Тараканий вальс

Слава открыла глаза следом за мной. «Спи, спи», — шептал я, но она не слушалась и со сладким мяуканьем потягивалась. Садилась, закрывая солнце, и впитывая алый рассвет в развевающиеся волосы. Обнимала колени, улыбалась мне сонно. — Нам надо идти, — сказала она. Сняла одежду, которой я укрыл её в порыве страсти, и положила мне на плечи. — Нужно зайти к папе домой до того, как он проснётся. Ночная рубашка Славы была испачкана в земле, траве и красных трупиках ягод. Её глаза опухли, руки легли на мои. Она выжала из волос солнце, и оно растеклось по полю дорогой, ведущей к дому. Я не очень, но удивился. — Где ты такому научилась? — спросил, разглядывая блёстки в реке рассвета. — У тебя. Слава закрыла веки, напрягла тело, и иллюзия исчезла. — Прости, что не предупредила заранее. Я не думала, что у меня получится. Наверное, я передал ей с поцелуями немного от своей бесполезной способности. — Давай поспим ещё, — прошептал, утягивая Славу за собой. Но, как ни старался, пальцы пианистки оказывались проворнее моих, и постоянно ускользали. — Нет, — Слава покачала головой. — Вставай, поспишь дома. Дома… Мы шли через поле. Дорога к посёлку обнаружилась подозрительно легко: в обход канав и глубоких луж, сквозь травы, которые доставали нам до колен. Слава то и дело кололась о былинки; я настойчиво предлагал взять её на руки, а когда она согласилась, смог пронести совсем немного. От ночной удали не осталось и следа. — Прости, — стыдливо бормотал я, опуская её на землю. Ваня бы Славу смог легко нести… Мне надо качаться вместе с Ваней. — Ничего, — равнодушно отвечала Слава. — Так будет быстрее. Бледный голубой уже начал разбавлять разлитый по небу красный. Мы подходили к сказочному домику спешно, постоянно оглядываясь, как бы соседи нас не заметили. Слава достала из кармана ночнушки ключи и отворила ажурную дверь калитки. Затем такую же красивую, изразцовую входную. Внутри гуляли алые лучи солнца, пятнами ложились на пол, на уютные ковры гостиной, выглядывающей из прихожей. Дом дышал теплом, и мы со Славой укутывались в него как в одеяло. Она посадила меня за стол на тонущей в свете кухне. — Что будешь? — спрашивала, открывая с тихим причмокиванием молочного цвета холодильник. — Есть макароны с сыром, бефстроганов… Славин хрупкий силуэт, ночнушка, окрашенные огнём, словно пришли из ещё не виденного, но уже родного сна. — Можно мне мясное что-нибудь? — живот пронзительно и протяжно заурчал при одной мысли о нормальной еде. Скрючившись, добавил: — И овощи, если есть… Слава немного потупила в ломящиеся от продуктов полки. Достала что-то, поставила разогревать, и наконец наградила меня своим взглядом. Она опускала голову ниже и наклоняла её немного вбок, будто видела меня впервые. Будто хотела выжечь слой кожи, расплавить кости, и посмотреть на меня изнутри. Улыбнулась с такой любовью, что в сердце заныло. — Я переоденусь, помоюсь и вернусь, — сказала она, вытаскивая подогретую еду и ставя её передо мной. — Давай я с тобой, — не хотел, чтобы она исчезала. — Ешь. Подцепив вилкой мясо, Слава с серьёзным лицом ткнула им меня в щёку. Я, глухо смеясь, вытер соус. — Ладно, — ну какое исчезновение? Что за глупость, — иди. И Слава побежала по лестнице вверх, скрываясь от меня. Чтобы не чувствовать грусть, сосредоточился на горячей еде, скатывающейся в пустой желудок. Солнце опускалось ниже, синева слепила. Я выглянул в окно: садик с изящным прудом, обложенный камнями; ряды пышных сиреневых, вишневых деревьев и цветочных кустов. Шторы поверх были молочными, в цвет остальной мебели, в розовый орнамент. Сшитые Славой в детстве игрушки на полках. Тоненькие, фигуристые вазы. Сияющая чистота, бесконечная, не бездушная элегантность. Дом Дмитрия Николаевича ни капли не был похож на пристанище вдовца, воздвигнутое в очередное обострение биполярного расстройства — хотя, по сути, им и являлось. Везде прослеживалась женская рука, но я не понимал, кто эти лёгкие прикосновение оставлял: Горислава или её мама. А потом заметил крошечную, похожую на икону фотографию девушки, чьё лицо никогда не осмеливался рассмотреть. Мне стало грустно, а затем — надрывно больно. Я порывался вскочить со стула, побежать на второй этаж, искать там Славу, но она вернулась сама, причёсанная и в повседневном платье, совершенно спокойная. Мне оставалось только скрывать неожиданно охватившее волнение. — Что с тобой? — насыпала хлопья в миску, залила их овсяным молоком. Вспомнил, что чувства я не могу от неё спрятать. — Ничего, — попытался. Слава села напротив. Решил, что сейчас лучше всего пококетничать: — Просто ты красивая. Она бросила строгий взгляд, но за ним не сдержала улыбки. Стала расправляться с хлопьями, крошечными мышиными глотками. — Можно мне попробовать? — раз уж даже молоко овсяное, то грех не попросить. Слава с ухмылкой набрала полную ложку и протянула мне. Я быстро её опустошил. — Ты всё обслюнявил, — с наигранным отвращением возмутилась. — Можешь отомстить мне, — наколол ломтик мяса и поднёс вилку к её рту. Слава увернулась — я за ней, в другую сторону — не сдавался, пока она не рассмеялась и не сорвала кусок. Я смотрел на то, как она довольно его прожёвывает. Сразу дал ещё один, а она мне протянула ложку, немного проливая молоко. Мы ели как дети или обезьяны, с крошками летящими в стороны. Её щёки за ночь не стали выглядеть здоровее. Царапины прятались за закрытым платьем и волосами, но иногда просвечивались. Круги под глазами ещё глубже и темнее. Но пока что Слава с удовольствием завтракала. Дразнила меня брызгами, глухо, потусторонне смеялась. Мертвенно. Я замер. Голая вилка застыла на уровне губ Славы. — Ты в порядке? Не моргал. Её силуэт становился всё более мыльным и призрачным. — Ты… Влага наполнила глаза. Закрыл веки. Испугался, что она исчезнет, и тут же открыл их. — Да? — Слава снова наклонила голову в вопросе. Снова обрела чёткую, ясную форму. — Ты не умрёшь? — Что? — Прости. Она громко молчала. Ещё немного — я бы услышал из её рта мычание, как из микроволновки. Отвернулся, ожидая беды. — Не думай об этом, — наконец услышал, почувствовал бережное прикосновение её руки к моей. Славины тоненькие длинные ногти едва-едва меня царапали, совсем не так остервенело, как делают это обычно. Слава… Моя Слава. Я прижал её мягкую, тёплую ладонь к своей щеке. А когда этого перестало хватать, то стал легко, палец за пальцем, целовать её. Улавливал румянец на её лице, схватывал смущённый взгляд и поджатые губы. Тонкую улыбку. Она слабыми руками потрепала мои засаленные волосы. Мы шли до дома молча и под ручку. Город представал перед нами обнажённым, в своём самом уязвимом, сонном состоянии. Магазины только открывались, прохожих почти не было, а те, кого мы встречали, как на подбор открывая рот в половину лица зевали и звучно шаркали по асфальту спящими ногами. Мы шли близко-близко. Если бы я прижался к ней ещё сильнее — слились бы в одного человека. — Ты кого-то убил? — расслабленно спрашивала Слава, когда мы заходили в продуктовый за едой. — Нет, — клал в корзину зелень, яйца, сыр. — А что? — Когда Лалалу провожала меня домой, — захватила чипсы и сок, — она сказала, что ты точно жив, — как стыдно… — потому, что недавно умерло несколько девочек-волшебниц. — Я ничего не делал, — резко ответил. Расплатился, вышли. Смягчился: — Она опять врёт. — Наверное. Увидел ограждения на улице и три беловолосые фигуры внутри них. У одной колени были выгнуты, как у кузнечика. Я приобнял Славу за плечи и увёл к обходному пути, но она успела что-то увидеть. — Лалалу очень предана тебе, — задумчиво сказала. Мы уже приближались к нашему хорошенькому, доброму дому, окружённому красивым, но пока пустым садом. — Это в ней вызывает уважение несмотря ни на что. — Лалалу очень предана себе. Широко открыл Славе дверь. Она сделала шуточный реверанс, забавное «мерси» и зашла внутрь. Я за ней, в светлую прихожую подъезда. Заметил, что, хотя все пакеты должны были быть на мне, она тайком мяла маленький и худосочный. — Не напрягай себя, — потянулся к нему. Слава увела руку с азартной усмешкой, отходя от меня, мелко стуча каблуком по звонкому полу. — Давай, — снова оказалась быстрее, улыбнулась шире. — Слава! Да ну тебя и твои пианистские пальцы! — Там мелочь, — весело ответила она. — Не выпрыгивай из штанов. Какая глупость, и правда. — Это из принципа! Снова увернулась! Слава жонглировала этим несчастным пакетом как фокусник в цирке, а я, усталый и дурной, даже взглядом уже не успевал за ним. Чувствовал себя котёнком, которого дразнят лазерной указкой. — Ладно, всё, — сдался я, когда в глазах всё окончательно замельтешило. Слава на мои слова тихо рассмеялась. И тут её взгляд сделался загадочным, словно она задумала что-то. Смотря исподлобья, осторожно подошла ко мне ближе. Покрасневшая, неуверенная. Даже ниже меня на пару сантиметров… Я обнял её за талию, чтобы прижать к себе. Жар её маленького тела, биение сердца, которое мог почувствовать и сквозь слои одежды. Я думал, что мы снова будем протяжно смотреть друг другу в глаза, и я буду дразнить Славу неоднозначными улыбками и редкими, как бы невзначай сделанными, тесными прикосновениями. Но только я проявил инициативу, как её подхватила и Слава. Обернула тонкие ручки вокруг моей шеи. Сладко и волнительно разомкнула губы. Не дав возможности отреагировать, смутить её, поцеловала первая. Я, конечно, целовал в ответ. Однако из нежной она быстро стала настойчивой. Горячо терзала меня, — я поспевал за ней лишь едва — царапала кожу головы и тут же смазано поглаживала, будто извиняясь. Пакеты выпали из моих рук, и пальцы заскользили по телу, прожигая ткань, нащупывая голую, пламенную кожу льнущей ко мне гибкой фигуры. Я чувствовал себя школьником, которого до этого никогда не касалась девушка. Я забывал всё, что обычно делал с механической точностью, позволял приколачивать себя к стене, давать кусать свои губы, кусать их сильнее, и только когда Слава отстранилась, невинно и стыдливо прикрывая ладонью припухший рот, смог взять ситуацию в свои руки — взять её в свои руки. Снова прижал к себе, стараясь более точёными, техничными и размеренными поцелуями заразить её мозг, внушить, что не отпущу, только если она сама не захочет освободиться. — Всё, всё, — жарко прошептала мне в рот, разрывая нашу связь. Глаза у неё стали инопланетно красивыми, поджаренные страстью. — Идём домой. Нам помыться надо. Это Слава так вежливо намекает, что от меня плохо пахнет. — Прости, — не удержался и чмокнул её в нос, Слава с улыбкой пискнула. Моргнула — сладкая похоть растворилась в её белках и стала совсем незаметной. Жаль, что у меня сейчас не так. — Яйца, наверное, разбились, — с шутливой грустью сказала она, смотря на пакеты. У меня яйца точно разбились. Делал вдумчивые вдохи, чтобы успокоиться. Замечала ли это Слава или нет – не знаю, но она отошла от меня чуть дальше. Развернула пакетик, за который мы сражались, и достала из него шоколадное мороженое. — Хочешь? — содрав упаковку протянула. — Ага… Холод и правда помог прийти в себя. Доедал я его уже поднимаясь по лестнице, пачкая щёки Славы и целуя их, чтобы разогнать нависшую над нами неловкость. Она в ответ делала то же самое, только играючись. — Мне приготовить тебе что-нибудь? — обнимал на ходу, но так, чтобы она не теряла равновесие на ступенях. — Мы же только что позавтракали. — На обед или на ужин, — буду в нашей семье домохозяином. Не сказал этого. Слава, пожимая плечами, бросила мне ключи. Я открыл нашу квартиру, впустил её первой, как кошку, и с приятной грустью подумал о том, как долго нам придётся разбирать пакеты. И что готовить всё-таки придётся… И что дома было и правда тоскливо. Каждый предмет мебели, пропитанный детством, каждое воспоминание, тягостно отдающее в груди, заставляли сейчас чувствовать себя некомфортно. Я старался не показывать этого, когда мы медленно и молча складывали продукты в холодильник, потому что знал: моё отношение можно поменять. Вдохнуть новые эмоции в старые интерьеры. Не вести себя в них как мудак, по крайней мере. Заметил, что на месте микроволновки сейчас ничего не было. — Не починили? — И не починят. Папа дал мне денег и сказал самой этим заниматься, а я… — Слава немного осеклась и, отводя взгляд, пождала губы, стесняясь продолжать. Потратила всё? — Мне было не до этого последние дни. А. Точно. Я почти забыл. Выбросил разбитые яйца прямо в пакет из-под мороженого, очень неловко. Извиняться было бесполезно. Мои слова Славу не трогают, ей нужно доказывать на практике, что стал лучше. Но и молчать, стыдливо потирая затылок, надо было прекращать. — А Дмитрий Николаевич… — голос выходил тихим. — Ты ему говорила что-нибудь? — Нет. Подумала, что если с тобой правда что-то случилось, то до папы и так дойдёт. Хотя бы перед ним неловко не будет. Слава смотрела на меня странным взглядом, каким смотрит когда хочет что-то сказать, но не решается. Я знал, что нам многое нужно обсудить, но первым начать разговор не мог. Она еле заметно, на долю секунды, поморщилась. И так же невидимо улыбнулась. — Иди мыться. Наверное, я сильно воняю. Оказавшись под горячими струями воды, я наконец-то смог соскрести с себя километры серой грязи колючей пухлой мочалкой, вспенить волосы душистым шампунем и даже украсть у Славы хороший кондиционер, после которого пряди лежали на светоотражающих плечах шёлком. Выйдя, обмотался мягким полотенцем, нашёл в шкафчиках свою щётку и принялся чистить зубы ядрёной мятной пастой. В ванной пару лет назад делали ремонт, поэтому она таких противоречивых чувств у меня не вызывала. Зеркало запотело, и отражение в нём я не видел. Да мне оно и не нужно было. Когда я выйду отсюда, начнётся новая жизнь. Она уже началась, но теперь я ещё и буду чистым, собранным, со смытой в канализацию сонливостью. Уверенно обниму Славу, спрошу её обо всём, что надо, и что надо расскажу. Стук в дверь. — Можно зайти? Конечно, она оказалась быстрее. Появилась на пороге ванной с моей одеждой времён школьных лет. Смотрела в глаза нарочито и смело — видимо, смущалась полуобнажённого меня. — Мне нужно голову помыть, — наконец пробормотала, напряжённо отводя взгляд. Но сама ни шага в сторону не делала. — Тебе помочь? — нелепо пошутил я, когда тишина и взаимное бездействие затянулись. Слава продолжала молчать. Она медленно, всё так же смотря в сторону, подняла голову. Полоска шеи, до этого скрытая высоким воротником, обнажилась; где-то чистая, где-то в царапинах. Тоненькая, как и сама Слава. Ниже этой белой и бедной шеи идут выпуклые ключицы. Ниже — грудь, которую я так и не видел, ниже — рёбра, настолько острые, что их можно нащупать сквозь одежду, ниже — мягкий живот, ниже… Мои пальцы подрагивали. Они сами потянулись к бусинам пуговиц на воротнике и неловко принялись с ними расправляться. Слава тихо, коротко ахнула. Всё больше кожи виднелось из-под одежды. Я хотел что-то сказать. Я не хотел ничего говорить: волнение преграждало дыхательные пути, мозг пьянел от тоски по кислороду. Прижимал Славу к себе и медленно, глубоко целовал её уши и виски, пока под рукой скрипела молния. Напоролся на тугой узел банта — превратил в ленты двумя пальцами. Тяжёлое платье с шумом упало на плитку, чёрной лужей расплылось по белоснежному полу. Не мог оторвать взгляда: знал, что если сейчас посмотрю наверх, то увижу её почти обнажённую. Слава меня пожалела, и с бельём разобралась сама. Невинно и коротко, аккуратно поцеловала, скидывая с моих бёдер полотенце. Только с её прикосновением смог прийти в себя. Я опытнее, я старше на несколько месяцев и на два сантиметра выше. Я сейчас мужчина, в конце концов: Слава должна почувствовать во мне опору. Поэтому я уверенно углублял поцелуй, как будто целовался сотню раз в жизни. Ласкал её тело, но скоро понял, что делаю это неправильно, доставляя удовольствие только себе. Кожа Славы была нежнейшей; стройное тело казалось таким слабым и хрупким, что хотелось спрятать его от мира. Я прижимал её к себе чуть ли не с болью, надеясь, что странный мир пойдёт мне навстречу и сольёт нас друг с другом. Так она будет в безопасности. Поцелуй разорвался, я взглянул в прозрачные, игрушечные глаза Славы. Так я спасу её. Я не знал, что делать дальше. Весь мой недавний и неопрятный опыт забылся, словно Слава была моей первой. Возможно, так и есть. Возможно, это даже неплохо. Провёл по её щеке нежно-нежно, ощутив внезапный, насыщенный прилив захватывающей дух любви. Слава улыбнулась, покорно прижимаясь к моей ладони. И, воспользовавшись моей слабостью, взяла инициативу в свои руки. Пылко впилась в шею, оставляя засос, обостряя его укусом так остервенело, что страсть едва не перетекла в жестокость. Снова прижатый к стене, я раболепно дрожал под её поцелуями. Слава царапала мои спину и плечи, задевая иногда тоненькими ноготками такие чувствительные точки, что невозможно было сдержать стыдливые глухие стоны. Шея сладко ныла; мне хотелось ещё, даже если это значило убить в себе мужественность. Другая рука боязливо задевала меня, не зная, как подступится. — Подожди, — шептал я в раскалённые губы. Положил свою ладонь на её и, убедившись, что Слава не против, стал показывать ей, как правильно. Она смотрела на наши руки напряжённо и задумчиво, будто изучая. Мозг не мог переварить подкатывающего удовольствия и счастья. Какие-то мгновения я перестал ощущать даже ноги — тело онемело с головы до пят. — Я поняла, — с профессорской серьёзностью, колоратурным сопрано. — Можно самой? — кивнул. И только когда неуверенными движениями стала управлять она, на меня цунами упали чувства. Мои сенсоры щекотало всё: от пыли в воздухе до румянца на её коже, до снежных глаз, стыдливо смотрящих в сторону. И неумелые движения пальцев приносили такое опьянение, каким не ни алкоголь, ни чужая боль, ни тем более другие девушки напоить меня не могли. Эйфория пронизывала меня на всех уровнях, от физического до психического. Приноровившись, Слава стала быстрее и ловче, её дыхание не касаясь земли летело, а грудь трепетно поднималась в возбуждении. — Тебе приятно? — сладким голосом, разрывающим барабанные перепонки, спрашивала она. Гордость взяла своё: я стою перед ней обнажённый, позволяю делать со своим телом что угодно и еле сдерживаю девичьи стоны, а Славе нужно от меня ещё. Отвернул голову, чтобы не отвечать, но тут же ожог на моей щеке оставила её горячая ладонь. — Смотри на меня, пожалуйста. Не было никакой гордости у меня. Я послушался Славу, её губы накрыли мои нежнейшим поцелуем с тонким привкусом крови. Гордость не в том, чтобы скрывать свои чувства. Я прижимал её к себе как самую дорогую вещь в мире — я прижимал её к себе бережно, как единственного человека на свете. Больше не сдерживался и поддавался ей, отдавался её воле, а Слава меня за это награждала лаской и счастьем. Всё закончилось довольно быстро. Я никогда не испытывал такого яркого и пронзительного, долгого удовольствия — я закрывал рот рукой, стесняясь пробившихся стонов. Утешал себя, что не продержался дольше из-за того, что у меня давно ничего не было, а возбуждён был с утра. Хотел и Славе это сказать, но вид её раскрасневшегося лица, загадочной довольной улыбки умилил меня слишком сильно, чтобы бросаться в объяснения физиологических процессов. К тому же, ей явно было всё равно. И она явно хотела ещё. В невинных глазах у неё бегали чёртики. Не раздумывая, что делаю, медленно опустился перед Славой на колени. Во мне сначала боролись, а затем слились в одно горько-сладкое, волнительное желание развратить девственную её и желание ей подчиниться. Сделать своей и отдать себя. Я целовал её худенькие ножки с тонкими волнами растяжек на чувствительной коже. Я целовал глубже, на что Слава пискляво мычала. Я принадлежу только тебе. Я могу быть твоим слугой, твоим рабом, твоим псом. Кем угодно, если захочешь; чем угодно, если прикажешь. Она шумно и сладко вобрала воздух ртом, когда мой язык коснулся её. Звуки, вылетающие из её рта, и милые выражения лица были прекрасны, но недостаточны для того, чтобы утолить скручивающий живот голод по ней. Я пользовался всем своим предыдущим опытом, действовал уверенно и даже не думая, движимый одной страстью. Её вздохи становились стонами, её руки перебирали мои волосы и развратно прижимали к себе в мгновения, когда я задевал особенно чувствительные места — меня подпитывало это как инкуба. Распалившийся, добавлял пальцы, но боялся заходить ими слишком глубоко. Другой рукой трогал её красивое, тёплое тело. Слава, заигрываясь, сжимала мои волосы до покалывающей, пикантной боли. Я, забываясь, терзал её под жаркие «пожалуйста, левее» и неразборчивые «вот так, да». Только когда хватка её обмякла, а тело дёрнулось в судороге, я смилостивился. Целовал с нежностью бедра, пока Слава пыталась отдышаться и прийти в себя. Мне не терпелось увидеть её лицо сейчас. Она сама потянула меня за волосы, отталкивая от своего тела. — Смотри на меня, — шёпотом приказывала. Пожалуйста… В вакууме ванной наше дыхание звучало громче извержения вулкана. Слава, раскрасневшаяся, растрёпанная, строго смотрела на меня сверху вниз. Улыбнулась, разбивая эту строгость. Как тогда, после концерта. Как всю нашу жизнь. Я только что сделал то, о чём всю жизнь мечтал. Грусть немного кольнула сердце, ведь всё закончилось так быстро, но её сменила радость — впереди у нас много возможностей повторить. Только с ней, теперь до конца жизни. Челюсть болела. Мы решили принять ванну. Пока горячая вода неторопливо набиралась, я мыл Славе голову, бережно подпитывая её длинные волосы жирным бальзамом. — На тебя столько кондиционера нужно, — восторженно говорил, проводя пальцами по чёрным водорослям. — Я хочу отстричь их. Они выглядят неопрятно… — Неправда. Очень красиво. — Отстригу. — Не смей. — Отстригу! — Не смей! Мы играли, гонялись друг за другом и волнами выливали воду на кафель, после чего приходилось снова включать кран и вариться в кипятке. Если до этого, гостя у Лалалу, я был конфетой-сосалкой за тридцать рублей, вероломно вытащенной из обёртки и брошенной на пол, раскрошённой и облепленной крошками, чужими волосами и шерстью, то сейчас стал свежеприготовленным шоколадным эклером в дорогой французской кофейне. Поделился аналогией со Славой. Она посмотрела на меня как на сумасшедшего, а потом коротко рассмеялась. — Если бы я больше недели сидела у Лалалу дома, то чувствовала бы себя так же. И неловко поджала губы. Пряди витиеватыми узорами шли по мрамору, глаза печально плелись дальше от моих. Да, нам многое надо обсудить. Я обнял ноги, чтобы она могла свободнее вытянуть свои. Молчал, не зная, откуда начать. Сначала? — Почему ты выглядела такой расстроенной, когда я рассказывал тебе про свои мечты о нашем будущем? — Потому что мне казалось, что ты мечтаешь не обо мне, а о каком-то образе… В который я ещё никогда и не влезу. Какая из меня домохозяйка? Слава ответила не задумываясь, не моргая, равнодушной пулемётной очередью, будто продумала ответ заранее и много раз мусолила его у себя в голове. Я почувствовал вину. — Это не так, — и как мои брови грустно изгибаются, а голос отдаёт горечью. — Всю неделю единственное, что я делал — думал о жизни с тобой. И пришёл к тому, что счастлив буду в любом случае, если рядом ты. Поэтому и из города больше сбегать не хочу, поэтому… — Счастлив? Глаза Славы расширились. Точно, обычно же я даже радости не испытываю. — Счастлив, — смято сказал после недолгого раздумья. — И сейчас счастлив? Слава была похожа на сошедшую с картины готическую Мадонну. Она была терпелива ко мне, как мать к заблудшему ребёнку, и смотрела так же: печально, но светло. Сейчас, в ванной, с меня второй кожей сходила грязь последних дней. Месяцев. Лет. — Да. Я счастлив с тобой, Слава. — Я счастлив с тобой, Слава. Она запрокинула голову, уставившись в потолок. Я думал, что сейчас она хотя бы улыбнётся, но и этого не делала. Выражение её лица не менялось. — Мне хотелось забыть тебя, — внезапно медленно заговорила она. Каждое слово тяжело падало с её губ, разбивая мрамор ванной. — В последнее время ты делал мне очень больно. Я думала… Я думала, на тебе же свет клином не сошёлся. Найду другого и больше не ошибусь. Мне казалось, что я увидел слёзы в её глазах. Но мне только казалось — это просто свет жёг её. — Оказалось, нет, — мне казалось, что я услышал слёзы в её голосе. Она просто чихнула. — Сошёлся. Я чувствовал, что, хотя вода между нами горячая, согреть снежную Славу она не может. Потянулся к её щеке, чтобы проверить, и нет — впалая, белая, несчастная щека была тёплой. Стала ещё теплее, когда Слава ко мне ей прижалась и выдавила из себя неровную улыбку. — Я, — больше никогда тебя не предам. Всегда буду с тобой. Всё понял, это не повторится. Стану надёжным и достойным тебя, — не знаю, что сказать. Улыбка превратилась в усмешку. — Не говори. Вода становилась белой от растворяющейся в ней коже Славы. Мышцы сходили с костей и, развариваясь, превращались в кашицу. Только голубые глаза оставались неизменным, неизменно холодными. Я моргнул. Кожа не таяла, и Слава жива. Улыбалась. — Всё в порядке? Русалкой подплыла ко мне и кошкой устроилась на груди. — Да, — я словно мог почувствовать ошмётки её кожи на себе. Перебирал верёвки волос. — А… у тебя? Задумалась. — Да… Да. Но я ей не поверил. — Тебе не грустно? — уточнил. — Не очень. Но грустно. — Почему грустно? — Мне не очень грустно. — Но грустно. — Таклис… — она раздражённо вздохнула. Прижалась крепче. Осознание того, что её обнажённые тело и душа отныне навсегда мои снова ударило в голову спиртом. — Я спасу тебя, — опьянённый сказал ей. — Пойдём на свидание? — Куда? — хмыкнула. — В краеведческий? Многие и свиданию со мной в обоссаном подъезде обрадовались бы, Слава. — В горсад. Прокатимся на колесе обозрения, поедим сладкой ваты, — вспомнил, что туда её водил Ваня, и вспомнил, что случилось на заброшенной эстраде. Отступать и создавать неловкость не хотел, поэтому стал жать педаль в пол: — Может, танцующих собак приведут. Покатаемся на лодках, потом поиграем на автоматах, потом сходим в кафе, потом я возьму чью-нибудь машину и прокачу тебя по ночному городу. — Ага. А потом машина заглохнет. — А потом заглохнет, да, — перебирал волосы Славы, отныне свои. Любовался тем, в какое красивое создание мы сливаемся, в вымышленном зеркале своей головы. — Ну я тебя успею докатить до полянки в лесу. Будем смотреть там на звёзды и целоваться. Она посмеялась и поцеловала меня в щёку. Секунда, тридцать — никакого ответа. — Так ты согласна? — значит, нужно добиваться её. — Ты серьёзно? Славу нужно выводить из дома, чтобы ей было не так грустно. Если возможности вылечить её нет, то нужно хотя бы стараться заботиться о ней. Моя маленькая, хрупкая и исцарапанная… — Да. Тебе нужно развеяться. — Я хотела сегодня поспать… — Сходи со мной на свидание. Если хочешь — буду умолять. Она всё ещё молчала. Поэтому я звучно вобрал в лёгкие тяжёлый влажный воздух и громко-громко, тонко-тонко, пародируя то ли её, то ли Лалалу, стал говорить: — Слава, Славик, пожалуйста, умоляю тебя, сходи со мной на свидание, посмотри со мной на танцующих собак, Сла!.. Она отстранилась и рукой заткнула мне рот. Взгляд её был теперь строгим, а улыбка доминирующей. Ей явно нравилось иметь надо мной власть… А мне нравилось иметь над ней власть через её власть надо мной. — Ладно, — словно бы нехотя согласилась. — Пойдём. Я глубоко, но невинно её поцеловал, как целуются молодожёны на свадьбе. Свадьба… Выбравшись из ванной, вытер её полотенцем, а она — меня. Мы вместе сушили волосы одним феном на двоих, то отбирая его друг у друга, то помогая друг другу просушить корни. Расчёска была одна на двоих. Её пряди от моих отличить было нельзя. — Ты такая красивая, — она надевала очередное сложное, с бантиками, ленточками и кружевами платье. Переливалась в солнце, проходящим сквозь прозрачную тюль как сквозь решето, падающее на неё крошками. Я надевал свежую рубашку. — Неправда… — посмотрелась в зеркало совсем недолго, чтобы немного пригладить волосы и скрыть ими царапины. Затем посмотрела на меня и издала портяжное, высокое: — А… Смотрела удивлённо, будто увидела меня впервые. Глаза её сделались огромными. — М? — игриво улыбнулся ей, догадываясь, в чём дело. — Что такое? Она стала вся пунцовой, невинно прикрыла рот рукой. — Подойди сюда, пожалуйста… Я послушался и подошёл к ней. Слава показала на зеркало — посмотрелся в него и увидел, что даже рубашка не может скрыть то, что стало с моей шеей. Один сплошной, переливающийся синяк. Я рассматривал себя со всех сторон, отчего-то собой гордясь, оттягивал воротник, чтобы получить полный обзор, а Слава рядышком умирала от стыда. У тебя есть тоналка? Да даже если бы и была, мне бы не подошла. — Зайдём ко мне значит, — пожал плечами. Отвернулся от себя, повернулся к ней, сжатой и красной. — Ну ты чего? Притянул к себе за талию и поцеловал в щёку. Она что-то помычала прежде чем наивно сказать: — Почему-то это не так бросалось в глаза, когда ты был без одежды… Из жаркой и влажной, чистой квартиры мы перенеслись в душный и пыльный ЗАГС. Сухая женщина провожала нас недовольным взглядом, пока мы со Славой, оба пришибленные, шли к выходу. Только на улице, жмурясь от яркого, но нежаркого солнца, смог поднять голос: — Мы взрослые люди. Раз уж выборов у нас нет, то хотя бы так будем взрослые обязанности исполнять. — Да, — Слава кивнула. — Вот именно. Мы подали заявление на заключение брака через несколько месяцев. Время выбрали восемь вечера, день — понедельник, регистрация — торжественная, чтобы с кораблями любви. Особенно долго злая женщина смотрела на мою блядскую фотографию в паспорте — наверное, оценила её, наш внешний вид (особенно мои плохо замазанные засосы) и железобетонно убедилась, что мы наркоманы. Это она ещё мой женский паспорт не видела… — Заберём через месяц, — Слава пожимала плечами, беря мою руку. — Будет небольшое приключение со взрослыми делами. Для Славы это развлечение, для меня — попытка за шуткой показать серьёзность намерений. Я попытался естественно посмеяться, но вышло даже как-то зловеще. — А если не заберём? — Будем расписываться, — пожала плечами с улыбкой. Я удивился тому, с какой лёгкостью она согласилась. И прежде чем радость ударила меня по голове обухом, Слава продолжила: — Что наденешь на нашу свадьбу? — Жених — аксессуар невесты, — энергично отвечал, быстро шагая по оживлённой улице, но так, чтобы Слава за мной поспевала. — Поэтому зависит от того, что наденешь ты. — А если ты станешь Юнирой?.. Задумался. Остановился, а Слава как раз догнала. — Тогда я бы надел чёрное платье, чтобы с твоим контрастировать. — А мне понравилось то, которое ты мне давал примерить. С воротником и кружевом, — Слава мечтательно отвела взгляд в сторону. — Такое в свадебных салонах не купить. Нужно шить. Я положил руки ей на плечи. — Сошьём. — Думаешь, за три месяца успеют? — Кто знает? — грубо. Поправил себя: — Наверное. Технически, она теперь моя невеста. Осознание этого происходило очень медленно, а когда заполнило голову — не стесняясь, не прячась притянул Славу к себе и поцеловал. Обняла меня в ответ, но быстро отстранилась — Мы на людях, — с усмешкой сказала, трепля мою щёку. — Мы почти женаты. — Точно… Я оставил на её щеках поцелуи. Кто-то неодобрительно на нас косился, большинство проходили мимо. Жаркое солнце кружилось в водовороте. — Всё, тише, — говорила Слава. — Идём… Она обняла меня за руку и прильнула. Пока мы шли к парку, я постоянно то трогал её волосы, то прижимал крепче, то целовал в висок. Слава позволяла мне это делать, но сама привязанность никак не выражала. — Мы, наверное, — подходя к утопающих в зелени аттракционам и шумным колонкам, — так всех раздражаем… Я посмотрел вокруг и увидел абсолютно безразличных к нам людей. В основном родители с грязными детьми, такие же парочки, только более некрасивые и гораздо менее стильные, одинокие, радостные прохожие. В водоёме лодкам было не протолкнуться, на берегу рядом выступали клоуны в шапках из ломящихся от листьев ветвей липы. — Всем всё равно, — меня заглушал детский смех. Дорожки были неухоженными и грубыми, из-за чего Слава особенно аккуратно шла. Хотел предложить взять её на руки — не захотел позориться потом, если не смогу удержать. — Будешь сладкую вату? Она посмотрела на меня проникновенными глазами и жадно кивнула. У той же женщины, что и в прошлый раз, я купил сахарное розовое облако. Не смог сдержать улыбки: — Вы как обычно выглядите прекрасно. Она махнула рукой. — Иди уже. Передал вату скромно стоящей поодаль Славе. Она, сказав робкое «спасибо», маленькими, мышиными укусами принялась её есть. Предложила мне. Укусил только для шутки: — Непрямой поцелуй. Слава поморщилась. — Тебе что, двенадцать? Увёл её в укромное место, по истоптанному газону, мимо пустых лавок. Поцеловал в губы — Слава, совсем не удивлённая, тут же ответила, обнимая меня руками за шею. — Прямой поцелуй, — прошептал, когда она выковыривала из моих волос прилипший сахар. — Ты такой дурак, — в тон тихо сказала. Снова держась за руки, мы пошли дальше. Глаза мозолили тир и мужчина без руки, с протезом на табуретке и смешной кружкой. Я знал, что не смогу как Лена выиграть что-нибудь милое для Славы, но и игнорировать его не мог. Хотел что-то себе доказать. Я подвёл Славу туда. Она удивлённо моргала, смотрела недоуменно то на меня, то на работника, пока я платил за первый круг выстрелов. Вроде хотела что-то сказать, но слишком долго держала алые губы полуоткрытыми, не издавая звуков. Бах! Мимо. Ничего страшного. Бах! Мимо. В принципе, ожидаемо. Хотя бы один раз… Бах! Мимо. Позор. Бах! Это даже смешно. Бах!.. Я расстроено положил ружьё и вздохнул. Мужчина улыбаясь покачал головой, мол, бывает. Слава коснулась моего плеча. — Не переживай. Ты всё равно молодец. Слова как ток прошли сквозь тело. Я уверенно достал ещё налички и передал работнику. Второй круг. Сейчас получится, бах, мимо. Да ладно, бах, мимо. Бах! Получилось!!! Бах! Да чёрт!.. Бах! Настолько мимо… С одной выбитой мишени не получишь ничего, а ощущается такой результат даже хуже, чем полный промах. И это со второй попытки… Мужчина рассмеялся, а Слава мягко помыла мои пальцы, словно успокаивая. — Ну ты и мазила, — он доставал большого плюшевого зайца с полки. — Тренироваться надо! Навык полезный, — зачем-то протянул игрушку мне. — На, держи. Девушка у тебя милая. Девушка стала пунцовой от комплимента. Я взял зайца за уши. — Она такая, — обнял смущённую Славу за плечо. — Спасибо. Мужчина махнул рукой и подмигнул нам, когда мы уходили дальше. Потом должны были идти и тёмных лип аллеи, и эстрада — я аккуратно развернулся, уколотый ревностью и внезапной ненавистью к Ване. Они всего лишь поцеловались. На самом деле, это даже логично. Они всего лишь поцеловались. Если подумать, то всё из-за меня. — Прости меня. — Я не обижаюсь. — Всё равно прости. Я всё делал неправильно. — Хватит. Говорю же, я не обижаюсь. — Прости. — Помолчи, пожалуйста. Дай птиц послушать. Птицы пели голодно и фальшиво, прячась в листве. Уверен, мой голос звучит лучше. Или хуже, раз Слава просит заткнуться? — Работник тира назвал меня милой… — прошептала она с задумчивой улыбкой. — Ты правда милая. Ты добрая и красивая. — Разве? — недоверчиво посмотрела на меня. — Я и в обычные дни похожа на жертву домашнего насилия, а сейчас… — И сейчас красивая. Слава пожала плечами. Красивая она потому, что светится изнутри, как не светится никто на свете. И потому, что одна такая: от внешности до души. Я молча восхищался ей, элегантно щипающей сладкую вату. Я молча восхищался ей, дочерью интеллигенции, миниатюрной героиней трагедии. Обглоданную палочку бросила в мусорку. Грустно посмотрела на липкие пальцы — достал ей свой платок. Его она, воспользовавшись, свернула несколько раз и отдала обратно, хотя могла бы и кинуть куда-нибудь. Теперь взгляд устремился на меланхоличное, облезшее колесо обозрения. Если горки, тошниловки и прочие обезьянники были всегда чем-то временным, то чёртово колесо грозилось пережить нас обоих. Оно стояло тут до нашего рождения, до рождения её родителей — наверное, и после смерти наших детей оно останется на месте. Такое же небезопасное, с кустарным механизмом, с периодическими остановками на несколько часов, как и пятьдесят лет назад. Слава прищурилась, рассматривая его. Я знал, что она предложит. — Не каталась на нём лет с десяти… — мы тогда катались оба. — Хочешь? — Давай сначала пообедаем. — Нет, меня затошнит. Пойдём сейчас. Как прикажешь. Слава купила нам билеты — «ты и так всё потратил на тир» — и мы прыгнули на ходу в шатающуюся кабинку под строгим надзором пятнадцатилетнего отброса школы. Чуть не потеряли равновесие, когда сели рядом. Чтобы избежать смерти, я осторожно занял место напротив Славы. И теперь любовался ею в анфас. — Что? — улыбалась. — Что ты так смотришь? Помотал головой. — Просто. — Тогда я тоже буду на тебя просто смотреть. Но ей моё лицо быстро наскучило. Мазнув по кое-как замазанной шее, она переключила внимание на панораму некрасивого города. Мне было непонятно, что там высматривать, поэтому я пытался зацепиться за знакомые макушки в узких лабиринтах. В какой-то части города, недалеко от парка, ограждения. Тут же отвёл взгляд. Вид стал приятным только на самом верху, когда начали виднеться красивые дома на окраине и бесконечные зелёные просторы за ними. Правда бесконечные: леса и луга до горизонта, леса и луга дальше… Река, которой мы отдали так много воспоминаний, была с высоты тоненькой линией. А приблизишься — утонешь же. Слава, боясь перевернуть кабинку, осторожно потянулась ко мне. Коснулась руки. Напряжённо зажмурилась, а затем открыла глаза. — Смотри. Пространно указала на зелёное полотно. Не сразу заметил, но там, как одинокая звезда на ночном небе, появилось что-то коричневое. Достаточно крупное, чтобы я заметил. Непропорционально большое, на самом деле. — Это… — Слава долго решалась закончить тихую фразу. Настолько, что мы уже успели проехать вершину и начать спускаться. Глаза её не могли остаться на одном месте. Наконец прильнули ко мне. — Это наш будущий дом. И тут же нахмурилась, разрывая наш с ней контакт. Иллюзия растворилась. — Нет. Не бери в голову. Слава единственная меня понимает. Слава единственная готова дать мне то, о чём я мечтал всю жизнь. — Я люблю тебя. — Я знаю. Прошу, скажи то же самое. — Я люблю тебя. — Я… да. — Я люблю тебя, Слава, — наклонился к ней, опасно раскачиваясь. Она пискнула. — Я тебя тоже. Всё. Я тебя тоже люблю. Довольно улыбнулся. — Я знаю. Теперь равновесие нарушила Слава. Потянулась ко мне, чтобы поцеловать. Всего лишь в щёку. Подъезжая к земле, мы снова на ходу выпрыгнули. Я обнял Славу за плечи, немного трепля её. Она что-то недовольно, шутливо мычала. — Теперь будем обедать? — вёл её к кафе. — Тут вся еда гадкая, — сморщила нос. — Кроме блинов. — Блины и будем. Я только спустя пару лет походов сюда узнал, что в шоколадных блинах есть изюм. До этого, пока я играл в автоматы, Слава бережно выковыривала его, зная, как мне он не нравится. Сейчас Слава заказывает те же самые блины, у той же самой кухарки с широкой улыбкой. Меня тянет купить роллы, наваленные в ведро, за тридцать рублей. — А можно котлету и пюре? — Можно и котлету, и пюре. Компот будешь? — Буду. — Вот молодец! Слава прикрыла рот рукой, захихикав. — Что смешного? — стал опасно наступать на неё, тоже не сдерживая неотрепетированной улыбки. — Ничего-ничего. — Да? — положил руки ей на талию. Радость превратилась в смущение, но ненадолго: вкрадчиво, медленно, незаметно стал её щекотать. — Хватит! — вскрикнула она сквозь смех. Я только быстрее стал перебирать пальцами. Бегал от боков к животу, обратно к бокам, а Слава размахивала руками и легонько попадала мне по плечам. Я не останавливался даже когда в нас полетели взгляды. Кухарка смотрела умилённо, дети удивлённо, их родители довольно безразлично, с редкими похмыкиваниями. — Блины и котлеты! — бодрый возглас оторвал меня от Славы. Разгорячённый, я возбуждённо пробормотал: «Спасибо!», забирая поднос. Слава между тем поправляла волосы и примятые рюши на платье. Извиняясь позыркала по сторонам, но все уже вернулись к своим делам и её жеста не оценили. Мы сели за стол поближе к игровым автоматам. Если совсем малыши веселились в детском городке, то здесь уже была зона тех, кто приноровился есть чипсы так, чтобы маслянистыми руками не пачкать всё вокруг. Я разрезал для Славы истекающий шоколадом блин и поднёс кусок к её рту. — Скажи «а-а». Помотала головой как вредный ребёнок. Перехватила вилку. — Ты меня испачкаешь, — каплю шоколада в уголке губ интеллигентно вытерла салфеткой. Я пожал плечами и стал есть свою старческое блюдо. «Падла!». Подросток лет двенадцати бросил игрушечный пистолет автомата и шкодливо, испуганно заозирался. В луже из шариков надрывался какой-то младенец, а его ласково утешала мама. — Я тут подумал, — котлета на вкус такая же, как десять лет назад, — когда у нас появятся дети, они же тоже будут тут играть. Слава пожала плечами. — Скорее всего. — В эти же автоматы, в этом же парке. Есть эти же блины. И на этих же горках… — Можно попросить дядю Сашу вложиться сюда, — с улыбкой ответила она. — И будут нашим детям новые аттракционы. Помотал головой. — Нет. Нет, в этом и суть. Десять лет назад Слава так же сидела передо мной, с счастливыми глазами и лоснящимися блинами на одноразовой тарелке. Десять лет назад я обыгрывал в стрелялках всех мальчишек. — В этом суть всей жизни, Слава. Словно наши души и остатки мозгов слились воедино, мы не договариваясь, понимая друг друга без слов пошли ко мне домой. Оба знали зачем. У обоих почему-то появился налёт светлой грусти на отличном настроении. Возможно, потому, что солнце скрылось за лёгкие, но всё же облака. Возможно, потому, что дорога туда выглядела безлюдной и голой. Горислава уже не стеснялась моих редких тенистых поцелуев, даже если ответными не награждала. Зайдя в пропахшую спермой и мочой темноту, мы достали пакеты из шкафа и принялись складывать в них мои вещи. Мимолётом заметил, что я дурак — зеркало всё это время было кривым. Вижу его в последний раз теперь. — Мебель будем забирать? — Нет. Одежду, косметику, уходовые средства. Двух пакетов мало — достали ещё. Ещё одежда, книги, блокноты, старые альбомы с рисунками. Всякая мелочь: будильник, бомбочки для ванной, которой у меня нет, средства для волос, которых у меня слишком много. Ещё пакет — ещё одежда. Разбирая тумбочку, нашёл презервативы и смазку. Я думал, что, когда наткнусь на них, проникнусь отвращением к прошлому опыту, но этого не произошло. Почти безразлично повертел упаковки и показал Славе. — Ты случайно не хочешь? Она посмеялась. Когда поняла, что я не шучу, задумалась. — Я боюсь, — сказала нежным голосом через какое-то время. — Я буду волноваться и не знать, что делать. Посмотрел украдкой в зеркало на свои засосы. Не делать ничего ты точно не будешь. — Я хочу, — тут же добавила, — но… не знаю. Подошёл к ней ближе. Слава целомудренно отвела взгляд. — Я тоже буду волноваться, — впервые кому-то в этом признался. Положил руки ей на плечи. — У меня, на самом деле, мало опыта, и он весь не очень хороший. — Да? — Да. У меня никого не было до того, как я стал девочкой-волшебницей. Слава словно не верила. — Мой первый поцелуй был с тобой на выпускном, — улыбнулся ей. Слава словно поверила. Наконец-то посмотрела мне в глаза со сдержанной смесью всех чувств. — Можем волноваться вместе, если хочешь, — невероятно неловко уронил. Слава мягко кивнула. Слава была маленькой. Микроскопической. Даже не из-за роста или стройности, а потому, что рядом с ней всё начинало казаться большим. Кровать, на которой мы лежали, стала огромной. Пыльно-розовые стены выросли до небес. Мир поглощал нас обоих. — Тебе больно? — Нет. — Точно? — Точно. В этом даже было что-то трагичное. Я хотел запомнить в деталях каждый момент, но мой разум пьянел от страсти и любви настолько, что перед глазами всё стиралось. Я видел только общие очертания Славы, чувствовал только отдалённые прикосновения Славы, слышал только самые высокие ноты во вздохах Славы. Даже удовольствие не било по телу и мозгам: знал, что оно есть, и знал, что его испытываю. Но проникнуться им не мог. В этом не было ничего трагичного. Я просто не умею воспринимать яркие чувства, если за ними не скрывается что-то грустное. — Вот так? — Почти… Да, да, вот здесь. Это лучшее мгновение моей жизни. Это то, к чему я шёл все годы, и за чем последует абсолютное счастье. Абсолютное счастье — оно сейчас. Меня трясло от переполняющего удовлетворения. Меня останавливала глубокая, вскрывшаяся как язва печаль. — Пожалуйста, давай немного по-другому. Я не почувствовал веса Славы на себе. Она слащаво и избито ощущалась моим продолжением. Её неуверенные движения, её безупречный ритм. Её волосы, падающие на меня, и взгляды, в меня бросаемые. Так же, как муравьи интуитивно выстраивают сложную иерархию, и как организм работает по отточенной системе — таким же естественным и при этом невероятным было происходящее. Как перечитывать в двадцатый раз любимую книгу. Вновь и вновь узнавать любимую женщину. Вновь и вновь видеть её впервые. — Тебе, — даже сейчас Слава умудрялась звучать невиннее ребёнка, — приятно? — Да. — Точно? — Точно. Я мог бы продержаться дольше. Хоть целый час, Слава, я точно могу. Просто ты такая приятная и мягкая, такая красивая, что сейчас не могу. Не сейчас и не сегодня. — О чём ты? Она уже лежала на моей груди. — Да так… Простынь была сырой. Презерватив полетел в мусорное ведро нормального размера. Спрашивать «ты кончила?» — моветон. — Ты кончила? — Нет, — на бёдрах у неё виднелись редкие и мелкие разводы крови. — Но мне было очень хорошо. — Если хочешь, я могу… — Нет. Давай завтра. Таклис… Она жарко поцеловала меня. Она поцеловала меня ещё раз, ещё раз. — Таклис, я так тебя люблю. — Я тебя тоже. Слава теперь навсегда моя. Я теперь навсегда её. — Я тебя тоже, очень. Только ночью мне не спалось. Даже когда Слава прижималась ко мне, когда нежно обнимала, я не мог избавиться от неприятного чувства. Я переспал с любимой девушкой. Я собираюсь на ней жениться. Я наконец-то переезжаю в свой настоящий дом, где рос и где мне рады. Но меня кололо что-то, моё счастье что-то давило. Заслуживаю ли я его? Почему я таракан? В темноте комнаты высматривал тени. Тени вещей, тени призраков, блуждающих по этому дому. «Почему я таракан?». Дмитрий Николаевич с усмешкой говорит, что тараканов травят, а я не таракан. Поэтому я таракан. «Почему я таракан?». Дядя Саша хлопает по плечу и отвечает, что тараканы вообще-то символизируют деньги, удачные знакомства и крепкую семью. Поэтому я таракан. «Почему я таракан?». Анфиса Васильевна мурлыкает, что таракан из меня никакущий, потому что я красивый и милый, и мне везде рады. Поэтому я таракан. «Почему я таракан?». Лалалу кричит, что тараканы конкретно везде выживают! Тараканы радикально переживут всех, вообще всех, ядерный удар переживут! Конкретно переживут! Юркие пиздец и хитрые, в любую дыру любой девчонки пролезут! Поэтому я таракан. «Почему я таракан?». Ваня грустно улыбается и говорит, что вообще-то, есть интересные породы тараканов, которых целенаправленно разводят и любят. Поэтому я таракан. «Почему я таракан?». Аня вертит пальцем у виска, а потом говорит, что таракан из меня хуевый, потому что я грязь не люблю. Поэтому я таракан. «Почему я таракан?». Одногруппницы вертят пальцев у виска и молчат. Лена молчит. Поэтому я таракан. Слава завертелась под боком и медленно разлепила светящиеся в темноте глаза. Пронзила ими меня. — Что такое, солнышко? — прошептал. — Ничего. Кошмары. — У меня тоже. Она выжато улыбнулась. — Давай телевизор посмотрим. Мы вышли в зал. Я достал для нас пинту мороженого, Слава нашла интересный канал. Повезло: на одном из них шло свежее шоу из настоящего мира, всего двухгодичной давности. Я сел рядом, жар между нами разбивая льдом мороженого. Я инопланетянин. Да? Но я не сверхумный инопланетянин, не высший разум. Я даже не мох. Я юркое насекомое. — Слава… — черноту разбавляли лишь свет телевизора, смех ведущего шоу и её глаза. — Знаешь, кто я? — Кто? — Инопланетный таракан. Знаешь, почему? «Потому что ты соглядатайствуешь». Это я ожидал услышать, но не услышал. Только почувствовал, как её рука растворяется в моей. — Ты не таракан. Ты гусеница.