, он почувствовал, как исчезло напряжение в груди. Он сам себе под нос усмехнулся, его губы скривились в легкой иронии, что ревновал Руслана тогда, когда они еще не были вместе, вспомнил свои беспочвенные страхи, вспомнил и запись из дневника, что это его заставили ревновать.       Стол был выдвинут от стены, становился центром их непринужденного общения, и уже впятером они болтали о чем-то своем, словно давно знали друг друга, и Даня впервые так близко знакомился с друзьями своего партнера, ощущая одновременно и волнение, и любопытство. Кашин, как всегда, немного отстранился, наблюдая за компанией, словно изучая их, пытаясь понять эту связь, но в голубых глазах была не тоска, скорее осторожная радость. Ему нравилось наблюдать за партнером, он любовался им, его легкой улыбкой, за тем, как тот с удовольствием ведет беседу с друзьями, как растворяется в этой компании.       Дане же всегда было сложно влиться в общение с новыми людьми, его неуверенность мешала ему раскрыться, словно между ним и миром была невидимая стена, но будто что его партнер, что его друзья обладали какой-то притягательной силой на диалог, их энергия манила его, заставляя чувствовать себя свободнее. Он немного поколебался, прежде чем включиться в разговор, нерешительность проявилась в легкой заминке, но как только сделал это, то уже не унимался с шуток вместе с Колей, он нашел свое место в этой компании, легко влившись в их беззаботный разговор. Руслан был в своей стихии, он чувствовал себя свободным и непринужденным, разливал виски в бокалы, смеялся над шутками и иногда поддразнивал Давида, а тот начинал отвечать еще хлеще. — Руслан такая белоручка, — засмеялся Давид, когда они уже осушили две бутылки виски на четверых, и алкоголь разогрел их беседу, делая ее более непринужденной. — Деймур, человека не ставь в неловкое положение, — вскинула рукой Арина, потирая кольцо на правой руке, а ее голос звучал мягко и заботливо. — У вас любимое дело меня позорить? — смутился Тушенцов, щеки его слегка покраснели, выдавая смущение. — Лично у меня да, — Коля чуть качнулся на стуле, накалывая на вилку кусочек колбасы, — Зато сейчас ты готовишь лучше, чем кто угодно. — Кто тебя позорит? Ты даже макароны сварить не мог, когда сюда заехал, — покачал презрительно с иронией головой Давид. Слова звучали с сарказмом, но в них не было злого умысла, — Я этому человеку объяснял, как посуду мыть. Посуду, понимаете? — и он тут же засмеялся над этим воспоминанием. — А он меня всему учил, — кивнул Даня, чуть отдернув плечи, и обернулся на партнера.       Руслан был с улыбкой, пьяным блеском в глазах, будто та самая мечта о компании правильных друзей, о любящем партнере и таких вечерах сбылась. — Даня, ты бы знал, как он изнылся о том, как к тебе подкатить, — перебивая их взгляды, Ромадов был на своей веселой волне, но его тут же заткнули, — Едем мы как-то… — Это уже совсем лишнее, — Тушенцов, с нескрываемой злостью, толкнул друга в плечо, кидая ледяной взгляд. Но вдруг поверх его руки легла Данина.       Руслан застыл на секунду, медленно повернулся и, слегка проморгавшись, уставился на партнера. В карих глазах мелькнуло что-то глубокое. Это было не просто удивление, а что-то более сложное, будто внутри него произошел невидимый взрыв, разрушивший все прежние границы и устои. Не только он, но и все кинули мимолетные взгляды на этот жест, и в комнате повисло неловкое молчание.       Даня же просто знал, как тому хотелось, чтобы отношения не скрывались, чтобы их не стеснялись и не боялись. Дане самому было трудно перебороть себя, но он все же сделал это, на что получил теплую улыбку в ответ. Эта улыбка была не просто радостной, она была освобождающей, словно тот сбросил с себя тяжелый груз прошлых отношений, где его чувства не признавались. — Спасибо, — приблизившись, шепнул Тушенцов на ухо, как только разговор между всей компанией продолжился дальше. Его голос был чуть хриплым от волнения, но в нем звучала искренняя благодарность. — Давайте в следующем году поедем на праздник куда-то, — Коля небрежно подливал в бокалы алкоголь, облокачиваясь о стол. — С ребенком мы далеко уедем, — кокетливо бросила Арина, напоминая о своем положении. — С вами-то всё понятно, — махнул в сторону их пары блондин, переключаясь на другую пару, — А что насчет вас? — Дожить бы этот год, — буркнул Кашин, но Руслан тут же разлился в радости, перебивая. — Конечно, поедем.       Через год они никуда не поехали. Не получилось с финансами и всеми трудностями, но стоило бы отдать должное, через год они отмечали в квартире Деймуров, почти в том же составе, даже на одного компаньона больше.       Оба росли и менялись, не только как личности, но и как пара, их союз становился прочнее, благодаря доверию и пониманию. Но первое января этого года оставалось навсегда запечатлено на подкорке и Дани, и Руслана, и даже не воспоминанием хорошей компании, а утренними событиями…