Дочь

Девочка не сразу заговорила с Силко. Не то, чтобы он торопил, но было слегка неудобно взаимодействовать с ребëнком, реакции которого надо было предугадывать по выражению лица, чтобы не сидеть потом рядом, часами обнимая, не зная, как успокоить, утешить во время истерик, помогая только тем, что он держал девочку, не давая вредить самой себе. Он всë время чувствовал себя сапëром на минном поле, и его бомбы светились голубым и мерцающим пурпурным. К счастью, это продолжалось только два дня. Целых два дня. Когда его гостья, наконец, тихим, севшим и застенчивым голосом ответила на его вопрос о завтраке, прошептав, что ей понравилась приготовленная им яичница, он готов был на коленях благодарить Жанну. После этого дела немного наладились. В тот день девочка начала отвечать на простые бытовые вопросы, спросила, как зовут мальчишку-посыльного, бегавшего за продуктами для них, и робко похвалила удобство и красоту его апартаментов. Силко бы уже назначил встречи через пару-тройку дней, сходил бы лично проведать подчинëнных и производственную точку, оставив девчонку в квартире, но у них с маленькой гостьей всë ещё была пара серьёзных проблем. Первой из них был тот факт, что ему так и не удалось выяснить имя девочки, потому что реакцией на все его попытки были слëзы. Он не спрашивал снова — если сначала мужчина решил, что в первое утро она заплакала, разглядев, наконец, его уродство и всë-таки испугавшись, то теперь, после нескольких дней постоянного совместного пребывания эта версия стала несостоятельной — боялась она явно не шрама и тем более не его обладателя. Вопросы о имени напоминали ей снова и снова о том болезненном, что заставило еë броситься с объятиями на незнакомого мужчину жуткого вида. Память обошлась с ней жестоко — она прилагала порой видимые усилия, чтобы отвлечься от своих страшных мыслей, а по ночам стабильно раз в несколько часов подскакивала в холодном поту, так что выспаться не могли оба. Если до того, днëм, Силко задавал вопросы о прошлом — кошмары были чаще, а истерики после них — сильнее. Из всего этого вытекала и вторая проблема — ребёнка явно рано было оставлять в одиночестве — она начинала нервничать даже когда он ненадолго уходил на кухню приготовить еду, цеплялась за него, выныривая из кошмаров — он оставил кровать в еë распоряжении, переехав на старый маленький диван в той же комнате. Ладно. Неделю-другую выделить он всë ещё способен, главное — надеяться, что у его наëмников есть хоть что-то в головах. А вот вопрос с именем надо решать скорее.

***

Силко с самого начала справедливо предполагал, что, хоть возвращение речи и станет хорошим признаком, но значительно ничего не изменится, и его предсказания сбылись. Он снова проснулся, на этот раз от крика, моментально оказался рядом с трясущейся девочкой, обхватывая еë руками и готовясь нести какую-то успокаивающую чушь ей на ухо, как на грани слышимости уловил болезненный шëпот: — Я... Вай! Я хотела помочь, я просто хотела помочь, я вас спасала! Я не хотела быть Джинкс, вернись пожалуйста, Вай, пожалуйста, прошу... Я... Я не Джинкс, я Паудер... Вай... Голос был таким горьким, таким надломленным, какими не должны быть голоса детей, какими бывают только голоса детей Зауна. Он успеет ещё изменить это, закалить еë, успеет сделать сильной. Сейчас ещё рано, но начало положить можно. — Джинкс? — голос спокойный, вкрадчивый и тихий, почти чарующий. — НЕТ! Я... Я не хотела, я правда не хотела! Я... Она ушла... Я убила их, и она ушла... Я спасла их! Я спасала ЕË! Я спасала... Все его догадки моментально подтвердились. Тот взрыв, убивший компашку Вандера и нескольких наëмников самого Силко — дело рук маленькой девочки, дрожащей в его руках, шепчущей оправдания мëртвой сестре. — Я знаю. Я тебе верю. — Веришь? Она медленно подняла на него красные опухшие глаза. Слëзы продолжали течь по еë лицу. — Конечно верю. Ты хотела как лучше, верно? — Д-да... Тогда... Почему сес... Почему она назвала меня ТАК? П-почему ты понимаешь, а она — нет? От истерики девочка начала заикаться. Силко в который раз за неделю вспоминал свою юность, вспоминал Вандера. И, вспомнив, высказал то, что предполагал: — Она разозлилась. Сильнее, чем подобает сестре. Я же могу рассмотреть вопрос без эмоций, так что понимаю тебя и не сержусь. Что до имени... Джинкс. Как по мне — неплохой вариант. Коротко и звучно. — Она назвала меня Проклятьем! — слëз стало ещё больше. — Это не так плохо. Вопрос только в том, кого ты проклянëшь. — Я стал-ла Проклятьем для них... Для неë... Я... Я Д-джинкс для своей семьи? — Ты можешь сама выбирать, ребëнок. Если не захочешь — я могу звать тебя Паудер. — НЕТ! К-когда... Не произноси его! Не надо! — похоже одно это слово вызывало к годам воспоминаний, похороненных под взрывом, тревожило свежие раны и причиняло куда больше боли, чем обидное прозвище. — Не буду, ребëнок. Выбор за тобой. Ты можешь выбрать любое другое имя. — Н-нет. Я... — боль в еë глазах уступила место чему-то тëмному, что, казалось, отливало розовым пурпуром — Ты прав. Джинкс — неплохой вариант. Мне нравится.