Город без окон

Глава 20

«Руслан Тушенцов»

Слушай, эта история…

Эта история, как и многие другие, простая до нелепости. Первая любовь, особенно для тех, кто убежден в своей исключительности, может быть очень опасной штукой. Вроде бы все уже слышали эту песню, но она все равно звучит снова и снова, от года к году, будто повторяя один и тот же мотив…

У вечной любви нет смерти.

***

      В городе, где алчность возведена в ранг божества, где купюры шелестят словно похоронный марш рассудку, две семьи вели свою извращенную игру. Их вражда, как тщательно отрепетированный балет, была всего лишь декорацией для мира, который они сами же и создали. За кулисами этого фарса крылась древняя связь, скрепленная не кровью, но общими интересами, передаваемая отцовским шепотом на ухо сыновьям.       Артем и Руслан, их дети, выросли в этой стерильной среде, как братья, но не по крови, а по общей, тщательно отполированной до блеска, клетке. Их мир был скользким, пропитанным ароматом дорогих вин и треском хрусталя, мир, где каждый жест, каждое слово были выверены с хирургической точностью, — мир, где спонтанность была приравнена к смертному греху.       Их словно отлили по одному лекалу, выгравировав на их лицах маску безупречности. Обучали ритуалам, подобно жрецам древних культов: как держать вилку, как плести узор светской беседы, как вызывать восхищение и зависть. Их жизни были предопределены до мельчайших деталей, как тщательно выписанный сценарий, из которого нельзя было вырваться. Эта «правильность» стала удушающей атмосферой их детства, но с одной зловещей разницей.       Артем впитывал все правила, словно губка, приспосабливаясь к этой роли безупречно. Он был словно гладкий гранитный монумент — непоколебимый, холодный и безупречный. Стал живым олицетворением их общего лицемерия. Его путь был ровным и гладким, предсказуемым и, как отравленный, приторно сладкий. Руслан, напротив, с каждым годом все сильнее ощущал фальшь этого мира. Но его бунт походил на змею, прячущуюся под камнем — тихий, незаметный, но ядовитый. Он был волком, облаченным в безукоризненную овечью шкуру. Его волчья сущность жаждала свободы, в то время как его лицо улыбалось в унисон общему лицемерию.       Их речи, словно отточенные лезвия, были заучены с той же тщательностью, что и текст для пьесы придворного театра. Их манера поведения, как визитная карточка для высшего общества, была полна наигранного благородства и холодного расположения, которое скрывало безжалостные сердца. Их внешняя оболочка была лишь маской, за которой скрывались интриги, желания и темные тайны, которые они тщательно оберегали от посторонних глаз.       Артем, наследник империи, возведенной на костях и банковских переводах, представал как безупречное изделие фабрики тщеславия. Его волосы, цвета пересохшей соломы, отливали мертвенным блеском, каждый локон выверен и зафиксирован в идеальном геометрическом порядке — словно он сам был архитектурным чертежом, а не живым существом. Зеленые глаза, холодные и безжалостные, как ледник в бездонной пропасти, не видели, а сканировали мир на предмет дефектов и несоответствий. Он был живым воплощением генетического превосходства, рекламным щитом семейного могущества. Иностранные языки струились с его губ бездушным потоком, как музыка, лишенная мелодии. Классические произведения, вылетавшие из-под его пальцев, звучали с нечеловеческой точностью, но в них не было ни капли жизни. Его дорогая одежда была не более чем униформой, а походка — уверенным маршем в никуда. За этой маской отполированного совершенства скрывалась зияющая пустота, подобная заброшенному колодцу, где эхо страха доносится леденящим ветром. Он боялся своего отца, превратившего его в бездушный механизм, и собственного сердца, которое, подобно загнанному зверю, тосковало по тому, чего не могло даже назвать.       Руслан был его полной, темной противоположностью. Его глаза, цвета ночи, были зеркалом бушующей души. В их глубине плясал огонь страсти и пряталась невысказанная, обжигающая печаль. Волосы, взъерошенные и непокорные, напоминали бурю, пронесшуюся по черному лесу, символизируя мятежный дух, живущий в нем. Он был диким цветком, проросшим не в тепличных условиях, а на каменистой почве, под шквальными ветрами судьбы. Его гитара ревела и плакала, извергая музыку, рожденную из боли и неутолимой жажды жизни. Он хранил свои тайны, словно уродливые сокровища: украдкой курил, пил по ночам, его кожа была исполосована мелкими татуировками, как письменами мятежа. Это был его личный бунт, непримиримая борьба с цепями, навязанными ему родовой линией. Он жаждал быть непохожим на других, но знал, что обречен вечно тянуть цепи своего происхождения, подобно пленнику, прикованному к каменной стене. Ему приходилось бороться с собственной сущностью, которую пытались подавить, и с демонами, рвущими его душу в клочья.       Годы пролетали, и детские игры сменились более сложными шахматными партиями. Среди фальшивых улыбок их семей, среди общих интересов, словно из гнилой почвы пробивались ядовитые цветы запретной страсти. Артем, одержимый идеалом совершенства, не мог принять свою истинную природу, словно это было преступление против всех правил и норм, выгравированных в его мозгу с детства. А Руслан любил его открыто, с дикой, неукротимой силой, как зверь, в чьих жилах пульсирует инстинкт, не ведающий ни границ, ни раскаяния.       Это было не просто столкновение двух миров, а война внутри самих себя. Артем яростно боролся со своей истинной сущностью, подавляя ее, словно бешеную собаку, грызущую его плоть. Руслан сражался за свою правду, за свою любовь, как будто держал в ладонях горящие угли, обжигаясь и не отступая. Они были как два магнита, одновременно притягиваясь и отталкиваясь друг от друга, обреченные на вечную войну, в которой победителя не будет, лишь постоянная резня.       Шатен нервно барабанил ногой по полу, отбивая ритм своего внутреннего смятения, — беспокойство, разъедающее его изнутри, словно кислота. Он не мог отвести глаз от Артема, жаждал прочитать в его ледяных глазах хоть малейший намек на ответ. Они слишком долго делили одно пространство, сплетая свои жизни в бесформенный клубок. Но в этом друге, чуть старше, чьи движения всегда были выверены, Руслан вдруг разглядел нечто новое: слабый, едва заметный отблеск чувства, которое заставляло его собственное сердце, закованное в броню бунтарства, биться в неистовом ритме. Это было чувство, подобное взрыву, — неожиданное, необъяснимое, и невыносимо болезненное. Нежная любовь, как хищный зверь, вырвалась из клетки его неспокойной души.       Руслан не сразу распознал зверя, живущего в нем, но когда понял, осознание пришло с жестокой ясностью. Он любил его с самого начала, с того момента, когда их руки впервые переплелись, когда они делили первые игрушки, когда их шаги слились в едином ритме на улицах их общего города, когда их губы шептали первые секреты, не предназначенные для чужих ушей. Эта любовь, долгое время дремавшая на дне его души, была подобна вечной болезни, неизлечимой и беспощадной.       Их семьи часто собирались вместе, и Тушенцов, как пленник собственного непокорства, мучился в галстуке, который душил его не менее, чем строгие правила их общества. Но он не мог отвести взгляда от блондина, тот, в своей отполированной до блеска оболочке, представлял собой воплощение порядка. От выглаженной рубашки до идеально уложенных волос. Шатен же, напротив, являл собой грязный осколок хаоса. Верхние пуговицы его рубашки были расстегнуты, как знак неповиновения, воротник торчал, а черные волосы, подобные дикому кустарнику, отказывались подчиняться любым попыткам придать им форму. Его мать, тщетно пытавшаяся привести его в порядок, вздыхала, проклиная его непокорность, но в порыве почти отчаянной нежности всегда трепала его волосы, пытаясь своими прикосновениями приручить дикого зверя       В этом постоянном, мучительном соседстве, их чувства прорастали медленно, как ядовитый плющ, оплетающий старые стены. Со временем, душа Руслана, обугленная мятежным пламенем, нашла зыбкое убежище в холодном спокойствии Артема. Словно дикий цветок, пробившийся сквозь каменистую почву, он искал защиту в тени величественного дерева, чьи корни прочно врастали в землю власти и безупречности. Эта патологическая противоположность, эта нездоровая зависимость, породила любовь, отрицающую все законы природы. Она не была вписана в сценарии их семей, в их расчетливые планы и мелкие интриги. Но эта любовь заставила их сердца биться в едином, лихорадочном ритме, словно два органа, насильно пришитых друг к другу, сросшихся в единое, больное, искаженное целое.       Первый поцелуй был спонтанным, нелепым и мучительно-волнительным, словно искра, вырвавшаяся из самой преисподней и воспламенившая темноту. Он случился не в роскошных апартаментах, а в пыльном, затхлом шкафу Артема, забитом ненужным хламом. Шкаф, этот чулан с душком, стал их тайной пещерой, их убежищем от всего мира, от всех запретов и гнилых правил, навязанных им с детства. Там их чувства вспыхнули с особой силой, подобно ядовитому газу. Их семьи, те кукловоды, дергающие за ниточки их жизней, не знали и не приняли бы их выбор — они принадлежали к разным мирам, к разным, непересекающимся реальностям. Они были обречены на тайну, подобную смертельному заговору, сплетенному в самом сердце их порочных желаний. — Ярцев, целуй, — вырвалось в тринадцать лет у Руслана, когда рукой он отмахнул пыль от лица. Их лица снова находились в миллиметре друг от друга, но никто из них не решался сделать первый шаг. — Не буду, — смутился блондин, облизывая губы, но не смыкая их до конца. — Тогда я, — с неким раздражением кивнул шатен, прикасаясь к чужим губам. Страх сделать это неправильно вдруг испарился, а губы сами проскользнули по другим.       Тогда в темноте сердца их забились в новом ритме. Поцелуй, хоть и не углубился, оставался нежным и мучительно аккуратным, словно они пытались не насладиться, а понять друг друга, разобраться в своих чувствах. Их руки, как слепые щупальца, скользили по чужим плечам, вдыхая запах пыли и гнилой древесины — аромат их тайны, их преступления, которое они запечатлели на своих душах.

***

      Руслан окунулся в эти отношения, как в трясину, без колебаний отдавшись на волю инстинктам. Он жил, дышал, и существовал лишь отражениями в зеленых глазах, пытаясь прочитать в их бездонной глубине нечто, не поддающееся рациональному объяснению. Его творчество, ранее скрытое в темноте, теперь было пронизано этими порочными чувствами. Он пытался выразить словами, музыкой, жестами всё то, что не мог произнести вслух, словно пытаясь изгнать бесов, грызущих его изнутри. Он писал Артему письма — страницы, пропитанные горечью и отчаянием, полные нежных слов и сложных, бесполезных метафор, затем прятал их между учебниками старшеклассника. Одно из последних писем, подобно крику из бездны, было особенно пропитано кровью, слезами и всей безысходностью его молодого, умирающего сердца:

«Я люблю тебя. Нежно, сильно, страстно.

Больно, красиво, отважно.

Я люблю тебя всем своим существом, каждой клеткой, каждым вдохом, каждой мыслью. И ужасно скучаю.

Прошел всего день, а я уже не могу больше скрывать, скрывать то, что нас связывает, то, что так сильно живет в моей душе, как неугасимый огонь. Я не могу делать вид, что нас нет. Нас!

Да, я скучаю. Хочется сжать тебя в объятиях, почувствовать твой запах, твое тепло, просто быть рядом, чтобы ты был со мной, а не в нескольких метрах. Хоть на мгновение, хоть на перемене. Не выносить больше эту муку разлуки. Я вижу тебя в нескольких метрах, в окружении других, и это мучение. Ты смеешься с ними, а я стою в стороне, с камнем на душе, и в сердце сжимается холод.

Давай сбежим? Умоляю, украдем немного денег и уедем туда, где нас никто не сможет отыскать, где наши следы затеряются в пыли. Там не будет этих уродливых родителей, этих мерзких друзей, этих лицемеров, что отравляют нам жизнь. Мы будем слоняться за руку по пустынным улицам, как два прокаженных, и никто, ни одна живая душа не посмеет разлучить нас, не посмеет вырвать друг друга из цепких объятий. Я прошу тебя, я больше не могу так, не могу дышать в этом проклятом мире, где мы подобны насекомым, заточенным в стеклянных банках. Моя душа изранена и кровоточит. Избавь меня от этого мучения, стань моим соучастником, стань моим сообщником в этом самоубийственном побеге.

Я устал ужасно, у меня нет больше сил.

Мы скроемся от этого мира, от этих правил, от этих непонятных запретов, которые разделяют нас.

Моя любовь к тебе никогда не пройдет, я клянусь тебе. Я никогда не полюблю никого так сильно, как тебя. Ты — моя первая и последняя любовь. Ты — все, что у меня есть.

Почему мы скрываем ее, как что-то грязное и мерзкое? Я задыхаюсь от этого всего, я не сплю по ночам, представляя тебя рядом. Каждую ночь я просыпаюсь в потоке холодного пота, не могу забыть твои губы, твой шепот.

Я не могу смотреть на тебя на всех мероприятиях, когда ты кидаешь на меня холодный взгляд, как будто в постели не шепчешь мое имя с лаской.

А в школе я для тебя никто, ты со своими друзьями, я со своими. И мы даже не пересекаемся.

Я скоро точно что-то с собой сделаю, может, даже с тобой.

Меня убивает это все. Прошу, давай будем вместе всегда. Дай мне хоть немного любви. Эти два дня холода как дни в аду.

Пусть меня отчистят, пусть все отвернутся, но ты…

Артем, ты мне нужен»

      Комната, пропахшая потом, животной страстью и странным, отвратительным миксом чувств, словно выгребная яма, в которую они добровольно погружались каждый раз. Руслан чувствовал на своих губах вкус чужих, словно соль и желчь, терпкий и навязчивый, чувствовал жар чужого тела, горячий и липкий. Он уткнулся лицом в плечо Артема, вдыхая его резкий, пьянящий запах, как наркотик, чувствуя, как сердце его, подобно бешеному зверю, колотиться в груди. Всё было слишком быстро, слишком интенсивно, слишком близко к смерти, но одновременно с этим и мучительно волнующе. Чужая рука, скользнула по его шее, ласково сдавливая ее, словно пытаясь перекрыть дыхание, вызывая легкий, болезненный трепет. Руслан непроизвольно выгнулся, прижавшись к парню. Ритмичные, бесстыдные движения продолжались, вызывая тянущий, болезненный узел внизу живота, как предсмертные судороги. — Люблю тебя, — прошептал Артем, и его голос прозвучал как выдох.       Руки Артема переместились на горло, сдавливая его немного сильнее. В глазах, этих мутных зеленых омутах, плясали огоньки страсти и чего-то еще, неопознанного и зловещего, что Руслан не мог расшифровать. В груди зародилось странное, гнилое чувство, как будто внутри него поселилось что-то чужеродное, от чего он не мог избавиться. Дыхание стало прерывистым, воздух редким и горьким, как яд. — Артем, — выдохнул Тушенцов, но партнер лишь сильнее сжал его шею, превращая ее в орудие пытки       В висках застучало от нехватки кислорода, Руслан попытался отстраниться, вырваться из этих объятий смерти, но его тело, преданное воле, непроизвольно сдалось, прижавшись плотнее к холодному телу Артема. Шатен закрыл глаза, пытаясь укрыться от темной страсти, которая поглощала его целиком. Тепло рук, сжимающих горло, сначала казалось приятным, но постепенно превратилось в жгучую, неприятную, сладкую боль, которая медленно и методично окутывала его. Руслан мучительно попытался сделать вдох, но вместо этого в горле что-то сжалось. Он сглотнул слюну, чувствуя, как рот пересох от страха. — Остановись, Тем. — Терпи, Руслан, — хрипло прошептал Артем, и его пальцы еще сильнее сжали горло.       В этот момент, Руслан почувствовал, как его щеки наливаются кровью, а зрение начало двоиться, как в пьяном бреду, но отчего-то он уже не хотел сопротивляться, его тело сдалось на милость палача. Тело сжалось, как будто он был готов подчиниться насилию, сам желал своей гибели, его тело как будто откликалось на это давление, вспоминая прошлый опыт, и теперь реагировало не страхом, а подчинением. Он не мог дышать, но уже не хотел и просить пощады, утопая в болоте порочных чувств. Губы, словно налитые свинцом, не слушались, отказываясь произнести хоть звук, вместо этого тело само, без его воли, хотело подчиниться.       Руслан не знал, сколько времени прошло, но тело становилось тяжелым, словно его окутывал густой, липкий туман. Он попытался крикнуть, вырвать из своего горла хоть какой-то звук, но из рта вырвался лишь глухой хрип, как у раненого животного, привыкшего к унижению, и в этот момент он почувствовал, как его тело больше не принадлежит ему, а подчиняется командам подсознания, искалеченного прошлым опытом. — Артем, — прохрипел шатен, стараясь взглядом зацепиться за его лицо, — Да, пожалуйста, аккуратнее, — желание страсти спало, но его не слышали, продолжая вдавливать в постель. — Тем, мне больно.       Он пытался убрать руку, но она железной хваткой сдавливала все дыхательные пути. Понял, что у него не хватает сил, и от этого ужаса ему стало еще более страшно. Ярцев провел тыльной стороной ладони по щеке парня, от чего тот вздрогнул. Руслан почувствовал, как жжет щеку, но не от боли, а от осознания того, что этот жест сделал с ним. Это была не пощечина, а словно предупреждение. — Тема, — шатен сжимал руку, сам пытаясь прервать этот акт, который был то ли любовью, то ли насилием, — уже не мог разобраться. Глаза наполнились слезами, но он все также пытался достучаться до Артема, который смотрел на него с каким-то болезненным наслаждением. Он закрыл глаза, но не от желания утонуть в чувствах, а от того, что все вокруг становилось нечетким.       Сердце бешено колотилось, а разум пытался понять, что же происходит. Почему ему так страшно? Почему он не может дышать? Затем Артем на мгновение отпустил парня, и тот отстранился, с трудом глотая воздух, но еще не полностью пришел в себя. — Я тебя кучу раз просил вести себя тише во время секса, — шепнул блондин в самое ухо, обдавая горячим дыханием, — Мне некомфортно. — Тебе некомфортно, потому что это секс с парнем, — выгнул бровь шатен, отталкивая партнера от себя с силой, резким, почти животным движением, прерывая этот извращенный акт недолюбви, этот цикл порочного подчинения. Он поморщился, как от прикосновения к грязной ране, и уже заметно злился, не на Артема, а скорее на свою собственную слабость, на бессознательную реакцию, которая снова сыграла с ним злую шутку.       Тушенцов ловко нашел среди беспорядка темно-синие брюки, натягивая на себя, пытаясь снова облечься в кожу человека, забывая на миг о том, что ощущал себя не более чем куклой в руках собственных искалеченных инстинктов. В голове стучало, в глазах темнело, а Артем отсидел на другом краю кровати, бесстрастный, спокойный, как хищник, наблюдающий за своей жертвой с безучастной грацией, как будто ничего не произошло, как будто их извращенное соитие было всего лишь очередным условным рефлексом. — Русь, прости, — Ярцев виновато разглядывал парня. — Ты в этот раз перегнул палку, — шатен прошел к зеркалу, проверяя алые следы на коже, шипя от боли при прикосновениях. Каждое собственное прикосновение, было похоже на удар кнутом. Со спины его вдруг ласково обняли, аккуратно касаясь губами щеки. — Прости, солнце, прости, — голос Артема резко стал до невыносимого приторным, как густой, тягучий гной, заливающий все трещины порочной души. Он пытался заглушить свою совесть слащавой ложью, которую умело использовал.       Именно в такие моменты, когда Ярцев играл роль раскаявшегося ангела, Руслан всегда и прощал его. Стоило густым ресницам взмахнуть пару раз, а губам сложиться в тонкую линию, уголками улыбаясь, как шатен был готов на все, готов отдать ему свою душу, свое сердце, свою жизнь, готов быть его рабом. Он был готов простить ему все, словно был фанатиком, готовым принести себя в жертву ради своей веры, своей пагубной зависимости. — Не делай так больше, — Тушенцов обнял парня, прижимаясь к нему. — Хорошо, — Артем поцеловал где-то под мочкой уха, щекой потираясь о прохладную кожу, — Тебе холодно опять. Давай под одеяло ляжем?       Родителей дома не было, и они, лежали под теплым, тяжелым зимним одеялом, укрывшись от всего мира. Руслан, с навязчивой тревожностью, перекручивал каждый завиток светлых волос пальцами, пытаясь запомнить их навсегда, вдыхая аромат дорогого парфюма, который обволакивал Ярцева, как густой яд. Тот, с видом сытого хищника, гладил его по рукам, с беспечной скукой рассказывая о школьном проекте, о чем-то своем, неважном и неинтересном.       В этом был их извращенный мазохизм, своеобразный танец на грани боли и искаженного наслаждения. Они и впрямь «любили» друг друга, но только так, как умели, только такой извращенной любовью, — с хватаниями за запястья или горло, как с попытками убить, со страстным сексом, который часто перетекал в грубость, как в попытку унизить и подавить, или с домашними объятиями, которые были наполнены той же лихорадочной страстью, словно их любовь была смесью из боли и порочной нежности, а отношения были не просто любовью, а неким странным и непредсказуемым танцем на грани саморазрушения, где они пытались уничтожить друг друга, не отпуская при этом своих цепких объятий, как два сумасшедших, обреченных до самого конца.       Шатен устало раскинулся на кровати, спиной опираясь о спинку, ища в ней хоть какую-то опору. Артем опустился на колени, нежно, почти ласково трепал темные волосы, проводил пальцами по шее, где еще недавно царила удушающая власть, оставляя нежные, примирительные поцелуи, заглаживая вину. Его прикосновения были как лекарство, которое одновременно исцеляло и отравляло. — Русь, кстати, еще хоть раз письмо оставишь, — прошептал парень, сжимая плечо Тушенцова так сильно, что пальцы впились в кость, вызывая пронзительную боль, — А если кто-то заметит? — Я понимаю осторожности с родными, но это твои друзья. Почему от них нужно скрывать? — прошипел Руслан, поворачивая голову к блондину, в его глазах блеснула искорка вызова. — Только попробуй, — зеленые глаза потемнели, в них засверкал холод, как от ледяного ветра. Он потянул партнера к себе, укладывая его на кровать под себя, — Если ты кому-то скажешь, ты сломаешь мне и себе жизнь. — Ты любишь меня? — Люблю, — прошептал Ярцев, поглаживая щеку шатена большим пальцем, — Но больше не пиши мне таких писем.

***

      Руслан уже который месяц томился в неведении, мечтая о том, чтобы их отношения, теперь уже такие крепкие, но скрытые, вышли на свет. Он не стремился к публичным проявлениям любви, но мечтал о том, чтобы их чувства стали открытыми для близких. Отец, возможно, не понял бы, но мать, с ее нежной улыбкой и заботливо поглаживающими руками, точно бы поддержала. Мать всегда трепала его по волосам, как маленького ребенка, и он чувствовал, что она бы приняла его любовь, как приняла все его выходки и непослушание.       Шатен хотел искренности, хотел держать за руку Артема в компании друзей, но тот всегда отрицал эти идеи с резкостью. В зеленый глазах был не просто страх, а глубокая боль, от которой тот пытался убежать. Но Руслан чувствовал нечто более глубокое, нечто, что скрывалось за страхом перед общественным мнением. Он понимал, что истинная причина поведения Артема кроется в его глубоком неприятии собственной ориентации. Блондин с паранойей проверял окружение, ожидая обвинительных взглядов, целовал отрывисто и быстро, боясь прикосновения, а иногда и вовсе сбегал на недели.       Тушенцов видел эту борьбу, видел, как парень пытается заглушить свои чувства алкоголем, но каждый раз, когда Руслан оказывался рядом, Артем с тревогой отстранялся, боясь подтвердить свою принадлежность к этой любви. Ярцев в моменты отчаяния искал утешения в нежных девичьих руках, но его взгляд, направленный на шатена, всегда был заполнен виной и болью.       В эти моменты Руслан чувствовал острую боль, хотел быть рядом, сказать парню, что он не один, что любовь к нему — не проклятие. Но бдительность Артема была несокрушима, он держал шатена на расстоянии, не позволяя по-настоящему приблизиться, не давая помочь.       Руслан вкладывал все свои переживания в любимого человека, но не в себя. Он не замечал, как эта подавляемая боль, эта неразделенная любовь постепенно выжигают его изнутри. Не понимал, что когда любимый человек, насильственно пытаясь разлюбить тебя, убегает от тебя, как от чумы, и игнорирует тебя, словно ты не более чем призрак, это оставляет на душе неизгладимые шрамы, глубокие раны, которые никогда не заживут, превращая в ходячий труп, лишь сохраняющего внешние признаки жизни.

***

1 июня, восьмой класс

      Лето, раскинувшееся над городом жарким покрывалом, унесло школьные звонки и учебники в далекие закрома. Восьмой класс остался позади, уступив место бесконечным дням свободы и беззаботным каникулам. В комнате, где еще не поселилась тишина, солнечные лучи, пробиваясь сквозь легкие занавески, танцевали в воздухе, оставляя золотистые полосы на корешках книг, аккуратно расставленных на полках, и на мольберте с незаконченной картиной. Под мольбертом лежали полузасохшие краски и кисти, ожидающие своего часа, которым давно пора окунуться в растворитель, но руки все никак не доходили, отвлеченные чем-то более интересным.       Руслан, как вырвавшийся из клетки щегол, уже успел сбросить синий джемпер с эмблемой гимназии, небрежно перекинув его через спинку кресла, освобождаясь от оков школьной формы и обязанностей. Его растрепанные каштановые волосы то и дело норовили упасть на лоб, а в глазах живо блестели искорки озорства, как будто в них таился целый мир приключений. Это был жест, полный юношеской непосредственности, словно символ оконченного учебного года, оставленного позади. Он подхватил книгу в обложке цвета охры и, ловко перемахнув через край кровати, устроился на мягких подушках, словно кот, нашедший уютное местечко. Его нетерпеливые руки тут же принялись листать страницы, а ноги, обтянутые джинсами, он тут же поджал под себя, создав удобную позу для чтения, готовый погрузиться в мир одной и той же истории, но внезапно его обняли, отвлекая от манящего мира страниц. Юноша тут же почувствовал знакомое тепло, исходящее от близкого человека, и невольно прижался к нему, откладывая книгу в сторону. Мягкие поцелуи осыпали его затылок, и Руслан тихонько мурлыкнул, наслаждаясь моментом близости и любви.       Комната, словно отражение непоседливой души, являла собой творческий беспорядок. На столе, среди разбросанных листов бумаги с набросками и эскизами, лежали несколько блокнотов, исписанных стихами и рассказами, будто его мысли нашли свою форму на бумаге. На полу, как разноцветные осколки, были раскиданы цветные карандаши. На полках, заваленных книгами в самых разных жанрах — от приключений и фэнтези до детективов и классики, томик стихов завалился на бок, протестуя против порядка. В углу комнаты стоял синтезатор, на котором были видны следы постоянных занятий, рядом с ним, на небольшом столике, покоились скрипка и гитара, ждущие своего часа. Рядом, на тумбочке, лежал проигрыватель с пластинками, а на столе лежали наушники, готовые унести его в мир музыки. На подоконнике, среди аккуратно расставленных горшков с цветами, стояла небольшая безделушка, привезенная из последнего путешествия, как маленький кусочек далекого мира. На ногах виднелись шрамики, будь то напоминание о его бесстрашных бегах и лазаниях. — Опять «Изгои»? — Артем тепло рассмеялся ему на ухо, заглядывая в перечеркнутые страницы и неряшливый почерк, которым был написан текст поверх. — Ты украл книгу из школьной библиотеки? — он зажимал и щекотал парня, продолжая держать его в объятиях. — Позаимствовал, — стесняясь, вжался ближе шатен, его щеки слегка порозовели, — Отвратительная книга. — Зачем же ты ее перечитываешь третий раз? — блондин устало поправил его волосы, любуясь каждой чертой лица, пытаясь запечатлеть в памяти каждую деталь этого момента. Его взгляд, полный нежности, скользил по лицу Руслана, открывая для себя все новые и новые черты любимого человека.       За такие моменты, когда Артем был нежен, когда его взгляд, обычно сдержанный и холодный, наполнялся теплотой, Руслан был готов хоть на край света, хоть на подвиги, хоть убивать драконов из книг. Когда его нежно ласкали и зацеловывали до красных от смущения щек, он чувствовал, как вся его сущность растворяется в этой сладкой нежности, словно сахарная вата под легким дождем. Его сердце билось в унисон с прикосновениями, отстукивая ритм их общей мелодии. Руки их лежали в цепкой хватке, переплетаясь пальцами, а прикосновения были такими аккуратными, словно каждый боялся дотронуться слишком сильно, чтобы не разрушить хрупкий мир этой нежности, сотканный из взглядов и едва уловимых прикосновений. Губы блондина двигались по щеке Руслана, оставляя после себя легкий след от поцелуя, вызывая нежную дрожь и тепло по всему телу, и Тушенцов в такие моменты готов был отдать все, лишь бы это мгновение длилось вечно. — Я понять не могу некоторых вещей, — потер нос тыльной стороной ладони шатен, — Неужели свобода — это просто иллюзия? Разве не важно стоять за своими принципами, даже когда это сложно?       Артем улыбнулся и нежно провел пальцем по щеке парня. — Ты просто в силу возраста не можешь ее понять. — Ты обещал, что прочтешь. Прочел? — Прочел, — Ярцев закинул ногу поверх парня и притянул его ближе, обнимая за плечи. — Разве не важно быть верным себе, даже если это означает одиночество? — шепнул Тушенцов, с недетской серьезностью, загибая уголок книги. — Конечно, важно быть верным себе, а еще перестать писать в книгах ручкой и мять их, — Артем улыбнулся, но в этой улыбке уже проскальзывало нечто, чуждое невинности, — Что, если ты боишься узнать себя, потому что страх быть непонятым сильнее желания быть собой? — спросил он, словно маленький философ, бережно разогнул страничку, выглаживая ее. — Я тебя всегда пойму, — Руслан схватил лицо парня в свои маленькие ладошки, — Я никогда не оставлю тебя одного, — пообещал он, с беспечной надеждой маленького героя. — Хороший ты мой, — с легкой, но уже некой непонятной грустью усмехнулся блондин, как ангел, ощущающий приближение беды, кратко коснувшись губами детских, невинных губ, — Я боюсь, что если я признаюсь себе, что не такой, как все, то я разрушу все, что у меня есть. — А ты уже не такой, как все, — тихо сказал парень, — Мы оба не такие. И это не плохо. Это просто… другое.       Артем взял со спинки плед и укутал в него партнера. — Какой же ты ребенок наивный, — Ярцев вновь улыбнулся, — Вслух читай мне, — возвращая книгу, вновь обнял свою любовь.       Каждое короткое прикосновение, каждый поцелуй, каждый миг, проведенный с Артемом, становился доказательством их любви. Тушенцов не замечал, как в его сердце растет пропасть между мечтой и реальностью. И он не замечал, как сам растворяется в этом желании быть любимым, как его собственные потребности забываются в бесконечном ожидании признания.       Руслан все года был уверен, что все изменится, что Ярцев осознает свою любовь, и они наконец смогут быть вместе открыто. В этом слепом, маниакальном желании быть любимым, шатен не замечал, как постепенно терял себя, как его собственная боль осталась без внимания, поглощенная волной беспокойства за Артема. Он был уверен, что страдает Ярцев, что он не может быть счастлив из-за своих темных страхов, как бес томит его душу, но не видел, что его собственное сердце, словно хрупкий хрусталь, тоже трещит по швам, под тяжестью одиночества и неразделенной любви. И каждый раз, когда он, словно по закону неотвратимого рефлекса, сдавался под властью прикосновений, особенно когда чужие руки сжимали его шею, он еще глубже загонял свою боль вглубь, отдавая себя на растерзание той любви, которая его же и уничтожила впоследствии.

***

16 апреля, девятый класс

      Предпраздничная суета вихрем кружилась в просторной кухне, сотканная из звуков и ароматов. Воздух, пропитанный густым запахом специй и свежей выпечки, переплетался с терпкими нотами цитрусов, доносившихся с подносов, создавая симфонию для гурманов. Юный Руслан, с непоседливой ловкостью юного хищника, запрыгнул на прохладную поверхность столешницы, движения были порывисты и в то же время грациозны, как у юного котенка, наблюдающего за динамичным танцем поваров.       На парне была официальная рубашка, наспех заправленная в брюки, галстук, хоть и завязанный аккуратно, немного съехал набок, не выдержав его непоседливости. На манжете виднелись еле заметные следы от чернил, как невинные детские грехи, а на тыльной стороне одной из ладоней красовались едва зажившие ссадины. Костяшки на пальцах, обычно белые, сейчас слегка порозовели, выдавая его неутомимость, контрастирующую с торжественностью обстановки, словно он был не здесь, а уже где-то там, в своем собственном порочном мире.       Глаза, цвета лесного ореха, горели мальчишеским любопытством, жадно впитывая каждую деталь этого гастрономического спектакля, не подозревая о том, что этот праздник лишь фасад. Его мать, женщина с изящной осанкой и мягким, но уверенным взглядом, руководила подготовкой к фуршету. В соседней, просторной столовой, где сквозь высокие окна виднелось багряное закатное небо, уже звучали приглушенные голоса первых гостей, создавая нежный аккомпанемент предстоящему торжеству. Среди них восседал отец Руслана, плечи которого гордо расправлены, а глаза светились довольно, как у самовлюбленного деспота, триумфатор, увенчавший успехом важную сделку, но совершенно слепой к тому, что происходило рядом, к боли и страданиям его собственного ребенка. — Мам, а когда Ярцевы приедут? — Солнышко, позвони лучше Артему, сам узнай, — отозвалась женщина, нежно коснувшись его плеча. Ее пальцы, украшенные тонким золотым кольцом, оставили легкое тепло на его коже. Родная улыбка скользнула по ее губам, но в глубине глаз мелькнула тень усталости, — И слезь со стола, пожалуйста, а то снова начнутся разговоры, что мы тебя слишком балуем. — А тебе то какое дело до их разговоров? — Руслан, послушно спрыгнув на прохладный кафель пола, произнес это скорее по инерции, чем из-за желания спорить. Упреки в избалованности, которыми его осыпали не раз, давно перестали задевать его, превратившись в невидимую нить, связывающую с родителями. Но вот расстраивать мать он не желал, поэтому, спрятав под смятением легкую тревогу, озвучил вопрос, который давно крутился в голове, — А можно мне завтра у одноклассницы с ночевкой остаться? — Можно, — мать загадочно подмигнула ему, и юноша, смутившись, невольно поморщился. Его щеки, обычно бледные, тронул легкий румянец. — Мам, это просто подруга, — поспешно заявил он, взмахнув рукой в жесте отрицания. — Мне отношения… вообще не нужны. — Главное, чтобы тебе было хорошо, — мягко проговорила мать, развернув сына за плечи и подталкивая к выходу из кухни. Ее ласковый взгляд скользнул по его лицу, — Ты и без вторых половинок — цельная и прекрасная личность, — и, склонившись к его уху, она добавила шепотом, оглядываясь, чтобы убедиться в отсутствии посторонних, — Только татуировки свои утром спрячь, а то в шортах выйдешь. Бабушка увидит — мне же достанется. — Знаю, конечно, спрячу, — шатен оставил легкий поцелуй на щеке матери в знак благодарности за ее заботу, за ее умение видеть его истинного.       Сквозь высокие окна, обрамленные резными наличниками, струился теплый свет заходящего солнца, окрашивая стены просторного холла в золотистые тона, преображая их в полотна, написанные солнечными лучами. Пол, выложенный мраморной плиткой с изящными узорами, отблескивал, отражая свет хрустальной люстры, которая сияла, словно россыпь бриллиантов, разбросанных по небесной глади. Именно здесь, в просторном коридоре, появился отец, вопросительно изогнув бровь, словно немой укор, молчаливо спрашивая, что Руслан здесь делает. Но в этот момент входная дверь, словно по мановению невидимой руки, распахнулась, и в дом вошел Артем, в сопровождении своих родителей, создавая своим появлением эффект внезапного преображения.       В бежевом пиджаке, идеально сидевшем по его стройной фигуре, и белоснежной рубашке, Артем казался еще более неземным, чем обычно. Светлые волосы, слегка растрепанные ветром, обрамляли его лицо, словно сияющий нимб, подчеркивая его неземную привлекательность. — Добрый вечер, — произнес Артем, его голос звучал низко и мягко, словно шелест осенних листьев, но в нем не было и намека на тепло, словно лед.       Он кивнул головой, даже не удостоив Руслана мимолетным взглядом, словно тот был лишь тенью, неотъемлемой частью обстановки, но не более. С балкона, куда можно было попасть, пройдя вдоль холла, открывался вид на гостиную.       Вечер в доме Тушенцовых, обычно наполненный шумом детских голосов и теплым смехом, в этот раз проходил под знаком неуловимого, ледяного напряжения. Пока ужин подходил к завершению, а взрослые обсуждали сухие темы воспитания, бизнеса и фальшивого пафоса, словно декламируя заученный текст, Руслан, с беспокойством раненого зверя, подошел к Артему, желая просто поговорить. Он чувствовал, что между ними что-то не так, что-то изменилось, как после невидимой катастрофы. Но тот, как будто пораженный ударом тока, отшатнулся. Блондин не просто отшатнулся, а отпрянул, как будто Руслан был заразным, как будто он приблизился к нему слишком близко, и от этого у шатена внутри что-то оборвалось, и образовалась незаживающая рана, которая будет мучить его до конца дней.       Ярцев убежал на улицу, оставляя партнера одного с тяжелым ощущением неопределенности. И, конечно вслед за ним тут же поплелся Руслан, как обреченная жертва, следующая за своим палачом, не способная противостоять своей пагубной зависимости. — Чего игнорировал звонки неделю? — шатен спустился с лестницы, выходя во двор, — Опять решил вылечиться от гомосексуальности? — Хватит бегать за мной и пытаться быть моим психологом. — Я устал сидеть в обнимку сегодня, а завтра терпеть твой холод ко мне, — шептал Руслан, его голова пошла кругом от бессилия. — Так брось меня, — и эта фраза была не просто сказана с раздражением, а словно выплюнута с ненавистью.       Фраза стала мантрой их отношений, повторяемой каждую неделю в ожидании чуда, которое так и не наступало. Шатен слышал ее чаще, чем слова «я люблю тебя», и каждый раз она резала ему сердце острым ножом, оставляя за собой раны. И дело было не только в этих словах, а в том, что Артем всегда говорил это, глядя прямо в карие глаза, и в его голосе всегда звучало равнодушие, а иногда даже презрение.       Только сейчас, в этом холодном воздухе недосказанности, Руслан вдруг понял, что не всегда люди говорят о расставании и действительно хотят этого. Возможно, за этой фразой скрывалось не желание разлуки, а глубокий страх близости, страх потерять контроль над собственными чувствами. Вдруг холодом до него дошло осознание, что это лишь очередная попытка держать его близко, но не слишком.       И, выдыхая, он все же устал играть в эти игры. В этот раз он не будет просить простить или остаться. В этот раз он все завершит. — Хорошо, мы расстаемся, — Руслан произнес эти слова с болезненной отчетливостью, выплевывая горькую правду.       Ярцев медленно повернулся, и их взгляды сцепились в молчаливом поединке, каждый из них пытался прожечь другого до тла. В зеленых глазах мелькала и боль, и нежность, и ужас от того, что может потерять отношения. — Наконец-то я свободен, — кивнул Артем и пошел в дом, не оглядываясь. — Будто я держал тебя…       Шатен переступил с ноги на ногу, колеблясь в нерешительности, решая, куда идти, какой из двух мучительных путей выбрать. Войти в дом, в это гнездо порочной любви, попытаться все удержать? Или уйти, словно подписав себе смертный приговор? В кармане брюк парень нащупал косяк, с тяжелым вздохом обреченного, и пошел к старому домику на дереве, своему единственному убежищу от всех мучительных проблем, куда он прятался, как от всепоглощающей темноты. Там он мог позволить себе поплакать, погрузиться в печаль, не пытаясь притворяться сильным, но главное, что он мог хоть на время остаться наедине с собой, и не с тем измученным человеком, которым он стал, а с тем ребенком, который еще мог мечтать о настоящей любви.       Тогда Руслан наивно полагал, что его первые отношения завершились, что он просто перевернет страницу своей жизни. Он ошибся. Ошибся глубоко и болезненно. Месяц с разбитым сердцем, наполненный слезами и пустотой, стал временем горького принятия.       Расставание было неизбежно. Артем, застрявший в лабиринте собственных страхов и неприятия своей истинной сущности, никогда не смог бы сделать его по-настоящему счастливым. Но самое болезненное было ещё впереди.

Даже спустя несколько лет, Руслан, уже не тот наивный и неуверенный подросток, а человек, изувеченный своей же любовью, вспоминал те дни с нескрываемой, удушающей горечью, до сих пор чувствовал вкус пепла на своих губах.

***

      После расставания прошло три месяца. Родители уехали в отпуск, оставив Руслана наедине с собственными мыслями. И изо дня в день пьяный Артем приходил, то в попытках поговорить, то в желании обвинить. Словно пытался убедить и себя, и парня в том, что их любовь была лишь фантазией, миражом, который исчез. Блондин и не хотел слышать о том, что между ними все кончено. Он не хотел слышать ничего, кроме того, что они вновь вместе. — Руслан, ну пожалуйста, давай поговорим, — шептал тот, хватая бывшего за руки. Он пытался схватить ускользающий фантом любви, но в его душе теперь был только хаос. — Ты же сам сказал, что хочешь, чтобы я был никем, — отвечал Руслан, стараясь не смотреть ему в глаза. Он видел только отчаянную попытку удержать то, что уже ушло, то, что рассыпалось в пыль под натиском страхов и непринятия.       Но Ярцев не унимался. Он метался от нежных объятий до злости, от обещаний до криков: — Ты никогда меня не любил! А я тебя тем более, — кричал он, ударяя кулаком по стене. Словно пытался разбить эту невыносимую правду, о которой он сам не хотел знать.       Руслан устал окончательно. Он больше не пускал его на порог и заблокировал везде: телефон, соцсети, даже почту. Хотел стереть все следы их отношений. Парень построил вокруг себя непроницаемый кокон из боли и нежелания вновь поддаваться разрушительной страсти, которая не приносила ему ничего, кроме боли и разочарования. Но вот спустя пару недель к нему в ночи в окно комнаты постучали. — Артем? — прошептал шатен, его сердце забилось быстрее. Он лениво распахнул окно, и перед ним стоял пьяный парень, будто бы ещё и под чем-то. Каким образом он забрался на второй этаж, времени разъяснять не было. — Руслан, прости меня… — голова Ярцева падала на плечо парня, глаза закрывались. — Ты издеваешься? — прошипел Тушенцов, чувствуя, как внутри вспыхивает огнем ненависть и гнев. — Хватит! Либо уходи с концами, либо признай самого себя и мы продолжим все. — Я не могу… — пробормотал блондин, опустив голову. — Не трогай меня, — отшатнулся Руслан, словно от горячей плиты, — Ты никогда не хотел принимать себя, ты никогда не хотел быть со мной настоящим! — Я же люблю тебя… — Артем пытался убедить себя в этом не меньше, чем Руслана. — Что ты несешь? Любовь не знает страха, — ответил шатен, его голова вновь шла кругом от гнева и боли, — А ты боишься. Ты боишься себя, ты боишься меня, ты боишься правды.       Тушенцов оторвался от парня, его руки дрожали от неудержимой злости. Он отступил назад: — Уходи.       Но блондин не уходил, схватившись за его плечи. Артема будто метало от того, что по привычке его не прощают, что от расставания, он сам не перестал любить и не стал «нормальным». — Артем, убери руки, пока я тебя не ударил. — Давай сядем, поговорим…       Руслан попытался вырваться, но блондин крепче обхватил его, почти сдавленно прошептал: — Я хочу быть с тобой, но я не могу, понимаешь? Я не могу быть с тобой таким, какой ты… — Ты не можешь быть со мной таким, какой ты есть? — шатен нехотя сел на кровать рядом с бывшим. — Пойми, я прошу принятия. От твоей лжи плохо нам двоим. — А родители? — прошептал Артем, опустив голову, — Я боюсь все потерять, я боюсь себя. Это мерзко… то чем мы занимаемся — мерзко и неправильно. — Ты боишься правды, — Руслан вскинул руку, — Правды о том, что ты любишь меня, что ты любишь парня. — Руслан, прошу тебя. Давай вернем все. — Нет, Артем, хватит. Я устал от твоих обещаний, которые ты не можешь исполнить. Я устал от твоей боли, которая становится моей.       В этот момент Ярцев резко встал и с остервенением схватил юношу за щеки, вдавливая пальцы в его плоть так, что на коже оставались багровые следы. Зеленые глаза, секунду назад влажные от тоски, теперь пылали черной, безжалостной яростью. Он впился в губы шатена жестким, отчаянным поцелуем, пытаясь вырвать из него душу, а не любовь. Руслан, с ужасом жертвы, отшатнулся, но блондин, словно одержимый, сжал его челюсть, до хруста в костях, заставляя открыть рот, и его поцелуй стал удушающим, болезненным актом насилия. Мурашки пробежали по коже шатена, но не от страсти, а от отвращения, словно он испытывал холод смерти, от этого унизительного контакта, от липкого, холодного пота, который капал на его лицо, от мучительного осознания, что он не мог сбежать от этого поцелуя.       Артем, не останавливаясь, вжимался в него, пытаясь раздавить в своих объятиях, целовал его губы, его шею, оставляя на коже болезненные, багровые следы от поцелуев-укусов. Блондин провел дрожащей рукой по щеке парня, его пальцы мелко подрагивали, и на губах выступила скупая капля крови. Он смотрел на него с молящей тоской, но в его взгляде читалось не раскаяние, а лишь отчаяние того, кто знает, что обречен, и не способен к нормальной любви: — Ты же любишь меня? — Да, но какая это любовь? Разве, если бы ты любил, ты бы поступал так? — вдруг сквозь поцелуй прошептал Тушенцов, но не увидел должной реакции, поэтому продолжил, — Даже в близости ты сам выбрал себе позицию, никогда не спрашивая, чего хотел бы я. Ты всегда делаешь так, как тебе удобно, — шатен ощутил влажные губы на шее, и вздрогнул, — Мы всегда разбираемся с твоими проблемами принятия себя, — он начал говорить томно, но позже быстро, проглатывая окончание слов, — Мы делаем все, как хочешь ты. Ты хочешь скрываться — так пожалуйста, — Артем уже отстранился, уставившись на парня и его бурную жестикуляцию, — Ты хочешь быть сверху? Хорошо. Ты хочешь сегодня нежностей? Они будут. Ты не хочешь меня видеть? Я потерплю. Ты всегда ставишь свои нужды выше моих, и тебе наплевать, как я себя чувствую. — Руслан, не нужно из меня монстра делать. — Ты сам его из себя делаешь, — усмехнулся он, — Ты не мог ни разу сделать приятно мне, потому что тебе это мерзко, — Тушенцов ткнул пальцем в собеседника, — И не смей… — Ты думаешь, что мне это все нравится? — перебил его Артем, отталкивая руку от себя с силой, — Думаешь, я хочу быть геем? — Да, пошел ты, — шатен, отшатнувшись от парня, от этого омерзительного прикосновения, попытался отодвинуться, но тот, словно обезумев, с силой схватил его за плечо, сжимая, — Отпусти, — Ярцев мотнул головой в знак отказа отпустить, — Посмотри на себя, посмотри, что ты творишь, — голос Руслана сорвался, — Тебя же метает из крайности в крайность, ты не можешь определиться, ты вечно бежишь от самого себя, а я должен страдать из-за этого, — он говорил с горечью, — Как же удобно всё сваливать на меня, на других, верно? А сам остаешься ни при чем. — Я… — Артем еще сильнее сжал свою хватку, пытаясь найти баланс, пытаясь удержать ускользающее равновесие, но в мгновение услышал шипение от боли, от того, что он сам причинил, — Черт, прости, — он, словно ошпаренный, отдернул руку, испугавшись того, что он натворил. — Если ты меня любил хотя бы немного, то я умоляю, уйди, — Руслан зашептал очень тихо. — Навсегда? — блондин попытался вновь поцеловать его, будто так надеясь переубедить. Его губы неуклюже схватили уголок губы Тушенцова, чтобы хотя бы так остаться в его пространстве. — Не трогай меня, — голос шатена был надломлен, но полон решимости, — И да, это окончательно, — он отстранился от Ярцева, тело дрожало от отвращения, от боли, от всего того, что он только что пережил. Он уже не мог больше, он не мог терпеть эту изнуряющую, болезненную грузовую поездку на американских горках, которая сводила его с ума, которая медленно убивала его.       Руслан подошел к окну и рывком открыл его, вскидывая руку в проем, намекая на выход непрошенного гостя, которого он больше не хотел видеть. Холодный вечерний воздух ударил в лицо, но он даже не заметил его, словно его тело было нечувствительным, словно он был заморожен. — Руслан, — прошептал Артем, — Мне ведь сложно, очень сложно. Пойми меня, пожалуйста. — Ты думаешь, мне легко? Ты думаешь, мне нравится чувствовать себя так плохо? Я люблю тебя, но не могу больше терпеть твои страхи и упреки. Уходи, Артем.       Ярцев тогда действительно ушел. Он ушел, оставив за собой лишь тишину, пустоту и горький привкус недосказанности на губах. Шатен стоял у окна, вглядываясь в ночной двор, в домик на дереве, где когда-то они проводили беззаботные часы, и на уходящий силуэт, растворяющийся в темноте. Пытался понять, правильно ли он все сделал.       Окончание отношений лишь усугубило их муки. Их души были связаны невидимой нитью, которая тянула друг к другу, несмотря на боль. И если бы они больше не виделись, то обоим было бы легче. Но они не смогли оборвать эту связь.       Парни встречались и каждый раз целовались, каждый раз, когда они пытались забыть о боли, они лишь углубляли ее. Иногда их встречи были краткими и полными страсти, как в тот раз, когда они встретились в кинотеатре и целовались в темноте, забыть обо всех проблемах. Иногда их встречи были более продолжительными, но и более болезненными. Как тот раз, когда они встретились у Артема дома, и Руслан почувствовал, что не сможет удержаться, не сможет отказаться от его нежных касаний. Парни целовались, как в первый раз, пытались вернуть все назад, но в глубине души они оба знали, что ничего уже не будет таким, как раньше.       Парни повторяли ошибки сближения. Их интимная жизнь, когда-то нежная и беззаботная, превратилась в мучительное противостояние, в попытки доказать свою правоту, в ненавистные кровоподтеки на душе и шее. Они стали использовать друг друга как инструмент для решения собственных проблем.       Артем пытался вернуть отношения, не желая говорить. Он прижимал Руслана к себе и целовал его с такой страстью, что это казалось последней отчаянной попыткой удержать ускользающее чувство. Разговоры казались ему лишними, он боялся погружаться в их противоречия. В моменты близости его гнев на себя самого выплескивался на Тушенцова силой и криками, а порой он плакал в его объятиях, не понимая, как быть дальше. Артем не мог признать себя и свою любовь, поэтому пытался вернуть отношения без слов, как бы говоря только телом. Он пытался заглушить свою боль и страхи страстью, но она лишь усиливала муки.       Руслан же пытался говорить, отчаянно желая положить конец этим отношениям. Он отталкивал Артема, кривился от поцелуев и пресекал любые попытки интимной близости, хотя не всегда у него это получалось. Парень пытался построить границу, но она постоянно рушилась. Он пытался закрыть окно в свою душу, но в него все равно стучали. И каждый раз, касаясь губами к губам Артема, Руслан чувствовал, как его жизнь снова оказывается в этих кругах ада.       И каждый поцелуй становился отравленным даром, который лишь увеличивал их муки, погружая в бездну безнадежности, из которой не было выхода.

***

10 октября, десятый класс

      Однажды Ярцев просто исчез, словно растворился в тумане. Не на неделю, как случалось прежде, когда его отсутствие было лишь мучительной паузой в их садистской игре, а насовсем. Он не отвечал на звонки, не писал, не появлялся в школе, оставляя после себя лишь пугающую тишину. Руслан, с нежеланием набирал его номер, каждый гудок отдавался в груди болезненным эхом. Но Артем не возвращался.       И тогда шатен понял, что это конец — не просто их отношениям, с их сменяющимися волнами страсти и отчаяния, их непредсказуемой динамикой, а всей их мучительной драме, их болезненным попыткам приручить неприручаемое. Он принял это, словно горькую пилюлю, которую приходится проглотить, чтобы выжить, чтобы не умереть от отравляющей боли, и отпустил Артема.       Солнце едва коснулось горизонта, окрашивая небо в оттенки апельсина и граната, словно разлитые по холсту дорогие вина, создавая удивительную палитру красок, но прохладный октябрьский воздух пронизывал до костей, напоминая о скором наступлении зимы, заставляя съеживаться и искать тепла. Руслан, прислонившись спиной к шершавой стене заброшенного гаража, казавшегося анахронизмом в их аккуратном мире, одной рукой наносил на бетон размашистые линии баллончиком с краской, пытаясь выплеснуть на поверхность всю свою боль, а в другой держал тлеющую сигарету, пытаясь удержать ускользающее время, которое утекало сквозь пальцы, оставляя после себя лишь пустоту.       Дым, горький и терпкий, на мгновение заполнил легкие, затем вырвался наружу белесым облаком, растворяясь в холодном утреннем воздухе. Парень прикрыл глаза, пытаясь унять дрожь, пробегавшую по телу, и затянулся ещё сильнее, вдыхая этот неприятный дым, желая наказать себя за свою слабость, за то, что поддался чувствам, которые его разрушали.       Сигарета терзала его, обжигая горьким дымом горло и легкие, но понимание пагубности этой привычки не останавливало. Пустота внутри, разросшаяся до размеров бездонной пропасти, настойчиво требовала эту горечь, как наркоман требует свою дозу, чтобы хоть на мгновение заглушить внутренний ужас, который, подобно зловещему демону, пожирал его изнутри. Бессмысленное занятие, однако, все его попытки бросить неизменно приводили к этому заброшенному гаражу, где, казалось, он был собой, хоть на мгновение, где он мог хоть на миг выплеснуть наружу свои чувства через эти размашистые линии на стене.       Телефон вдруг завибрировал, и Руслан с раздражением, которое, словно старая рана, кольнула его, достал его из кармана. На экране появилось сообщение от Артема:

«Где ты?»

      Вздохнув, телефон вернулся в карман, оставив короткое сообщение, словно неохотный ответ на нежелательный вопрос:

«За дачами у гаражей»

      Он вновь поднес сигарету к губам, затягиваясь, вдыхая горький дым. Он знал — Артем придёт, словно тень, преследующая его по пятам. Всегда приходил, даже после самых долгих исчезновений, которые тянулись вечностью. И, подсознательно, Руслан жаждал этого прихода, как путник, заблудившийся в пустыне, жаждет глотка воды, даже если это приводило к ссорам, к новым обидам, к новым ранам, которые лишь углубляли его страдания. Он жаждал внимания, даже отрицательного, даже если оно было наполнено ядом, понимая, что ведет себя как ребенок, капризный и непослушный.       Ему требовалось это отравление, которое, словно бальзам на раны, хоть и приносило лишь временное облегчение, потому что без Ярцева становилось ещё хуже, боль становилась невыносимой, пустота разрасталась. Без него возвращались все его страхи, сомнения, переживания, терзающие его душу. Наркоман, которому нужно отравление, чтобы заглушить внутреннюю боль, чтобы не сойти с ума от отчаяния. Вздохнув, шатен услышал шаги, приближающиеся всё быстрее, и почувствовал, как сердце заколотилось сильнее. Знал — это Артем, его мучитель и его спаситель, его любовь и его проклятие.       Парень убрал баллончик, бросив его рядом с собой и взглянул на Артема, ожидая его реакции, словно в немом вопросе, в ожидании новой волны эмоций. — Опять курить начал? — раздался знакомый голос, от которого Руслана передёрнуло.       Руслан молчал, словно онемел, ожидая очередной ссоры, как приговорённый, ждущий исполнения приговора, и в его теле сквозила усталость, не юношеская, а выжженная, от бесконечных конфликтов и тщетных попыток понять своего мучителя и спасителя. Он чувствовал, как Артем подошёл ближе и на мгновение прижался губами к его губам, ища прощения, пытаясь растопить лёд отчуждения одним лишь прикосновением, а затем отстранился, смотря на него с каким-то болезненным и в то же время нежным взглядом, словно разрывался между гневом и любовью. — Я скучал, прости меня, — Артем стоял напротив, глаза горели гневным пламенем, подчёркивая аристократическую бледность его кожи, словно огонь на фоне белоснежного мрамора, олицетворяя одновременно и холодность, и страсть, напоминая Руслану о его собственном несовершенстве.       Взгляд зеленых глаз скользил по сигарете, словно это было самое отвратительное зрелище, какое он когда-либо видел. Ненависть к запаху, удушающей горечи, вызывавшей ассоциации с чем-то порочным и неправильным, пронизывала его до мозга костей, вызывая у него физическое отвращение. Артем никогда не курил, не понимал сознательного отравления организма, учитывая собственный утонченный вкус и бережное отношение к телу, которому он поклонялся, словно культу, считая его храмом души, забывая, что когда-то Руслан тоже был чистым. В его представлении, это было что-то из низшего общества, что-то, что было невыносимо для его утончённой натуры, что-то, что было несовместимо с его идеальным миром, безупречной картиной реальности, с которой он так усердно пытался свести и Руслана, ломая его. Он выхватил сигарету из рук шатена, бросил её на землю и раздавил, вдавив в грязь, уничтожая всё, что ему противно в Руслане, всё, что так напоминало ему о том, каким Руслан стал, и как он к этому причастен. — Чего молчишь?       Руслан молчал, взгляд упёрся в растоптанную сигарету, и в карих глазах была такая тихая, но отчаянная боль, что Артем, казалось, даже не замечал ее. Рука невольно потянулась за новой сигаретой, словно рефлекс, но Ярцев перехватил запястье, сжав пальцы так, что у парня проступил страх, ледяные оковы сжали его руку, лишая свободы, напоминая о его зависимости от Артема, от того, кем он стал, от того, что больше не мог бороться. Снова подчинится, снова пойдёт за ним, даже если это будет ранить, даже если будет убивать, даже если это будет разрушать его, того, кем он когда-то был. — Ты просто хочешь меня позлить, да? Молчание и игнорирование? — спросил блондин, глядя прямо в карие глаза, пытаясь прочитать в них безразличие, которое он сам же в нем и вырастил.       Беспомощность, чувство, что Руслан специально провоцирует, играя с ним, но непонимание, зачем он это делает. Артем понимал, что это была попытка парня привлечь внимание, как отчаянный крик о помощи, но не знал, как справиться со своей собственной яростью, не понимал, как сделать так, чтобы Руслан перестал его мучить, не понимая, что это он, Артем, был причиной его мучений.       Руслан молчал дальше, взгляд устремился вниз. Чувствовал, как гнев бывшего нарастает, готовящийся обрушиться на него, дыхание становилось прерывистее. Знал — сейчас будет очередная ссора, которая ничем хорошим не закончится, которая снова оставит после себя раны, которые не заживут никогда. Снова будет унижен, растоптан, будет винить себя за слабость, за свою зависимость, но, по-прежнему, ничего не мог поделать. И будет нести наказание, лишь бы Артем не уходил, оставался рядом, даже таким способом, даже если это причиняло ему невыносимую боль, потому что одиночество было страшнее всего, и он, как мотылёк, летел на этот губительный свет, зная, что сгорит, но не в силах остановиться, забыв о том, каким ярким пламенем он когда-то был.       Артем достал из кармана красную зажигалку, подаренную когда-то Русланом, в глупой надежде, что тот поймёт, что она станет символом их любви, и начал нервно вертеть её, пытаясь найти в ней ответ на свои мучительные вопросы. Обычная зажигалка, но для Ярцева она имела особое значение. Символ отношений, споров, примирений, страсти и отчаяния — вся их история была заключена в этом маленьком предмете. Он всегда носил её с собой, даже во время ссор, даже в гневе, видя в ней что-то особенное, что-то, что связывало его с Русланом, не позволяя их связи разорваться окончательно. И только сейчас он заметил, что Тушенцов всю её исписал, изрисовал надписями, их шутками, их числами, пытаясь увековечить их общие моменты, создавая свой собственный язык, понятный только им двоим. — Почему ты не можешь просто выйти из моей головы? Я каждый день надеюсь на то, что тебя собьёт машина или ты сам с собой что-то сделаешь, — слова выплюнулись словно яд, как отравленные стрелы, пока Артем смотрел на зажигалку, его взгляд был полон отчаяния и ненависти. Он не понимал, что с ним происходит, почему так злит курение, почему так больно от равнодушия Руслана, почему он не может его оставить в покое, почему он так зависим от него. — Я не виноват ни в чем. Ты сам пришел, — прошептал Руслан, его голос звучал так слабо, что он сам его почти не услышал, его силы окончательно иссякли.       Артем с силой бросил зажигалку на землю, бросая в грязь их общую историю, и она, как осколок разбитого зеркала, отскочила к ногам шатена, и, ударившись о бетон, звякнула. Руслан посмотрел на зажигалку, всю исчерченную черными рисунками, и не понимал, зачем блондин это сделал.       Тушенцов был готов страдать сам, лишь бы только Артем был доволен, лишь бы он не уходил, лишь бы он остался рядом, даже если это означало жить в постоянном страхе. Чувствовать себя жертвой, которая сама идёт на заклание, и в этом своем подчинении, как в темном плену, он чувствовал какое-то болезненное наслаждение, словно находил извращенное удовлетворение в своей беспомощности, в своем отчаянии. Он нагнулся и поднял зажигалку, пряча её в карман. — Я просто… — попытался возразить шатен, но Артем тут же перебил. — Ты просто… Что? Ты просто можешь сдохнуть, наконец? — Ярцев выплюнул эти слова, полные ненависти и отчаяния, — Я не могу так, я пытаюсь уйти и всё равно прихожу к тебе, словно притягиваюсь к магниту, но, черт, когда вижу тебя, то меня тошнит от тебя и от себя, от нашей болезненной зависимости, — Артем держался за голову, пытаясь удержать себя от безумия, от того, чтобы не сорваться и не причинить ещё больше боли, и от его резких шагов Руслан отступал, прижимаясь спиной к холодной стене гаража.       Тушенцов всегда винил себя во всём, и поэтому терпел, покоряясь. Его разум затуманен, что он был просто ничтожеством, недостойным даже своего собственного мнения. — Как мне тебя защитить? — крик Артема прозвучал, как предсмертная агония.       Ярцеву было больно, он страдал, он отчаянно искал выход, но Руслан не мог помочь, не мог вытащить его из его ада, потому что сам был в нём заперт. — От чего защитить? — сглотнув ком в горле, руки парня затряслись. — Просто сегодня не иди домой через эти гаражи. Ладно? — Артем тряхнул головой, а в глазах было искреннее переживание, такое редкое, что Руслан на мгновение поверил, что всё ещё может быть по-другому. — Да, пошел ты…       Блондин приблизился, его руки обхватили горло парня, сжимая его так, что, казалось, кости сейчас хрустнут, а гортань раздавится в месиво. Руслан почувствовал, как горло сжимается, воздух перестаёт поступать, и паника накатила на него, но он тут же подавил её, словно это стало для него обыденностью, отработанным до автоматизма рефлексом. Знал, что Артем переходит черту, что Артем, который всегда тщательно контролировал себя, никогда не доводил дело до драк, что максимум, что тот делал, это давал ему сильную пощечину, и это было всего два раза, а всё остальное были просто замахи, которые никогда не достигали цели. — Пожалуйста… не иди вечером по этой дороге после репетитора, — прошептал Артем, и в этом голосе уже не было ненависти, лишь беспокойство и боль. Руслан почувствовал, как его тело непроизвольно обмякло, а в горле что-то сдавило, — Пообещай, что не пойдешь.       В голове шатена воцарилась полная, глухая тишина, слёзы непроизвольно покатились по щекам. — Ну скажи же, что не пойдешь, — Артем сжал сильнее, пытаясь вырвать из него это признание силой.       Руслан попытался вдохнуть, но воздух не поступал, его лёгкие, казалось, горели огнем, требуя кислорода, но тело подчинялось, как всегда, как хорошо запрограммированный механизм пыток. Зрение мутнело, мир погружался во тьму, шум в голове нарастал, и он уже не сопротивлялся. Тело слабело, он терял сознание, и в этот момент ему, кажется, было даже всё равно, словно пришла долгожданная свобода, и где-то глубоко внутри, его поглощало умиротворение, что это наконец-то закончится, что он наконец-то сможет оставить этот ад.       Он начал задыхаться, осталась лишь болезненная покорность, желание просто, чтобы всё закончилось, знакомая и привычная реакция на удушение, проявление его искалеченной психики. И тогда прошептал, что-то бессвязное, словно выдал свой смертный приговор: — Не пойду, но тебе то какая разница?       Ярцев, опьяненный своей властью, продолжал сжимать горло, не давая парню сделать вдох, видя в этом подтверждение своего темного превосходства. Пальцы врезались в кожу, оставляя на ней красные отметины, словно клеймо на раненом звере, в глазах — ненависть, но и страх с любовью и искренними переживаниями, которые разрывали его душу на части. Артем понимал, что всё это неправильно, что он переходит грань. Но в безумии, в глубине души, понимал, что не хотел причинять Руслану боль, и что он сам стал жертвой этой темной любви, что он сам был заключен в темницу своих собственных демонов.       Словно что-то щёлкнуло, словно его переключило, Артем отпустил парня и теперь он смотрел на результаты своего безумия, словно пытался понять, что он натворил. Руслан рухнул на землю на колени, задыхаясь, ловя воздух ртом. Кашель и дрожь пронзили тело, с трудом давался вздох. Шатен чувствовал, как в теле просыпается боль, такая сильная, что казалось, она разорвёт его на части, а вместе с болью, в душу врывалась ненависть, такая же чёрная и разрушительная, как тьма преисподней. Ненависть к Артему и к самому себе, за свою слабость, за свою зависимость, за то, что позволил этому случиться, за то, что он стал именно таким, каким он стал, позволив ему уничтожить себя, превратив его в ходячий труп.       Тушенцов смотрел на него снизу вверх, взгляд был полон страха и болезненной покорности, словно он вымаливал пощаду. Снова подчинился, снова сдался, снова винил себя за слабость, за свою никчемность, за то, что не мог противостоять ему, за то, что он такой, какой он есть — сломанный, беспомощный, грязный, жалкий. Он чувствовал, что он ничто, что он ничего не значит, что Артем не любит его, что он просто использует его, словно грязную тряпку, которую можно ломать, пачкать и снова бросать, что он даже не человек.       Руслан должен был привыкнуть, научиться это терпеть, выносить, зная, что он всегда будет виноват, всегда будет нести наказание за свою слабость, за свою неспособность разорвать эту порочную связь, за то, что он недостаточно хорош, чтобы его любили, за то, что он такое мерзкое существо, которое заслуживает только грязи и боли, за то, что он был рожден, чтобы страдать и умереть в этой мерзости. Понимал — это ещё не конец, это лишь очередная ступень в этих грязных отношениях, что дальше будет ещё хуже, что насилие будет расти, словно раковая опухоль, разъедая его изнутри, и что он будет всё больше и больше тонуть в этом болоте ненависти и отчаяния, которое сам же и вырыл, что он будет всё глубже погружаться в эту мерзость, пока она окончательно его не поглотит, не оставив после себя ничего, кроме гнили и смрада. Застрял в порочном круге, из которого, как ему казалось, нет выхода, и он просто ждал его замыкания, ждал конца, ждал того момента, когда всё это, наконец, закончится, даже если этот конец будет означать его собственную, грязную и никчемную смерть, которой он, по всей видимости, заслуживает, и теперь пришло время умереть, не оставив после себя ничего, кроме гнили и боли.       Артем сломал его, и теперь Руслан был его грязной тенью, его мерзким отражением, потому что не знал другого выхода, потому что он разучился сопротивляться. Он уже погиб, умер внутри, осталась лишь оболочка, послушная и покорная воле своего мучителя, и это осознание было ещё более болезненным, чем физическая боль, это осознание было словно грязный нож, вонзающийся прямо в сердце.       В то утро шатен еле добрался до дома, запираясь в комнате, отдаваясь эмоциям полностью, давая волю слезам, позволяя боли вырваться наружу, и кричал от боли, пока голос не садился, пока его связки не разрывались. А в голове безустанно повторялся вопрос Артема:

«Когда же ты уже сам с собой что-то сделаешь?»

      И признался бы Руслан честно… покончить с жизнью в тот день ему хотелось очень сильно, он был на грани. В тот день он осознал, что не их отношения токсичны, что это не просто дисбаланс, а что Артем все эти года воспитывал удобные ему рефлексы и ответы в Руслане, словно тренировал послушную псину, словно выдрессировал его, как грязное животное, так что теперь шатен не считал себя человеком.       Промозглый вечер того же дня затянул город в свинцовую мглу, оставив за собой привкус осени. Руслан, возвращаясь от репетитора, брел по знакомой улице, ощущая внутри себя полную, леденящую пустоту. Он вдыхал влажный, пропитанный гарью воздух, наслаждаясь тишиной, которая окутывала его после утренних событий, словно она была последним убежищем от темноты внутри него. И вдруг в голову ударила боль, острая и пронзительная, мир закружился перед глазами, все цвета смешались в отвратительной каше, а затем его поглотила тьма, как черная дыра, безжалостно затягивающая в себя всё — звуки, цвета, мысли, саму его личность, словно не оставляя после себя ничего, кроме пустоты и забвения.       Очнулся он на холодном, шершавом бетоне. Голова раскалывалась от нестерпимой боли, словно кто-то расколол его череп на куски, а во рту мерзкий, металлический привкус крови и желчи, словно он наглотался гнилых железяк, привкусом своей собственной смерти. Парень попытался подняться, но упал обратно, бессильный перед навалившейся слабостью, тело предало его окончательно.       Это был ряд тех самых утренних гаражей, стоявших в глубине дач. Вдалеке горел тусклый, мерцающий свет фонаря, освещая небольшую группу фигур, стоящих вокруг шатена, словно стаю стервятников, собравшихся над своей добычей, жаждущих плоти и крови. Ночь была густа, холодный воздух пробирал до костей, а туман, стелющийся по земле, делал переулок ещё более мрачным. Руслан ощутил холодное, острое лезвие у горла, почувствовал, как его тошнит от страха, как желчь поднимается к горлу, вызывая рвотные позывы. Он попытался сглотнуть, но горло застыло в немом крике, парализованное ужасом. — До нас некоторые слухи дошли, пидор ты. Сам расскажешь? — прозвучал глухой, хриплый голос одного из нападавших, — Ты на фотографии, или это твои грязные фантазии? — парень сунул экран телефона прямо в лицо шатена, ослепляя его.       На экране чётко был виден Руслан, который целовал какого-то парня. Это было около его же собственного дома, в потемках вечера, с полгода назад, когда он ещё надеялся на любовь, на что-то хорошее. Этого не было видно, но только двое знали, что там был Артем, тот, кто уничтожил его.       Руслан отдёрнулся, мысленно убегая от правды, от страха, который охватывал его с каждой секундой, сжимая горло так, что воздуха не хватало, словно его снова душили.       Тушенцов попытался говорить, но слова застряли в горле. Голова раскалывалась, словно её разрывали на части, в ушах шумела кровь, мир вокруг был искажён. И вдруг, сквозь мутную пелену боли, он заметил Артема, его фигуру, маячившую в тени, и отчаянно попытался найти в его глазах хоть какую-то надежду, хоть искру сострадания, но там был только холодный, расчётливый взгляд, словно он был зрителем в театре жестокости, наслаждаясь его мучениями. От того, что некогда родной человек, тот, кому он отдал своё сердце, стоял здесь, среди его палачей, равнодушный и отстранённый, стало ещё дурнее.       Руслан всегда принимал свой выбор в партнере, никогда не задумывался, что его любовь может стать поводом для ненависти, что его чувства могут превратиться в причину его собственной гибели. В его мире любовь была свободной и незапятнанной, как сама жизнь, как вдохновение художника, как полёт птицы в небе, но сейчас её замарали, растоптали, превратили в повод для грязного насилия и унижения.       Теперь видел фото, где он целует любимого парня, тот момент, когда он чувствовал себя счастливым. Это фото, словно приговор, вынесенный ему за его «грехи», застыло в воздухе, осуждая его выбор, его чувства, его саму сущность. А этот самый любимый парень, тот, кому он отдал своё сердце, тот, кто был для него всем, стоит в паре метров, скованный страхом. И об этом страхе, об этой грязной тайне знают лишь они двое, ведь Артем никогда не наберется смелости, чтобы признаться хотя бы себе самому в том, как глубоко он влюблен, что он привязан к Руслану. Теперь стало яснее его поведение утром. Все стоявшие гимназисты его друзья, те, с кем Ярцев общался, они все знали, что Артем дружил с Русланом. Артем знал, что они будут поджидать его после репетитора. — Артем, ты что, не хочешь поучаствовать, или ты друга защищаешь? — прозвучал вопрос одного из нападавших, голос был пропитан презрением и ядовитым сарказмом, — Ты же знал, где его найти, не так ли?       Шатен почувствовал на себе ледяной взгляд, пронизывающий до костей, что у Руслана задрожали губы, и в глазах потемнело. Он хотел, чтобы ему уже разбили что-то о голову, чтобы это всё закончилось, лишь бы прекратить эту муку, чтобы он наконец-то мог исчезнуть в пучине боли и забыть всё — свою любовь, свою боль, свое отчаяние, забыть всё, что было, словно он никогда и не жил. Чувство предательства охватило целиком, убив в душе последнюю искру надежды на то, что Артем хоть когда-нибудь исправится. — Я просто наблюдаю, — сказал Ярцев холодным, бесчувственным голосом.       Один из нападавших вцепился в волосы Руслана, дергая его голову вверх. Его скальп пронзила острая боль, корни волос натягивались. Удар в живот был резким, обжигающим. Шатен зашипел, из его горла вырвался жалкий стон. Руслан попытался вскочить, но был слаб. Он ударил ногой в сторону нападавшего, но тот легко увернулся и ударил его в челюсть. Руслан отвернулся, закрывая лицо локтями, чувствуя жжение. Кровь заструилась по подбородку, горячая и липкая. — Смотри, как он трясётся, — сказал нападавший с мерзкой улыбкой, наклоняясь ближе. — Еще раз увидим, костей не соберешь. Это все повторится, и в следующий раз будет ещё хуже, мы тебя так изувечим, что будешь молить о смерти, и даже тогда мы не оставим тебя в покое.       Кто-то схватил битую бутылку, лежавшую рядом, и с мерзким наслаждением разбил её об асфальт, и осколки разлетелись в стороны, блеснув в тусклом, мерцающем свете фонаря. Потом парень, словно наслаждаясь своими действиями, провел острым краем осколка по щеке Руслана, сдирая кожу, оставив лишь кровавую рану, обнажив его плоть, и кровь хлынула из раны, окрашивая лицо в бордовый цвет, делая его похожим на разлагающийся труп, на которого противно смотреть, словно он был не человеком, а просто куском мяса, которым можно играть, словно он был просто инструментом для их мерзких наслаждений, и он не заслуживал ничего другого. — Таких как ты топить при рождении нужно, чтобы не портили нормальных людей, чтобы не оскверняли этот мир своим пидорством, — сплюнул тот парень, с отвращением глядя на него, словно он был чем-то, что нужно выжечь калёным железом, — Пареньку своему так и передай, пусть знает, что его ждёт то же самое. Ребят, уходим, хватит с этого ублюдка.       В это время Артем отвернулся, не в силах больше смотреть на это зрелище, сдерживая влагу в глазах, как будто его собственная душа кровоточила. Это была ужасающая грусть и сожаление, человека, потерявшего себя, погрузившегося в мрак своих страданий, человека, которого сломали, человека, который предал самого себя, который проклял свою собственную любовь. Человека, который стал соучастником этого грязного преступления, и теперь его руки были по локоть в крови.       Любил ли его Артем? Да, он любил его как зависимый наркоман свою дозу, как властелин свою жертву. Но признаваться в этом никому не собирался, потому что эта любовь была порочна, испорчена и недостойна света.       Промозглый рассвет просачивался сквозь щели гаражных ворот, сквозь кромки деревьев, опадая на крыши домов. Руслан, скрючившись на холодном полу комнаты, казался лишь тенью самого себя, его тело ныло в унисон с раскалывающейся головой, где каждая пульсация отдавалась мучительным эхом. Вкус крови, желчи и страха, застрявший в горле, напоминал о вчерашней грязной мерзости, о том, как его чуть не лишили жизни, а боль в затылке говорила о том, что этот кошмар — не сон, а его проклятая реальность.       В тот момент, словно отвратительная пелена спала с его глаз, перед ним предстала истинная, мерзкая картина. Утреннее солнце, робко пробиваясь сквозь щели, осветило не только грязную комнату, но и его истерзанное сознание. Он осознал, что Артем не был случайным свидетелем его унижения, а был режиссёром этого кошмара, тем, кто всё это устроил. Тот знал, что его друзья поджидают его после репетитора, знал, где его искать, и сам же направил их на него. Слова нападавшего, ядовитой стрелой вонзившиеся в его память: «Ты же знал, где его найти», окончательно убедили его в этой грязной правде. Артем не просто наблюдал — он был частью этого плана.       Утро встретило Руслана холодной, бездонной пустотой, словно его душа была выжжена изнутри, оставив после себя лишь пепел. Он сидел за столом, теребя эмблему на белой рубашке, ища в ней хоть какое-то утешение. Впервые за долгое время рубашка была идеально отглажена, каждый волосок аккуратно уложен, но всё его лицо было разрисовано кровью, грязью и ненавистью, это была картина его гибели, написанная жестокостью и предательством. Синяки, словно гнилые пятна, расползались под глазами, вокруг губ, на висках, где кожа была особенно тонкой, и каждый из них пульсировал болью, как напоминание о вчерашних ударах, словно его снова избивают. Ссадины и царапины тянулись вдоль щёк, на подбородке и шее, и каждая из них была наполнена остатками грязи и жгучей болью. У края губы запеклась кровь, образовав корочку, и он почувствовал, как она трескается, стоит ему только открыть рот. Левая щека была опухшей, и на ней виднелся багровый след от удара, а на правой щеке, там, где проходил осколок стекла, запеклась толстая корка крови, и кожа вокруг неё была воспалённой и болезненной, и каждый раз, когда парень прикасался к ней, он чувствовал острую боль. Но страшнее всего выглядели его шея, где красовались багровые гематомы, отпечатки пальцев, душивших его.       Он избегал зеркала, боясь увидеть отражение этой мерзости, боясь встретиться взглядом с этим искалеченным существом, поэтому взгляд был устремлен в пол, в тщетной попытке спрятаться от ужасающей картины собственной боли, от ужасающих отражений изуродованной души, в тщетной попытке найти в себе хотя бы каплю человечности, но понимал, что ничего от него не осталось.       Ему пришлось пережить расставание и потерю любимого человека ещё раз. В этот раз боль была острее, глубже, она проникала в самую душу, разрывая её на части. Юноша рукой дрожащей провёл по содранной, кровоточащей щеке, жмурясь и вздыхая от боли. В голове, словно рой грязных мух, мелькали мысли о том, чтобы закончить все свои мучения, чтобы утонуть в бездне забвения, где нет ни боли, ни страха, ни этого ужасного чувства предательства, чтобы избавиться от этой гниющей, разъедающей изнутри боли, которая проникала в каждую клетку его тела.       Родителей дома не было, сама судьба благоволила ему, давая возможность скрыться в своей боли, повезло, что не увидели его избитое, полуживое тело ни вечером, когда он вернулся, ни утром, когда он проснулся сломанной куклой. В школу парень не смог пойти, не мог заставить себя выйти из дома, из своего убежища, где он мог хотя бы немного спрятаться от этой ужасной реальности. Не потому, что боялся обидчиков, хотя их страх и был в нём, словно червь, разъедающий его изнутри, но потому, что боялся встретить Артема, боялся этого предательства, боялся этого ужасного осознания, что всё было ложью. Он представлял, как тот будет стоять в коридоре, словно ни в чём не бывало, а взгляд зелёных глаз будет отчуждённым, холодным и безразличным. Школьные чаты, словно стая голодных гиен, терзали его ориентацию, обсуждая его жизнь, его чувства, его грязную тайну, но Руслан хотел только одного: чтобы всё это скорее закончилось, чтобы боль утихла, а на её месте осталась только бездонная, холодная, всепоглощающая пустота, которая поглотила бы его целиком, чтобы он мог исчезнуть и больше никогда не страдать.       Шатен стоял перед зеркалом в коридоре, пытаясь, дрожащими пальцами, коснуться хоть какой-то части своего израненного тела, словно проверяя, существует ли он ещё, но вместо этого из его губ вырывались лишь болезненные стоны, а на глазах тут же выступали слёзы, горькие и жгучие. Каждое прикосновение, даже самое лёгкое, отзывалось мучительной, пульсирующей болью, словно его плоть была пропитана осколками стекла, а душа — страхом и отчаянием. Его отражение в зеркале смотрело на него с такой же болью, с таким же отвращением, словно он был не человеком, а чудовищем, которого он сам не мог вынести.       Слёзы, словно раскалённые капли, текли по избитому лицу, смешиваясь с кровью, запекшейся на губе, и эта мерзкая смесь стекала по подбородку, оставляя на нём кровавые потеки, как на холсте, изрисованном грязью и отчаянием. Плечи вздрагивали от рыданий, грудь болезненно сжималась, не в силах выдержать этот груз боли, а в горле стоял ком, словно душил его изнутри, не давая ему ни кричать, ни дышать. Он смотрел на своё отражение и видел не себя, а лишь искалеченную тень, лишённую всякой надежды. Его слёзы не приносили облегчения, лишь усиливали боль, словно соль, попавшая на открытые раны, делая его страдания ещё более мучительными.       И вдруг, словно из самого кошмара, на пороге, закрывая входную дверь дома, появился Артем. Руслан отшатнулся от зеркала, попятился назад, его рыдания тут же оборвались. В груди всё сжалось от неконтролируемого ужаса, тело предательски затряслось, словно осиновый лист на ветру, в горле образовался комок, удушающий его изнутри. Он не мог поверить своим глазам, не мог осознать, что Артем решился появиться, словно ни в чём не бывало, после всего произошедшего, после всей той грязи и жестокости, которую он обрушил на него, после всего того, что он с ним сделал. Это было похоже на издевательство, на мерзкое надругательство. — Пошел к черту! — только и смог выдавить из себя шатен, голос сорвался на хриплый крик, дрожал, пока соленые капли слез жгли каждую свежую рану на его лице, — Ненавижу тебя! Уходи! — Русь, — Артем замер на пороге, его лицо исказила гримаса испуга, приподнимая руки в жесте капитуляции, пытаясь остановить его ярость, словно пытаясь защититься от его ненависти, хотя сам же её и породил, — Нам нужно поговорить, пожалуйста, дай мне шанс… — Не приближайся ко мне! — Тушенцов резко выплюнул эти слова, с ненавистью глядя на него, карие глаза метали молнии, полные злобы и разочарования, — Я тебе всё прощал… все твои приколы, все твои выходки, я закрывал глаза на все, потому что я был слеп, — он чувствовал, как внутри кипит от обиды, от несправедливости, от этого ужасного, леденящего кровь предательства, — Я искренне любил тебя, искренне желал тебе только добра, а ты… а ты просто стоял и смотрел? Ты наслаждался этим? — он задыхался, — На этой фотографии был и ты, ты целовался со мной, ты клялся в любви, а тебе не хватило смелости сказать об этом? Как ты мог стоять и смотреть, пока они делали всё это? — он кричал, словно обезумев, но больше не мог сдерживать себя, — Не ты ли мне шептал столько слов о любви, не ты ли клялся в вечной верности, не ты ли говорил, что я для тебя всё? Неужели всё это было ложью? Грёбаной игрой? — Я не об этом, Руслан, — блондин сделал шаг вперёд, ловко вжимая парня к себе в объятия, когда тот резко задергался в попытке освободиться от его прикосновений, — Прошу, выслушай меня. — Не надо, — шатен резко одёрнул голову, не желая даже смотреть на бывшего партнёра, его прикосновения вызывали лишь приступы тошноты, отвращения, — Не трогай меня! Не смей меня трогать! И близко не подходи ко мне, слышишь? — тело пронзала дрожь от страха, от боли, от всего того, что с ним произошло. — Прости, я должен сказать тебе, — Артем продолжал настаивать, — Я должен объясниться, я должен рассказать тебе всё… — Что-то ещё хуже вчерашнего? — Тушенцов произнёс это с саркастичной издевкой, его губы кривились в жуткой гримасе, его глаза горели ненавистью, — Хочешь рассказать, как ты там радовался, наблюдая за тем, как меня мучили? — тело било в лихорадке, его разум мутился, и он уже не понимал, что происходит, — Хочешь ещё раз унизить меня? — его усмешка была горькой, отчаянной, он чувствовал, как он срывается в неё, в эту чёрную, бездонную пропасть, где не было ничего, кроме боли. — Я пришёл не для того, чтобы тебя убедить простить меня, — зелёные глаза были полны мольбы, в них отражалась тоска, бессилие, и всё же оставалась тихая, мерзкая надежда, — Я понимаю, что ты меня ненавидишь, я понимаю, что я не заслуживаю твоего прощения, — он сделал паузу, признавая свою вину, — Я опустился ниже всего вчера утром, а не вечером. Утром я был трусом, а вечером я стал чудовищем, — он признал это с отвращением к себе, — А вечером лишь водрузил могильную плиту на наши отношения, и мне стыдно даже стоять рядом, на одной земле с тобой, после всего, что я сделал. Но есть кое-что еще… — Да, ладно? — Тушенцов усмехнулся, и его смех был истеричным, — Удиви, — он бросил этот вызов, и в его глазах больше не было ничего, кроме холодной, бездонной пустоты, и он уже был готов ко всему, даже к смерти.       И Ярцев начал рассказывать. Голос его был тихим, почти шёпотом, словно он боялся, что его слова могут разрушить и без того хрупкое равновесие, но каждое слово, вырывающееся из его губ пронзало шатена, вонзаясь прямо в сердце, оставляя после себя лишь зияющие раны, наполненные болью, отчаянием и леденящим страхом. Он рассказал о том, как его отец, подполз к отцу Руслана, втираясь в доверие, строя дружеские отношения, и как за этой маской скрывалось коварство, как за этими дружескими улыбками и рукопожатиями, скрывались грязные, циничные планы по уничтожению их семьи, и как он сам, словно пешка в этой грязной игре, оказался втянут в эту ужасную историю, не понимая, что он не просто передаёт бумаги, а своими руками разрушает судьбы близких, не понимая последствий своих действий.       Руслан, будучи в отношениях с Артемом, доверяя ему больше, чем самому себе, неоднократно, с любовью и нежностью, передавал ему документы, связанные с семейным бизнесом, документы, в которых хранились тайны его семьи, документы, которые он доверял только ему, полагая, что он хранит их, как зеницу ока. Блондин, ослеплённый любовью и слепотой, не был в курсе деталей, он просто выполнял просьбы любимого, с радостью, с удовольствием, передавая эти бумаги от одного к другому, словно это были просто письма, написанные от руки, не подозревая, что некоторые из них будут «черными», испачканными грязью и ложью, словно ядом, — с доказательствами отмывания денег через подставные фирмы, с фальшивыми подписями, с липовыми отчётами, и другими незаконными операциями, которые могли разрушить целую жизнь, всю его семью, всё его будущее. Он просто был слепым «курьером», бессознательно выполняющим приказы, не понимая, что несёт в своих руках, не понимая, что он, словно крыса, пожирает своих близких, что он предал доверие любимого. Позже его отец, словно злой гений из сказки, использовал эти документы в своих хитрых, отвратительных планах. Подстроил утечку информации, предоставил «анонимные» доказательства в налоговую службу, в прокуратуру и в другие инстанции, в нужное время и в нужном месте, обставив всё так, что виновными выглядели именно Тушенцовы. В этих документах была информация о контрактах с теневыми фирмами, зарегистрированными на подставных лиц, о поддельных, фальшивых документах на перевод крупных денежных средств, о грязных схемах уклонения от налогов, которые были настолько запутанными и сложными, что доказать их подлинность было почти невозможно. Все эти доказательства были настолько убедительными, настолько хорошо сфабрикованными, что они не оставляли никаких сомнений в том, что Тушенцовы занимались незаконной деятельностью, и это было достаточно для того, чтобы поставить под удар целую бизнес-империю семьи Руслана, разрушив её до основания, оставив после себя лишь руины, а его самого оставив наедине с этой болью. — Мне кажется, я сейчас задохнусь, — сказал шатен, а в глазах было темно от стресса, от боли, от этого ужасного, гнетущего понимания всего произошедшего. Он чувствовал, как его мир рушится, как его душа разлетается на осколки, и он не мог ничего с этим поделать.       Мир вокруг закружился, словно карусель, словно его бросили на аттракционе, и потемнел, оставив парня в полной, непроглядной тьме. Шатен схватился за спинку стула, пытаясь удержать равновесие, но ноги, ослабевшие от напряжения, подкосились, и он рухнул на пол, как подкошенный. Сердце безумно билось в груди, заглушая все остальные звуки, словно оно хотело вырваться из его груди. В ушах звенело, а гул в голове усиливался, будто кто-то кричал у него прямо над ухом, и от этого он чувствовал себя ещё более беспомощным. Руслан попытался сделать глубокий вдох, но воздух застрял в горле, не доходя до лёгких.       Ярцев, словно инстинктивно, дернулся к нему, застывшему в испуганном оцепенении и схватил за руку, пытаясь привести его в чувство, вернуть его в реальность, из которой тот так отчаянно пытался сбежать. Помог подняться, бережно поддерживая его, и подвел к дивану, осторожно опустив на мягкую поверхность. Сам сел рядом, крепко обнял его, словно тот был хрупкой вазой, чувствуя, как дрожит тело Руслана, и от этого его собственное сердце разрывалось от боли. И слегка, почти незаметно, сдавил его шею все по тем же точкам, где он так сильно сжимал её в порыве ярости, но сейчас чтобы успокоить, словно шатен был не человеком, а животным, которого можно усмирить, чтобы он больше не страдал.       В этот момент Руслан ощутил нечто парадоксальное, что-то совершенно нелогичное и непонятное: сдавливающая рука, казалось, была одновременно и гнётом, затрудняющим дыхание, и спасательным кругом, удерживающим его от падения в пучину страха, удерживающим его от полного безумия. Он не мог дышать полной грудью, но ощущал странный, непонятный прилив спокойствия, словно боль и страх, на секунду, отступили. Руслан словно сдался этой силе, позволив Ярцеву держать его крепко, как будто он был не взрослым парнем, а маленьким, напуганным ребёнком, который ищет защиты в объятиях. — Спокойно, дыши со мной, — шептал Артем, гладя его по волосам, пытаясь успокоить бурю, которая бушевала внутри него, — Вдох… выдох… всё будет хорошо, я здесь. — его голос звучал мягко, но Руслан не доверял этим словам, не доверял этим прикосновениям.       Тушенцов, с трудом, сделал несколько глубоких вдохов, стараясь впитать в себя это призрачное, обманчивое спокойствие, но его тело всё ещё дрожало, разум был затуманен страхом, и ему казалось, что он сейчас умрёт. Он закрыл глаза и попытался собраться с мыслями, но страх, словно цепкий зверь, всё ещё держал его в своих лапах, не отпуская. — Прости, я не знал о планах отца, — прошептал блондин, убирая руку с шеи, словно боясь причинить ему боль, хотя он уже и так причинил ему достаточно. — Артем, — голос шатена был едва слышен, словно он был на грани срыва, словно он уже готов был разлететься на осколки, но всё ещё держался за тонкую нить здравого смысла, — Не уходи сейчас, пожалуйста, не оставляй меня.       Ярцев, с отчаянной нежностью, крепче обнял его, прижимая к себе израненное тело, словно пытался собрать воедино осколки разбитого сердца и защитить его от всего мира, от этой жестокой реальности. Он чувствовал, как Руслан дрожит всем телом, как его бьёт мелкая дрожь от холода, ужаса и боли, как соленые капли пота и слез смешиваются с засохшей кровью, стекая по лицу, и это вызывало в нём леденящий страх. Он никогда, даже в самых страшных кошмарах, не хотел причинить боль любимому, не хотел видеть его таким сломленным, таким отчаянным, таким грязным и побитым, его лицо в синяках, ссадинах и царапинах, словно поле битвы.       Их отношения за эти годы были пропитаны горечью, разочарованиями, ссорами, постоянными упрёками и ядовитой недосказанностью, словно они жили в постоянном аду, где их души медленно и мучительно умирали, гния изнутри, а их любовь покрывалась плесенью, и теперь Ярцев окончательно отравил её ядом предательства. И даже сейчас, когда всё, казалось бы, разрушилось до основания, когда их мир разлетелся на мелкие, острые осколки, когда их сердца истекали кровью, в глубине их израненных душ продолжала теплиться любовь, болезненная, искалеченная, отравленная болью, но всё же любовь, которая не давала им покоя, которая мучила их, и не позволяла им разорвать эту связь. — Я никогда не уйду от тебя, — прошептал Артём, словно это была клятва, данная на окровавленном алтаре, словно его жизнь зависела от этого, — Я уйду из семьи, я отрекусь от всего этого грязного мира, от этого проклятого бизнеса, лишь бы ты был рядом, лишь бы твоя боль утихла, лишь бы ты перестал дрожать. Мы сбежим, мы уедем в другую страну, как ты и хотел, оставим всё это позади, как страшный сон. Я люблю тебя, Русь, слышишь? Я люблю тебя, несмотря на всю эту мерзость, несмотря на всю эту боль, я всё ещё люблю тебя, только успокойся, пожалуйста, — голос дрожал от волнения, от осознания той мерзости, которую он сотворил, и его сердце разрывалось от отчаяния, — У тебя паническая атака? — он провёл дрожащими пальцами по его спутанным волосам, касаясь кровоточащих ссадин на висках, пытаясь хоть немного облегчить его страдания, хоть немного приглушить его боль, хотя прикосновения были для него сейчас как прикосновения раскалённого железа.       Артем крепче прижал парня к себе, пытаясь удержать от падения в бездну, начал гладить его по спине, медленно и нежно, стараясь не задеть многочисленные ссадины и синяки. Руслан зарылся головой в плечо парня, ища утешения в его тепле, в его объятиях, словно в этом было его единственное спасение, словно только так он мог укрыться от этого ужасного мира. Он чувствовал себя беспомощным, словно маленький ребёнок, которого предали, которого бросили на холодном, грязном полу, который боится темноты, который не знает, куда бежать, чтобы спрятаться от ужаса. — Тем, — прохрипел Тушенцов, слова едва были слышны от слез, от крови, запекшейся на губах, от боли, словно он говорил из последних сил, — Но ты клянешься, что мы уедем? Ты не бросишь меня опять? — Клянусь, я никогда больше не предам тебя, никогда больше не причиню тебе боли, не оставлю тебя в этом грязном мире, не позволю никому тебя обидеть. К концу недели нас здесь не будет, — его голос был полон отчаянной решимости, словно он наконец-то нашёл в себе силы бороться за их любовь, за своё искупление, хотя его слова были лишь пустым обещанием, и они оба это знали.       Парни, два одиноких, израненных странника, с грязью и кровью на лицах, с болью и отчаянием в глазах, сидели уже на холодном полу, обнявшись, пытаясь согреть друг друга своим теплом. В их сердцах всё ещё горела крохотная искра надежды, слабая искра любви, которая, несмотря на боль, на предательство, на весь этот хаос не хотела гаснуть, она продолжала тлеть. Это была их предпоследняя встреча…       Не прошло и недели, как в жизнь Руслана ворвался новый кошмар, ещё более жестокий и беспощадный, чем предыдущий, окончательно разрушивший его мир, оставив за собой лишь зияющую пустоту, холодную, бездонную и отчаянную. Фотография, запечатлевшая их поцелуй, — мгновение, полное страсти, нежности и обещаний, — стала не просто свидетельством их любви, а чёрным, окровавленным флагом, поднятым над их отношениями, словно объявляя войну всему миру. Она попала в руки родителей Артема, как грязный компромат. Их ярость была неистовой, неконтролируемой, они сорвали с себя маску благопристойности, запретили сыну даже думать о Руслане, запретили ему общаться, встречаться, переписываться, словно он был зачумлённым, словно его прикосновение могло отравить их сына, а потом, желая окончательно растоптать их чувства, отрезали его от Руслана полностью, насильно отправляя в другой город, пытаясь вырвать его сердце с корнем.       Артем обещал. Он говорил о бегстве, о свободе, о новой жизни, где их любовь будет цвести и пахнуть, как весна, где ничто не сможет затронуть их счастье, где они будут вместе, несмотря ни на что. Он говорил с надеждой, с горением в глазах. Он обещал ему свободу, но на самом деле, он усыплял его бдительность, готовя для него ещё более жестокий удар.       Неделя тянулась, словно окровавленная вечность, каждое мучительное секундное тиканье часов отсчитывало не просто время, а их угасающую надежду. Руслан ждал, он цеплялся за эту надежду, как утопающий за прогнившую доску, он верил в каждое слово Артема, словно хотел обмануть судьбу, которая уже вынесла ему приговор.       И вот, к концу недели, когда надежда почти угасла, парни встретились на вокзале, где царила угнетающая тревога и холодное предчувствие беды. Поезд, готовый унести их в неизвестность, отражал не только их страх и нерешительность, но и их обречённость. Ярцев стоял перед ним, словно чужой, в зеленых глазах Руслан увидел не те огненные искры любви, которые так согревали его душу, а ледяную, бездонную пустоту, которая замораживала всё живое, не оставляя после себя ничего.       Артем говорил, что всё-таки переедет, что это настояние родителей, что он не в силах им противостоять. Он говорил отстранённо, словно они были просто случайными прохожими, мимолётными попутчиками, а не двумя любящими сердцами, которые когда-то клялись друг другу в вечной преданности, в вечной любви, и от этого становилось еще больнее. — Русь, я больше не люблю тебя, — с пугающей пустотой в голосе говорил блондин, отводя взгляд, стыдясь смотреть на то, что он натворил, боясь увидеть эту смертельную агонию в карих глазах, — Солнце, не твоя вина в этом, — это было сказано, как констатация факта, словно он говорил не о разрушенных жизнях, а о погоде за окном.       Руслан не мог поверить своим ушам, не мог принять эту правду, не мог осознать, что он снова доверился Артему, что он снова поверил в его ложь, что он снова поверил этому лживому ангелу, который оказался демоном, разрушившим его мир. Опять. Как же Руслан жалок, как же он слеп, что он снова повёлся на ласковые слова, что он снова позволил ему себя обмануть. Все его грёзы разбились о жестокий лёд реальности. Парень, словно в замедленной съёмке, чувствовал себя преданным, растоптанным, втоптанным в грязь. Опять. — Что ты несёшь? — схватил его за руку шатен, стараясь удержать эти отношения, стараясь зацепиться за этот ускользающий шанс, — Это из-за родителей? Они заставили тебя сказать это? — Послушай, солнышко, — вдруг голос стал до невыносимого родным, до боли знакомым и тёплым, словно он вновь вернулся в то прошлое, где они были счастливы, — Я натворил кучу отвратительных вещей, сломав тебя, как человека, сломав твою личность, сломав твою жизнь, и я никогда себе этого не прощу, и ты никогда не сможешь меня простить. Прости, — он мягко, с болезненной нежностью, провёл по тёмным, спутанным волосам некогда любимого человека, и от этого прикосновения Руслан снова почувствовал эту мерзкую, разъедающую изнутри боль, — Всё у тебя будет хорошо, ты сильный, ты справишься, я верю в тебя, — его слова были словно ледяной нож, вонзённый в сердце, — Просто так вышло. — Если мы расстались, то и не смей ко мне больше ни на шаг подойти.       Руслан сделал то, что он должен был сделать ещё раньше, хотя в его сердце ещё теплилась слабая надежда, что всё это лишь кошмар, из которого он сейчас проснется. Он вскинул руку, собрав последние силы, последние капли своей воли, и ударил Артема со всей болью, со своим отчаянием, кулаком в лицо, выплёскивая всю ненависть, всё разочарование, словно пытался убить ту часть себя, которая всё ещё любила этого человека. Удар прозвучал глухо, как выстрел, и отбросил Ярцева на несколько шагов назад, он упал, прикрывая лицо руками, словно был недостоин смотреть в глаза тому, кому разбил жизнь.       Это была последняя встреча двух людей, которые когда-то любили друг друга, которые когда-то мечтали о совместном будущем. С самого рождения они были бок о бок, они были первой любовью друг друга, они были частью друг друга, но судьба развела их дороги, словно им суждено было страдать, словно их любовь была лишь проклятием, которое привело их к гибели.

«Просто так вышло»

      Руслан был разбит, как та хрустальная ваза, которую швырнули о стену, и от него остались лишь острые осколки, разбросанные в хаосе, способные причинить боль любому, кто осмелится прикоснуться. Неделями он лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку, пытаясь спрятаться от той невыносимой боли, которая раздирала его изнутри, словно хищный зверь, терзающий свою жертву, не оставляя ни единого шанса на спасение. Он задыхался от этой боли, она душила его, не давая ему ни дышать, ни жить, ни думать.       Как же так? Как может любовь, это чувство, обещающее безграничное счастье, это чувство, которое, по идее, должно окрылять, принести столько нестерпимых страданий, столько горечи и разочарования, столько отчаяния, что казалось, он вот-вот сойдёт с ума? Руслан потерял всё: своего любимого, который оказался лишь жестоким палачом, свою надежду на счастливое будущее, свою веру в людей, свою семью, которая теперь смотрела на него с жалостью. Их отношения, такие яркие и нежные в самом начале, которые затем превратились в ужасный кошмар, разрушили всё, что было дорогим парню, всё, что имело для него хоть какое-то значение. Из-за них, из-за этой грязной любви, семья потеряла бизнес, который строился годами, который был их опорой, и теперь перед ними маячила неизведанная, пугающая своей пустотой, будущее, в котором не было ничего, кроме неопределённости.       Парень видел, как окружающий мир, который раньше был таким понятным и предсказуемым, разрушается на его глазах, словно карточный домик, построенный на песке, который вот-вот поглотит волна, и он ничего не мог с этим поделать, он лишь беспомощно наблюдал за своим крахом. А в школе его встречали шепотки за спиной, полные любопытства, осуждения и презрения. Руслан был полностью морально разрушен, его душа была истерзана, разорвана на мелкие кусочки, он больше не был тем человеком, которым был раньше. В памяти постоянно вспыхивали болезненные воспоминания о побоях, о той мерзости, что он пережил, о том холодном взгляде зелёных глаз, которые когда-то были для него всем миром, а теперь стали символом предательства, и теперь они были так далеко, словно он никогда не знал этого человека. Шатен отчаянно хотел вернуться в тот день, в тот самый момент, когда он ещё не знал, что любовь может быть такой болезненной, такой жестокой, такой разрушительной, чтобы остановить себя, чтобы не допустить этой ошибки.       В комнату проник луч света из коридора, когда вошла обеспокоенная мать, которая, с болью в глазах, присела рядом на край кровати и обняла своего ребёнка, словно он был совсем маленьким и беззащитным, нуждающемся в её тепле. — Солнце, — она ласково потрепала его по волосам, так же, как это было с самого детства, — Деньги это приходящее и уходящее, это всего лишь бумага, она ничего не значит, по сравнению с твоей жизнью, с твоим здоровьем. Нельзя так убиваться, сынок, мы же с отцом не злились на тебя, мы не виним тебя в том, что произошло, — её голос дрожал, и Руслан чувствовал, как её объятия сжимаются вокруг него, словно она пыталась защитить его от всех бед. — Не только в этом проблема, — парень, с трудом, присел, опираясь на подушки, а в комнату вошёл и отец, с болью глядя на своего сына. — Мы не можем смотреть, как ты страдаешь, — проронил мужчина, его голос звучал хрипло, и он встал напротив своей семьи, — Ты никогда не голодал неделями, запираясь в комнате. Ты всегда был таким активным, таким жизнерадостным. Тебе нравилось учиться, ты с удовольствием ходил в школу, а теперь ты даже не встаёшь с кровати, ты даже не ходишь в школу. И это не последние недели, сын, это длится уже последние года полтора — Ты из-за переезда Артема грустишь? — ласково женщина приобняла ребенка, поглядывая на мужа. — А должен? — испуганно бросил парень, чуть вздрогнув. — Это же твой друг с самого детства, — мама вздохнула, бегая глазами по полкам в комнате, — Может, ты вновь пойдешь к психологу? — Я…       Слова застряли в горле, а глаза затянуло туманом. В памяти вспыхнул образ доброжелательного мужчины с мягкими глазами и спокойным голосом, который был их семейным психологом. Руслан ходил к нему в детстве, когда ему было трудно справиться с адаптацией в школе. Психолог помог ему понять свои эмоции, научил выстраивать границы и правильно переживать стресс. Он же и посоветовал вести дневник, чтобы записывать свои мысли и чувства. В тот момент парень был радушен к этой идее. Он с увлечением записал первые строчки, потом ему надоело, и он бросил это занятие.       Но как только началась история отношений с Артемом, так в жизни появилась черная книжечка, страницы которой Тушенцов исписывал каждый раз, когда ему было больно или было хорошо. Она стала его тайным хранилищем чувств, его верным другом, которому он мог доверить все свои тайны и печали.       Парень писал о первом поцелуе, о том, как у него закружилась голова. Писал о первом разе близости, о том, как он испытал нежность и страсть, которые никогда раньше не чувствовал. Писал о ссорах, о том, как они кричали друг на друга, как им было больно, как они хотели убежать от этой боли. Иногда писал быстро и со злостью, вжимая ручку в бумагу, оставляя дырки от силы нажима. Иногда писал в слезах, и каждая капля боли оставляла след на бумаге. А иногда писал с приятной улыбкой от счастья.       Но это были не только слова, это было не просто воспоминание о прошлом, это была целая жизнь, которую он хранил, как зеницу ока, даже после того, как она разбилась на осколки. Руслан бережно вклеивал в свой дневник письма, написанные дрожащей рукой, письма, которые Артем возвращал, боясь, что их найдут родители, словно это была опасная контрабанда, а не признания в любви. Руслан вкладывал ноты гитары, которые он выписывал с таким вдохновением после их очередной ссоры, словно музыка была его единственным спасением, его единственным убежищем. Он вкладывал стихи, которые писал от руки, вкладывая в них всю свою душу, все свои чувства, всю свою любовь, и его стихи были наполнены болью, радостью, страхами и надеждами. И, конечно, фотографии на полароид, запечатлевшие их совместные моменты, словно мимолётные мгновения счастья, которое он так отчаянно пытался удержать. На телефоне их фотографий не было, Артем боялся, что их увидят, что их тайну раскроют. Блондин даже против полароида был, считал это ребячеством, но всё же сам улыбался, позируя перед камерой, иногда аккуратно воруя снимки себе, словно это были сокровища, которые он хотел сохранить только для себя. Руслан, с болезненной нежностью, лаконично делал вид, что не видит, как партнер сохраняет эти снимки себе, как прячет их в укромных местах, как дорожит ими.       Каждая строчка в этой книжечке была кусочком души, каждая страница отражала боль и радость, всё то, чем Руслан жил, всё то, что он потерял. Это был его личный дневник, его личный мир, который он никому не показывал, это был его самый ценный секрет.       Сейчас мягкие глаза матери, неуверенность отца дали ему силы признаться. Страшно открыть свою душу, страшно признаться в своей любви. Но пора было снимать все маски. Парень быстро выпалил: — Мы не попрощались с Артемом, а расстались.       Мать отшатнулась от него, её мягкие глаза застыли в недоумении. Она растерянно усмехнулась, но улыбка не достигала ее глаз, сердце уже заполнила холодная пустота. Она будто считала эмоции, понимая, что ей не врут. И резко ушла из комнаты, унося с собой все тепло и свет. Руслан застыл, поджав губы. Он перевел взгляд на отца, который вдруг тепло заулыбался. Мужчина прошел к нему ближе и положив руку на плечо: — Без разницы кого ты любил. Ни один человек не стоит твоих переживаний. — Но мне больно, — сощурились карие глаза. — Каждому бывает больно, — мужчина сел рядом, — Ты неимоверный ребенок, талантливейший человек. Эти слова не просто от твоего отца, а от взрослого человека, который многое понял в этой жизни. Я видел, как ты горел творчеством, как ты вкладывал всю свою душу в каждое действие. Ты такой яркий, такой искренний, такой неповторимый. Я верю, что ты найдешь свое место в этом мире, что ты достигнешь всех своих целей, — карие глаза с нежностью смотрели на отца, ведь он никогда ранее не слышал подобных речей, — Ты встретишь когда-то того, кто трястись будет над тем, как ты умеешь любить. Того, кто будет заворожен твоим своеобразием, твоей особенной душой. Это будет не сегодня и не здесь. У тебя впереди целая жизнь, полная новых возможностей и встреч. Заканчивай школу и уезжай, ищи свой путь, свой город. Я буду рядом, поддержу тебя во всем. — Куда бы я не уехал, произошедшее будет тянуться, — хмыкнул парень. — Значит, ищи город поменьше, где твою фамилию не знают, где нет знакомых лиц, — подмигнул мужчина, — Я хочу жить, зная, что сын счастлив. — Спасибо, пап, — Руслан обнял отца. Это было не просто объятие, а крепкое сжатие. Отец прижал паренька к себе, — Запишешь меня на прием к психологу?       Годы шли, но сердце матери оставалось нетронутым. Она не отказалась от парня, но и не считала его своим родным несносным чертенком. Ее любовь, та, что когда-то была теплым солнцем, окутывающим его с головы до ног, превратилась в холодный камень. Камень, который лежал на груди Руслана, давя на него своей тяжестью, напоминая о непринятии, о разделении. Больше она никогда не трепала его по волосам, а сын перенял эту привычку, словно хотел дать людям тот кусочек любви, которого не хватало ему самому. Он трепал по волосам своих друзей, своих сокурсников, всех, кого считал близким человеком. Шатен хотел было поговорить с матерью, иной раз об этой теме, но отец в такие моменты с теплотой отмахивался, мол «тебя и я поддержу».       Время пролетело незаметно. Целый год прошел, год, наполненный бесконечными сеансами у психотерапевта, где Руслан учился заново дышать, заново доверять себе, где каждый раз приходилось бередить старые раны, чтобы попытаться их исцелить. Он помнил, как в первое время после разрыва, сон бежал от него, а кошмары преследовали. Целыми днями, как пленник в собственной квартире, он сидел в своей временной комнате в гостиной, уставившись в одну точку, не в силах ни есть, ни говорить, ни даже пошевелиться. Еда, которую заботливо готовила мать, оставалась нетронутой, пока ее не приходилось выливать, чтобы приготовить новую, с надеждой, что сын хотя бы попробует. В школе, которую он когда-то так любил, теперь он был лишь тенью, его оценки скатились вниз, а друзья, видя его страдания, перестали приглашать на прогулки, боялись коснуться его боли.       Парень продолжал посещать психолога, и постепенно начал возвращаться к жизни, заново общаться с друзьями, но все, что было прежде, навсегда осталось в прошлом. События, тянувшиеся с десяти лет, оставили неизгладимые следы, рваные шрамы на душе, которые уже никогда не заживут до конца. Он прошел сквозь ад, и теперь он был другим, словно сломанная, но более сильная, версия себя. Весь одиннадцатый класс Руслан старался пережить расставание и годы истязаний, так, чтобы не стать заложником своего прошлого, чтобы не позволить ему управлять его будущим. Дома царила тягостная атмосфера. Сам дом и участок пришлось продавать, а затем они переехали в тесную двухкомнатную квартиру в центре города. Детскую комнату, ту, что раньше была его убежищем, не стали делать, ведь Руслан твердо решил уезжать из города, и поэтому весь одиннадцатый класс он спал на диване в гостиной, как во временном приюте, ожидая того дня, когда сможет наконец вырваться из этой клетки и начать новую главу своей жизни.       Выпускной был как туман, как сны, которые быстро исчезают с рассветом. Он стоял среди своих одноклассников, и хотя улыбался, в его глазах была пустота. Он помнил всех их с одинаковой силой: и тех, кто остался рядом, и тех, кто отвернулся, не смог понять. С друзьями тоже было сложно. Кто-то его не принял, не смог понять. А кто-то не смог вывести его из тянущейся депрессии, словно его печаль была слишком тяжелой и темной. Но вот и прошел выпускной класс, экзамены были сданы, и пора была переезжать и поступать в университет.       Он уезжал не только от прошлого, но и в неизвестность.

***

      В известном уже читателю городе Тушенцов поступил в университет, выбрав для себя нелёгкое, но любимое направление — педагог математики. Город после родного казался ужасно тихим, затерянный в тумане времён, но и до безумия уютным. Парень вздохнул полной грудью, впитав в себя спокойствие и умиротворение, которые витали в воздухе, как невидимый аромат. В этом городе он чувствовал себя защищенным от бури прошлого.       С лёгкостью Руслан снял комнату в тихом доме у университета. Маленькая комнатка с окном, выходящим во двор, где росло старое дерево с густой кроной. Вечерами шатен любил сидеть у окна, наблюдая, как солнце садится за горизонт, окрашивая небо в яркие цвета, как художник, рисующий свою последнюю картину. В этих красках он видел свою новую жизнь, полную надежды и счастья. Он отрицал попытки отца помочь с нормальной квартирой. Хотел быть независимым, хотел начать жизнь с чистого листа. Парень стал взрослым человеком, который знал, чего хочет от жизни.       В его жизни появился сосед, парень чуть старше, оказавшийся таким же студентом, хоть и на другом направлении — физическая культура преподавания. Звали его Давид, и он был, как поговаривали общие знакомые, «любителем коллекционировать женские сердца», меняя их с легкостью, словно экспонаты на выставке. Давид был подобен солнцу — яркий, жизнерадостный, притягивающий к себе все тепло и свет. Он всегда оказывался в центре внимания, окруженный друзьями, которые с удовольствием вращались вокруг него, подпитываясь его неуемной энергией.       Он принадлежал к тому типу людей, которых невозможно не заметить, оставляя след в памяти каждого, кто удостоился общения с ним. — Ты готовишь, я убираю, — спустя пару месяцев предложил Деймур, откидываясь на спинку стула и затягиваясь сигаретой, на балконе, залитом мягким светом заходящего солнца. — Без проблем, — пожал плечами парень, — Уборку я терпеть не могу. — А ты со стороны мне таким брюзгой и белоручкой показался. А в итоге как слаженно у нас соседство идет. — Это называется «добрососедство», — хмыкнул Тушенцов, бросая пепел в жестяную банку. — Хотел спросить, не против, если Арина ко мне переедет?       Со временем Давид встретил ту самую, и тогда у Руслана стало уже двое соседей. Девушка, которую звали Арина, была полной противоположностью Давиду, спокойная и умиротворенная, словно лесная нимфа, сошедшая со страниц сказки, и ее присутствие, как нежный бальзам, сделало атмосферу в доме еще более уютной. Тушенцов часто видел их сидящими в кухне вечерами, разговаривающими о чем-то своем, понятном лишь им двоим, пьющими чай и смеющимися, как дети, заразительно и искренне. Он чувствовал себя зрителем в этом театре, где разыгрывалась чужая, счастливая жизнь, словно попал в какую-то другую реальность, где люди жили в мире и согласии, где царила любовь и радость, а его прошлые боли казались плохим сном, который, к его облегчению, уже никогда не повторится.       На его курсе, будто вырванный из другого, более шумного и суетливого мира, учился ещё один колоритный персонаж — Коля, любитель ночных клубов и амбициозный подрастающий бизнесмен. Он был как яркая, эксцентричная капля чего-то экстраординарного среди будущих педагогов математики, казавшихся на его фоне немного скучными и предсказуемыми.       Руслан на все эти маниакальные идеи Коли всегда смущенно улыбался, пытаясь скрыть свое удивление и легкое смущение, но тот, не обращая внимания на его протесты, хватал его за запястья, притягивая в очередное, порой совершенно безумное, приключение. — Пойдем пиво пить? — с заразительным энтузиазмом предлагал Коля, — Прямо сейчас, — добавлял он, нетерпеливо дергая друга за рукав. — У нас еще две пары, а потом можно, — отвечал шатен, не отрываясь от учебника и сосредоточенно корпя над нерешенным пределом, — Не пойдем же посреди дня? — На парах интереснее.       Как дьявол во плоти, Ромадов заманивал его в свою игру, где правила не существовали, где главным правилом было веселье и безрассудство. На пары они приходили с похмелья, забывая о вчерашнем веселье, но Тушенцов всегда успевал сделать за них все работы. Он был как невидимый гений, успевающий и веселиться, и учиться. Учеба в элитной гимназии дала свои плоды — он быстро схватывал на лету и понимал материалы. Да и многие темы парню были уже известны, словно он прошел этот путь уже раз, прожив множество жизней.       Чуть позже получилось так, что компания из самого парня, Коли и Давида объединилась. И они втроем провожали молодость в свободных и ярких днях. Руслану все еще казалось захватывающим жить без старых правил, без этой надменности, а со студенческим разделением сухого обеда и банками пива на краю затхлого бара.       Парни часто подшучивали над его манерой речи, она была им не привычна, да и над манерой поведения. Словно он был из другой галактики, говорящий на непонятном языке. Но потом как-то в пьяном общении Ромадов просил научить его общаться также, а парень искренне не понимал как тогда, так и годы спустя, что с его словами не так. — Ты говоришь так, будто поешь, — рассмеялся Коля, откидываясь на спинку стула и покачиваясь, — Как птичка. — Обычно я разговариваю, — сдвинул брови к переносице Руслан, отпивая глоток пива, — Вы оба достали уже. — Коля прав, — Давид кивнул, поправляя край стола, — Но это без шуток, очень приятно слушать. — Мне нужно также научиться, чтоб потом уверять людей деньги в меня вкладывать, — блондин заулыбался широкой улыбкой, словно уже представляя себя владельцем целого бизнес-империума.       Спустя время Тушенцов все же влился полностью в их трио. Совместная жизнь с Давидом, пары с Колей, а также вылазки втроем были лучшими моментами за все годы. Тогда Руслан и понял, что домой в родной город не вернется. Он нашел свой дом здесь, он нашел место, где может быть самим собой.       Первый курс пронесся по жизни, как буря, оставив после себя не просто яркие впечатления, но и нежную мелодия из новых знакомств и волнующих событий. Руслан не только успешно завершил учёбу, но и погрузился в бурлящий океан студенческой жизни, где каждый день был насыщен необыкновенными открытиями и эмоциями.       Лето в их компании проходило в безудержном вихре драйва, как безумный вальс на грани дозволенного. В их неформальный круг вошла Арина. Иногда они общались вчетвером, а иногда их круг расширялся, включая в себя множество друзей и знакомых. Тушенцов научился жить на полную катушку, сбросил с себя оковы старой жизни и устремился в свободный полет, наслаждаясь каждой секундой этой необыкновенной свободы. Ему было хорошо.       Как-то в августе, перед вторым курсом, парень сидел на берегу озера с Колей, как два брата, согревающие друг друга в холодную погоду. В воздухе витал аромат табака, и они вдыхали его глубоко, чувствуя расслабление и свободу. В это утро, словно решив поставить яркую точку в этой беспечной летней идиллии, Руслан набил новое тату на предплечье и проколол пирсинг на крыло носа. — У меня Марина твой номер телефона просила, — откинулся на руки Ромадов, разглядывая багровое небо. — Ты же не дал? — Руслан вскинул бровь, взгляд его стал острым, словно проникая сквозь поверхность слов в глубину мыслей друга. — Конечно, нет, — отмахнулся Коля, улыбка танцевала на его губах, — Ты же запретил, — добавил он, и в голосе зазвучала игривая ирония. — И все же за год дружбы, ты ни разу не склеил ни одной девчонки. Ищешь ту самую или в родном городе она осталась? — С чего ты взял, что это она? — Чего? Не он же, — рассмеялся Ромадов, но затем заметил, что лицо парня осталось непоколебимым, — Ты серьезно? — он будто бы оживился от этой информации, в его глазах зажглась искренняя радость. — Это же классно. Чего ты раньше не сказал? А я тебя, как парень привлекаю? Мне вот всегда интересно было, понравлюсь ли я… — Остановись, — перебил с усмешкой Руслан, — Тебя это так радует, будто… не знаю, никогда тебя настолько радостным не видел. — Руслан, спасибо, что сказал, — вдруг тепло Коля положил руку на плечо друга, кивая, — Я рад, что ты мой друг.       Тушенцов всегда и думал, что так и должна приниматься правда у друзей. Но Коля не понимал, насколько глубоко сидела эта проблема в душе друга, насколько он был благодарен именно этой реакции и поддержке. Коля был первым, кому, помимо семьи, он так свободно и спокойно сказал об этом. В его родном городе, где гомофобия была не просто предвзятым мнением, а частью жизни, он не мог открыть свою тайну даже ближайшим друзьям. Парень жил в постоянном страхе быть отвергнутым, осужденным, изолированным.        Коля, с его непосредственностью и искренней радостью, вдруг отнесся к его ориентации слишком серьезно. То спрашивал, не обижают ли его те или иные шутки, пытаясь защитить от невидимых врагов, то предлагал поехать в какой-то город и найти гей-клуб, открывая двери в неизвестный и захватывающий мир, то загорался идеей найти отношения Руслану. Тушенцов на все эти идеи усмехался, трепая друга по волосам, приговаривая, что тот его смешит. — Я купил ужин, — как-то вошел в гости к друзьям Коля, располагая еду из доставки. — Что за забота? — усмехнулся Руслан, открывая ящик со столовыми приборами. — Я вилки уже достал, — ехидно улыбнулся Деймур, продолжая, — А вот что с ними делать уже твой выбор. — Ты когда-то успокоишься? — всплеснул руками Ромадов, но сам Руслан лишь посмеялся.       Давид, который с каждым днем становился все более серьезным семьянином, узнав такую новость, скорее шутил без остановки, чем поддерживал. Без оскорблений, но безостановочно. Деймур не упускал такой возможности, на что Руслан устало цокал, а потом начинал заливаться смехом, потому что ему действительно становилось смешно.       Как-то раз, в пятницу, в клубе, Руслан признался своим друзьям в том, что ему нравится одногруппник. В клубе было уютно, с темными стенами, обшарпанными диванами, и не слишком ярким освещением. В этот вечер друзья сидели за столиком, в компании ребят с разных курсов, распивая шоты и болтая о жизни. Воздух был пропитан запахом дешевого пива и сигаретного дыма, на столиках стояли пустые стаканы и огарки сигарет. Они говорили об учебе, о планах на будущее, о новой девушке Коли, которая была из соседнего города, и о том, как Давид недавно сделал предложение Арине. А Руслан все думал о своем одногруппнике, о его улыбке, о его глазах. — Тебе нравится Паша? — Давид наклонился к другу. Они вышли втроем покурить, вдыхая прохладный ночной воздух. — У него вроде девушка есть, — неуверенно протянул Руслан. — А ты подмигни и намекни, — Деймур толкнул язык в сторону, изображая пошлый жест, на что получил подзатыльник от Коли. — Не стенка, давай ее отодвинем, — Коля был пьян, но такой же активный, заряженный веселой энергией. — Или давай я спрошу, нравятся ли ему парни? — и он уже потянулся к дверям клуба, но Тушенцов его остановил, — Пусть думает, что я гей, а не ты. — Успокойтесь, — улыбаясь, вздохнул Руслан. — Давай я его к нам за стол приведу, мы вас наедине оставим, — предложил Деймур уже без шуток, который был тут же перебит Колей. — Ты так все испортишь, надо аккуратно… — Я же сказал, что не нужно ничего делать. Он мне симпатичен внешне и только, — вдруг взгляд карих глаз остановился на автобусной остановке. Друзья уже обсуждали и шутили на другую тему.       Напротив, в темноте, стояла компания парней, которая была явно младше компании Руслана. Но он приковано следил за ними. Один, самый высокий блондин, уверенно снимал на телефон, словно собирался запечатлеть весь мир вокруг, второй, стоя на скамейке, что-то писал на козырьке павильона, а третий, надменно говорил, что они занимаются глупостью, словно пытался выделиться и занять положение лидера в этой неформальной группе.       Третий, высокий с рыжими волосами, немного отросшими от того и вьющимися слегка, вдруг резко рассмеялся, пшикнув баллончиком в блондина. А по улице пронеслось громкое: — Даня! Ты придурок!       Руслан усмехнулся, не отрываясь от картины, которую он наблюдал. А в голове пронеслось:

«Он как лисенок. Рыжий, хитрый и быстрый»

      И действительно, лисенок уже убегал от друга, который, перехватив баллончик, погнался за ним.       Это была их первая встреча, и тогда Руслан заметил в нем эту некую надменность, с которой познакомился ближе спустя лишь два года. Он заметил, как Даня сдвигает брови к переносице, когда тот был недоволен, и в этом жесте шатен увидел искру, которая невольно зажгла в нём то, что когда-то полностью гасил и отрицал Артем. Это была не просто симпатия, а некая тяга с первого взгляда, которую Руслан тогда еще не понял, приписывая ее своему внутреннему бунту против монотонности жизни и отношений.       Город был маленький, затерянный в пространстве и времени, и встречи с «лисенком» не были редкостью. Нет, Руслан не влюбился, но и не мог отрицать, что симпатия была совсем другой, не такая, как к одногруппнику. С ним все быстро вспыхнуло, как огонь, и так же быстро забылось. А вот рыжий паренек попадался на глаза часто, словно напоминание о том, что жизнь не стоит на месте.       Иной раз Тушенцов выглянет в окно, а там крики этой бурной компании раздаются в вечернем воздухе, как эхо молодости и непокорности, словно вызов всему окружающему миру. Руслан сам для себя еще тогда понял, что этот город полностью во власти этой компании, и усмехался над этим, как над некой неизбежной правдой, которая была не такой уж и плохой, а скорее даже завораживающей.       Конечно, к парню он никакого внимания не уделял. Жил дальше своей жизнью, погружаясь в учебу, да вылазки с друзьями. Тушенцов считал это простой встречей, не более того. Ему казалось, что в ней было что-то особое, что-то, что он еще не мог расшифровать, но что уже затронуло струны его души.       К концу второго курса с родного города поступил звонок. Не от матери, а от незнакомого человека, как из другого мира. Он сказал простые слова, но они разрушили все проработки стабильной психики. — Сергея убили.       Парень попытался успокоить себя, повторяя как мантру:

«Случайно, просто случайно»

      Но глубоко внутри он знал, что это не случайность. Это был не просто переулок, где случился несчастный случай, а убийство. Холодная правда проникла в его сознание, оставляя за собой пустоту. Это были не подростки, а тени из прошлого, тени его отца, тени денег, тени власти.       Отец за последние года сделал больше, чем кто угодно в его жизни. Он подарил ему машину, когда приезжал на зимние каникулы второго курса. Обещал купить новую, еще более красивую, если Руслан закончит учебу. Он приехал без матери, но парень не удивился этому. Тогда они с отцом гуляли по заснеженному городу, болтали обо всем, словно пытались впитать в себя этот момент вечности.       Мужчина шутил, что раз внуков не дождется, то хотя бы был рад видеть сына в счастье с любовью. Он говорил, как восхищается его творчеством, подарил ему навороченный компьютер на день рождения, который был в конце декабря. Они много обнимались, много грустили, что детство Руслана прошло в основном с матерью. Паренек пытался извиниться за банкротство семьи, но отец тут же закрывал эту тему.       И здесь новости о его смерти разнеслись полным ударом. Шатен вновь ничего не ел, много плакал, много скучал. У постели иной раз появлялась Арина, потому как Давид сдавал диплом. Арина была на крайность добрым человеком, которая влила всю свою поддержку. Она готовила и пыталась хоть как-то уменьшить его боль.       Пришло завещание отца, где была лишь одна просьба, написанная почерком, который был слишком изящным. Прожить эту жизнь счастливо.       Квартира досталась матери, а сыну круглая сумма на счете. Но парень лишь отложил их на будущее, пытаясь спрятать от себя тяжесть наследства. Деньги лежали на счете, но он не мог их тратить. Он чувствовал, что должен заслужить их, что должен доказать отцу, что он не просто растратил его деньги на пустые вещи, на неуловимые мечты юности.       Учебу из-за нехватки денег пришлось бросить. Руслан понимал, что должен зарабатывать на жизнь, но каждый день проводил за счетом денег и улыбками для посетителей в баре, где устроился барменом. Он старался работать онлайн, но ничего не выходило.       Давид и Арина, как птицы, взлетевшие из гнезда, улетели в свою новую жизнь. Их квартира, подаренная родителями на свадьбу, стала уютным гнездышком, полным счастья и планов на будущее. Она пахла свежестью, новыми шторами и цветочными ароматами, которые девушка так любила. Вечерами в их окнах горел теплый свет, создавая иллюзию полноценной жизни, полной любви и радости.       Коля, не терпевший оков университетской скамьи, ушел в свободное плавание. Он бросил учебу, устроился на работу и погрузился в мир онлайн-бизнеса, в мир быстрого движения и неопределенных перспектив. Парень проводил часы перед компьютером, создавая новые проекты, ища новые пути развития.       Встречи с друзьями стали редкими, но такими же теплыми и уютными, как старые фотографии. Руслан смотрел на их уходящие спины и чувствовал только радость за них.       Вскоре стало получаться делать дизайн сайтов, отправляя их в мир, получая лишние деньги. Редко, но получалось. Тушенцов сжимал губы, делая один проект с утра и до поздней ночи, а потом работал два дня в баре. Жизнь превратилась в день сурка, но сидя на балконе в поздней ночи…       Сидя на балконе в поздней ночи, парень с карими глазами и кучей татуировок на шее и на запястьях курил сигарету. Он затягивался глубоко, пуская кольца дыма в ночное небо, и был счастлив иметь все это. Съемную комнату, хозяйка которой была неимоверно душевной женщиной, которая иной раз на чай зайдет. Семьи не было, но были Коля и Давид, которые были и смехом, и помощью, и лекарством от этого мира. Работа, пусть и не любимая, зато в хорошем коллективе. А с онлайн работой все обязательно наладится когда-нибудь. Он знал, что все это временно, но не сдавался.       Принять тот факт, что высшего образования парень уже не получит, было подобно глотку холодной воды в разгар летнего дня. Это была не просто неудача, а разорванная мечта, оставшаяся нереализованной. Иногда он усмехался сам себе, мол, вот бунтарская и подростковая версия меня была бы счастлива такому исходу. Но он все боялся не успеть сделать всех вещей в свои двадцать. Время давило неумолимо. Шатен брался за рисование, но на этом карьеры не построишь. Брался за гитару, но петь не умел, да и не хотел он быть артистом. Брался за себя, да какой в этом был толк? Потому он устало вносил правки в дизайн, поглядывал на часы, утром выходя работать в бар.       Подростковая любовь к книгам затерялась в быту и работе. Дни стали пресными и одинаковыми, встречи с друзьями, как глоток свежего воздуха. Но и то, чтобы собраться втроем, было целым испытанием. Если Коля мог всегда, то у Руслана работы по горло, а у Давида и работа, и жена. Иной раз они спрашивали, когда Тушенцов уже начнет строить отношения, но тот отнекивался, мол, и так работы много.       Но вот было ли действительно много работы или было страшно? Вроде он действительно занят, а новые отношения — это подстраиваться под кого-то, тратить время на прогулки и новую информацию. Но и при этом иной раз хотелось так кому-то позвонить, да и высказать, как сильно устал. Хотелось иногда, чтобы голову погладили, хотелось тепла в квартире, хотелось иной раз любви… но вспоминался Артем, и такое желание отпадало.

***

      Руслан, по традиции конца лета, провел выходные в лесу с друзьями, наслаждаясь свободой и единением с природой. Они разбили палатки под звездным небом, окруженные шумом леса и запахом сосновой коры. Вечерами жарили мясо на костре, делились историями о прошедшем лете и пили спиртное. В этих моментах забывались все проблемы, и мир казался идеальным.       Но вечер первого сентября принес с собой не только ощущение осени, но и сюрприз.       Войдя в свою привычную квартиру, он обнаружил в холодильнике новые продукты, а соседняя комната была заперта на ключ. Вспомнилось, как хозяйка говорила, что у него будет новый сосед — первокурсник.       В этот вечер шатену позвонили насчет проекта, говоря о том, что тот не принят. Голос за телефоном был спокоен и бесстрастен. Все выходные он наблюдал за парой влюбленных Давида и Арины, пока Коля рассказывал про успехи в работе. В груди что-то щелкнуло, словно струна лопнула под натяжением. Парень сделал уверенный вздох и выдох, вспоминая, как его учили справляться с эмоциями. Заварил чай, сделал ужин и сел за стол, пытаясь сосредоточиться на правильном дыхании. Ему хотелось спокойствия, хотелось вернуть себе чувство контроля, которое так неожиданно ускользнуло.       Руслан смотрел на пар от чашки чая, который медленно поднимался вверх, и пытался успокоить внутренний шторм. Все же нужно было помыть посуду, пока стынет кипяток. И вдруг, словно из ниоткуда, в квартиру вошел ни кто иной, как «лисенок». Первокурсник огляделся вокруг и с невинным видом подошел к шатену. — Привет, — махнул шатен, тут же прожигая взгляд чашки в раковине.       Он столько раз видел этого парня в городе, столько раз в шутку представлял как бы познакомился с ним. Но почувствовал явный и терпкий запах алкоголя. — С пьяницами я еще не жил, — карие глаза были прикованы к парню, к каждой его веснушке, — Но дело твое, — в своей голове парень уже тысячу раз отругал себя за глупое начало разговора.       И вот здесь его хрупкое спокойствие рассыпалось в пыль. А в диалоге он еще и вел себя так, словно с маленьким ребенком разговаривает.       Последующие месяцы, до конца ноября, Руслан словно пробудился от зимней спячки. Он замечал, как квартира, пропитанная солнечным светом, наполняется уютом и запахом Дани. Это был запах свежести, чистоты и какой-то непонятной радости, который он никогда раньше не чувствовал. Это был аромат молодости, надежды, и невинности, который проникал в самую глубину его души, пробуждая забытые чувства.       Шатен старался не курить в квартире, ведь соседу не нравился этот запах. Но когда нарушал эту договоренность, то чувствовал себя виновным. Словно предавал что-то важное, что-то ценное. Он понимал, что эти небольшие ритуалы, которые он создал для себя в отношениях с Даней, говорят о многом. Они говорят о том, что он начинает переставать быть безразличным к нему. — Что за техно-гул у тебя там? Должен же быть смысл, — в один из дней Даня вошел на балкон, когда парень курил в наушниках. Они разговорились о музыке. — Мне рейв по звучанию нравится, — пожал плечами шатен, потирая тыльной стороной ладони скулу от прохладного осеннего ветра, — но смысла там особо нет, согласен. Я его скорее для фона включаю, когда работаю или когда настроение хорошее, нужно разогнать кровь. — А почему тогда у нас Земфира по вечерам с кухни играет? — с иронией наклонился Даня, прожигая соседа лукавым взглядом, от которого внутри всё сжималось, заставляя сердце биться чаще. В этот момент Руслану безумно хотелось притянуть его к себе, коснуться его губ, ответить искренне: «Потому что в тебя влюбился». Но нельзя. — Неужели под гитарные баллады грустишь? — дразнил Даня, не замечая бури, бушующей в душе соседа. — Осенняя хандра, видимо, — в своей манере отмахнулся Руслан, — Да и не баллады, а откровения, там между строк все сказано. — Кому же ты подарил свою душу? — со звоном рассмеялся рыжеволосый, включаясь в эту игру надменности друг над другом, — Кому уши напрячь нужно? Или кто у нас тут, оказывается, «между строк» умеет читать? — поддразнивал он, дружески задевая за живое, совершенно не подозревая, что его слова попадают прямо в цель.

«Ты, лис, прочитай между строк»

— Тебе, Дань, уши бы напрячь. Никогда не слышишь, если с кухни зову, — с ноткой пафоса пошутил парень, и они оба рассмеялись.       И все же привычка трепать людей по волосам особенно остро отразилась на Дане. Руслан отдергивал себя каждый раз, но рука своевольно тянулась. Это как привычка кусать губы, вроде не хочешь этого делать, а не замечаешь как уже идет кровь. Рыжеволосого это раздражало до жути, но Тушенцов улыбался еще сильнее. В этой улыбке было что-то озорное, что-то детское, и Даня, несмотря на раздражение, не мог не улыбаться в ответ.       Теперь шатен понимал, что влюбляется в парня, но все не мог понять. Есть ли ответ на это или Даня просто хороший человек? Руслан проводил часы, размышляя об этом. Вспоминал их разговоры о фильмах, о книгах, о жизни, о мечтах. Вспоминал смех Дани, его невинные шутки, его задумчивый взгляд, который зачаровывал. — Так уж сильно нравится? — спросил Давид. — Я не понимаю, нравятся ему парни или нет, — сжимая руль, обернулся шатен на друга, — Нам обязательно кофе на заправке на конце города пить? Или вам бензин мой нравится тратить? — Молча вези, — с заднего сидения наклонился вперед Коля, — Ты Дане на плечо ляг, когда фильм будете смотреть. — Мыло еще урони, — бросил Деймур, но потом продолжил серьезно, — Ты лучше первые шаги какие-то делай, а не гадай сиди. Коля впервые прав, но только не с идиотской идеей спать на плече. Это уже совсем детский сад. — А что ты предлагаешь? — возмутился Руслан, — Подойти и поцеловать? — Анекдот про бассейн рассказать. Ваши с Колей идеи, как всегда маниакальны. — Можно его на ревность вызвать, — блондин поймал удивленные взгляды друзей, — Что вам опять не так? — с недовольством Ромадов отвечал по работе на телефон, продолжая поддерживать разговор, — Аринку попросим, чтобы она помелькала перед глазами Дани твоего. Давид же не против? Да, и Руслан настолько манерный, что ни одну женщину к нему ревновать не стоит. — Я не манерный. — Он не манерный, но вы оба идиоты. Даня может не среагировать так, как вы ожидаете, или вообще не обратить внимания, — махнул Деймур, — Руслан, обращай внимание на то, как он реагирует на твои действия. Если он отстраняется, чувствует себя некомфортно или дает понять, что ему это не нравится, лучше не давить. Просто наблюдай за реакцией.       Руслан чувствовал, что ведет себя как глупый ребенок, а на плече все же уснул тогда. И в то же время он проверял границы, испытывая судьбу, чтобы узнать, насколько дальше может себе позволить зайти.

***

      Руслан вернулся на выходные в родной город.

Вырванные страницы

      Руслан встретился взглядом с Артемом.

***

ноябрь

      Даня, забыв о всех преградах, потянулся к парню, чтобы поцеловать его. Сердце шатена застучало в груди, как бешеный мотор. Он резко отстранился, охваченный внезапным паническим ужасом. Ему казалось, что Даня пьяный, что это просто глупая шутка, что их мир перевернулся с ног на голову.       В глубине души он хотел ответить на поцелуй, хотел позволить себе упасть в этот вихрь чувств, но страх был сильнее. Ему казалось, что это все не реально.       Все дни после той неудачной попытки первого поцелуя Руслан пытался разгадать тайну Даниных действий. Его мучил вопрос: была ли это просто ошибка или настоящий порыв влюбленности? Он делал вид, что переживает, как за друга, но внутри все сгорало от тайного желания, чтобы чувства были взаимны. Но рыжеволосый избегал его, уходя в себя. И в этом безмолвии глупая влюбленность Руслана заиграла еще сильнее и абсурднее.       В очередной день, когда Даня ушел, лишь бы не поговорить, Руслан открыл бутылку виски с утра. Не спиваться хотелось, не заглушать боль, которой то не было, а лишь развеять непонятное чувство неопределенности, зависающее между влюбленностью и глупостью, а еще и набраться смелости.       Даня вернулся из университета, шатен уже изрядно выпил, но его вопросы о том, почему его избегают, вновь остались без ответа. Специально разбитая тарелка, призвавшая внимание, тоже не смогла пробить ледяной барьер отчуждения.       Тогда Руслан сделал так, как умел. Неправильно, на эмоциях и резко. Он схватил парня за руку, делая резкий и импульсивный шаг. Как бы ему не хотелось выстроить здоровую дружбу или отношения, социум оставался таким, каким был.       В карих глазах Кашин казался маленьким, наивным. Пускай он и не всегда понимал происходящее, пуская надумывал себе проблемы, но как же Даня любил размышлять, анализировать мир вокруг себя, словно погружаясь в глубину собственной души. В его взгляде, в его манере говорить, в его глубоких размышлениях Руслан видел не просто соседа, а целый мир, полный красоты и тайны. И еще была одна вещь, что безумно манила… внешность.       Высокий, с веснушками, которые исчезали с каждым осенним днем, прощаясь с солнцем. Рыжие волосы, отрастая, чуть вились, как у Артема. Голубые глаза с отливами серого и зелёного, словно отражали глубину леса и тайны ночного неба. Ресницы были длинные, густые, и каждый раз, когда Даня моргал, они словно закрывали от мира его тайны. Лицо было стройным, с нежными чертами, и на нём всегда играла лёгкая улыбка.       И привычка читать Руслану нравилась, и его стиль одежды — эти глупые свитера до горла, да изношенный худи, который рыжеволосый так любил носить, делая его ещё более загадочным.       Шатен влюбился в Кашина с первого взгляда, еще тогда, когда увидел его ночью на остановке. И с тех пор он не мог отвести от него взгляд, ведь в нём он видел не просто соседа, а кучи загадок. И признал эту влюбленность после того, как Даня прожил с ним ровно неделю.

***

      Руслан не вел хронику своих отношений с Даней, не запечатлевал их в дневнике. Лишь две записи, как две метки на пропитанном кровью поле боя, удостоились его внимания. Предпоследняя, криво начертанная почти детским почерком, была посвящена первому поцелую.              Последняя же, холодная, как сталь, была сделана утром. Она фиксировала утреннюю ссору, не как жестокую битву, а скорее как неизбежное проявление неизлечимой болезни. В ней не было ни отчаяния, ни гнева, лишь тихая, спокойная грусть, как у человека, знающего, что рассвет неминуемо наступит после самой темной ночи. Эта ссора, записанная с бесстрастной точностью, не вызывала ужаса, а лишь томное ощущение фатальности, как будто Руслан знал, что их связь не разрушится от сиюминутной размолвки, что она выдержит все.