Город без окон

Глава 10

«Чужой мир»

      Лифт, приглашая в мир роскоши, ждал их с раскрытыми дверями. В воздухе витал аромат, не просто свежий, а с еле уловимой ноткой дорогого парфюма. Стены подъезда, отполированные до блеска, отражали холодный, яркий свет элегантных светильников, создавая атмосферу стерильности, в которой не оставалось места для случайных штрихов и несовершенств. Зеркала, занимающие всю стену на первом этаже, удваивали и увеличивали идеальность окружающего пространства. Даня, наблюдая за всем этим, чувствовал себя неловко, был привычен к простым вещам. Он вспомнил свой собственный подъезд: потрескавшаяся плитка, тусклые лампочки, запах кошек и влаги.       Руслан нерешительно прожал кнопку девятого этажа, и лифт плавно пополз вверх. Он прислонился к холодной стенке кабины, прикрывая глаза, и Кашин, чувствуя его напряжение, толкнул его в плечо, пытаясь разрядить атмосферу: — Да, что ты так трясешься? — Мать моя сейчас трястись будет, — шатен указал на свои татуировки, на пирсинг у крыла носа, и в его глазах мелькнула искорка юмора, — А ты думаешь, зачем я тебя с собой взял? При свидетелях меня не убьют. — И этот человек называет меня «ребенком»? — с иронией спросил рыжеволосый, — Мы так лет в пятнадцать делали: натворил проблем, взял друга с собой, ведь при нем ругать меньше будут. — Дань, ты мою маму не знаешь, — Руслан вдруг заискрился хитростью в карих глазах, — Если что, ты мой сосед в общежитии.       Лифт, будто послушный этому нежданному приказу, остановился, и двери плавно отошли в стороны. Даня всё ещё не выходил: — Я смотрю, твоя семья многое не знает. — Не представляешь насколько, — засмеялся шатен. Он не решался дернуть ручку двери квартиры. В конце концов, Тушенцов вздохнул, собираясь с духом, и с силой отворил ее, прежде пропуская друга вперед.       Перед голубыми глазами раскрылась картина идеальной жизни, холодная и блестящая, как поверхность застывшего озера. Гладкая мраморная плитка отражала яркий свет, безжалостно высвечивая каждое отражение. На стенах, в дорогих позолоченных рамах, висели фотографии, не просто семейные снимки, а идеальные кадры из глянцевого журнала: застывшие улыбки, выражающие вечное счастье, безупречные позы, отточенные до совершенства.       За изящной аркой проглядывала кухня, сияющая стерильной чистотой и нескрываемой роскошью. Каждый предмет на ней стоял на своем месте, выверенном до миллиметра, отражая неприкосновенность и богатство. Открытая дверь приоткрывала вид на гостинную, где мягкие диваны приглашали к покою, а хрустальные люстры излучали блеск. Это пространство было лишено всякой случайности, всякого несовершенства. Каждый предмет, каждая линия были продуманы до мелочей, подчиняясь единому, безупречному стилю. Здесь не было места для жизни, только для безупречно сделанной декорации. И эта идеальная картина наводила на Даню холод, более пронизывающий, чем зимний ветер. — Руслан, боже мой, — выскочила женщина, хватаясь за сердце, — Ты что с собой сделал? — И вам, мама, здравствуйте, — произнес Тушенцов, и в его голосе появилась странная отстраненность. Это был не тот расслабленный, дружелюбный тон, к которому Даня привык. Теперь же его голос звучал отстраненно, словно он говорил не с родной матерью, а с совершенно чужим человеком, с которым его связывают только формальности, тонкая пленка вежливости, скрывающая глубокую пропасть. В этой изменившейся интонации скрывалось что-то невыразимо болезненное, что-то, что заставило Данину душу сжаться от внезапно наступившей пустоты.       Кашин коротко кивнул, здороваясь с незнакомкой. Ухоженная женщина средних лет, облаченная в мягкий домашний халат, с беспокойством наблюдала за сыном, не понимая, что произошло. Ее взгляд был заполнен тревогой, словно она пыталась разгадать сложную загадку, ключ к которой ускользал от нее. Внезапно Руслан перевел взгляд на рыжеволосого, и в этот миг что-то изменилось. Из привычной расслабленности, сонной потрепанности, он словно преобразился. Его спина выпрямилась, став прямой и напряженной. Это был не тот Руслан, который всегда легко сходился с людьми, не задумываясь о формальностях, не тот близкий друг, который был всегда рядом.       Обращение на «вы», прозвучавшее от шатена, показалось Дане еще более странным. В его семье такие формальности были не приняты, и он всегда считал Руслана человеком, далеким от всякой жесткой этикетности. Эта непривычная формальность, это внезапное расстояние, установившееся между ними, было чужим. Его близкий друг растворился, уступив место кому-то чужому, непонятному, и это было жутко. — Ты что натворил? — женщина расстроилась, ее движения стали медленными, неуверенными. Она поглаживала шею сына, движениями пальцев проводила по контурам татуировок. Ее пальцы замирали на каждом штрихе чернильной краски, пытаясь впитать в себя все то непонимание, которое окружало их сейчас. Затем она взяла его за подбородок, резко поворачивая лицо из стороны в сторону, внимательно рассматривая татуировки, — Руслан, где твои манеры?       Рыжеволосый не выдержал и рассмеялся с ее вопроса. — Что-то смешное? Вы, я так понимаю, сосед? — женщина продолжала говорить, ровным, спокойным голосом, не замечая нервного смешка, который прозвучал как неумелая попытка разрядить напряженную атмосферу. Ее слова текло спокойно, но в них слышалось не только недоумение, но и что-то еще — холодная, отстраненная сдержанность. — Да, приятно познакомиться, — рыжеволосый почувствовал неловкость, но на душе полегчало, когда Руслан тепло улыбнулся на его несдержанный смех. — Я Даня. — Галина, — женщина кивнула, проходя в кухню, продолжая проговаривать что-то о внешнем виде сына.       Тушенцов, пожав плечами, взъерошил рыжие волосы друга, разулся и прошел вслед за матерью. Даня повторял все действия, чувствуя некую неловкость.       На кухне текла спокойная речь, но для Кашина это было не более чем фоновый шум. Он сидел, погруженный в себя, взгляд его был прикован к блестящим поверхностям кухонной мебели, к идеально выверенной композиции предметов, и время растянулось, превратившись в тягучую медленность. Каждая секунда тянулась как вечность, наполняясь неловкостью и предчувствием чего-то неизбежного.       В памяти всплыли совсем другие картины: их простая, тесная квартира, наполненная смехом и душевным теплом; спокойные вечера, проведенные вместе с Русланом, вечера, наполненные шутками, простыми радостями и взаимной поддержкой. Но это тепло было так далеко, так недоступно сейчас, в этом холодном, чужом мире. Это был другой мир, и он никогда не принадлежал ему. — Даня, это же твой родной город? — женщина вдруг повернулась к нему. Ее глаза, освещенные мягким светом кухонной люстры, уставились на рыжеволосого. Он кивнул, не в силах отвести взгляд, — Как ваш город? — продолжила она.       В карих глазах, направленных на него с явной тревогой, Даня увидел не только страх, но и молчаливую, отчаянную просьбу о помощи. Кашин почувствовал себя зажатым между двумя огнями, между двумя непримиримыми истинами: с одной стороны, его мучила совесть, он не хотел лгать, предавать свои убеждения; с другой — ему было больно ставить своего друга, человека, которого он ценил, в неловкое положение. — Город, как город, — сглотнул Даня, старательно выдумывая слова, — У вас, конечно, помасштабнее все. Но… — Прекрасный город, — вдруг перебил его Руслан. Его голос звучал уверенно и спокойно, словно он действительно верил в то, что говорил.       Рыжеволосый улыбнулся, горькая улыбка скривила его губы. Ему казалось смешным, даже циничным, как Тушенцов пытается украсить реальность, придать городу несуществующие черты уютного уголка. Город, из которого каждый второй мечтал убежать, бежав от нехватки работы и полного отсутствия перспектив, в словах друга превращался в идиллическую картину спокойствия и процветания. Сломанный много лет назад фонтан, заросший травой и ржавчиной, вдруг воспринимался как символ неповторимого шарма. Разваленный спорткомплекс, символ упадка и заброшенности, превращался в «достояние города». Каждая деталь разрухи, каждый осколок былой красоты, каждая трещина на старых зданиях в рассказе Руслана звучали как части динамичного движения, символы развития, очередная стадия трансформации. — Мы тогда на дачу? — проронил вопрос шатен, будто пытаясь вернуть себе реальность, их обычную, знакомую жизнь.       Даня кивнул, чувствуя как напряжение с плеч немного спадает.       Дача стояла на самом краю лесного массива, укрывшись от городской суеты в тишине и покое. Старый деревянный дом, с красной, слегка выцветшей от времени, крышей и белыми, кружевными наличниками на окнах, выглядел уютным и гостеприимным. Рядом раскинулась просторная веранда, застекленная с трёх сторон, — идеальное место для умиротворённого вечера за чашкой чая, с видом на медленно опускающееся за горизонт солнце.       Вокруг дома, как защитный круг, располагался небольшой, но тщательно ухоженный участок, обнесённый старым, немного покосившимся, деревянным забором. Могучие старые деревья стояли вокруг дома, отбрасывая густые, прохладные тени на землю. В саду, ещё не успевшем сбросить осенний убор, стояли голые, чуть потемневшие от холода ветви кустарников, но воздух всё ещё хранил аромат перепревших листьев, образовавших под ногами мягкий ковёр. Недалеко от дома приютилась маленькая, уютная баня, а за ней тихо дремал небольшой водоём с кристально чистой водой, уже покрытой тонким, прозрачным льдом.       Воздух был наполнен тонким, свежим ароматом сосновой смолы и влажной земли, а издалека, из глубины леса, доносился тихий, успокаивающий щебет птиц, тех немногих, кто ещё не отправился в тёплые края. Время здесь замедлило свой бег, текло неторопливо и размеренно, каждая минута проводилась в полной гармонии с природой, готовящейся к зимнему сну, погружаясь в тихую, глубокую дремоту до весеннего пробуждения. — Нужно коробки перетаскать в машину, — Тушенцов с усталым вздохом, потер глаза, пытаясь стереть накопленную за день усталость, и перевёл взгляд на несколько тяжёлых коробок, стоявших на веранде.       Даня, чувствуя это немое обращение, не нуждаясь в словах, подошёл к веранде, готовый прийти на помощь. Руслан едва заметно улыбнулся, пожав плечами в жесте молчаливого согласия: «Ну давай уже, помогай». Рыжеволосый схватил самую большую коробку, тяжёлую от солений и старых, наверное, дорогих сердцу вещей, и с легким стоном потянул её к машине.       Они шли медленно, осторожно ставя ноги на заморозки, покрывшие землю тонким хрупким льдом. Тушенцов, с усилием погрузив коробку в багажник, бросил быстрый взгляд на друга, уже установившего свою ношу рядом. В его карих глазах Даня прочитал целую гамму чувств: тихую, искреннюю благодарность, смешанную с глубокой усталостью и лёгким, усталым раздражением, оттого, что пришлось так много работать.       Переносили коробки одну за другой — каждая становилась маленьким шагом в их тихой, размеренной работе. Даня наслаждался этой простой, почти ритуальной деятельностью, чувствуя тепло взаимной помощи, цельность нехитрого, но важного объединяющего действия. Улыбка сама растянулась на лице Руслана, когда он, наконец, с удовлетворённым вздохом щелкнул защёлкой багажника.       Работа затянулась, испещрённая шутками, лёгкими толканиями в тесном проходе между машиной и верандой, и невольными привалами, чтобы уловить последние мерцания заката, медленно угасающего за тёмнеющим лесом. В сердце Дани теплилось неясное, но искренне приятное чувство.       Руслан, с удовлетворённым хлопком по металлу багажника, лениво опустился на капот машины, доставая из кармана сигарету. Он закурил, и тонкая струйка дыма, медленно вздымаясь в холодный воздух, растворялась в густом осеннем тумане, который тяжёлым, влажным покровом окутал окрестности. — Я могу кое о чем спросить? — Даже догадываюсь, о чем пойдёт речь, — хмыкнул шатен, но в его голосе слышалась не насмешка, а мягкость, нежная доброта, которая всегда была присуща ему. — Ты странно себя вел, когда мы были у твоей мамы, — аккуратно начал парень, переживая, что его вопрос может быть неуместным. — Дань, там долго и сложно объяснять. Правда, давай в другой раз, — Руслан продолжал щуриться, не сводя взгляда с какой-то определённой точки где-то вдали, как вдруг выпалил, — Проберемся на один участок? Тут идти от силы минут пятнадцать. — Куда? — Узнаешь, — подмигнул друг. — Тебе спокойно не сидится? — усмехнулся Даня, добавляя, — Пошли уже.       Спрашивать лишнего не хотелось. Кашин чувствовал, что в карих глазах скрывается что-то важное. И Даня, не хотя даже думать о возможных причинах такого поведения друга, кивнул и пошёл вслед за ним.       Дорога оказалась короче, чем казалось. И вот, в едва уловимой смене пейзажа, перед рыжеволосым распахнулась совсем другая картина: дачные участки внезапно сменились величественными особняками, раскинувшимися на просторной территории. Здесь кипела жизнь, ярко подсвеченная включающимися в окнах домов огоньками, а кто-то с удовольствием торопился домой после работы. Руслан поспешно натянул глубокий капюшон куртки, словно стараясь спрятаться от взглядов. Даня, в свою очередь, удивлённо вздернул бровь, не понимая причины резкой смены настроения друга и этого внезапного желания стать незаметным, погрузившись в тень своего капюшона.       Они остановились перед домом, выпавшим из ряда идентичных особняков, затерявшимся в призрачном сумраке. Окна дома были темны, подчёркивая заброшенный вид старого, пошарпанного забора. За ним возвышался двухэтажный дом, его фасад, хотя и не разрушенный, но потемневший от времени и испещрённый тонкими трещинками, казался застывшим в немом ожидании. В нём не чувствовалось жизни, только странное, необъяснимое затишье.       Руслан плавно перемахнул через забор и, протянув Дане руку, он спросил с иронией: — Помочь?       Улыбка тронула губы Кашина — непонимание смешалось с завораживающим чувством предвкушения. Он взял протянутую руку, и вместе они легко перешагнули через забор, оказавшись в охлаждающей тени старого дома. Тушенцов кивнул головой в сторону заднего двора, приглашая следовать за ним.       И здесь, за забором, раскрылась загадочная красота, скрытая от посторонних глаз. Величественный дуб возвышался над домом, а на его могучих ветвях приютился маленький, уютный домик на дереве. Две изящные беседки, сплетённые из тонкого, почти прозрачного дерева, добавляя к общему впечатлению необыкновенную роскошь, замаскированную под легкую заброшенность. Эта роскошь не бросалась в глаза яркими красками, а скрывалась в изысканной старине материалов, в гармонии дома с окружающей природой, в умиротворенном молчании.       Руслан уже поднимался по старой, скрипучей деревянной лестнице, ведущей к балконной двери второго этажа. Каждый шаг отдавал глубоким, протяжным скрипом.       Шатен оказался на балконной площадке, все ещё спрятав лицо под тёмным капюшоном. Его взгляд устремился к огромному окну, ведущему в дом, из кармана куртки он извлёк небольшую отмычку — блеснувший в призрачном свете металл казался холодным, и невольно передавалось это ощущение прохлады. Рыжеволосый замер на миг, чувствуя, как по жилам проносится прилив адреналина. — Не переживай, если нас поймают, то ничего не будет, — Тушенцов, не издавая ни звука, подошёл к окну.       С мастерством профессионала он вставил отмычку в замок, и лёгкое движение заставило замок щелкнуть с тихим, едва слышным звуком. Окно приоткрылось, и в комнату проникла холодная струйка ветерка, прошептавшая о пустоте, царившей здесь многие годы, о забытых вещах и ушедшем времени. Усмешка коснулась губ Руслана — он чувствовал себя на своём месте. Затем, осторожно, чтобы не издать ни малейшего звука, он откинул стекло в сторону, придерживая его рукой, и, не поворачиваясь, протянул Дане руку в жесте приглашения.       Комната встречала их не пустотой, а застывшей историей забытых лет — историей, написанной на языке пыли и времени. Облупившаяся краска раскрывала глубокий тёмный цвет древесины. Пол, выложенный широкими, просевшими досками, был испещрён небольшими ямками, заполненными пылью и тонкой паутиной.       В центре комнаты стоял старый шкаф, его двери стояли распахнутыми, словно в молчаливом приглашении заглянуть внутрь, но там царила только темнота и толстый слой пыли. Рядом, у стены, стоял корпус кровати, лишенный матраса. На одной из стен висела почти полностью осыпавшаяся картина в позолоченной раме, её узор едва угадывался под слоем плесени. Воздух был затхлый, пропитанный запахом застоявшейся влаги, создавая удушающую атмосферу заброшенности. В тёмных углах лежали забытые осколки былой жизни: пожелтевшие книги, осколки посуды. Всё в этой комнате дышало забытыми годами, создавая атмосферу застывшего времени. — И что мы здесь делаем? — сказал Даня, оглядываясь вокруг. — По детству поностальгировать хотел, — произнес Руслан, проходя по комнате, — Это была моя спальня.       Рыжеволосый кивнул, пытаясь представить, как здесь раньше царила жизнь: — И почему вы не живете здесь? — с некой настороженностью спросил он, а в голове рождалась еще куча вопросов. — Отец потерял бизнес, — шатен скривился, словно от кислого вкуса во рту, — Пришлось заложить дом, но насколько я знаю, его кто-то выкупил, — он усмехнулся, в его голосе зазвучала горечь, — Даже догадываюсь, кто. — Руслан, я тебя вообще не понимаю, — выдохнул парень, — Но если я начну в очередной раз эту тему, ты психанешь. — Рискни. — У тебя есть возможность жить в наилучших условиях, но ты живешь в нашей глуши в обшарпанной квартире, — Кашин следил, как друг, словно в бреду, протирал рукой пыль на спинке кровати. Тушенцов взглянул на него и прикусил нижнюю губу, будто извиняясь за что-то. — Мне куда комфортнее и лучше там, но точно не здесь, — кареглазый отдернулся, — Знаешь, я всегда хотел сделать кое-что, — он резко вышел из комнаты, открывая вид на коридор, и вставил к губам сигарету.       Кашин чувствовал себя неловко. Он стоял в пустой комнате, наблюдая, как друг замирает перед дверью, ведущей на балкон второго этажа. Остатки былой роскоши — потускневшие, порванные коврики и покрывала — лежали на полу. Деревянные перила, изуродованные плесенью и паутиной, местами прогнившие, казались на грани распадения. Тишину, царившую в доме, нарушали лишь лёгкий шелест ветра и приглушённый стук оконных рам.       С балкона открывался вид на гостиную, погружённую в глубокий полумрак. Старые, покрытые пылью диваны, большой, запылённый телевизор в углу, застывший в своём безмолвном рассказе. Даня достал телефон и включил фонарик. Яркий луч света пронзил полумрак, подсвечивая трещины на полах. — Выключи, — недовольно, как маленький ребенок, буркнул шатен, и свет фонаря погас. — Так что ты хотел? — рыжеволосый все еще не мог привыкнуть к этой необычности поведения друга, лишь иной раз вздыхая на переменчивость его настроения. — Всегда хотел забить на семейные принципы, выйти на выступ и закурить, наблюдая, как снизу все злятся, — Руслан курил обрывисто, прикладывая тыльную сторону ладони к губам, будто хотел погасить сигарету в миг, но в то же время не хотел отказываться от ее тепла. — Хочешь я спущусь? Буду делать вид, что злюсь.       В карих глазах Даня увидел не просто просьбу, а немую мольбу о поддержке, о том, чтобы его не оставляли в этот момент. — Нет, — парень тепло заулыбался, — Побудь рядом. — Я все еще могу спуститься, — ответил рыжеволосый, и их смех зазвенел в тишине, словно капельки воды в безмолвном колодце.       Рыжеволосый положил руку на плечо друга, и их взгляды встретились, соединившись в полном понимании и теплой поддержке. Руслан сглотнул, сделав небольшой кивок головой, и, поджав губы, лёгким движением постучал по руке Дани, выражая тихую, глубокую благодарность за поддержку, за то чутьё, которое в эту минуту было важнее слов.       Они стояли молча, укоренившись в самой сути заброшенного дома, плечо к плечу, опираясь на холодный деревянный парапет балкона. Кашин чувствовал, как друг погружён в глубину своих мыслей, в туман воспоминаний, где перемешивались образы детства и призраки семейного очага. Его собственные мысли, однако, были заполнены странным, необъяснимым беспокойством. Он пытался отогнать его, но оно настойчиво возвращалось, заставляя его задуматься над необычным теплом, которое он ощущал рядом с Русланом, в эти минуты особого взаимопонимания. Слова шатена, «Побудь рядом», пронеслись по его нервам волной нежного трепета, заставив сердце сделать несколько резких ударов. Но вместе с этим теплом приходило недоумение, странное чувство несоответствия, словно что-то выбивалось из обычного мира, из устоявшейся картины реальности.       Невольно голубоглазый перевёл взгляд на Руслана, чьё лицо было погружено в туман воспоминаний. — Знаешь, — вдруг прервал тишину Тушенцов, — Я думал, что больше никогда здесь не появлюсь. Но до этого момента я переживал, а сейчас рад, что действительно не войду больше в этот дом, — карие глаза наконец перевели свой взор к голубым, вглядываясь в них в потемках. — Спасибо, что согласился дойти, — с хрипотой в голосе он усмехнулся, проговаривая все шепотом, но будто не от страха, что кто-то их заметит, а от атмосферы вокруг, — Спасибо, что вообще поехал со мной. Ты… настоящий друг. — Не за что, — Даня чувствовал, как его собственная грудь заполняется теплом. Он смотрел на шатена, на его уставшее лицо, на то, как он курит, словно пытается унять невидимую боль. — Правда, — Руслан потрепал его по волосам, отстранившись от перил, — Спасибо.       Вечерняя прохлада обволакивала город, а они, погрузившись в течение времени, забыли о его беге. Возвращаясь домой, парни сидели в машине, окутанные атмосферой непринужденного тепла и дружеского шума. Смех и шутки перемешивались с воспоминаниями, рассказанными с живым задором. В этом шумном потоке слов Даня чувствовал себя свободным, словно все неловкие моменты, оставшиеся в заброшенном доме, растаяли, испарились под близостью.       Дома их встретила Галина. Её встреча была холодной и отстранённой, словно они были двумя случайными прохожими, забредшими в её дом. Тушенцов мгновенно напрягся, его тело словно сжалось, и он погрузился в себя, а движения его стали осторожными, взгляд — задумчивым. В этом резком контрасте теплой атмосферы машины и холодного приема в собственном доме скрывалась некая невысказанная история, в которой теплота дружбы противостояла холоду семейных отношений.       После ужина, в мягком свете настольной лампы, окутывающем гостиную полумраком, они устроились поудобнее на диване. Руслан, лёгким движением включив телевизор, скоро отвлёкся от бесполезной мигающей картинки, переключившись на галерею со своего телефона. Знакомые лица, старые шутки, новые комментарии — всё это слилось в бурный, непрерывный поток воспоминаний, оживающих под каскадом радостного смеха и живых эмоций. Рыжеволосый и не почувствовал, как погрузился в сон, его голова естественно улеглась на плечо друга.       Пробуждение было мягким, спокойным. Он проснулся от тихого, приглушённого смеха Тушенцова, раздававшегося у самого уха. — За мной повторяешь? — улыбаясь, шепнул Руслан.       Даня резко отпрянул, поправляя волосы и пытаясь собрать рассеянные мысли: — Чего? — пробормотал он, голос его был еще сонным. — Я не заметил, как заснул. — Я ж ничего против не сказал, — вскинул руки шатен, убирая телефон. — Давай уже спать ложиться, — он выключил торшер, стоящий рядом с разложенным диваном, и комната погрузилась в полумрак.       Устроившись на краю дивана, кареглазый тихо отвернулся, укутавшись в мягкое одеяло и поправляя воротник своей домашней спортивной кофты. В комнате царила глубокая тишина, нарушаемая лишь ровным, спокойным дыханием двух друзей.       Даня, ещё погруженный в дремотное состояние, лениво прижался к подушке, чувствуя приятную усталость, накопленную за день: усталость от долгой дороги, от тяжести переносимых коробок и от легкого стресса, вызванного незнакомым городом. Но спустя пару минут тишины, просачиваясь сквозь сон, он услышал манерный шёпот: — Приятных снов.