Тараканий вальс

Дома, в пустоте, я смывала с себя макияж и переодевалась. Я лукавила, когда говорила, что у меня ничего нет: есть зеркало, шкаф с вещами и красота. Зачем всё остальное? Я могу заполучить практически любую девочку. Зачем переживать о Славе? Ничего плохого даже не произошло, я просто удивила её, немного испугала настойчивостью и уверенностью в себе. Зачем переживать? Всё хорошо. Всё отлично. Я смотрела в зеркало и улыбалась себе. Черты лица грубели, волосы отрастали. Кости скрипели, жир мигрировал по телу. Всё хорошо. Можно позвонить Варе и предложить сходить куда-нибудь, насладиться её флиртом и обожанием. Не хочется. Можно написать Лалалу. Не думаю, что она ответит. Кажется, я её обидел. Можно выйти на связь со всеми, кто тянулся ко мне, но кого я оставил прозапас. Заодно заработать баллы. Не знаю, как связаться. Можно просто побыть одному дома. Я смотрел на отражение, но уже через пару минут начинал уставать от своего лица. Закрыл глаза, почувствовал пустоту в венах. Напряжение и обида не позволяли представлять вожделенное будущее. По моим руками забегали маленькие невидимые жучки. Я зачесался, поёжился. Попытался устроиться удобнее, но мама делала всё для того, чтобы я не мог с комфортом находиться на её бесконечном грубом теле. Вышел на лестничную площадку. Вышел на потемневшую холодную улицу. Мне не хотелось быть в местах, где меня могли бы увидеть знакомые, но и оставаться наедине с собой было тяжело. После случая со Славой внутри всё затвердело, мысли стали неповоротливыми и тяжёлыми, как бы я ни убеждал себя, что всё в порядке, а я зря беспокоюсь из-за ерунды. Смотрел на алкомаркет, но не заходил внутрь. Всё разрешится. Сидел на качелях в чужом дворе. Нечему разрешаться, всё отлично. Читал надписи на продуктах, вглядывался в состав колбасы, заставлял себя ужаснуться. В конце концов, любой исход мне на руку. Я не люблю Славу, мне подойдёт любая миниатюрная большеглазая девочка. Взял молоко, но вспомнил, что у меня непереносимость лактозы, и поставил обратно. Взял снова. Поставил обратно. Я люблю Славу, мы будем вместе неизбежно. Взял опять. Может, стоит просто с ней переспать и успокоиться? Я боюсь навредить ей, но забываю, что секс не должен быть связан ни с болью, ни с потерей, ни с грустью или отвращением. Если я её люблю, я не испытаю притупленной ненависти после и не захочу исчезнуть, когда осознаю до конца, что произошло. Мне не будет стыдно, не будет грязно. Под моими руками будет хрустеть её рубашка, моими пальцами бантики превратятся в ленточки. Может, для того, чтобы её губы ожили, мне надо замучить их своими. Может, для того, чтобы на тщедушном теле затянулись гангренозные язвы, надо всковырнуть их моими ногтями. Может, чтобы глаза засияли… Моё воображение слишком живо рисовало нереалистичные картинки. То, что должно было быть красивыми метафорами, превращалось в похотливые, гиперболизированные образы, всё изощрённее и извращённее, если пытаешься от них бежать. Поставил молоко. Взял молоко. От Славы в них оставались только имя и глаза, её голос менялся на писк… Поставил молоко. У неё на самом деле очень проворные пальцы, а тело гибче, чем кажется, и нежнее… Какой кошмар. Я прислонился головой к дверце холодильника, чтобы остудиться. Я пошёл домой, когда мозги заморозились до отупения, до невозможности фантазий. Утром стало неумолимо стыдно за то, что я доверился Славе. Нужно было сразу понять, что она не любит меня, и не мучить нас обоих. Не мучить в первую очередь себя. Утром было облачно и туманно. Ветер поднимал грязь и пыль с дорог, кидал их свирепо в беззащитные глаза. Я думал о Славе. Выковыривал песок, получал новый залп. Я не думал о Славе. Вокруг куча красивых девушек, которым я нравлюсь и перед которыми пока не опозорился. Мир не заканчивается на Славе. Я не люблю Славу. У неё странная форма лица. Рядом с кафе стояли ограждения. Вокруг собиралась довольно безразличная куцая толпа, из-за которой было трудно разглядеть, что же находилось в сердцевине. Хотел пройти мимо, но заметил знакомые серебристые волосы в длинных хвостиках. Подошёл ближе, учтиво растолкав зевак. У одного конца стояла Лалалу в траурном чёрном платье с ассиметричными краями, напряжённо покусывающая губу, не моргающая, сконцентрированная. У другого — женщина с коленями кузнечика, гораздо лучше скрывающая нервозность, закрывающая себя плотно сложенными у груди руками. Посередине же лежала как сломанная вещь незнакомая мне девочка-волшебница. Грудь высоко вздымалась, поднималась так, словно её чем-то надували, и медленно опускалась вниз, становилась впалой. Блеклые глаза ещё сияли, хоть и смотрели в пустоту, изо рта с трудом пробивался хрип. Ей становилось хуже с каждой минутой: пальцы в один момент стали голубыми, затем — синими, и принялись заражать своим смертельным цветом остальное маленькое тельце. На впалом лице таяли губы, нос. Таяли веки, оставляя глаза сухими, снимая с них пелену ужаса, заменяя его смирением. Мне нужно было идти в университет. Я не мог позволить себе уйти, не при ней. Лалалу дышала часто и поверхностно. Когда девочка, подавившись воздухом, опустила грудь в последний раз — стала похожей на статую. Расширенными глазами смотрела на труп, ногтями едва не разрывала ткань пышно развевающегося платья. — Умерла. Умерла! — крякала женщина. — А ты чего стоишь? Чего мы стоим, да? С опаской, со страхом, Лалалу на несгибающихся ногах подошла к мёртвому телу. Одной рукой придерживала подол, другой — залетающие на глаза волосы. Прикоснулась губами ко рту трупа. Она ей что-то передавала. Как мне зеркальце, ей — что-то посмертное. Долгим, тревожным, безответным поцелуем. — Да, мы вот стоим тут, да. Дождь начинается, дождик, да, — не успокаивалась другая. — Ну ничего, дождик не проблема тут, да. Тут вот это вот — проблема. Лалалу, живее! Она не отрывалась от холодных губ, чтобы ответить. А когда отстранилось — тело стало плоским, как будто из него выкачали кровь, вытащили органы, кости, жир, мясо. Покойная девочка стала похожей на декорацию. Как декорацию её подхватила Лалалу, только сейчас беспризорно и пугливо бросившая мимолётный взгляд на нас, стоящих за ограждениями. Даже на мне не остановилась надолго. Подошла к женщине. — Мы идём, да. Мы идём. А вы молитесь, вы помолитесь обязательно за усопшую, да. Или что вы там делаете… Мне надо было идти в университет. Слава пришла в ВУЗ, Слава сидела за своим местом и косилась на меня. Разговаривать с ней не хотелось, пусть подходит первой. Пусть не подходит первой, я не хочу её видеть. У меня столько друзей! — Наконец-то ты снова Таклис! — не впервые слышу от голубоглазой Маши с лицом ангела, лезущей даже не столько обнять меня, сколько потрогать, как святыню. — Боже, какой же ты милый! — Вы слышали, что… — как обычно пропускаю мимо ушей конец фраз Даши. — А у тебя что нового? — Как вам, — нужно сойти за умного, — новая выставка в краеведческом? — Ой, она классная! — Мия с розовыми волосами, вся в заколочках и браслетиках. — Иногда девочки-волшебницы финансируют и хорошие вещи. — А ты уже был? А давай вместе сходим? Всей нашей компанией, будет здорово! Слава была похожа на небо перед бурей. Варя неприкаянно улыбалась своей непропечённой улыбкой в стороне. На паре демонстративно пересел к другим девочкам, вероломно бросив Варю. На обеде предложил пойти в столовую, где потом удобно появились Слава и Лена. — Девочки-волшебницы меня не очень любят, — об остальном произошедшем в моей жизни за последние дни лучше не упоминать. — Да ладно, как можно тебя не любить? — ангелочек лезет в мои волосы, не спрашивая разрешения. — Маш, Таклису неприятно, — мягко говорит Мия. Слава то молча смотрела в нашу сторону, то беспокойно говорила о чём-то с Леной. Она явно хотела подойти, но стеснялась, боялась внимания, которое бы на неё обратили. Славе полезно поревновать и понять, насколько ценны мои чувства к ней. Я не чувствую ничего к Славе. Слава ничего не чувствует ко мне, если не готова ради меня перебороть себя. — Ты что, конечно мне приятно, — приобнял ангелочка, а она ко мне прижалась. — Маша такая милашка. Остальных это смутило, но я был готов пожертвовать репутацией среди девочек и даже собственным комфортом. — Тебе очень пойдут собранные волосы! — ангелочек закопошился в сумочке. — Давай тебе хвостик сделаю? Я смотрел на протянутую ей засаленную, белую в коричневом, растянутую и тоненькую резинку. Кое-как сдерживал отвращение. Обойдусь. — В другой раз, — ни за что на свете. — Ну давай! Ты будешь прямо аниме-мальчиком. Не дождавшись ответа, вскочила и стала возиться с моим волосами. Я театрально вздохнул, наигранным недовольством прикрывая настоящее. Девочки смотрели сочувствующе, но явно не понимая серьёзности. Мне хотелось снять с себя скальп, когда я думал о том, сколько жира и грязи на меня переходит. Чувствовал, как к коже головы крадутся гниды. Маша обняла меня за шею. — Подлецу всё к лицу, — подытожила Мия. — Мне кажется, что… — начала Даша. Варя ела принесённую из дома рыбу одна, уткнувшись в телефон. Слава струсила подходить ко мне. Забыл, что изначально ходил в университет для того, чтобы чему-то научиться. На паре мысли были не о предмете точно. — А вы знали, что… Снял резинку ещё до занятий, но мерзкое послевкусие нарушенного личного пространства не переставало душить. — Нет, расскажи! — Надо будет завтра вместе собраться. Да, Таклис? — Конечно, — улыбнулся сквозь вшей. Слава больше не смотрела в мою сторону. Да и ну тебя к чёрту. Варя перешёптывалась с какими-то парнями, но всё равно выглядела потерянной, несмотря на уверенность и флирт. Такая красивая. Я ушёл в женский туалет. В вони вычёсывал пальцами волосы, особенно тщательно проходясь по месту, где была резинка. Смотрел на себя в зеркало, фанатично выискивая что-то, кроме испуга и зеленоватого от тошноты оттенка кожи. Мне страшно? Мне не страшно. Мне не должно быть страшно. У меня слабели ноги и растворялось в перикарде сердце. Я ощущал самого себя всё хуже, концентрировался на щиплющем нос запахе, чтобы не упасть в обморок. Обморочно драл локоны. Мне всё равно на Славу. Варя такая одинокая. Варя тоже никому не нужна, как и я. Варя тоже никуда не вписывается, как и я, хотя она такая привлекательная. Нам, красивым, очень сложно в обществе. Дело не в том, что я инопланетянин. Проблема вообще не во мне. Дело в том, что я инопланетянин. Никто не хочет попытаться понять меня, хотя я такой хороший и любящий, даже если инопланетянин. Мне всё равно на Славу. Слава нужна людям, просто избалована и не видит этого, а я одинок, так одинок. Под ногтями осталась кровь исцарапанного скальпа. Губы никак не могли выпрямиться. Я опирался на кабинку, сгибался в похрустывающих коленях, но не переставал смотреть на своё ужасающее отражение. Дверь туалета открылась. По инстинкту я выпрямился, но не смог соорудить что-то приличное с лицом. Спрятал его, уткнулся в битый серый кафель, даже понимая, что покажусь жалким. Слава, я не хочу говорить сейчас с тобой. Мне понравилась другая девушка, я разлюбил тебя. Иди к своему Ванечке, с ним и ебись. — Всё в порядке? — неприлично громким и приподнятым голосом спросила Варя. Со своей фирменной улыбкой-неулыбкой, как и всегда. Мы так с тобой похожи! Ты тоже следишь за каждым жестом, каждой фразой, каждым мимолётным выражением лица. Мы созданы друг для друга, Варя! Я наконец нашёл смысл жизни и разрешил все свои проблемы. Вдо-ох. Вы-ыдох. Вспомнил, как разбивались рёбра у кого-то утром. — Я сегодня видел, как умирает девочка-волшебница, — изобразил спокойствие на лице и повернулся, чтобы видеть её симметричное лицо. На каблуках она немного выше меня, как жаль. — Правда? — Да. Мы молчали. Варя залезла в телефон, чтобы показаться далёкой и привлечь моё внимание — то же самое с другими делаю я! Поправляла пушистые пряди у лица, коротко и глухо посмеялась чему-то. Я люблю тебя, Варя. — Варя, ты любишь меня? — Что? Она наконец оторвала взгляд от мобильника. Убрала его в сумку, когда тишина стала слишком неловкой. Я незаметно достал из кармана зеркальце, чтобы исподтишка смотреть на себя с самого неудачного ракурса — сверху вниз. — Да, люблю. Тысяча сто восемьдесят. Странно. Ты врёшь. — Повтори это. — Я люблю тебя. Тысяча двести тридцать. Ты врёшь. — Ещё раз. — Я люблю тебя. Тысяча двести восемьдесят. Ты врёшь. — Ещё. — Я люблю тебя. Вы поссорились со Славой? Что-то сбилось. — Ты врёшь. Варя утончённо изогнула идеальную бровь, а я убрал зеркальце обратно и попытался придумать, чем смягчить ситуацию. — Да, поссорились, — решил сделать это правдой. — Или нет… Я не знаю. Я не понимаю что ей вообще от меня нужно, когда стоит радоваться уже тому, что я обращаю на неё внимание. — В тебя все девочки или влюблены, или когда-то были, да. Ты — приз, это тебя должны завоёвывать. Особенно когда ты Таклис. Пропустил мимо ушей бесчувственное замечание в конце фразы. — Ты тоже? Тоже влюблена? — Я же уже сказала, что да. — У тебя нет подруг? — Что? Я схожу с ума, у меня не варит мозг. Мир перед глазами плывёт, голова сжимается, вот чёрт, только бы не стать Юнирой сейчас… Только бы не стать ей в ближайшее время. — Я всегда вижу тебя или одну, или с парнями. Ты не общаешься с девочками? — Только с тобой в женской форме. А это на что-то влияет? Такая непонятая и красивая. С такими бархатными губами, с такой шёлковой кожей, с такими пронзительными карими глазами, похожая на Катю, только умнее и отстранённее. И она любит меня. Это магическое создание, этот идеал женщины, это чудо любит меня, пусть и не до конца уважает. Зачем я мучился со Славой, зачем мучился со своими чувствами, когда мог быть с таким же прекрасным отщепенцем общества, как я сам? Варя всегда меня поймёт, Варя никогда меня не бросит. Всю свою невысказанную, льющуюся через край любовь я вложил в поцелуй. Слава никогда так игриво не обнимала меня, никогда не умела так, как Варя, кокетничать. Только Варю хотелось ласкать дальше, без страха или отвращения, только Варя смотрела на меня. Не сквозь меня, как девочки, не упиралась об меня, как Слава. — Изменяешь девушке? — промурлыкала. Я обещал быть рядом, но не обещал быть ей верным. Если так посмотреть, то быть со мной она не захотела сама. — Хочешь увидеть мой дом? — Так быстро? — Ты против? — Дай подумать… — Я люблю тебя, а не Славу. Это ты всегда была рядом, ты всегда меня понимала. Плевать на Славу, мне всё равно на неё. Варя прищурила глаза, улыбаясь. — Прогуляем пары? Кивнул. Потянул к выходу из клоаки. — Не зайдёшь в кабинет за вещами? — Какая разница? Слава или девочки мне их завтра передадут. Варя искусственно, но зато изящно рассмеялась. — Меня нашли, когда мне было пять лет. На лестничной площадке появилась в один момент новая дверь. Никто не знал, что со мной делать, и почему я постоянно меняю форму. Отдали сначала девочкам-волшебницами, они меня исследовали и решили, что я инопланетянин. Варя смотрела то на меня, то на деревья в аллее, то в телефон. Специально выбрал дорогу в обход кафе. Небо понемногу просветлело, солнце стало убийственным для весны, и от мелких луж не оставило ничего. — Потом меня отдавали жить в разные семьи. У Славы тогда умерла мама, и её отец подумал, что приютить меня — отличная идея. Было и правда отлично… Папа у неё очень холодный человек и плохо выражает эмоции, зато со Славой мы нашли общий язык быстро. Я долго не говорил, долго не понимал, что вообще происходит, но Слава была такой понимающей… Она мне объясняла мир, защищала в школе. Мы много играли вместе, я показывал ей свои инопланетные умения, хотя это очень личное, её папа нас учил французскому, хотя ей он совсем не давался. Он до сих пор любит меня. По-своему, конечно. Девочки-волшебницы боялись, что я буду оставлять за собой пустоту, из которой родился, и не разрешали долго находиться на одном месте, поэтому жил я у них не так долго… года два, наверное? Потом меня отправили к другой семье. Не помню к какой. Потом к нашей общей знакомой, но у нас с ней не заладилось почти сразу. А когда мне исполнилось двенадцать, мне сказали жить одному в пустоте. Помогали только соседи, немного прошлая семья и Слава. Варя задумчиво кивнула. — Ты не помнишь, что было до того, как тебе исполнилось пять? — Нет. Сны, наверное. Варя крепко сплела наши пальцы и улыбнулась. Выходили к меланхоличной детской площадке, пахнущей детством и едва-едва гарью. — Ты столько всего пережил. Со стороны Славы странно не замечать этого и не делать на это скидку. — Хочешь пожениться? — Что? — Завтра подать заявление, а через месяц расписаться. Мне кажется, ты — всё, к чему я стремился в жизни, и что искал. — М-м… Когда на кольцо заработаешь. Открывал скрипучую дверь ненавистного подъезда. Вдохнул сладкий аромат её развевающихся гладких волос. Дура Лалалу говорила, что у меня была жизнь без забот и хлопот. — Я люблю тебя, Варя, — пропустил первой на затхлую, тёмную лестничную площадку. — Ты не такая, как другие девушки, не такая, как другие люди. — Мерси, — она поцеловала меня в нос. — Заметил бы ты это раньше, не пришлось бы Гориславе изменять. Кривая ступенька за кривой ступенькой. Сла-ва. Варя целует мои щёки, обнимая меня на ходу. Стена с облупленной краской за стеной с облупленной краской. Сла-ва. Вы-дох. Варя переходит к шее, нежно царапая. Лампочка, мигающая перед моей квартирой, как в фильмах ужасов. Го-ри-сла-ва. Варя бархатными губами вбирала мою кожу. Открывала за меня дверь, пока я прижимал её к себе и шептал об обожании. — Я никому не показывал свою квартиру раньше, — кроме Славы. — Здесь уютно. Ты врёшь. Карие глаза сияли страстью и ненавистью, губы наконец-то, пусть даже на мгновение, исказили черты лица до пугающих. Там, где она меня касалась, появлялись синяки. Там, где касался её я, кожа становилась мягче. Конечности проваливались в пустоту с непривычки, одежда плавала в ней, как в воде. Её волосы не похожи ни на водоросли, ни на паутину. Её манящие руки не гнили и цвели. — У меня не так много опыта, — продолжил говорить правду я. — Всё в порядке. У меня тоже. Точно, мы же две неприкаянные, но понимающие друг друга души. Мы сбежим вместе, мы будем вечно красивыми, будем вечно любимыми. Пока я не стану Юнирой, конечно, тогда она меня бросит, но как хорошо, что это нескоро! Как хорошо, что пока я могу задохнуться в своих величественных чувствах и её безграничной преданности. Взял её за руки. Почувствовал пустоту в венах, передал эту пустоту ей. Душа покидала тело, но последние силы я хотел потратить на то, чтобы сделать Варю счастливой. Раскинулось поле, в котором мы со Славой в детстве пускали воздушных змеев. — Представь что угодно. О чём ты мечтаешь? Она была удивлённой совсем недолго. Быстро сориентировалась и разрушила иллюзию. — Меня всё устраивает, — мягко прошептала. Она первая, кого всё во мне устраивает. Она первая и единственная, кого устраиваю я. Мы созданы друг для друга, я готов за неё умереть, я умру за неё самым жестоким, самым трагичным, самым монструозным способом. Меня охватывала эйфория. Я никогда не был так счастлив, я никогда не видел её в таком цвете. — Всё хорошо? — спрашивал. — Угу, — обнимала, выгибалась, растягивала тело, отращивала волосы, делала глаза больше, меняла телосложение и рост. Комната кружилась и выворачивалась, потолок менялся с полом. Слава, Слава. Го-ри-сла-ва. Варя, Варя. Тысяча пятьсот восемьдесят. Она лежала рядом, поправляла волосы в отражении моего зеркальца. — Слава меня убьёт, — говорила томным голосом. Я же упал в такую тоску, что с трудом держал глаза открытыми. Не мог найти ей объяснения. Придя в здравый рассудок и осознав, что наговорил, натворил глупостей, не хотел видеть Варю, но вариться в одиночестве хотел ещё меньше. — Она меня не любит. Ей всё равно. — Не правда. Сам же говорил, что она с детства о тебе заботилась. Заострённо улыбнулась, смотря мне в глаза. — Как жаль, что ты любишь меня. Меня вообще все любят. Посмеялась. Перекосило. Обняла меня, но не для того, чтобы поделиться теплом, а чтобы полюбоваться нами в отражении. Нами в кривом, искажённом отражении, где я получался выше и крупнее, а она — миниатюрнее, ниже, слабее. Я попытался вновь проникнуться ею, проведя пальцами по волосам. Но они не хватали меня в свой плен. Не связывали меня узлом. — Не думаю, что ей стоит всё рассказывать, — говорила Варя, не считывая моё плохое настроение. — Она устроит истерику и будет обоим мозги делать. Лучше давай продолжим встречаться за её спиной. Да, давай. Да, ведь я люблю тебя… Как я вообще до такого додумался? Немного отстранился, но так, чтобы она не заметила разочарования в моих жестах. Не видел в глазах ни страсти, ни ярости. Только обожание и ненависть — к себе, ко мне? Или я опять ошибаюсь? — Варя… Послушай:

«Нас повело неведомо куда.

Пред нами расступались, как миражи,

Построенные чудом города,

Сама ложилась мята нам под ноги,

И птицам с нами было по дороге,

И рыбы подымались по реке,

И небо развернулось пред глазами,

Когда судьба по следу шла за нами,

Как сумасшедший с бритвою в руке».

Я не знал точно, откуда эти стихи помнил, но в моей голове они были высечены как в камне. Мне было стыдно читать их Славе — я ждал, когда станет прозрачно ясно, что они про нас. Я хотел произнести их в свадебной клятве. Я прочитал их Варе в надежде, что поймёт она, и что клятвой они станут ей. Мне казалось несколько часов, что она понимает каждое моё слово. Но Варя смотрела не на меня. Варя смотрела на своё отражение в моих глазах. — Красиво. Сам сочинил? Ничего не ответил. Не говорил ничего. В дверь постучали. Не хотел никуда идти. Только когда звуки стали назойливее, а Варя крепче ко мне прижалась и громче замурлыкала забить, я встал, надел нижнее бельё и открыл, совсем не подумав об обнажённой девушке за спиной. На пороге в длинном платье с оборочками стояла Слава. Сла-ва, Сла-ва. Го-ри-сла-ва. То ли смущённо, то ли раздражённо отводила взгляд, такая невинная и прекрасная. Я горел от стыда, от ненависти, от снисхождения, от желания поглумиться, сделать больно, приласкать, облюбить. Сла-ва, Сла-ва. Го-ри-сла-ва. Её глаза упирались в меня как в помеху или препятствие, да. Я хотел исчезнуть или стереть несколько последних часов из своей жизни. Стереть все неоправданные мысли, которые о ней появлялись. Сла-ва, Сла-ва. Го-ри-сла-ва. Протянула пару бумажек. — Это на концерт, — моя птичка, лебёдушка. — У девочек-волшебниц что-то серьёзное произошло, и нас перенесли на несколько дней. В суматохе у меня получилось взять тебе два билета. — Ты их забрала у кого-то другого? Виновато и сдержано улыбнулась. — Возможно. Самая нежная, самая любящая и волшебная девочка на свете. За спиной не стеснялась шуметь Варя, но никого незначительнее её не могло тогда существовать. — У тебя гости? — Слава заглядывала через моё плечо. — Я хотела поговорить с тобой наедине. — Тебе показалось, я один. — Не ври мне, пожалуйста. — У меня никого нет. Не обращай внимания, Варя не считается. Варя выплыла к нам и даже не удивлённо, а лишь слегка недоумевающе посмотрела на меня сквозь лицо-маску. Слава вздрогнула. После долгой тишины, где она пялилась на меня, я вглядывался в неё, она — в пол, решил как мужчина взять инициативу в свои руки: — Варя, уйди. Сейчас не время и не место для тебя. — Что? Она не злилась. На саму себя разве что. Слава мяла подол платья, я заставил мою трогательную, нежную девочку зазря переживать из-за чего-то, что меньше пыли и грязнее грязи. — Уйди быстрее, — из-за этого отвращение к третьей лишней росло. — Всё, что я тебе сказал — ложь. А ещё меня бесит твоё отношение ко мне и твоё странное лицо. Найди себе уже друзей. Варя сначала не хотела собирать гордость по осколкам и покидать меня. Но почему-то извиняющийся взгляд Славы заставил её это сделать: обуться и, бросив напоследок: — Он изменил тебе и говорил, что на самом деле любит меня. Побежать по лестнице. Дверь подъезда захлопнулась, Слава зажмурилась и вновь открыла печальные глаза. Тысяча восемьсот восемьдесят. Слава не начинала разговор. Её белки краснели, а ногти всё более и более нервно царапали руки сквозь платье. Не надо. Не делай так. Потянулся к ней, но она отшагнула. — Слава, это неправда. То есть да, я это сделал, но я быстро пожалел обо всём. Почти сразу. Она молчала. — Прости. Ты вчера задела мою гордость, и я почувствовал себя уязвимым и жалким. Мне нужно было самоутвердиться… И у меня немного исказилось понимание мира. Я не осознавал, что делаю. Честно. На самом деле я люблю тебя. Конечно я люблю тебя. Она всё ещё молчала. — Ты хотела поговорить со мной наедине — я её прогнал. Давай, говори. Сделай что-нибудь взамен, скажи мне что-нибудь. Слава только вздохнула. Хмурясь потёрла висок. — Не хочу, — прошипела. Но и не ушла. Просто как обычно уткнулась в пол и задумалась о своём. — Пожалуйста, прости меня. У меня что-то не так с головой, я немного сошёл с ума, я видел смерть девочки-волшебницы сегодня, но я поправлюсь и всё снова станет хорошо. Правда, прости меня. Пожалуйста, прости, мне очень жаль, что всё так получилось, я бы хотел всё изменить, я бы хотел стереть последние несколько недель и вернуть всё на круги своя, но я не могу, я знаю, я исправлюсь, я отосплюсь, я поем и выпью воды, я дам себе отдохнуть, я подумаю над тем, что делаю, в тишине и спокойствии, я стану лучше, правда, я стану прежним, только лучше, честно, и честно, у меня нет никаких тёплых чувств сейчас в груди ни от того, что причинил боль тебе, ни от того, что причинил боль ей, хотя это сладко, но сладко как запах гнили или испражнений, не более, хотя это насыщенно сладко, как выгребная яма, хотя это токсично сладко, как отходы, но послушай, Слава… — Я не обижаюсь, — от испуга издал нелепый звук, когда она начала хрипеть. — Я же говорила, что не обижаюсь на тебя… — Если честно, тебе надо. — Помолчи, пожалуйста, — долго и тяжело вздохнула. — Я не хочу говорить с тобой сейчас. Не потому, что я резко перестала любить или уважать тебя, а потому, что мне надо прийти в себя и побыть одной. Мои чувства к тебе не изменились, а если однажды это внезапно произойдёт, то ты сразу об этом узнаешь. Хорошо? У меня глазах почему-то стояли редкие, скупые слёзы. Я кивнул, быстро пряча их. — Мне больно, но терпимо больно. Скорее даже неприятно. Тебе точно стоит побыть немного одному, а ещё мне кажется, что девочки-волшебницы плохо на тебя влияют. Я кивнул. Она во всём права. Она как всегда говорит только правду. — Жду тебя на концерте, — даже смогла выдавить кривую улыбку ради меня, из вечной и истинной любви ко мне. — Пока. Не дождавшись ответа ушла по неровным ступенькам, мимо мигающей лампы. Пальцы сделали пистолет и сами наставились на скрипящую дверь подъезда, но я вовремя себя одёрнул — хотел выстрелить в Варю. Вспомнил, что её давно здесь нет. Что здесь теперь Слава. Вернулся в свою темноту, изолируя себя от мира. Почувствовал, как пустота бьётся в венах, и скрутился на грязном-грязном, запятнанном полу котёнком. Стал видеть сны. Небо было кислотно-синим, в узоре из по-летнему лёгких облаков. Недавний порывистый ветер прошёл, сменился мягким, лишь едва колючим, а солнце так жарко грело, что впору было загорать. Закрывал глаза, не выдерживая насыщенности пейзажа, и ещё яснее чувствовал нежность травы под телом, кислость ягод, разливающих сок на одежду, глубже слышал переливы в птичьих голосах и шёпот обмелевшего, заброшенного озера. — Пять блинчиков! — кричал, пугая живность, вдалеке, в чужой галактике Ваня, — Пять, Таклис! Рекорд! Твоя очередь! — Дай поспать, — переворачивался набок, заверив слабый разум, что так великан меня не достанет. — Ну уж нет! Лени — война! Он уверенным, быстрым шагом подошёл и встал передо мной, загораживая солнце. Резко повеяло холодом. Недовольно постанывая, я открыл глаза. Ваня светился куда ярче солнца. Золотистые кудри прилипали к сияющей от пота коже, он бодро их смахивал, снова упирая руки в боки. Ухмылялся, но по-доброму. Гордился победой, но сохранял благородство. — Знаешь, на кого ты похож? — спросил я, уверенный, что ещё сплю. — На Ивана-дурака, ты уже говорил. — Нет. На Руслана, который спасал Людмилу. Прямо один типаж. Он звучно рассмеялся, сотрясая землю. Помог подняться, подал плоский камень и подтолкнул меня к берегу. Изнеженной рукой я бросил: всего лишь два. — Ничего, ничего! — хлопнул по спине, почти ударяя. — Ещё научишься и меня учить будешь. — Я с детства блинчики кидаю и с детства они у меня не получаются. — А… Ну, это не самый полезный навык. Мы смотрели на мирные, тихие воды, и на наше отражение в них. Оно шло волнами, оно расползалось. Оно исчезало, когда из воды выныривала рыба. Оно делало нас некрасивыми, но в этом я и находил покой. Знал, что не навсегда, знал, что вернусь к безумию, ко лжи, но пока можно — наслаждался сладостью истины. К Ване подлетали комары и пчёлы, как к принцессе — птицы, а он весело от них отмахивался. — Ваня… — солнце сотворило нимб вокруг его макушки. — К нам не так много людей могут попасть из настоящего мира. Каково это — жить в нём? Он приложил руку к подбородку, задумчиво мыча. — Почему ты вообще так туда рвёшься? — вместо ответа задал вопрос с двойным дном. — Потому, что здесь всё игрушечное. Мы как куклы в домике, за которых всё решают и с которыми могут сделать что угодно. А мне хочется настоящей жизни, как в кино. Перестать быть инопланетянином. Вырваться из-под воли девочек-волшебниц. Ваня поднял с земли камень и с размаху бросил его в озеро, пуская по воде круги. В отражении увидел его мудрую улыбку. — Я подумаю над тем, как тебе объяснить. Пока что сказать не могу. Я подожду. — Мне Слава дала два билета на концерт в филармонии. Пойдёшь со мной? В таком свете его голубые глаза становились ещё красивее. — Пойду, но не с тобой. Меня уже Лалалу пригласила.