Город без окон

Глава 19

«Иррациональные мысли»

      Сквозь сон в темной комнате послышался глухой грохот. Даня невольно вздрогнул, едва уловив возле себя тело соседа, которое плюхнулось рядом, сбивая дыхание и заставляя его перевернуться на бок. Едва слышимый вздох с бранью прорезал тишину, и рыжеволосый все же обернулся. Засыпать одному уже стало привычкой за последние недели, но сейчас Руслан сбито дышал, уставший до предела. Он даже не обратил внимания на Даню, а просто отвернулся спиной, с головой зарываясь в одеяло. — И тебе привет, — прошептал рыжеволосый сонно и немного раздраженно. — Обними меня, — голос шатена был хриплым от неизнеможения и усталости, — Пожалуйста, просто обними.       Кашин кивнул, хотя и понимал, что никто не увидит этого жеста. Он со спины вжался к парню, носом утыкаясь в его шею, накрывая того одеялом плотнее. Объятия особым теплом отдались и ему самому, но будто в них присутствовала доля горечи, которой раньше не было. — Русь, тебе нужно отдохнуть, — прошептал Даня ему на ухо, — Ты завтра опять на работу, а потом два дня за монитором. Я ужасно скучаю. — Прости, — шатен перехватил руку, которая его гладила, касаясь ее губами, — У меня правда нет никаких сил на разговор сейчас.       Тушенцов засопел через пару мгновений, сжимая руку парня в своей, обдавая ее своим горячим дыханием. В этом дыхании было что-то дикое, неукротимое, словно он пытался выдохнуть все свои усталости и тревоги. Даня же с некой растерянностью просто пытался согреть его. Он все еще не понимал этой глупой привычки — открыть окна во всей квартире и, закутавшись в свитер и одеяло, жаловаться на холод. Не понимал, но и не возражал. Просто грел.       Время неумолимо приближалось к Новому году, как невидимый счетчик отсчитывал последние дни до праздника. Но праздничное настроение не витало в воздухе, оно испарилось вместе с последними теплыми днями. Квартира не была украшена, и ни у одного из них не было настроения на праздник. В их жизнь вторглись сугробы по щиколотку, и хотя наступали каникулы, в горящем сердце Дани замелькали сомнения. С каждым днем их становилось все больше, словно тонкий лед между ними трещал, отделяя их все дальше и дальше.       Две недели прошли в полном отсутствии выходных у шатена, на что Даня уверял себя, что это просто работа. Но с каждым днем Руслан становился все серьезнее, лицо его покрывалось тенью усталости. Вид стал измученным, словно он провел не две недели, а целый год без сна и нормальной еды. Синяки под глазами были не синими, а будто уже черными. Он ходил словно в тумане, движения его были медленнее, речь — тише. Казалось, что каждая мысль требует от него неимоверных усилий. Но даже в этой усталости карие глаза сохраняли свой тепло, а в голосе все еще звучала та манера тянуть гласные, что всегда так привлекала Даню, заставляя чувствовать себя уютно и защищено. Но Тушенцов больше не душил рыжеволосого своей любовью, как раньше, от чего в сердце Дани родилась неимоверная ревность.       Ревность не к какому-либо парню, и уж точно не к девушке, ревность не к тому, что тот что-то скрывал. Ревность к банальному вниманию. Даня слишком привык к жарким объятиям, что его тискают, как маленького котенка, что засыпают комплиментами, что шатен и минуты не протянет, чтобы не коснуться парня. Раньше даже за готовкой или уборкой Руслан все равно полезет обниматься, где-то в глубине души Даню иной раз это даже раздражало. Но сейчас он презирал себя за те свои мысли, ведь теперь у него была жажда по хотя бы кратким поцелуям.       Чего Кашин еще не знал, так это то, что Руслан был очень похож на Дениса. Похожи они были лишь одним: когда оба находятся в творческом процессе, то их нельзя тронуть, иначе будет конфликт, и они забывают обо всех базовых потребностях, утопая в процесс.       Потому квартира наполнилась своей прохладой, словно в ней застыло время, а с ним и тепло их отношений. Любимый для Дани праздник был не ожидаемым, он просто хотел, чтобы на него обратили внимание как раньше, чтобы Руслан хотя бы на миг забыл о своих проектах и уделил ему внимание. Но этот холод пропитал их отношения, словно окутывая их тонкой, но непроницаемой пленкой. В рыжей макушке Дани появлялась уверенность, которая крепчала с каждым днем, о том, что его разлюбили. Он чувствовал себя одиноким, словно затерянным в пустыне своих сомнений, где не было ни оазиса любви, ни воды надежды.       В день рождения шатена они тоже не побыли вместе, тот работал весь день. А вечером чуть ли не умолял просто лечь в постель. Сам целовал, покусывая щеки, и в этих поцелуях Даня на миг улавливал былую страсть. И даже будто в тот день тепло вернулось в их квартиру, но только на вечер.       Сейчас все превратилось в стабильность, ровную и холодную, как застывший снег за окном. Ледяное утро в попытке обняться, Дане даже не сложно было проснуться пораньше, чтобы проводить того на работу. Пока шатен завтракал, Кашин мог бы насладиться его компанией, послушать шум чайника и посмотреть на улыбку. В дни, когда тот работал из дома за компьютером, то Даня просто сидел в той же комнате на кровати на деревянных досках, которые были на уровне пола, читал книги и поглядывал на спину Руслана.       Даня уже даже не возмущался, когда сосед курил в квартире, хотя тот сразу же извинялся, оправдываясь, что сделал это машинально от стресса. Рыжеволосый уже что угодно хотел, дали ему лишь бы обратно каплю тепла. Просто хотя бы один день, один миг, когда Руслан бы смог отбросить все свои проекты и посмотреть на него, на Даню, с той же любовью и теплом, что было раньше. Он будто уже видел, как их отношения так и развиваются дальше изо дня в день, где он не на первом месте, где он лишь тень, призрак тех ярких моментов, что были когда-то. По вечерам они хоть и спали в объятиях, но теперь в них не было той глупой шутки, которая заставляла юношу смеяться, и не было той щекотки, которая вызывала в нем улыбку. Все стало слишком спокойным, слишком ровным.       По рабочим дням шатена в баре, Даня иной раз пересекался с Ильей, обмениваясь с ним несколько слов о жизни и работе. Но в основном он слонялся по квартире, впитывая литературу, также как это было в его подростковые годы дома. Он погружался в мир книг, пытался спрятаться от реальности, от холода и пустоты, которые окутывали его отношения. Вновь тишина и ненужность окружали его, но на страницах книг он находил спасение, погружаясь в мир фантазии.       Старая кухня, сгусток прошлой жизни, пахла затхлостью и недогоревшим кофе. В ней было холодно, как в незатопленной зимой избе. Щели в рамах пропускали холодный ветер, который шелестел потрескавшейся краской на стенах. Сквозь заиндевевшее стекло проникал тусклый свет, окрашивая комнату в холодные синие тона. Тушенцов сидел за столом, его тело было сковано не только холодом, но и невидимой цепью отчуждения. Тихий шум его дыхания разрывал тишину, словно шепот о забытых чувствах. Он механически перемешивал кофе ложкой, отбивая о стенки чашки тупой ритм угасающего очага.       Даня вступил в кухню, шаги были тихими. Он не посмотрел на парня, просто взял свою чашку и отправился к двери. На столе лежал недоеденный кусок хлеба, оставшийся с предыдущего утра. Он был твердым, как лед, и напоминал о холодной пустоте, царящей в этой комнате. Спина Дани прямая, но плечи опущены под тяжестью невыносимого бремени. Он не произнес ни слова, не попытался посмотреть в карие глаза. Их молчание говорило само за себя.       Старая кухня, свидетельница не одной зимы, становилась свидетельницей их холода. Карие глаза, ледяные от холода, с напущенной серьезностью устремились в сонные голубые. — Дань, я просил тебя вчера посуду помыть, — измученно произнес Тушенцов и потеребил волосы, словно хотел убрать с лица тяжесть усталых мыслей. — Хорошо, провожу тебя и помою, — вскинул рукой рыжеволосый, — Ты домой во сколько вернешься? — Не знаю. — Что значит не знаю? — недовольство закипало в Дане, но он действительно старался не вылить все свои мысли в один миг. — Дань, сказал, что не знаю, — выпалил шатен, словно хотел отгородиться от неудобного вопроса, — значит, не знаю. Как смена закончится так и буду. Тебе особое удовольствие приносит начинать с утра подобные разговоры? — Я тебя спокойно спросил, — Кашин отвернулся, крепко сжимая столешницу. Он правда не хотел начинать этот разговор, но с губ сорвался поток мыслей, — Ты просишь о посуде, а я прошу хоть день провести вместе. — Это работа, а не мои хотелки, — было слышно, как шатен встал из-за стола, и его силуэт отбрасывал длинную тень на стену. — Делай, как тебе удобнее.       Даня продолжал прожигать взглядом кружку, но заметил, как Руслан прошел к раковине. Юноша невольно сжал кулаки, ощущая внутри растущую волну недоумения. Их взгляды не встречались. И если голос Кашина был тих от пассивной злости, то сосед не скрывал явного раздражения. — Ты меня не поддержал ни с проектом, ни с тем, как я устаю, — Тушенцов со звуком поставил свою чашку в раковину, — Мне было несложно дать тебе этого, но ты можешь только получать любовь, не давая ни капли в замен. Если тебе так не хватает меня, то ты бы мог сам подойти и сказать, мог бы сам обнять первый, когда мы ложимся спать. Хотя бы раз. — Обнять твою спину? Или послушать, что ты занят? — резко обернулся рыжеволосый, в его глазах загорелась искра гнева, а щеки покраснели. — А это сложно? — в ответ карие глаза переместились на парня, губы поджались, сдерживая накатывающую волну усталости. — Ладно. Мне нужно собираться, нет времени это все обсуждать, — он прошел в коридор, касаясь дрожащей рукой ручки двери. — Не заходи, я собираться буду. — Мы поговорим вечером? — устало вторил Даня, замирая на кухне, в его голосе звучала надежда и печаль одновременно. — Я не знаю, — шатен вошел в комнату, запирая дверь.       Через полчаса шатен вышел из комнаты, уже одетый в потрепанную темную рубашку. Он чуть дрожал, словно от холода, вернулся на кухню, целуя Даню в макушку, быстро и без улыбки, а потом хлопнул входной дверью, бросив краткое «Прости, Лис».       Квартира снова наполнилась тишиной, тяжелой и неловкой. Это была ссора, хотя ни слова ни один из них не сказал вслух. У обоих накопилось много невысказанных мыслей и чувств, и видимо у Руслана это началось еще раньше, чем у Дани.       Рыжеволосый прошел в уже их комнату, укладываясь в постель, натягивая одеяло до подбородка. Он всегда провожал Руслана, а потом сам отсыпался еще пару часов, наслаждаясь тишиной и теплом их общих пространств. Но сейчас сон не хотел возвращаться. В зимнем утре еще не было солнца, все было затянуто темнотой, а в окне завывала вьюга, пыталась проникнуть в их жизнь, разорвать их и унести прочь от всех проблем. Даня стянул книгу, которая лежала с закладкой на полу, включая лампу рядом.       В рассветном полумраке комнаты страницы книги казались не так привлекательны, как обычно. Буквы плясали перед глазами, сливаясь в размытый узор, словно отблески далеких костров в ночном лесу. Парень пытался сосредоточиться на словах, но утренний стресс застилал его ум, подобный плотному туману, что застилает долину перед рассветом. Мысли бежали как неуловимые зайчики в лесу, мешая собрать свои мысли в единое целое. Даня чувствовал, как вся его жизнь превращается в неразрешимый лабиринт, а он, словно Ватару из «Норвежского леса», застрял в его центре.       Каждое предложение становилось лабиринтом, из которого он не мог найти выхода. Слова, обычно яркие и знакомые, потеряли свою окраску и смысл. Он читал, но не видел, словно в глазах у него вместо линз были размытые стекла, сквозь которые мир казался тусклым и неясным. И каждый раз, когда пытался вернуться к прочитанному, текст снова размывался. В этом полусонном состоянии Кашин не мог найти утешения в книге, которая обычно становилась его убежищем от жизненных бурь. Ему не хватало концентрации, чтобы погрузиться в историю, чтобы отпустить свои тревоги и насладиться чтением. В этот момент Даня понял, что его тревожность, как бес из сказок, преследовал его и в утренние часы. Он не мог отключить свои мысли от Руслана, от его отсутствия внимания. И пока он сидел с книгой в руках, то чувствовал себя забытым, брошенным.       Даня не мог радоваться празднику. Все вокруг казалось серым и беспросветным, словно он сам застрял в тумане своей печали, как Ватару из «Норвежского леса», книги, которую он все никак не мог осилить, раз за разом теряя нить повествования, пока тревога наваливалась сверху, заслоняя собой буквы и заставляя его откладывать книгу в сторону. Он чувствовал, как его собственная тревожность опутала его, сжимая все сильнее. В их ссоре с Русланом он видел отражение болезненных отношений Ватару и его друзей: та же неуверенность, то же недопонимание. Он не мог отпустить мысль, что Руслан, погруженный в свою работу и суету, забыл о нем, оставил его одного с этой тяжелой, давящей пустотой, которая разрасталась в его душе.       Он вспомнил о недавней ссоре с Денисом, с которым они были лучшими друзьями с самого детства, с которыми делили все радости и невзгоды. Теперь они не общались, и эта тишина, нависшая между ними, грызла его изнутри, как голодный зверь, раздирая его сердце на части. Он не мог понять, что произошло, что разрушило их дружбу, словно стена непонимания выросла между ними, и это, подобно ледяному ветру, только добавляло ему тревоги и терзаний.       Ему не давал покоя завал экзамена, который надо было пересдавать вскоре, он чувствовал себя беспомощным перед этой преградой, словно главный герой, который не может найти себя в жизни. Даня чувствовал себя виноватым перед соседом из-за их финансовой ямы, которую тот пытался затянуть, оставляя себя без сна и отдыха.       И этот анализ своих чувств, эта тяжелая реальность, в которую он погрузился, словно в болото, заставила откинуть книгу и вернуться на кухню. Он не мог убежать от своих проблем, не мог забыться в мире фантазий.       Даня, опираясь на кухонный стол, бегал глазами по оставленному беспорядку. Он вспоминал слова Руслана, сказанные ему когда-то:

«Если навалилось куча проблем, то стоит решать по одной, а не утопать в себе»

      На дисплее телефона раскрылся контакт Дениса, с их общей фотографией с выпускного. Пьяные оба, но веселые до ужаса, в белых рубашках на закате заброшенного спорткомплекса. Он вспомнил ту вечернюю атмосферу, как они смеялись, делились планами, не зная, что их дружба скоро разобьется о рифы жизни. Он не мог вспомнить, кто их фотографировал, как будто этот момент растворился в тумане времени. Палец с неуверенностью прожал зеленую кнопку на экране, а в ответ послышались гудки. — Даня? — голос блондина звучал сонно и хрипло, словно из глубины подушки. Его слова были медленными, немного невнятными, как будто язык еще не успел проснуться. Он говорил, еле размыкая сомкнутые веки, и на лице еще виднелись отпечатки от подушки. Было понятно, что он только что проснулся, и обычно его драгоценные минуты сна было нарушить чем-то непростительным. Любое посягательство на его утренний покой вызвало бы бурю негодования, но сейчас слышалась лишь сонливость. — Привет, — выдохнул Даня, рукой заламывая край стола, — Мы сможем увидеться? У меня проблемы. — Позвони Илье, — будто вопросительным тоном произнес Денис. — Илья уехал к родственникам. Ты и с ним не общаешься? — Кашин скривился, ощущая как в душе растет разочарование. Он удивлялся своей же тупости и унижению перед другом, но в глубине души надеялся, что сейчас что-то изменилось, — Мне правда нужно с тобой поговорить. — Прости, у меня сегодня никакого желания выходить из дома нет. — Замечательный ты друг. — Какой есть, — тепло засмеялся блондин, — Давай, не бутусься, — и сбросил трубку.       Рыжеволосый опустил телефон, чувствуя как в груди застрял ком отчаяния, а он сам, с тяжелым вздохом, подошел к раковине. Немытая посуда лежала в ней, — остатки недавнего ужина и завтрака, отравленного ссорой. Включенная вода зашумела, ее звук слился с шумом в голове. Обида, огорчение, недопонимание — мысли бегали как неуловимые рыбки в аквариуме сознания.       Теплая вода окутывала руки, соприкасающиеся со скользкими тарелками, но ощущались также острые углы недавней ссоры. Ритм мытья посуды успокаивал, становился его собственным медленным и плавным ритмом, как движение волн. Каждое шуршание губки о чашки становились отдушиной от бури чувств, пронесшейся над ними. В этом спокойном ритме парень почувствовал, как напряжение в плечах уменьшается, как дыхание становится ровнее. Мытье посуды успокаивало его. Мысли о ссоре, словно неудобные осколки разбитой чашки, бродят в голове, но ритм мытья посуды помогает им осесть на дно. Раздражение уходит вместе с остатками пищи, сердце постепенно успокаивается, его биение уже не отражает бурю эмоций.       Повторяющиеся движения рук становились утешением, как колыбельная. Аромат мыльного раствора закрывал от негативных мыслей. Гнев и огорчение сходили на нет, смывались с рук, словно грязь с посуды. В спокойном танце с водой и мылом Даня находил способ услышать себя снова. Он отделял себя от проблемы, от ссоры, от негативных чувств, словно ставил их на полочку рядом с чистой посудой.       И вдруг рыжеволосый решил, что хочет продолжить это чувство умиротворения. Вокруг не только немытая посуда, но и разбросанные вещи, пыль на полках. Уборка могла стать продолжением этой спокойной медитации. Он взял тряпку и начал убирать всю квартиру, чувствуя, как внутреннее беспокойство уступает место покою.       Метания из стороны в сторону по квартире вылились в уборку его комнаты, в которую юноша давненько не заходил. Большая часть его вещей переехала в комнату Руслана, которая уже стала общей. Они даже вещи друг друга уже без спроса путали и надевали, словно их жизни слились в единое целое. Уборка комнат проходила неторопливо, тремор рук от ссоры прошел. Но как только мысль о том, что шатен вернется домой к ночи, появлялась, так дыхание вновь учащалось.       Как бы не хотелось отвлекать Илью, но все же парень набрал его номер. Он не знал, что ему сказать, но нужно было услышать другой голос, голос спокойствия и разума, голос друга, который всегда был рядом, который любил философствовать обо всем. Их разговор о некой даме сердца Кашина проплетался изо дня в день, как тонкая нить, которая все время путалась и создавала противоречивые факты. Сказать правду было страшно, как прыгнуть в холодную воду с высоты, потому Руслан оставался некой безымянной девушкой из университета. — Мы с ней вроде и не в ссоре, но вот эта фраза о том, что я не даю любви, — рыжеволосый протирал компьютерный стол соседа, продолжая разговор по телефону. — А с чего такие выводы? Может, ты ее как-то обидел? — поддерживал друга Илья, — Пошутил на тему, которая ей неприятна? — Не было такого, — махнул рыжеволосый, поправляя полароидные фотографии за монитором, плечом зажимая телефон к уху, — Она мне призналась в любви недели две назад, а я вслух сказать не смог. Но она и не ждала ответного. — Я бы только на это обиделся, — устало посмеялся парень, — А почему ты в ответ не сказал? — Сам не знаю. Просто я никогда не говорил фразу «Я люблю тебя», — Кашин заулыбался, смотря на фотографию Руслана, чуть поджимая губы. Он попробовал представить, каково это сказать о своих чувствах именно ему, — Я люблю тебя, — вырвалось у него, но он тут же сморщился. — Сказал же сейчас, — отреагировал Коряков, в его голосе прозвучала легкая усмешка, но вместе с тем чувствовалась и поддержка. — Если ты действительно любишь, то не нужно и момента искать, просто подойди и скажи глаза в глаза. Ладно? Не откладывай на потом. — Хорошо, — выдохнул парень, но в его голосе звучала неуверенность, смешанная с легкой надеждой, — Спасибо, Илюх. А то сегодня Денису позвонил, так он даже не спросил, что случилось. — Ты наконец-то заметил его эгоизм? — усмехнулся Илья, — Я не хочу ничего плохого о нем сказать, но будто это и следовало от него ожидать. — Я думаю, что наша дружба умерла с концами в сентябре. — Любишь ты фразочки свои, — прозвучал голос Коряков с иронией, — Ты хоть в себя пришел? И помни, что ссоры в отношениях решаются разговорами и принятием заботы, а также отдачей заботы, — он говорил спокойно и убежденно, давая совет, — Ты вообще научился бы доверять людям и принимать их любовь к себе. Поверь, в этом у тебя есть проблемы, — добавил парень с легкой долей прямоты, но без осуждения, лишь констатируя факт, который он давно заметил. — Да, спасибо, разберусь, — Даня наклонился, замечая под монитором блокнот в кожаном переплете. — Звони мне в любое время. И до скорого. — Давай, — рыжеволосый сбросил вызов.       Юноша отложил телефон, чувствуя, как тяжесть проблем осела в груди. В этот момент его взгляд упал на тот же блокнот. В рыжей макушке мелькнула неожиданная мысль: неужто Руслан ведет планер с заметками, да еще и с датами?       Знал, что нельзя, что это неправильно. Но все же откроил блокнот, словно его собственная совесть шептала ему, что ему нужно знать правду. Он начал читать. На страницах не было планов или встреч, были буквы. Много букв, следующих друг за другом, складывающихся в слова и предложения. Открывая его, со страниц выпали листки из школьных тетрадей, фотографии и оригами, словно из глубины чьей-то памяти вырвались забытые воспоминания. — Какого черта? — вырвалось с губ. Парень наклонился, поднимая один из снимков с пола, его пальцы осторожно скользнули по глянцевой поверхности, боясь нарушить хрупкую память, заключенную в ней.       На фотографии был запечатлен Руслан, юный, наверное, лет пятнадцати-шестнадцати, еще совсем мальчишка, без намека на пирсинг или татуировки, с невинной улыбкой, такой открытой и светлой, что казалось, будто она способна осветить все вокруг. Его глаза, карие и глубокие, искрились жизнью, в них читалась беззаботная радость и какой-то озорной блеск. Рядом с ним стоял светловолосый парень, чуть выше Руслана, с ярко-зелеными глазами, которые выделялись на фоне его бледной кожи. Он чуть прикрывал лицо от объектива, как бы стесняясь или не желая раскрывать себя полностью, словно оберегая свой внутренний мир от посторонних взглядов. На его губах играла легкая, едва заметная улыбка, но она не была такой теплой и искренней, как у шатена. Однако взгляд его, хоть и сдержанный, был направлен на парня с такой нежностью, что Даня почувствовал укол ревности.       На следующей фотографии они сидели рядом на какой-то лавочке, оба в летней одежде. Руслан, опираясь локтем на плечо блондина, что-то увлеченно рассказывал, а тот слушал его, улыбаясь уголками губ, при этом его взгляд был полностью сосредоточен на лице Руслана. Они выглядели расслабленными и счастливыми, словно полностью погруженными в свой собственный мир. Еще одна фотография, словно из школьного альбома, показывала их обоих в форме, но уже без галстуков. Руслан, смеясь, закинул руку на плечо блондину, а тот, с легкой улыбкой, сжимал его кисть своей рукой. В глазах обоих читалась не только дружба, но и что-то большее.       На другом снимке, уже более позднем, они стоят рядом, облокотившись на капот машины. На лицах у них уже не было юношеской беззаботности, но взгляд блондина, направленный на Руслана, по-прежнему был полон нежности. Тушенцов же, на этом фото выглядел немного отстраненным, как будто погруженным в собственные мысли. Снимки были и более личные, не пошлые, но с нотками чего-то своего, интимного, более глубокого, что виделось в горящем взгляде карих глаз и едва заметных синяках на шее. На одном из них была запечатлена спина Руслана, а блондин, с закрытыми глазами, касался губами его шеи. Все эти снимки, словно осколки прошлого, медленно складывались в общую картину их отношений, показывая, что они были частью жизни друг друга на протяжении долгого времени, гораздо дольше, чем мог себе представить Даня.       В груди кольнула ревность — острая и болезненная, словно шип розы, вонзившийся в самое сердце. Ревность к прошлому, к тому времени, которое он не мог изменить, к тому человеку, которого он никогда не узнает. Но тут, словно переключатель щелкнул, тело окутал дикий интерес, любопытство, которое заглушало все остальные чувства. Даня приоткрыл первую страницу самого блокнота, который лежал рядом со снимками, пытаясь найти ответы на свои вопросы в таинственных записях.       Это был дневник. Личный дневник Руслана, такого серьезного и взрослого, что казалось невозможным, чтобы он вел такие детские записи. Но понятие «личный» будто не остановило Даню. Он улегся под одеяло, укрываясь от холода и пустоты, что царили вокруг, начиная листать страницы, так, будто читал очередную книгу, ожидая от нее не просто развлечения, а глубокого погружения в душу своего любимого.

«Психотерапевт, ну и ну… сказал вести дневник. Как будто я какой-то нытик, записывающий вздохи по мальчикам.

Честно, это как-то… неловко.

Мне всегда казалось, что дневники — это для персонажей из романтических фильмов, которые постоянно льют слезы и мечтают о несбыточном, или, ну, для тех, кто, мягко говоря, немного не в себе и не знает, куда деть свои эмоции. А тут я. Двенадцатилетний парень. Которого почему-то отправили к психологу, потому что, видите ли, «проблемы с адаптацией».

Будто это моя вина, что мама решила, что домашнее обучение в началке — отличная идея. Теперь в школе все уже сбились в кучки, а я тут как бельмо на глазу. И, знаете, меня это вообще не напрягает. Ну, может, самую малость.

И вот, я сижу с этим дурацким блокнотом и должен что-то сюда писать. Мозги как будто выключились. Даже не знаю, о чем. Может, буду просто записывать, что там этот врач говорил или как я себя чувствую прямо сейчас.

Хотя… Я и так никогда ничего не держу в себе. Мне кажется, у меня нет никаких проблем.

Ну разве что, мне слегка скучно.

И вот эта пустота в дневнике… Да, не буду спорить, это скучно. Может, стоит просто записать, что вообще произошло сегодня?

Ну, если честно, ничего интересного.

Артем заходил после школы, хвастался новым Лего. Мы пол вечера с ним возились, собирали какой-то космический корабль. Он его у меня и оставил, а завтра продолжим.

На самом деле, когда мы собирали, было хорошо.

Вот, вроде, и все. Я даже не уверен, зачем вообще это делаю.

Странно»

      Даня чувствовал, как его сердце сжимается от этих простых, но таких искренних слов, которые он улавливал на страницах. Он видел в них не только юного Руслана, но и того взрослого, серьезного человека, которого он полюбил, понимая, что все это время он лишь видел верхушку айсберга, не подозревая о его истории.       А почерк в блокноте был до жути неровный, неразборчивый, словно отражал неуверенность юного шатена в себе, в своих мыслях и чувствах. Буквы то скакали вверх, то опускались вниз, то сливались в сплошную линию, отражая внутреннюю борьбу, происходящую в душе их автора. Он был написан синей ручкой, цвет которой со временем выцвел до бледно-голубого, как будто время стерло часть красок, оставив лишь бледные воспоминания о прошлом. Страницы были потерты от частых перелистываний, будто автор часто возвращался к своим записям, пытался разобраться в себе, ища ответы на бесконечные вопросы. Каждая помарка, каждая кривая буква, казалось, говорили о том, что эти записи были не просто заметками, а отражением его души.