Идеальный альфа

С непривычки у Чонгука жжется горло от сигареты, но он упорно делает глубокую затяжку. Может себе позволить, в запасах есть ещё пять штук и зажигалка Мингю. Кажется, этой ночью температура опустилась ниже нуля и проморозила пальцы альфе. Они дрожат с сигаретой между средним и указательным. Чонгук видит это, когда неспеша выдыхает дым через нос. Видеть мелочи, когда в голове хаос, как-то успокаивает. Мир рушится, его невозможно понять, но зато у Чонгука есть пальцы, они умеют дрожать от холода, потому что ранняя весна — это всё равно что зима. Дышать чуть легче, когда такие мелочи показывают, что мир на самом деле всё тот же. Пока не подумаешь, что да, мир — тот же, но проблемы, мысли и переживания реальны, пусть мира не меняют. Миру просто плевать на происходящее в нем, он живет свою жизнь, а вы там как-нибудь сами. Чонгук понимает, почему Юнги нравится крыша. Смотреть на огни самолетов, что скрываются в облаках или черт пойми чем там, на небе. На машины, которые размером с ладонь, не могут набрать скорости из-за подъема в гору. На ветер, который кажется живым, в нем настолько много свежести и прохлады, что аж лицо немного обжигает холодом. Чувствовать запах одиночества и тяжелых мыслей от сигарет и покалывающее тепло от замерзшей руки, которую прячешь в карман, чтобы погреть. Интересно, когда Чонгук находил Юнги здесь, было ли ему также важно побыть в этом всём одному, как Чонгуку сейчас? Если да, то Чонгук столько раз разрушал умиротворение Юнги. Страдание по сути, но умиротворенное. Чонгук приходил, заставлял делать, что Юнги не хотел, силой почти заставлял. Всё равно, что приди Юнги сейчас к Чонгуку, выкинь его сигареты и насильно заставь жениться на Тэхёне и уйти от него самого. Чонгук отбирал у Юнги выбор, раз за разом. И даже самый последний. Ему ведь мало страдать от непонимания полярности собственных чувств, нужно поднять и более давний свой страх — быть ужасным альфой или другом для Юнги. Не то чтобы Чонгук поднялся покурить на крышу посреди ночи от радостных мыслей, но от того, куда все идет в его голове, ему становится по-настоящему плохо. Так, что скручивается что-то темное в животе, в голове всё прикрывается туманом, а трясет уже не от холода или никотина. Чонгуку действительно становится плохо. Живи он нормальной жизнью, сделал бы что-то с этим, к врачу бы сходил. Но сейчас он лишь упорнее вдыхает в себя дым и смотрит из-под ресниц на размытые машины, мимоходом лишь подумав, что качнись он вперед — и всё, выход нашелся бы. С каждым новым выдохом пара изо рта и стихающей во рту горечи от сигареты взгляд становится чуть яснее, а сковывающее чувство в теле проходит. Но сна так и ни в одном глазу. Чонгук даже не вздрагивает, когда замечает рядом тень, привычно устраивающуюся вообще-то на ее месте. Это Чонгук тут обычно быстрый гость, а не наоборот. Юнги, должно быть, думает так же, но, сбросив ноги с уступа, как и Чонгук, молчит и не спрашивает. Даже не пытается отстоять право на крышу и тоскливое одиночество тут. — Не бережешь ноги, — Чонгук вроде ругается, а вроде получается просто констатация факта: да, Юнги не бережет ноги. Он по жизни мало что бережет, на самом деле. Недавно вот пытался последнего лишиться, одного из самого важного. — Ходить же больно, лежал бы. — Вы же всё решили, чего ты страдаешь? — Юнги спрашивает всё у той же черноты, в отличие от сверлящего его профиль взгляда Чонгука. А альфа не знает, молчит, будто тоже ждет ответа. Жаль, чернота не может его дать, поэтому Чонгук достает очередную сигарету, слепит себя небольшим огоньком от зажигалки и глубоко втягивает. Юнги даже не предлагает, почему-то для него курение — это за гранью. — Мы попробуем с Тэхёном что-то построить, а не «всё решили», — в этот раз, как и Юнги, в темноту. Чонгук смотрит прямо перед ними, на крыши других домов, что стоят на спуске с холма, где их университет. Там вот никто не страдает, неплохое место пропадает. — Я не понимаю, как такое может быть. Как у меня могут быть чувства к двум людям, не понимаю. Такого не должно быть, тогда получается, что что-то к одному из вас — ложь. К тебе? Ответственность за тебя, чувство долга, ведь ты как альфе только мне можешь довериться с твоей травмой. Может привычка? Мы ведь столько рядом. Чонгук поднимает забытую сигарету к губам и успевает еще затянуться в последний раз, пока табак не прогрел. На самом деле это пугает — подозревать, что твоя любовь просто пустой звук, привычка и отвественность. — А может к нему — это не настоящее? Мне сказали об истинности, и что? Я по щелчку пальцев влюбился? Истинность же не так работает, нет. Но я будто не чувствовал всего этого до того, как узнал про истинность. Что если я просто притягиваю эти чувства, потому что мы истинные и так должно быть? Я, блять, не знаю. Окурок летит вниз из пальцев. Опять сильнее дрожат, видимо, ветер холоднее подул. Чонгук сгибается и подхватывает голову руками. Глаза закрывает, чтобы не смотреть в темноту внизу, в которую на самом деле им легко сейчас упасть, и просто давит локтями в бедра, дышать пытается спокойно, чтобы не поддаваться темноте уже внутри себя. Юнги не касается его долгое время, просто настолько бесшумно находится рядом, что Чонгук едва не забывает о его присутствии. Юнги понимает его состояние, словно не раз был в похожем. Чонгук, конечно, знал, что его тоже гложет темнота. Но не знал, что это бывает настолько разрывающе на, казалось бы, пустом месте. — Если так рассуждать, то любви вообще не существует. Родители любят детей, потому что дети без них не выживут и им нужна забота, их не деть никуда. Люди любят питомцев, потому что они приятные на ощупь, красивые и делают что-то смешное. Юнги, в отличие от своих песен и репа, который умеет быстро зачитывать, сейчас никуда не торопится. Он говорит медленно и тихо, так что голос растворяется в пустоте перед ними и доносится до альфы будто бы с ветром и покалывающим холодом. — Я так воспринимал любовь. До недавнего времени. — Что изменилось? Чонгук. Он знает это, помнит, как в какой-то момент не смог больше терпеть отстраненного Юнги, у которого «все нормально» или «отъебись». Просто в какой-то момент Чонгук вспомнил, что они единственные близкие друг у друга в жизнях и начал тормошить Юнги. Выпрямившись, Чонгук снова поворачивается к нему и разглядывает едва заметный в темноте профиль. — Какая разница чем вызвано чувство, если оно есть? Я боюсь альф, на инстинктивном уровне боюсь. Ты не знаешь почему, но тебе и не потребовалось, чтобы стать самым близким человеком мне и оставаться при этом альфой. Зачем тебе сейчас знать, как правильно или почему ты чувствуешь что-то и ко мне, и к Тэхёну? Что это изменит для тебя? Закончив задавать вопросы в никуда, Юнги поворачивается на Чонгука. Едва ли видно его глаза, не различить радужку и зрачок, но Чонгук смотрит на него, изучает черты и чувствует что-то похожее на ощущение, когда падаешь во сне, а потом резко просыпаешься. Обрыв внутри себя и бездонная темнота, в которую летишь без шанса спастись. — Ничего не изменит. Простая правда, на самом-то деле. Чонгуку действительно ничем не поможет знание, почему так вышло. Успокоит разве что, но не больше. JungKook — Stay Alive       — Поцелуй меня, — Юнги шепчет. Так, что голос растворяется в холоде между ними. Его даже не уносит ветер, не хватает силы в Юнги или его уверенности в том, как всё теперь будет между ними. Чонгук даже и не помнит целовал ли Юнги с момента, как узнал, что Тэхён — его истинный. Прошли всего пара дней, но Чонгук будто прожил абсолютно чужую ему жизнь. Если бы Юнги хотел, он сам бы поцеловал, Чонгук уже научил его этому. А значит сейчас Юнги не хочет почувствовать тепло от этого, нет. Он хочет показать что-то Чонгуку. Или что-то узнать для себя. А Чонгук дает ему возможность. Сперва привычно обозначает намерение рукой на щеке, такой же холодной, как и его пальцы. Гладит совсем немного по коже, пока не соскальзывает в волосы и не наклоняется, совсем забыв о рисках сидения на краю крыши. Юнги лишь дышит в ответ между приоткрытых губ и закрывает глаза, а Чонгук с привычным трепетом в груди легко касается его. Уставший без сна и с горечью сигарет во рту, Чонгук словно вдыхает свежего воздуха из Юнги. У него прохладные губы, словно замершие во времени — как будто бы и их отношения в этот момент: застывшие на краю крыши в холоде, боящиеся покачнуться, потому что могут потерять абсолютно всё. У Чонгука есть омега. Но это не мешает ему целовать человека, которого он любит. Напротив, Чонгук словно впервые по-настоящему чувствует, что касается и целует именно Юнги, впервые смакует его. Юнги ощущается как холод, но не отталкивающий, напротив — от Юнги столько идет прохлады, что хочется укутать его собой и согреть. И если бы не край крыши, Чонгук бы так и сделал, но пока лишь сжимает до боли в пальцах бетонный угол, на котором они сидят, чтобы окончательно не забыться, не упасть и не лишиться всего. Не сейчас, когда Чонгук, на самом-то деле, имеет настолько много — двух людей, которых любит. Юнги на вкус словно мята, Чонгук понимает это, только отстраняясь. Губы обжигает ветром — как от мяты в зубной пасте, если сразу же выпить воды. Обжигает настолько, что альфа изнутри мурашками покрывается и едва не передергивается от стреляющих по всему телу нервов. Юнги научил Чонгука оголять их, чтобы научиться чувствовать его. Но каким бы ни казался холодным и одновременно будоражащим Юнги в прикосновении, со стороны он выглядит будто потерявшийся котёнок — смотрит расширенными зрачками, не моргает и будто готов расплакаться. Юнги ощущает себя потерянным. Это Чонгук видит в его глазах, которыми тот ждет реакцию, будто бы альфа сейчас посмеется и уйдет, оставит его действительно одного. Юнги ждет, что Чонгук будет сравнивать его с Тэхёном, и уверен, что Тэхён бы выиграл. Но Чонгук нет. Он чуть улыбается и целует Юнги между бровей, хочет молча донести важное, внезапно пришедшее к нему. Тэхён ведь прав. Ещё днем Чонгук был с ним, обнимал его. А двенадцать часов спустя в Чонгуке нечто переворачивается всего от одного поцелуя с Юнги. Черт знает как, но у Чонгука в душе хватает места для двоих. — Всё хорошо, — он слишком хорошо знает Юнги, чтобы не понять, что этим поцелуем тот проверял их связь. Осталась ли она, не стала ли противна Чонгуку, а заодно и сам Юнги. Чонгук уже привык предполагать, как именно он мыслит из-за своей травмы. — Всё хорошо, Ю. — Нет, — Юнги говорит в тон Чонгуку, едва ли слышно. — Не утешай, Чонгук. Скажи мне правду, я не смогу каждый раз видеть тебя и думать из жалости ты рядом или нет. Чонгук знает Юнги, пожалуй, лучше, чем кто бы то ни было. А поэтому он не говорит правду, он отпускает край крыши и берет ладонь Юнги, чтобы опустить ее на толстовку в районе грудины. — Как мы с тобой оказались в долбанной мелодраме, Ю? — От усмешки вибрации идут по ребрам, а Юнги, поймав их, поджимает пальцы. Он точно чувствует колотящееся сердце альфы, а оно должно значить куда больше слов. — Вся моя жизнь, как дешевая дорама, — пальцы Юнги распрямляются и давят в ответ ударам. Он почти что толкает Чонгука, альфе приходится сопротивляться давлению ладони, но отчего-то оно приятно. Такое простое действие в их жутко сложных жизнях. — Чонгук, нет разницы, почему оно бьется так, — будто итогом разговора Юнги проводит ладонью чуть ниже, а потом отрывает ее от тела альфы и молча поднимается на ноги. Стоит на самом краю, что подуй более сильный ветер, качнись он неудачно и опять всё. Почему-то лишь на краю у жизни начинают появляться неизведанные раньше краски. — Мне лично нет разницы. Как и нет разницы, почему с этим тебе и Тэхён нравится. Ты всё равно не поймешь, как так получилось, поэтому прекращай мерзнуть. Если из нас троих еще и ты сляжешь, мы обречены на провал. Как и всегда, Юнги оставляет последнее слово себе. Он спрыгивает с выступа назад и громкими шагами идет к выходу — наверное, ему больно ходить. Стоит еще раз обработать ноги перед сном. — Не нравится. Я влюблен, — Чонгук, последний раз скользнув взглядом по фонарям внизу, оборачивается назад и закидывает для большей устойчивости ногу на место, еще теплое после Юнги. Его слова догоняют Юнги на середине шага. Он нелепо застывает с поднятой ногой и ставит ее на то же место, с которого поднял. Стоит так столько, что Чонгук успевает начать беспокоиться. — Я, — и оправдываться зачем-то, — не хочу ничего скрывать ни от кого из вас. — Хорошо, — а Юнги оборачивается и улыбается с подозрительным блеском в глазах и слабостью в голосе, вроде окрепшем после молчаливого признания Чонгука. — А тебя люблю, — до того, как Юнги успевает отвернуться и спрятать выпавшую из уголка глаза слезу. — Знаешь разницу? Тэхён беспокоит мое сердце. А ты уже его часть. Я могу его потерять сейчас и оклемаюсь. Но потеряю тебя — часть себя тоже потеряю. Юнги впервые так открыто плачет перед Чонгуком. Не отворачивается к стене на своей кровати, не давит хрипы в подушку. Стоит в полосе света посреди ночи, смотрит краснеющими глазами и изредка хлюпает носом, втягивая влагу хотя бы там, пока из глаз она вытекает без препятствий в слезах. Юнги так открыто плачет не из-за боли или страха. А потому что слышит, что любим кем-то, честно и искренне. Чонгук знает это, тоже умеет читать по телу. — И не смей говорить, что мне не нужно было тебя искать, — и почти что мысли, сюда по улыбке, скользнувшей прямо посреди слез на лице Юнги. Он улыбается совсем нелепо, до десен, и вскидывает взгляд к небу. Слезы остановить пытается, утирает пальцами влагу. Юнги не так красив, как Тэхён, это бесспорно, но в нем есть очарование, Чонгуку не отвести взгляда даже от того, как он кривится от слез. Юнги смотрит на небо и дышит, Чонгук знает, что психотерапевт так учил справляться его с паническими атаками. А Чонгук не торопит, просто поворачивает лицо чуть в бок, чтобы ветер обдувал щеку, возвращая холодом в жизнь. — Не сиди долго, пожалуйста, — слова Юнги звучат с внезапной мягкостью. Он тут же отворачивается и всё же уходит, оставляя Чонгука наедине с морозным воздухом и пробирающимся за шиворот ветром. У него остались еще сигареты в пачке, но сейчас, смотря на них, Чонгук хочет скинуть их с крыши вниз. Интересно, когда Чонгук находил Юнги здесь, было ли ему так же важно в глубине, чтобы он всё же пришел, сказал хоть что-то и побыл рядом? Если да, то Чонгук спасал его так же, как Юнги сейчас сделал это с ним. Сигеры всё же не летят с крыши, а мудрым решением отправляются в карман. Мало ли, сколько еще бессонных ночей будет в будущем. Ночной мороз острее ощущается в помещении. У Чонгука кожа на лице покалывает, а пальцы как-то неохотно сгибаются вокруг поручня лестницы, пока он сбегает вниз до своего этажа. Если он заболеет, случится трагикомедия. За те пять минут форы, что Чонгук отпускал тревогу в себе, Юнги успел свернуться калачиком у стены, на его привычном месте. А ещё перестал прятать свои слезы — в этот раз Чонгук слышит через темноту не судорожное дыхание, сдерживаемое ладонью, которая на самом деле истерику сдержать всегда пыталась. Чонгук слышит, как Юнги всхлипывает. Их отношения во многом обязаны Тэхёну, но самое важное — открытость из-за страха их потерять, — появилось даже без прямого вмешательства Тэхёна, его слов и советов. Всего-то стоило оказаться истинным Чонгука и это снесло многие стены между ним и Юнги. Не стараясь быть тихим, Чонгук стягивает с себя одежду и в одной футболке ложится в их кровать. Юнги настолько маленький, что занял едва ли половину своей кровати, поэтому Чонгуку приходится лечь прямо на место, где их кровати соединяются. Место, в которое он обычно скатывался во сне и отбивал себе какие-то кости на боках или спине. Место, которое сейчас застелено одеялом. Мог ли Чонгук раньше не замечать такие мелочи заботы в отношении себя? Что, если да, и Юнги уже давно заботился о нем в действиях, хотя слов между ними почти что и не было. Он ведь любит, и давно. А у Чонгука всего от одного одеяла между двух кроватей в душе что-то непонятное. Трепет от заботы в свой адрес, такой крошечной, но в важных деталях. Страх, что он мог и может это потерять. Что-то всепоглощающее к этому маленькому человеку, так и не вернувшему Чонгуку толстовку, потому что она ценна для него, но слишком смущающегося, чтобы попросить его вещь раньше. Юнги со всеми своими минусами и временами колкостью на самом деле безумно крошечный, и Чонгуку не вдохнуть полной грудью, какой. Там легкие схлопываются, отказываются нормально функционировать, и хоть Чонгук не влюблен в него, но и не просто любит. Это что-то, чему человечество еще не дало названия, Чонгук уверен. Не в первый раз за последние дни Чонгук с должной аккуратность устраивается за спиной, в этот раз правда Юнги. Для Тэхёна нужно было придерживать грелку или просто согреть собой, но с Юнги Чонгук чувствует то же действие абсолютно иначе. Его хочется закрыть своим телом, спрятать от мира в темноте угла их комнаты. Беречь в своем сердце, заботиться и спрашивать о каждом прошедшем событии, дне, даже шаге. Чонгук обнимает Юнги, замершего от прикосновения к себе. Это привычно, между ними часто так, что Юнги закрывается и зажимается, когда чувствует близость. Но сейчас это происходит лишь несколько мгновений, которые видимо нужны ему, чтобы взять себя в руки. И Чонгука в руки тоже — Юнги обвивает его указательный палец пятью своими и так держится, абсолютно невинно. Их любовь на самом деле такая же — невинная, абсолютная и держащаяся на образах. Юнги раненый, слабый и маленький. А Чонгук — большой, сильный и закрывает от всего мира. Чонгук просто лежал за Тэхёном прошлой ночью, как и лежит за Юнги сейчас. Но чувствует огромную разницу — Тэхён не тянется к нему, как к способу жить. Он живет сам, как может, но живет. А Чонгук приходит к нему, чтобы тоже пожить рядом, со всем багажом позади. Они принимают друг друга и выбирают быть рядом. С Юнги же Чонгук становится словно другим. Становится его частью, его стеной. Вряд ли бы Тэхёну понравился такой Чонгук, если бы он точно также пытался ограничивать и защищать омегу, как это делает с Юнги. Юнги травмирован, но он приспособился жить. И лишь с Чонгуком что-то происходит. Их любовь — это про образы, которые дополняют друг друга. Про грани, где один вечная жертва, а другой — вечная защита. Возможно поэтому Чонгук и может любить двоих человек. Потому что любит их разными версиями себя. — Знаешь, мне кажется, что у нас с тобой нездоровые отношения, — от собственного понимания дыхание спирает сильнее, чем от сигарет, мороза и трепета перед крошечностью Юнги. Но Чонгуку важно поделиться этим с ним, важно пусть и прерывающимся шепотом, но сказать вслух. — Мы неправильно ведем себя и, может быть, делаем друг другу хуже. Мы ведем себя друг с другом не так, как с другими людьми. Не как взрослые и рациональные люди. Я чувствую себя подростком с гиперболизмом всего в мире. — Ну не всего, ты по-настоящему огромный, как горилла, — Юнги в ответ тоже затаивает дыхание, будто бы перестает плакать, но в темноте комнаты Чонгуку этого не видно. — Ага, спасибо, — Чонгук даже посмеивается и устраивается вплотную, чтобы упереться носом в волосы Юнги. — Но знаешь, мне нравится. У нас больная связь, Ю, она построена на твоей травме и моем слишком сильном желании защитить тебя. — Ты… Юнги впервые за их совместные ночи выбирается из рук Чонгука и поворачивается лицом к лицу. Пусть в темноте не видно вообще ничего, но Чонгуку достаточно чувствовать его ускоренное дыхание на своих губах и руку, которую Юнги прижимает к своей груди и заодно к груди Чонгука. — Хочешь это вылечить? — Нет. Я не вижу вреда. Мне нравится быть с тобой таким, каким я не смогу быть ни с Тэхёном, ни с кем-то другим. Нравится, что ты такой слабый и нуждающийся. Это звучит убого, но- — Не хочешь ничего скрывать, знаю, — Юнги перебивает и тихо хрустит запястьем, когда разворачивает руку и сжимает в кулачке футболку альфы. — Спасибо за эти слова, Чонгук. Правда, я сломанный и отношения такие же. Но мне… Юнги сам себя обрывает и шумно сглатывает, еще раз шмыгнув носом. А Чонгук вслепую касается его лица, но получается прикоснуться к уху. От него альфа пробирается пальцами по щеке до носа, а там мягко ведет выше, до уголка глаза. В этот раз Чонгук не слышит боли, но чувствует под пальцами. — Я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя, Чонгук, — Юнги шепчет слова, словно они причиняют ему боль, не дают дышать и режут голосовые связки. А Чонгуку, напротив, они делают слишком тепло в душе. Он чувствует это не только в районе груди, не в сердце, как принято считать. Чонгук чувствует, как все его тело сжимается в непонятном трепете, от горла до кончиков пальцев на ногах. — Знаю, родной, — и он старается передать это огромное тепло Юнги, улыбается, чтобы в голосе было слышно поддержку. — Я тебя тоже люблю. В этот раз он и слышит. А в голове рисуется, как Юнги плакал на крыше, кривился, смотря на небо. Любовь внутри Чонгука негодует, требует избавить Юнги от боли, а Чонгук приподнимается на локте и ведомый своими еще прохладными пальцами, касается губами переносицы Юнги, собирая соленую влагу. Ему приятно утешать и так давать любовь. Каждое прикосновение, небольшая слеза на губах разносят мурашки по всему телу. Чонгук с жадностью собирает каждую слезинку, поворачивает за подбородок лицо Юнги, чтобы добраться и до второго глаза. Целует без разбора, упивается и интимностью этой близости. С Юнги каждая, даже невинная близость, кажется самым интимным, что способен ощутить Чонгук. — У нас всё будет хорошо, я клянусь тебе, — слова срываются порывом с губ еще до того, как Чонгук успевает обдумать их. Эмоции вытесняют рационализм. — Всё может быть так, как ты скажешь, Ю. — Эй, — Юнги обрывает его и, наконец, Чонгук слышит что-то светлое в нем, ту же улыбку, которую сам альфа старался передать. — Не говори ерунды о Тэхёне, болван. — Это не ерунда. Правда, ты- — Ты укурился, Чонгук, так что замолчи и ничего не рушь. Юнги даже не дает ему возразить, скрепляет руки в замок на шее альфы и поднимает голову, чтобы поцеловать. Получается, правда, столкнуться зубами, но это совсем не беспокоит Чонгука, который склоняется ниже, чтобы ему было удобнее. Куда важнее сейчас одной рукой забраться ему под лопатки и прижать к себе, так чтобы стало жарко телу, а душе — чертовски приятно, до желания искусать губы.