Тараканий вальс

Преподаватель что-то говорил, но его голос перебивал шорох записки. С левого угла первого ряда она кралась сначала на второй, потом на третий, потом на мой родной пятый, в мой красный правый угол. «Юнире», «Юнире», «Юнире». Варя блаженно улыбнулась, не сотрясая симметрию лица. «Тебе». Заглянула вместе со мной в завёрнутую бумажку, хотя я разрешения не давала. «Иди в уборную». Отправительница не пожелала представиться, но мы с ней обе понимали, что я всё знаю и так. Одновременно вышли из аудитории. Молча шли до туалета по широкому светлому холлу, опустив взгляд в пол. Только в тёмной маленькой комнате, воняющей нечистотами, осмелилась на неё посмотреть. В Гориславе ничего не выдавало позавчерашний нервный срыв. Она была такой же растрёпанной, бледной и дёрганной, как и обычно, как обычно в длинном милом платье с высоким горлом и оборочками, похожая на четырнадцатилетнюю вдову. Хотели закрыться в кабинке, но все оказались слишком грязными для меня. Встали в углу. В последний раз мы были здесь с Катей. Та неделя не очень хорошо закончилась. Слава мяла рукава и грустно смотрела нарочито в сторону от меня. Я не боялась пялиться на неё вплотную. — Я всё видела. Мы с Лалалу следили за тобой и Ваней. И правду не боялась говорить, как и обычно. Наверное, это даже к худшему. Слава молчала. Кивнула. Ничего не выдавало в ней позавчерашнего нервного срыва кроме бинта на пальце, где теперь не было ногтя. — Ты меня прощаешь? — спросила я, подходя ближе и неосознанно беря её за здоровую руку, параллельную больной ноге. — За что? — За всё. За слежку, за то, что не уследила за Катей. Про то, что переспала с мамой Вани до поры до времени стоит умолчать. Господи, как стыдно-то… Слава долго думала и не давала ответа. Я была готова к этому и терпеливо ждала. — Ты знаешь, — наконец она начала говорить, — я на тебя никогда не обижаюсь. Мне просто становится грустно, а потом я отпускаю. Почему? Нет, не ответит. — А ты меня прощаешь? — высоким, птичьим голоском. — За что? — За Ваню. Прощаю. — Тут нечего прощать. Слава упёрлась в меня взглядом и поджала губы. Выглядела агрессивно, но я знала, что такое жуткое выражение лица — прикрытие для дальнейшей сентиментальности. — Мне, — я чувствовала, как тяжело даётся ей каждое слово, — умеренно нравится Ваня. Но люблю я тебя. Очень, очень сильно. — И я тебя. — Не перебивай, пожалуйста. Долгая пауза. Сгорбившись, она опять принялась прятать взгляд, будто готовилась сбежать. Я бы поймала её, я бы не отпустила, я недостойный человек. — Я знаю, что ты откажешь, но, пожалуйста… — язык у неё заплетался, а глаза намокали. — Пожалуйста, давай… Давай будем вместе. — Зачем? Всё, что я хочу от жизни — быть с тобой. — Я понимаю, что в школе между нами не складывалось, но я и не прошу отношений. Просто… Будь со мной. Ты же понимаешь, о чём я, да? Будь рядом, даже если не моей, пожалуйста. Я перешагиваю ради тебя через гордость, я не сделаю этого никогда и ни для кого кроме тебя, пожалуйста, цени это. Мне разрывало сердце. Меня разрывало то, что она вот-вот заплачет, разрывал её раненый пальчик, её сломанная нога, её потёртые шарниры. Хотелось поцеловать бескровные губы, провести нежно-нежно рукой по гладкой, пластмассовой щеке, но я знала, что это будет нечестно по отношению к ней. Мне нужно дать ответ, ради которого готова быть искренней: — Ничего не получится. Ты знаешь, какая я, — тихо, чтобы девочка, подслушивающая нас из кабинки, точно не услышала. — Я хочу быть с тобой. По-нормальному, всерьёз, но только в конце, когда всё разрешится. — В конце? — В конце. Когда буду уверена, что не причиню тебе боль, и что это раз и навсегда. Слава задавала мне вопрос взглядом. Я не понимала, что она хочет им передать, хотя знала её насквозь. И не поняла, почему она вдруг мягко и боязливо ко мне прижалась, устраивая голову на плече и едва-едва обнимая. От её невинных проявлений нежности голова кружилась больше, чем от поцелуев. — Побудь со мной на время. Уйди, а потом снова вернись, — прошептала. Прокралась пальцами в её волосы, зная, что запутаюсь и не смогу выбраться. Губами коснулась холодного лба, обжигаясь. Она поморщилась, но улыбнулась. — Как скажешь. Ни за что. Я сделаю большее. Дверь кабинки скрипнула. Слава, обыкновенная ойкнувшая бы и отбежавшая подальше, продолжала меня обнимать. Девочка смотрела на нас со смесью лёгкого удивления и тяжёлого отвращения. Момент настал. Интимно, на ухо, но так, чтобы и вуайеристка нас слышала, промурлыкала: — Я переспала с мамой Вани и рассказала ему об этом. Слава тяжело вздохнула, но не отстранилась. Расстроилась, но не обиделась. — Буду просить у Дмитрия Николаевича руку и сердце его дочери. Если откажет, скажу, что она беременна. Если откажет на это, скажу, что беременна не от меня, но я благородно хочу сохранить честь любимой. — Жениться в двадцать? Без опыта отношений? Ты дура, Юня. Я взяла ту же лавандовую бурду, что и Лалалу. Пока мы ждали заказ, с неё наконец упало разваливающееся платье. Бариста весь красный смотрел сначала на обнажённую неё, потом на то, как мы пытаемся закрепить тряпки между собой слюнями и булавками, а затем бросаем эту затею и пришиваем их прямо к телу — как удобно, что швейный набор у Лалалу всегда с собой. Он пригрозил нам чёрным списком, она ему — запрещёнными казнями девочек-волшебниц. Бариста смирился, но оставаться наедине с ним в полупустом помещении было неловко, поэтому мы прямо как американцы решили пить фантазию на тему кофе на ходу. Я дура, возможно. — Я не дура. Я прекрасно понимаю, что изменюсь, когда вступлю в брак. Всё будет отлично. А ещё стану ближе к своей самой голубой, самой заветной мечте. Лалалу кисло промычала и чуть пожала окровавленными плечами в нитках. Ей явно было больно, но свою магию она не применяла: была занята кофе. — Сама идея дебильная. Любила бы ты Славу по-настоящему — держалась бы от неё подальше ради её же блага, с твоим-то желанием вредить другим. А так это баловство одно! К тому же, ты свои баллы получаешь за разбитые сердца. Как разбивать сердца без романтики или хотя бы няшканья? — Мне Ваня пятьсот отсыпал, хотя я очевидно с ним не спала. — Ну да. Ты его мамку мощно трахнула. Прошу, не говори об этом — пробило током. Не упоминай. — Спасибо, кстати, что познакомила нас! — Лалалу не заметила, как дёрнулось моё тело, или сделала вид, что не заметила. — Он меня побаивается, но психологических проблем у него хоть жопой жуй, я с него большие куши рубить буду. Удивительно, как одни с жизнью, полной травм, становятся Ванями, а другие, живя без забот и хлопот — Юнирами и Таклисами. — Помолчи. — Я вот тебе пока не говорила, но на самом деле ты должна мне в ноги падать! Я тебя!.. Ослепляющая вспышка и оглушающий грохот. Первым инстинктом стало прикрыть глаза рукой, вторым — зачем-то своим телом — Лалалу. Однако, когда трясучка прошла, а мы пришли в себя, перед нами оказалась не привычная улицы и даже не её руины. Небольшой круглый зал со зрительными местами по краям. Мы в центре, перед нами — беловолосая моложавая женщина. По безумной улыбке и незакрывающимся глазам я поняла: девочка-волшебница. Лалалу, оглядевшись, восторженно заахала и заприкладывала руки к груди, широко и трогательно улыбаясь зрительницам, встретивших нас рукоплесканиями и овациями. Страшные, как на подбор кривые девочки-волшебницы, уродцы, с которыми и здороваться не хотелось. Слишком узкие, чересчур угловатые, с равниной вместо головы и глазами на ключицах. Выглядящих как люди почти не было — у таких, наверное, слишком много дел для посещения местных шоу. С потолка посыпались крупные пайетки и блёстки под дребезг фанфар. Лалалу подпрыгивала и как в кино обмахивала себя руками, чтобы не расплакаться. Пара швов отошло: нитки слезли, ткань отлипла от тела, ранки закровоточили, но ей было всё равно. Как и остальным присутствующим. — Лалалу! — неожиданно зычно и празднично воскликнула женщина. — Который год ты, несмотря на цветущую юность, подтверждаешь гордый статус лучшей врачевательницы людских сердец во всех возрастных категориях. В благодарность за это… Суперигра! Наконец-то дошло и до меня, и даже я со своей скупой душой смогла испытать нечто близкое к приятному: Лалалу исполнит мечту, а я посмотрю, как это проходит, чтобы не растеряться, когда наступит моя очередь. –…Твоя двадцатая, — двадцатая? — за этот год — за этот год? — суперигра! Зал заулюлюкал громче, а Лалалу зароняла им воздушные поцелуи. Моё короткое хорошее настроение куда-то исчезло, сменившись напряжением. Двадцатая за этот год? Да быть такого не может. — Напоминаю, — продолжила женщина, слишком широко и усердно открывавшая рот. Где-то я уже это видела, — на счету у тебя двадцать тысяч баллов. Для выбора тебе доступны… На стене стали всплывать слоты, названия которых она с энтузиазмом озвучивала. Кухонная плита! 500 единиц. Чайник! 200 единиц. Кофейня в центре города! 1000 единиц. Платье! 1000 единиц. Левитация (внутри своей квартиры)! 2000 единиц. Левитация (за пределами квартиры)! 4000 единиц. Подушка в форме сердечка с лицом любимого человека! 6000 единиц. Холодильник! 6500 единиц. Возможность контролировать температуру помещения (за пределами квартиры)! 8000 единиц. Возможность становиться подушкой для любимого человека! 10 000 единиц. Возможность уехать из города и отречься от девочек-волшебниц, быть изгнанной из партии, навсегда проклятой, приговорённой к аду после скорой смерти! 20 000 единиц. Маммопластика! 21 000 единиц. «Выбирай отречься от этих дур», — хотела шепнуть, но обнаружила, что голосовые связки у меня не работают. Коснулась шеи — заметила на себе насмешливый, едкий взгляд наконец-то заткнувшейся ведущей. Лалалу приложила палец к обкусанным в кровь губам, замычала. Весь зал умолк в ожидании. «Выбирай кофейню», — снова не получилось. Она на первой же встрече сказала, что призы на суперигре подбираются под девочек, но неужели Лалалу можно мотивировать холодильником или подушкой? — Платье! — выкрикнула она спустя долгого раздумья. Зал радостно завизжал. — Восхитительно! — пробасила ведущая. Минус тысяча баллов. — Платье, платье! Восторг зрительниц становился громче с каждым словом. — Превосходно! — минус ещё две тысячи. — Платье, платье, и платье, а ещё платье и платье, потом платье, затем платье, платье, платье, платье, платье, платье, платье, платье… А-а… Наверное, платье, платье, ну и конечно же платье!!! Зал разрывался. Кто-то в прямом смысле, конфетти летя на Лалалу, кто-то в переносном: кидал в нас наманикюренные ногти в знак уважения, увядшие розы, кукол без одежды, шпильки. В меня попадало что потяжелее: камень. Не настоящий. — Чудесно, невероятно, блестяще, умопомрачительно, замечательно, бесподобно, неповторимо, исключительно, непревзойдённо, изумительно, сказочно, шикарно, об-раз-цо-во! Лалалу купалась в упавшей на неё одежде, подвизгивая в тон общей эйфории. Я осматривала зал в поисках запасного выхода, но натыкалась только на взгляды, которые, не успев встретиться с моим, уже становились враждебными. Ксенофобия к натурализованным девочкам-волшебницам? — Но есть и недочёты! — прокашлявшись, женщина сбросила тон ведущего лото и стала спокойно, серьёзно объяснять: — Не делай из девочек-волшебниц мафию в глазах общественности, это создаёт ложное и бесполезное впечатление. — Прошу прощения! — Лалалу бросилась на одно колено и уронила голову — никогда её такой покорной не думала увидеть. — За это прощаю. А свой главный недочёт ты и сама знаешь. Она обратила ко мне укоризненный взгляд, злостью пробирающий до мурашек. Медленно подняла руку, медленно выставила один палец вперёд. И в зале стало особо тихо, пока женщина выдерживала паузу. Иди к чёрту. — Следи лучше, — продолжила громко, обращаясь к ней, но, утончённо издеваясь, смотря на меня. — Тебе очень повезло, что инцидент решили замять, хотя я лично этого не одобряю. Но если подобное произойдёт вновь — программа рекрутирования свернётся, а инопланетная любовница отправится туда, откуда родом. Если, конечно, сама нас всех перед этим туда не отправит. Постарайся уж, Лалалу. Она опустила голову ещё ниже, параллельно согнутой ноге. Выглядело это комично, но смешно не было. Зрительницы растворялись. В могильном безмолвии пустой комнаты раздавался стук каблуков. — Лалалу, продолжай хорошо работать, — на удивление морщинистая рука женщины сдержанно потрепала серебристую макушку. — Юнона, не держи нас за дур. Мы знаем, зачем тебе это. Будешь знать границы — получишь, и мы с обоюдной радостью распрощаемся. Если ты, конечно, умеешь радость испытывать. До свидания, девочки. На улице на том же месте мы оказались быстрее, чем я успела всё переварить. И готова была бы сойтись на том, что это бариста нас отравил, но пожёванная Лалалу с лоскутами ткани, отходящими от кожи сильнее, чем раньше, с двадцатью платьями в руках говорила о другом. Она явно была расстроена. Но быстро натянула улыбку, а затем и новую одежду, остальную бросая на землю. — Фу-ух! Ну ничего себе! Нас прямо отчитали, прямо конкретно отчитали! Я не хотела её слышать. Напряжение ещё не спало, ещё гудел в голове помехами голос тётки. — Надо было тебе заранее всё объяснить. Бли-ин, плохая из меня наставница. Юня, прости! — О каком инциденте они говорили? — А? А-а… Да так… — О каком? Среди платьев были симпатичные, но желание украсть их ударялось о брезгливость. Как только я думала о руках, их лапавших, о телах, прошедших сквозь них, о зубах с налётом, в них попадавших, губы кривились от тошноты. Одно было сказочным. С рюшами, бантиками, приятного цвета. Поколебавшись, поборовшись с собой я спросила, на мгновение забыв о растущей неприязни к Лалалу: — Можно? — Да-да. Передай Славе, что это мой подарок. От первой девушки последней. Не напоминай. — Это долго объяснять. Женщина, которую ты сейчас видела… — Мне не интересны детали. Просто скажи, что случилось. Лалалу молчала. Новое платье ей не шло: ярко-красное, слишком прямого и скучного для такой нестандартной внешности кроя. Вздохнула, как будто бы были причины вздыхать. — Помнишь Полину? Рыжую, — кивнула. Почти сразу поняла, о чём пойдёт речь. — Я сама не знала, но она была девочкой-волшебницей. Как я, от рождения, но по какому-то заданию ей нужно было притворяться обычной студенткой. — У неё плохо это получалось, — я думала и о том, что она делала с волосами, и о том, какую речь задвинула про мою аморальность. Если бы меньше концентрировалась на себе тогда, то всё было бы в порядке. Если бы больше понимала. — Плохо или нет, но убивать её не стоило! Это может таки-ие последствия теперь иметь, просто ужас! Да-да-да. Нужно было найти себе наставницу получше, забыть о Лалалу сразу после посвящения и не спать с ней, господи, зачем я с ней переспала. Нужно было сразу убить весь их род, шантажировать их истреблением, тогда всё пошло бы продуктивнее, глаже, лучше. И её суетливые зрачки, её похожие на парик волосы, её дёрганая улыбка — всё так раздражало. — Тебя это делает счастливой? — улыбнулась, показывая на гору одежды. — Это всё, о чём ты мечтаешь? Лалалу даже споткнулась о то, что я так резко её прервала. Не нашла, что ответить, тупым взглядом уставившись в платья. Дура. — Я к Славе. Тысяча сто тридцать. Странно. — Это как кровавые алмазы, — сокрушалась Слава после того, как узнала, что платье было получено на стрёмном шоу девочек-волшебниц. — Передай Лалалу, что я очень тронута, но откажусь. Лалалу ничего для тебя не сделала, это всё я. Промолчала. Чуть крепче сжала её плечи, любуясь нашим отражением в зеркале. Моё французское каре и её длинные, до колен, идущие слабыми волнами волосы. Мои стрелки и красные губы, её утончённая внешность, которой и макияж не нужен. Мой аромат туберозы, её острый, отдающий ладаном и порохом. Слава, оставляй платье, ты такая красивая в нём. Слава, Лалалу неправа, Лалалу такая грязная и гадкая по сравнению с тобой, такая недостойная тебя, недостойная нас обоих. — Слава, ты будешь моей женой? — следила за тем, чтобы улыбка лишь едва выползала за свои границы. — М? Конечно, когда-нибудь, — ответила буднично, будто я спросила, что она приготовила нам на завтрак. — Через месяц. Или через полгода, если захочешь красивую свадьбу. Слава повернулась ко мне, испортив красивую картинку в зеркале — впрочем, само зеркало в разводах, а освещение желтит. Наклонила голову набок, посмотрела недоумевающе и строго, но я знала, что за вновь сжатыми губами, и что она так отчаянно пыталась скрыть. — Я стольким девочкам сердца разобью, если вдруг женюсь, — ответила ей правду. — И зачем затягивать, если будем в конце концов вместе? В конце концов, раз и навсегда. — Разве ты можешь?.. — Слава нахмурилась и отвернулась, отошла от меня нервным шагом, едва удерживая равновесие. Не закончила неотёсанную мысль — я догадалась, что она хотела спросить, и знала, что она права. Я не могу, но очень хочу. Нет, я смогу, потому что очень хочу. Девочки-волшебницы то, девочки-волшебницы это. Я ведь могу делать то, на что они не способны даже со всей своей магией… наверное. — Закрой глаза. — Не сейчас. — Закрой, пожалуйста. Попыталась прочитать мои намерения — не смогла. Она нахмурилась, но послушалась. Взяла её за руки и тоже зажмурилась. Вернуть меня туда, где я родилась, да? В пустоту. Пустоту я и чувствую, звенящую в венах, её передаю Славе. Из пустоты создаю вокруг новый мир. — Открывай. Та же комната, то же зеркало, те же мы. Но вместо запятнанного, кровавого платья на ней теперь свадебное. Я всегда представляла Славу в несколько старомодном силуэте с длинными рукавами и высоким горлом, как она любит, в хорошем плотном кружеве и укутанной эфемерной фатой-вуалью. Укротить её непослушные волосы, свести с лица следы усталости, оживить сухие губы. Сделать не просто красивее, сделать идеальнее. Искусственную только улыбку не нарисовать. Пока я смотрела на неё с плохо скрываемым восхищением, с трепещущем сердцем, Слава, вопреки ожиданиям, не потеплела ко мне. Она скривилась, готовясь плакать. — Прекрати, пожалуйста. Ты надо мной шутишь, — в тихом голосе слышался надрыв. — Ты опять надо мной издеваешься. — Нет, я серьёзна на этот раз. Я всё продумала. Пол зарос травой, стены упали, обнажив синее небо в кучевых облаках. Для красоты подул ветер, мягко ласкающий её, избегающий меня. Даже летнее тепло — и то получилось сымитировать. — У нас нет красивых свадебных локаций в городе, но если хочешь — поднимем девочек-волшебниц, — даже произносить противно, — попросим о помощи отца Лены, — немногим лучше, — и организуем что-нибудь красивое. Я всегда думала, что наша свадьба будет как в американских фильмах: на природе, на аккуратной равнине. Вот так… Цветочная арка распустилась за нашими спинами, зеркало переместилось дальше, освобождая место для стульев в несколько рядов. Чтобы выдавить у Славы улыбку, посадила за один из них неуместную, нелепую, радостную Лалалу — получилось, она не сдержала смешок. Подошла к ней ближе и нежно прижала к себе, пользуясь тем, что с неё наконец сошло напряжение. Слава вместе со мной посмотрела на наше отражение и расслабилась окончательно, тая в моих руках. — Я не люблю быть в центре внимания, — прошептала она. — Но мне приятно, что ты мечтала о таком со мной. Прижалась крепче к моей груди, вглядывалась пристальнее в себя. — Мне и правда идёт… Я бы хотела задержаться в моменте подольше, но мне нужно было ещё много всего рассказать. Свадебное платье на ней сменилось свободным, но приталенным, в цветочек, волосы собрались в вылизанно небрежный пучок. Стулья впитала земля, под ноги упала арка, цветы проложили дорожку через поле. Пошла по ней, подхватив Славу на руки — в реальности так ловко этого не сделала бы. Зеркало плыло мимо, следовало за каждым нашим шагом. — Я продумала всё дальше. Девочки-волшебницы пообещали, что выпустят нас с тобой из города, — не напрямую, но ей это знать не обязательно. — Мы сможем вести обычную жизнь обычных людей. Вырисовывала двух-, нет, трёхэтажный изразцовый особняк с лаконичным садом перед входом, окружённый только облагороженным лесом. — Таких в России не бывает, — хихикнув, подсказала мне Слава. — Что-нибудь придумаем. Перед тем, как открыть входную дверь, я оглянулась на наше отражение. Только выражение лица Славы стало немного неправильным. Слегка, чуть-чуть. Зайдя, опустила её на пол. Не включила свет, позволила солнцу одному править над нашим домом. — Для начала, у нас будет отдельный коридор, — взяв за руку, повела молчаливую Славу дальше. — Здесь зал, — что-нибудь просторное с диванами, подушками и телевизорами. Пусть она обустраивает, у меня всегда было плохо с интерьером, — тут кухня, — всё из дорогого дерева, всё благородного молочного цвета, — здесь кабинет, — понятия не имею зачем, но он должен у нас быть, — несколько туалетов на этаж, чтобы не делить их с гостями. На ночь они будут оставаться тут же. — В туалетах? — Слава грубо усмехнулась. — Нет, — глаз дёрнулся то ли от слишком сильной концентрации, то ли от того, что нежную текстуру мира что-то потревожило, — комнаты для них тоже будут на этом этаже. Пропустила лестницу, переносясь сразу в нашу спальню. Голова гудела, но основные контуры я смогла очертить: окно на сад, большая кровать. В принципе, всё. Даже люстра не наколдовалась. Слава с каждой секундой смотрела на наше будущее всё более и более серым взглядом, платье на ней бледнело и бледнело в оттенках. — Я не очень креативная в прикладных делах, прости, — поспешила исправить ситуацию, потирая пульсирующий висок. — Как ты всё это представляешь? Где бы ты хотела жить? Слава бросила мою руку — оставила меня одну. Прошла в комнату глубже, цепляясь взглядом за пустые стены, пустой пол. Обернулась, долго оглядывала меня с нечитаемым выражением лица где-то в промежутке от досады до интереса. Вырисовывались однотонные светлые обои, ненавязчивые картины на стенах. Ещё одно окно, вдохнувшее воздух. Зелень в горшках бегала из угла в угол, Слава долго её устраивала, всё больше забирая контроль над миром у меня. Всё быстрее у меня проходила головная боль — возможно, от того, что в фантазии наконец появился кислород. — Если сходу, — осторожно шелестела она, — то, наверное, так. Я улыбнулась ей. Слава не спешила отвечать тем же, но в один момент сдалась. Сама подошла ближе, готовилась что-то сказать, но я перебила непроизнесённую мысль: — Ты ещё не видела главного. Комната сузилась, мебель изменилась. Слава ахнула, когда увидела соцветия пастели вокруг вместо монохрома, но перестала сиять, поняв, где мы оказались. Отпрянула. Тревожно отошла в центр. Коснулась подвески над кроваткой, зазвеневшей, как колокольчик, в полной тишине. — Это детская? Я не знала, что ты хочешь ребёнка. — А ты разве нет? — Хочу, но… Нескоро. Не сейчас точно. Какая из меня мать? — Я могу сделать так, что всё будет хорошо. Она в этом чудесном платье и с живым лицом, с уложенными блестящими прямыми волосами. Яркое-яркое солнце, бьющее по окнам, проходящее сквозь стены. Мы снова на кухне, где стол ломится от еды, слышно пение птиц и неразборчивые звуки включённого телевизора. Слава отчего-то мнёт горло и смотрит на меня со страхом — она просто ничего пока не поняла. — Мы живём довольно уединённо и далеко от города, но на машине где-то за полчаса можно будет добраться до моего места работы. У меня будет хорошая должность, я буду зарабатывать так, что ты сможешь покупать себе всё, что захочешь. Что ты хочешь? Молчит и пожирает меня страшными немигающими глазами под свист соловья. — Это не пустые мечты, — возможно, моему голосу не хватает убедительности. Становлюсь выше и чуть-чуть шире в плечах, чтобы не нарушить баланс песочных часов, — я правда знаю, что это возможно, это возможно наверняка, мне просто надо немного потрудиться сейчас, едва ли едва, и у нас с тобой будет нормальная жизнь. Я готов… то есть готова отвозить нашего ребёнка сначала в детский сад, а затем в школу, чтобы ты не сидела с ним одна. И я вообще много бы им занималась. Смотри! Сколько раз я моделировала в голове его внешность, используя поверхностные знания генетики!.. Оно выросло из пола, заставило Славу сначала беззвучно дёрнуться, а затем всмотреться в себя, кажется, даже с интересом. — Ты говорила в десятом классе, что хочешь сына, и что назвала бы его в честь отца. У Димы будут волнистые волосы, как у тебя, и голубые глаза, тоже как у тебя. Чертами лица он больше пойдёт в меня. Опираясь на историю твоей семьи, я высчитал, что у него будут склонности к депрессии и шизофрении, но всё это можно будет предотвратить. Дима посмотрел на меня. Я чуть нажал на его плечи — он растаял в лужицу и утёк в канализацию. Почувствовал, что что-то изменилось — в зеркале у плиты увидел Таклиса, а не Юниру, которой только что был. — Видишь, я стану ещё красивее, — выше и благороднее, более здоровым и мужественным. — Сделаю что-нибудь с волосами, чтобы стать похожим на человека, и смогу нормально жить в обществе. Мы с тобой будем выглядеть как самая образцовая семья на свете, смотри! — притянул её к себе, вновь любуясь нашим отражением. Слава опять держалась за горло, портя идеальную картинку, вот дурочка. — Наверное, мне нужно будет остаться в мужском теле пока Дима не подрастёт, но если девочки-волшебницы подгонят мне способ контролировать мои превращения, боже, Слава, я стану самым счастливым человеком на свете, даже если тебя рядом не будет… Хотя нет, конечно, без тебя я не смогу счастливо жить. Но да, я смогу несколько лет притворяться Таклисом, — или лучше взять другое имя? — чтобы не привлекать к себе внимание и не путать Диму. Я никогда не пробовала… пробовал? Но у меня получится, я знаю. Слава, ты же будешь счастлива? Она смотрела на своё отражение, не на моё. То ли грусть, то ли сомнения во взгляде. — Ты будешь счастлива, да? В особняке вдали от людей и этого проклятого города, в счастливом браке со мной, где мы притворяемся нормальными людьми, и все нам верят, и мы сами в них превращаемся. Я буду верна тебе, я изменюсь до неузнаваемости. Она молчала. Показала мне на горло, я не поняла, что это значит. Я не поняла, что это значит. Иллюзия растворилась — снова узкий, жёлтый, душный коридор и большое зеркало в стену. Слава в проклятом платье, с растрёпанными волосами и лицом неживым, не живым, а мёртвым. Она не просто уставшая, она измождённая. Я выше её всего на несколько сантиметров. Всё ещё держу за руки. — Я не вовремя? Лена позаботилась о том, чтобы изобразить искреннее беспокойство в голосе, но не позаботилась о том, чтобы закрыть дверь в квартиру. Только после моего многозначительного взгляда сделала это. — Что ты тут делаешь? — спросила у неё, не церемонясь. Вот чёрт, надо было повежливее. Лена недоумённо забегала глазами. — Это я её пригласила, — пояснила тихим, мягким голосом Слава, каким она обычно говорит с незнакомцами. — Я принесла поесть, — Лена зажато улыбнулась. — Спасибо. Неловко и бесполезно энергично кивнув, она прошла на кухню, оставив нас наедине. Я не знала, что сказать Славе. Я и так сказала слишком много, учитывая то, что предпочитаю молчать. Говорить должна она. — Ты помнишь, что у меня концерт через пару дней? Я до него буду жить у отца. Не приходи сюда по вечерам, меня не будет. Она прощается птичьим голоском. Она общается со мной как с Ваней, которого видела полтора раза в жизни. У меня скручивало внутренности от тоски. — Всё в порядке? — спросила у неё. — Да. Да, конечно. Но не могла набраться храбрости задать конкретный вопрос. Копились только беспричинные злость и обида. То ли на неё, то ли на себя. Мне не стоит говорить. У меня так плохо получается говорить. — Пока, — сказала она, выдавив из себя нормального человека. — До завтра. Поцеловала меня в щёку. Я вышла в чистый, но серый подъезд. Вытащила из волос серебристую прядь. В нескольких местах её порвала и бросила на пол, чтобы со всей ненавистью растоптать.