Тараканий вальс

— Ты слышала, что Катя переехала? На самом деле это не так, это я убил её. Мы были вместе, я отвлёкся на самого себя и не заметил, что она покончила с собой. Вместо скорой или полиции я позвонил Лалалу, она использовала свои силы для того, чтобы всё прикрыть, а друзья Кати, с которыми мы были на дне рождении, по моей вине задохнулись угарным газом. Не знаю, как это произошло, но они все были под наркотиками, поэтому их смерти сами собой разрешились. В общем… не сдавай меня полиции, даже не пытайся, не получится, но и держи это в уме, хорошо? Слава стояла на пороге квартиры в пижаме с облизывающимися котятами и убирала грязь из глаз. — Чего? Я повторил историю. Она проснулась, перепуганная попросила рассказать о деталях. Я рассказал о деталях. Она ахнула, вздрогнула, захлопнула перед моим носом дверь и громко заплакала. Я ушёл домой. — Я потерял её. Мы сидели в маленьком безвкусном кафе, имитирующем большое и утончённое московское. Лалалу с ленцой смотрела на нервничающую Славу за соседним столиком. Я не стеснялся разглядывать её пристально. Я протягивал руку — барьер-невидимка шёл кругами, но не исчезал, успешно скрывал нас двоих от мира. — Разве ты не хотел, чтобы у неё появился кто получше? Ну, знаешь. Кто-то, кто не доводил красотку до самоубийства. — Не делал я этого. — Но так ты всё рассказал Славе. Ты та-акой дурак. Ты очень тупой! — Тихо!.. Дверь кафе открылась во второй, наверное, раз за долгий, долгий день. Парень богатырского роста с косой саженью в плечах сутулился, чтобы не разнести могучим станом хлипкий потолок, вертел кудрявой светлой головой и бегал детскими, почти девичьи большими голубыми глазами по залу. Слава хотела вжаться в стул и исчезнуть, я знал, я видел. Многим девочкам на самом деле не нравятся мальчики выше метра восьмидесяти. Они часто выглядят нескладно, как этот, например, младенец-великан. — Горислава! Прости, я тут заплутал немного… Это центр города, придурок. — Ка-акой бархатный баритон, — сказала Лалалу, даже не удосужившись оторвать взгляд от его зада. — Ну Славка даёт, вот это мужика подцепила. От такого главное лобковых вшей не подцепить. — Не могу оценивать других мужчин, — кисло ей ответил. — Правда? Он охрененный. Прямо красавец. О-о, и они так мило смотрятся вместе! Белый волк и чёрная овечка. В упор не видел ничего привлекательного в нём. — Он красивее меня? Наверное, не стоит спрашивать Лалалу о таком. — Вы разные типажи. — Что это значит? — Тс-с! Она приложила липкую от пота ладошку мне ко рту, чтобы теперь я наблюдал за изменой себе молча. Мальчик принёс им чай, Слава неловко поблагодарила за это — я знаю, ей нравится только утончённый и редкий, а не пакетированный мусор из супермаркета, заваренный хипстером с грязными ногтями. Сделала глоток, едва заметно поморщилась. — Ты недавно переехал, да? — Да, из Екатеринбурга. Представляешь? — Ека… Почему? — Родители развелись, и я решил взять академ, чтобы присмотреть за мамой. Лалалу ехидно улыбнулась, убирая руку от меня. — Вот видишь, тебя не закуколдят. Такие мальчики принадлежат мне, со всей своей лоховитостью и травмами. Слава удивлённо моргала в ответ на его откровения. У неё плохо с реакцией на подобные вещи, я довольно помурчал, свидание обречено. — Ей после тебя, — продолжала Лалалу, — будут нравиться только мудаки, которые смогут дать такие же эмоциональное качели. Или наркоманы, да. Лови свою подружку через пару лет с ребёнком от героинового торчка, но никак не с Ванечкой. Я взял со стола вилку. — Ещё одно слово о Славе — убью тебя. — Не правда, не сможешь! Замахнулся на глаз, но в последний момент дал осечку, и попал в пластилиновый нос. Искусственная кровь пошла из дыр, притворный крик раздался по нашему пузырю, но за его пределы не вышел. Я дал Лалалу салфетки, а она стала вытирать ими подступившие слёзы, хотя должна была промокнуть рану, дура. Слава и этот мальчик над чем-то смеялись. Я давно не видел, как она улыбается. — Помоги! Помоги мне, чёрт патлатый! На Славе было платье из мягкой ткани, которое хочется трогать, и трогать, и трогать. На мальчике — хрустящая, выглаженная мамой рубашка. Одежда Лалалу буквально держалась на соплях, моя — вчерашняя, с момента самоубийства Кати. — Дело в том, что, если смотреть «Лучше звоните Солу» до «Во все тяжкие», то ты реально видишь, сколько труда Гас вложил в свою наркоимперию, что лаборатория буква-ально стоит на костях, что там всё работало как часы, и что не все замешанные — плохие люди. Точнее, смотреть нужно сначала все сезоны, кроме последнего, потом перейти к «Тяжким», а потом уже посмотреть последний «Сола». Так будет… хронологичнее, да. Так вот! Гас сто-олько работал, столько жертв было принесено, столько всего пережили Майк и Джимми, самые сложные и интересные герои, и ради чего? Ради того, чтобы какой-то старый хер, абсолютный непрофи в наркоделе пришёл, всё разрушил ради своего эго, а потом сдох. Мне кажется, что ты — он. Ты Хайзенберг, ты Уолтер Уайт. А я… я бы хотела думать что я Сол Гудман, что я главная героиня вообще всей вселенной, но, увы, я Джесси. Однажды ты убьёшь мою подружку и отправишь меня в рабство к неонацикам. — Я понятия не имею, о чём ты. Мы шли за ними по романтичному спальному району, мимо градообразующего говнозавода. Слава неплохо проводила время, и я не мог себе позволить не уследить за ней. Мальчик тянулся взять её за руку. Он тянулся коснуться её. — Я расскажу, — голос Лалалу перебивал все звуки мира, включая их незамысловатый разговор, — девочкам-волшебницам про это! Я их предупрежу! Я заставлю их посмотреть! — А ты у девочек-волшебниц пользуешься хоть каким-то авторитетом, чтобы они твоим рекомендациям следовали? — Ну-у… Рири понравился «Настоящий детектив», а Лилилина — у неё две младшие сестры, поэтому такое имя — так вот, она настоящая фанатка courtroom drama. — Courtroom drama? — Courtroom drama. Drame juridique. Она увернулась от его руки. Он предложил поцеловать её в щёчку на прощание, но Слава согласилась только на объятие. Сальное объятие от великана, который чуть её не раздавил — наверняка собирается вскоре сделать это. Наверняка сделает, Слава от безысходности ему позволит. Не позволю один я. Вообще-то французский — моя фишка. Даже не пытайся её у меня забрать. — Tu mettrais l'univers entier dans ta ruelle, — je mettrais l'univers entier dans ma ruelle. Лалалу глупо поморгала, победа за мной. Слава пошла домой, великан — куда-то в сторону завода. Победа за мной. Я вырвался из купола невидимости и, не попрощавшись, пошёл за ним. — Привет! Мальчик облокачивался на заднюю стену дома и курил. Доброжелательно улыбнулся подозрительному незнакомцу мне, протянул сигарету. — Не надо, — встал рядом с ним в такую же позу. — Просто хотел поговорить с тобой. — Это из-за Гориславы, да? Ясные глаза распахнуты, с лица не сходит свет. Небо над ним и то было темнее. Он не тупой. — Да, из-за неё, — притворился неудивлённым. — Вы ходили на свидание? — Ты её бывший? — Не отвечай вопросом на вопрос. — Прости. И мы молчали. Я неожиданно перехотел начинать разговор первым. — Иван. Ваня, — великан протянул мне великанью руку. Моя в его казалась маленькой и тоненькой, как у барышни. — Ваня? Тебя правда зовут Ваня? — в голове всплыла Лалалу с её «Ванечкой». В голове всплыла… Катя. Кто-то просто Катя и Петя. Катя… — Представляешь, — моя ладонь совсем обмякла, а глаза замылились. Ваня не замечал этого, он громко смеялся, — как будто мама сразу предвидела, каким я стану. — Иваном-дураком? — случайно слишком грубо. — Иваном-царевичем, попрошу, — он шутливо погрозил пальцем. — А ты?.. — Таклис, — опустил «Юниру». — Необычное. Иностранное? — Советское. — То есть иностранное! И самодовольно заливисто посмеялся. Выше меня на тридцать сантиметров. Не слишком глуп. — Так о чём ты хотел поговорить? Его кудри собирались в идеальные локоны, хотя он явно не уделяет уходу за волосами много времени. Глаза как у голливудских актрис золотого века: слегка влажные, блестящие. Я не мог понять, красивый ли он, но точно знал: Ваня — идеал мужчины, выше меня на три… нет, пожалуй, двадцать пять сантиметров. Мне впервые за жизнь стало неловко. — Ты знаешь, — из-за этого никак не мог подойти к сути, все усилия тратя на попытку держать уверенный тон и ровную осанку. Голова кружилась… — что из города нельзя уехать? — Работяги на заводе об этом говорили, да. Ну, сейчас уже ничего не поделаешь. А я смогу. А я смогу всё, в отличие от тебя. — А мы со Славой сможем. Я… О чёрт, о чёрт, только не сейчас. Коричневая трава под ногами смазалась, закрутилась в круговороте, живот царапала боль. Потянулся за зеркальцем — черты лица в отражении смягчались, волосы укорачивались до каре. Кости скрипели, жир мигрировал по телу, вот блять, как не вовремя, штаны сползали с талии на бёдра. Минус три сантиметра, минус десять, пятнадцать — давление бьёт меня по спине, заставляя сгибаться. Невинные глаза Вани впервые увидели мрачную сторону мира. Он стоял, открыв рот, а когда перевоплощение закончилось — подбежал ближе. Я — ещё — остановил его, вытянув зеркало как нож. Я — ещё — выпрямлялся, хотя всё тело ломило. — Я девочка-волшебница, — сказала — уже. Выплюнула, как кровь после драки, на его белое лицо, в его бесячее девственное лицо. — Я скоро увезу её отсюда, и ты больше никогда её не встретишь. Можешь даже не пытаться что-то с ней провернуть. Мы любим друг друга, она любит меня, просто запуталась… Петя сгорел, его обугленное тело опознали по зубам. Тело его девушки так и не нашли, хотя она была где-то там, на этих двадцати квадратных метрах. — …Она любит меня, — запах дыма гулял по носу, голос вот-вот задрожал бы от злости и страха, — поэтому если ты воспользуешься её уязвимостью сейчас, если хоть пальцем тронешь, я наврежу тебе. Не говори с ней больше, отмени свидание, найди себе хорошую женщину на заводе и держись подальше от нас. Ваня молчал. Оглядывал меня с ног до головы, порывался что-то сказать, но потом останавливался. Он был напуган скорее перевоплощением, обескуражен скорее — точно, как бравый рыцарь Екатеринбурга, безукоризненное воплощение маскулинности может задеться всего-то об мои притупленные, дешёвые слова? Мне нужно меньше говорить, нужно снова взять обет молчания, у меня плохо получается работать языком. — Это что такое? — высоким от удивления голосом пролепетал, когда понял, что не спит. — Это так в жизни бывает, — я успела за это время прийти в себя: поправила одежду, неприглядно перетянула ремень. — Ты в порядке? — Кто знает? Ваня сжал губы и посмотрел на меня жалостливо, как бездомный котёнок. — Послушай, я вообще не понимаю, что происходит. Ну, то есть, я понял, что город у вас… своеобразный, и про девочек-волшебниц слышал, но не думал, что всё настолько… радикально. Вы с Гориславой… — Мы с Гориславой? — Вы… — он отвёл взгляд, звучно проглотил слюну и неуверенно причмокнул языком по сухому нёбу. — Вы… ну… Встречаетесь. Он хочет сказать слово «встречаетесь», но боится его. Я не подсказала, сменила агрессию во взгляде на притворную заинтересованность, хотя ни того, ни другого не испытывала. — Вы гомосексуалки? — он гордо и уверенно поднял глаза обратно на меня. Господи боже. — Мне работяги сказали, что среди девочек-волшебниц таких много. И я ничего не имею против, я понимаю… ну, не понимаю, но знаю, как сложно это может быть, тем более, если тебе нужно… притворяться кем-то. Мне очень нравится Слава, да, но я не хочу рушить чужие отношения или быть в них… не знаю, как сказать… козлом отпущения? Но Таклис… — Юнира. — Юнира, — Ваня подошёл ко мне ближе, а я так прониклась его провинциальным обаянием, что позволила это сделать, — мне сложно найти здесь друзей, и я был бы очень благодарен, если бы ты позволила мне общаться со Славой. Хотя бы сейчас, пока я не нашёл другую компанию. Я обещаю, что ничего не предприму в её сторону, честное… девочко-волше…бническое? Он выше меня на тридцать пять сантиметров. Я должна посмеяться, отказать и гордо уйти. Лёгкие сто условных единиц. Я готовилась к этому. Я открыла рот, зло изогнула брови. — Мы не лесбиянки. За Славу говорить не могу, но… Я каждый день обнимаю её и целую, она — меня. Я каждый день живу только потому, что знаю, чем он закончится — её любовью, просачивающейся даже сквозь наигранную грубость. Только после признания в убийстве что-то пошло не так. Катя... Белые сны. Белое лицо надо мной с исказившимися чертами. Мы друг друга стоим. Она должна отпустить меня, чтобы быть счастливой. Мы никогда не будем вместе и никогда не заведём семью. Я гораздо хуже, чем она, она заслуживает лучшего. Она заслуживает тебя. Осеклась. Не поняла, что за мысль выдал мозг, но она больно-больно меня резанула правдивостью. Слова, которые я говорила ей во сне, лёгкие сто единиц… — Я не полностью девушка, хотя сейчас ею и являюсь, поэтому и меня лесбиянкой назвать можно с трудом. Мы со Славой не встречаемся и никогда не встречались. Ты… — думала. Он ждал. — Ты можешь делать шаги в её сторону. Только не причиняй ей боль и не спеши её касаться. Она чудесная и невинная девушка. А ты искренний и добрый парень, и вместе вы органично смотритесь. Нет, я ни за что это не скажу. Да, я добровольно себя закуколдила. Ваня мягко улыбнулся. Он мало что понял. Феминного и маскулинного во мне поровну. Но мужественного больше чем женственного. Я думала, что не переживаю по этому поводу, однако теперь в зеркальце видела себя менее красивой, чем раньше. Менее красивой, чем девочки вокруг, гораздо менее красивой, чем Слава в другом конце аудитории, нарочито далёкая от меня и такая одинокая без Лены или… Лены. — То понос, то золотуха, — низкий, тёплый голос Вари вещал благородными интонациями. — Она вечно к тебе придирается по мелочам. Варя была прекрасна. В ней всё было пропорционально, выверено и чётко, как в механизме. Мягкие шелковистые волосы, нейтральная одежда из хорошей ткани, тяжёлый макияж и что-то ещё. — Ты сегодня особенно хорошо выглядишь, — я не хотела думать о Славе. — Поделись секретом. — Особенно хорошо? Не заигрывай со мной, — улыбнулась ровно так, чтобы черты лица не исказились. Больно ты мне нужна. — Это для, — Славин мышиний чих был слышен даже среди громкого смеха и живой болтовни, — личного пользования. — М-м. Прости, я своих тайн не раскрываю. Забудь ты уже о ней, переключись на другую из окружения. У тебя много поклонниц. — Да? — я обо всех забыла. — И кто же? Варя томно смотрела на меня из-под космически тёмных ресниц. Губы у неё были бархатные, возвышенно бордовые, не под эти ободранные блевотно-жёлтые стены. — Поскорее бы ты обратно стал мальчиком. Я сложила пальцы в пистолет, но не выстрелила. Я била ногами по телевизору. Осколки разлетались по комнате, Лалалу подпрыгивала и взвизгивала от радости. Из колонок звучала забытая всеми поп-группа нулевых, на потолке шарики, на них наши с Лалалу мультяшные мордашки и надпись «С возвращением, девочка-волшебница Юнона!». — Да, да, вмажь ей, вмажь! Мои ноги в крови, мои красивые колготки порваны, мои балетки испорчены. — Ебашь, ебашь! Представь, что это она! Её идеальное лицо под моими ступнями, её зубы крошкой высыпаются изо рта, её глаза вытекают, её щёки в дырах, на её лбу вмятина. Чуть нажмёшь — густым компотом вытекут мозги. Обратно стал мальчиком, ёб твою мать. Поскорее бы ты обратно вернулась в папилломную матку своей мамаши-алкоголички. Я могла бы убить тебя. — Ебашь, ебашь! Представь, что это Слава! Её грустное лицо под моими ногами... Нет. Нет. Я остановилась, но Лалалу вовремя собралась: — А-а… Ебашь, ебашь! Представь, что это Ваня! Нет. Это даже более жалко. Я пнула то, что осталось от телевизора — израненные, похожие на месиво ноги пронзило адской болью, но я сделала усилие воли и только зашипела. Лалалу подбежала, плюнула на меня, и всё прошло. Колонки замолчали. Стало удивительно тихо. Я смотрела в окно на колесо обозрения. Небо серело. У них обоих голубые глаза. — Мы пойдём следить за счастливой парочкой или оттянемся вместе? Это мне нужно её отпустить. Нужно позволить ей жить своей жизнью. Колесо сделало круг. — Мы пойдём следить. Купол не защищал нас от мелкого дождя. Я молчала, мне было тоскливо. Лалалу молчала, ей было неловко. — У тебя что-то случилось? — Кто знает? И дальше диалог не клеился. Мимо шли знакомые, они разговаривали. Мимо шли одногруппницы, они болтали. — Давай хотя бы чай возьмём! А то совсем уныло. Кофейня, в которой у этих двоих было первое свидание. Я протолкнула пальцы к горлу, чтобы меня вырвало на ботиночки Лалалу. — Да!.. Да какая ты бука! Она не обиделась бы даже если бы я подожгла её. Сбросила обувь и пошла по мокрому в мусоре асфальту босиком, оставив своеобразный подарочек бедному бариста. В горсаду тайком стащила сахарную вату. Под куполом её видно не было. Посмотрела на птичек в озере, покидала им сладости, пока я искала счастливую парочку. Нашла одну: алкашня решила прокатиться на детских лодочках, а прыщавый подросток зачем-то разрешил. Они перевернулись и упали в холодную воду. — Вот умора, — констатировала я, засмотревшись на их фигуры. Больно. Сделала пистолет. Выстрелила. Ничего не произошло. Может, пули отразились о барьер и прилетели в нас с Лалалу, и теперь несчастными будем мы. — Может, они всё отменили, раз дождь пошёл? — Они не могли. Лалалу смотрела на карусель — единственное яркое, пёстрое пятно на убогом тёмном пейзаже. Красный, жёлтый, фиолетовый, красный, красный… Ребёнок с родителем. Больно. Отвернулась. — Прикинь, если бы сейчас всё было как в том клипе «Тату»? Ты смотришь, смотришь на свою девочку, а потом взрываешь бомбу! Ты как раз чем-то похожа на азиатскую версию Юли Волковой… до операций, конечно. — Ещё раз такое скажешь… Надо отрастить волосы. Лалалу крутилась вокруг тира. — Бам! Бам! В следующий раз выиграешь мне медвежонка! За стойкой стоял мужик без руки, в синих наколках на другой. О, я бы выиграла для Славы мир даже у него. Лалалу бежала по тропинке к полузаброшенной сцене в глубине парка. Я за ней, постоянно цепляясь об изумрудные ветви. — Давай, давай, как там было? — прокашлялась и, особенно чётко проговаривая, театрально протягивая ударные гласные задекламировала: «Вблизи шиповник алый цвёл, стояли тёмных лип аллеи…». Вот прям Бунин, прям Огарёв! И Бунин, и Огарёв в гробу перевернулись бы, если бы узнали, с каким жалким, покоцанным парком их произведения ассоциируются. Мы продвигались дальше, хотя я уже успела разочароваться в затее и захотеть в гости к Лалалу. Белая макушка. Чёрные волны. — Ой… Они стояли у раскидистой берёзы. Не замечали нас, ожидаемо. Ожидаемо погрузились в нежный разговор: такая игрушечная она в кукольной одёжке, такой статный он, похожий на принца из книжных иллюстраций. Слава спокойно улыбалась. Я давно не видела безмятежности на её лице. Ванин свитер как у Бодрова куртки не предполагал, но он всё равно взял её с собой, держал в руках — конечно, знаю этот приём. Конечно, вижу, какими глазами он на неё смотрит. Такими невинными, что придраться нельзя. Оба такие невинные, что нельзя придраться. А напротив, на расстоянии вытянутой руки мы: босая Лалалу в рваном, слишком лёгком дешёвом платье и я, инопланетянка. Лалалу посмотрела на меня так, словно извинялась. Я и правда перед ней извинилась. Мы продолжили молчать. Я не могла оторвать взгляд от них. Какая прелестная разница в росте, très joli. Какой милый контраст внешности, je suis fascinée. — Прямо в театре концерт? Ничего себе! — Нет, в этом ничего такого… Весь город на заводе, показывать кроме меня нечего. — Ты же разрешаешь прийти, да? — Да. Приходи обязательно. — Приду! — Обязательно? — Обязательно! И рассмеялся. — Он дурацкий, — неискренне шепнула Лалалу. — Можешь не притворяться, — больно. — Я знаю, что он очаровательный. — Он очаровательный по-дурацки.

«Если бы на Марсе…»

— О-о нет, он начал петь! Ну всё, Юня, это точно глобальный, тотальный провал! Гип-гип!.. Слава светилась и смотрела на него с восторгом, даже если привычное ей раздражение где-то и пробегало. Ваня закрывал глаза, покачивал головой.

«…были города,

Я бы встал пораньше и слетал туда.

Побродил по скверам, рассмотрел дома-а».

Он хорошо это делал. Лалалу было нечего сказать. Мне тоже. Я выстрелила в небо, призывая метеорит.

«На полчаса, туда, где…»

Но пошёл ливень. Они оба посмотрели друг на друга ошарашено, молча решая, что делать дальше. Ваня, пусть и помедлив, но додумался укрыть их своей курткой перед тем, как побежать к эстраде. Мы шли за ними. Лалалу было неловко. Я не чувствовала ничего. На сцене были разбросаны доски, бутылки, упаковки из-под чипс и дыры, но они не замечали ничего. Я выстрелила. Доски легли на дыры, чипсы и бутылки улетели в мусорки. Едва ли больно. — …Я не знаю. Ты уверена? Ты можешь любить другого человека. Её руки вокруг его шеи. Он как в кино поднимает её, чтобы они были на одном уровне, убирает насквозь мокрые пряди с лица. Под шумок непотребно касается ажурной блузки. — Могу. Едва ли, когда это правда. — Но я не… Задул сильный ветер, поднимая пыль. Волосы Лалалу полетели мне в рот и в нос. Намечался ураган. Он поцеловал её первый. Она отвечала неуверенно, то и дело открывала глаза, длинные ресницы дрожали. Лалалу потянулась за моей рукой. Я её отбросила. На полчаса, туда, где ты… На полчаса, туда, где я… Какая прилипчивая песня. — Пойдём, — далеко звучала Лалалу. — Не мучай себя. Ваня большими рабочими руками пачкал кружевной воротничок. Она терзала его прилежные кудри. — Я и не мучаю. Туда, где вечная весна, на полчаса-а… Теперь неделю буду напевать, вот зараза. Он опустил её на пол, но продолжал крепко прижимать к себе. Держал руки у неё на пояснице. Носила белые банты… Опускал их ниже. Был капитаном корабля… Она не противилась. Углублял поцелуй… — О, нет! Лалалу, у неё же рвотный рефлекс! Вот он простофиля, о чём только думает… Слава запрокинула голову. Она же подавится рвотой! Ваня несмело целовал не тронутую никем, кроме меня, шею, переходил к ключицам. Он точно девственник! Её ледяные, пустые, хрупкие, кукольные глаза скользили по тёмным липам, а в них пряталась я. В них прятались мои чёрные и безыдейные. Не знаю как, но мы столкнулись взглядами. Не должны были — Лалалу Слава не увидела. Но когда это произошло, её брови так драматично, а губы так неказисто изогнулись. Она ударила его локтем в кадык. Дурочка, так и убить можно! Освободившись из плена, не удержалась на больных ногах, упала на пол, прикладывала руку ко рту. Не моргает. Белки налиты кровью. Красное течёт сквозь пальцы вместе с жёлтым, стекает и на воротничок, и на блузочку, и на юбочку. — Слава?.. Ваня бросился к ней, хотя стоило бы бежать. Порыв катастрофического ветра — её волосы обвили его ноги ловушкой. — Уйди! Уйди! Слёзы и сопли падали в щели на полу. Краснело лицо как у гипертоника, грудь поднималась и опускалась та-ак радикально. — Юня? — Они разберутся сами. Слава плакала. Потом рыдала, захлёбывалась, ставила себе занозы о доски, сдирала ногти подчистую. Потом кричала на одной высокой и безвкусной ноте, непрофессионально сбиваясь в подвывания. Новый рвотный позыв — сплёвывала желудочный сок на себя. Как обычно ничего путного не поела, дурочка. Ваня бросил попытки помочь, когда по нему проехались острыми когтями. Но и уходить не стал — запутался в волосах. Молча, тревожно смотрел на то, как Слава в конечном счёте сворачивается в клубочек, всхлипывая. — Я ненавижу тебя. Если не уйдёшь сейчас, я убью себя. — Слава… — Уйди. Ваня колебался. Распутавшись, сошёл к ступеням, но передумал: вернулся, положил ей на плечи свою ненужную куртку. Что-то прошептал. И ушёл, оставив её. Ветер стих. Мы с Лалалу впервые за эту сцену переглянулись. Она притворялась испуганной. Я знала, она видела вещи хуже. — Славу нельзя так оставлять! Я бы ринулась к ней, я бы сбросила эту куртку и позволила ей найти пристанище внутри моего тела. — Я пойду к Ване, а ты иди к ней. — Да-а, Ване тоже помощь нужна… Твоя подружка его наверняка импотентом сделала. Я даже не обиделась безвкусной, неуместной шутке. Наверняка же. Слава села. Отбросила куртку, как что-то грязное, и стала озираться вокруг, будто очнулась ото сна. Лалалу зло улыбнулась. — Всё-таки вы друг друга сто процентов стоите. Ваня курил у своего дома. Одна сигарета, вторая. Я подошла только когда убедилась, что он не агрессивен. — Юнира! — воскликнул, едва меня заметив. Даже натянул глупую улыбку, но быстро сбросил её. — Прости, я нарушил обещание. — Обещание? — встала рядом. — Ты о чём? — Обещание не касаться Славы. Мы поцеловались. Ты попытался с ней переспать, а она тебя оттолкнула и обблевалась. Хотела так ему и ответить, но заметила, что руки его дрожат, запятнанные глаза мокрые. — Я всё видела. Я следила. — А… Логично! И натужно рассмеялся. Смех не лёг. Посмотрел своим фирменным котёночьим взглядом. — Прямо всё? Кивнула. Ваня тяжело вздохнул. — Мне стоило тебя послушать, — бросал сигарету на сырую землю, закрывал лицо руками, тёр глаза. — Если бы я был более внимательным… Ваня, ты отличный парень. — Это не твоя вина. Слава сама по себе такая, поэтому и справиться с ней могут только те, кто понимает её. Только я, чувствующая её изнутри. — А почему? Что с ней не так? Я молчала. И дала понять взглядом, что не отвечу. Ветер, стих, да, но оставался беспокойным, доносил запах гари и болот. В золотистые волосы Вани вплетал веточки и сухие листья. — Ты не против, — играл минором в голосе, — если я попытаюсь снова? Против. — Зачем тебе это? — Просто… — он глупо усмехнулся. — Странно прозвучит, но Горислава — прямо мой типаж. Всегда мечтал о такой вот маленькой, немного готической, большеглазой темпераментной девушке. Она ещё и из интеллигенции. Таких редко встретишь, в этом городе — тем более. У нас с тобой схожий вкус. Худая низкая неврастеничка? Я убрала прилипшие к лицу серебристые волосинки и улыбнулась ему. — Знаешь, у меня есть кое-кто для тебя на примете. — Знаешь, ей на удивление нормально. Я чувствовала себя некомфортно без ставшей привычной невидимости. Немногочисленные посетители кофейни могли видеть, что я едва не распадаюсь на части. — Слава быстро приходит в себя после истерик, — пыталась скрепить себя жутким эспрессо. — Она не была мне рада! — Лалалу же потягивала лавандово-ванильного монстра со взбитыми сливками и тройной шоколадной посыпкой. — Я ей помогала, а она чуть меня не оттолкнула! Ужасно, просто жуть! — Ты последние встречи была с ней груба. — Кто старое помянет, тому… Э-э… Не помню, что там… Я была рада, что Лалалу вернулась к типичной нелепой себе и больше не играла сочувствие и эмпатию. Так было гораздо веселее, хотя весело мне не было. — Ты же не рассказала ей о том, что мы за ними следили? — Не-а! Хотя стоило бы, ты… Голос порвался. Лалалу заделала дыру неуместным, искусственным кашлем. — Мне жаль, что так сложилось. Правда. — Сложилось как? Всё хорошо. — Ну… — У меня всё отлично. Славе тоже неплохо. Ваня… Колокольчики над дверью зазвенели, и я инстинктивно перевела взгляд туда, боясь увидеть знакомых или одногруппниц. Однако в безвкусное молодящееся кафе, к нелепым и грязным нам зашла статная, красивая женщина. Голубоглазая блондинка в платье, слишком элегантном для нашего города, с манерами, слишком утончёнными. С губами, едва дрожащими после улыбки. С платочком под рукой. Она заказала облепиховый чай так, как будто произнесла молитву. — О-о, — перешла на шёпот Лалалу, заметившая, как я на эту красавицу смотрю. — Кто-то нашёл замену Славе. Садилась с прямой спиной за стол, который отчаянно позиционировали как рустик, хотя он просто обшарпанный. Уважительно рассматривала фотографии сомнительных почётных гостей: толстощёкого красного мэра и длинной представительницы девочек-волшебниц, которой для кадра пришлось несколько раз согнуться. Женщина дёрнула бровями, но тут же вернула их в прежнее положение. Впервые здесь? Или впервые в городе? Варя оказалась сукой. О Славе не хотелось думать, да и научить она меня ничему не могла, как и неряшливая Лалалу. Лишний раз не думая, я бросила её. — Прошу прощения, — подсела к даже не изменившейся в лице женщине, — что отвлекаю, но я хотела сказать, что вы очень красивая. Как глупо вышло. Она улыбнулась так, чтобы черты лица изменились только немного. — Девочка, сколько тебе лет? — Двадцать. — Моему ребёнку столько же. — Вас это смущает? — А тебя нет? — Нет. Я не пытаюсь с вами заигрывать, хотя понимаю, что моё красивое лицо может сбивать с толку. Мне просто очень, очень нужна помощь. Я многозначительно кивнула на фотографию Оьиъли, так её смутившую. Женщина могла бы запутаться ещё больше, если бы была глупее, но она наоборот всё поняла. Или сделала вид, что поняла. — Вы же поможете мне, да? Я догадалась обо всём довольно поздно, но, имея возможность свернуть затею, не сделала этого. «Сын ночью вернётся, а завтра ему рано на смену…», Ваня, ебаный ты кобель. Ты мне нравишься, правда. После твоей мамы мне не пришли баллы, хотя я на них не рассчитывала: разбить сердце взрослой, в очередной раз разочаровавшейся в любви женщине мне не под силам. Было, кстати, противно, как и прошлые разы, но терпимо. Да и задача моя была в другом. Она одолжила мне свою косметику. Она подарила мне свои духи. Она с поцелуем передала мне часть своего шарма, утром оставила материнский в лоб. Ваня, она всегда хотела дочь, да? Я смотрелась в зеркальце, когда губы становились ярко-красными, смотрелась в зеркальце под полуденным солнцем, прогуливала пары. Я несколько раз проходилась расчёской по волосам, укладывая их во что-то французское. Я душилась чем-то убийственно туберозным. Со всеми этими погонями, Ванями-Славами и блевотами я забыла, что самое главное — это я. Самое главное — моя красота, которой нужно позволить расцвести. Самое главное — это призы на… Не важно. Я выходила из спальни, впервые чувствуя что-то, кроме неопознаваемого — чувствовала мягкое, слабое удовлетворение. Даже белая макушка, даже васильковые глаза и обиженный взгляд котёнка не вывели меня из равновесия. — Юнира? Что ты тут делаешь? А ты почему не на смене? Молчала. — Юнира… Он точно услышал запах маминых духов. Ваня, ты… Не важно. — Я провела отличную ночь с твоей мамой. — Что? Он ошеломлён, расстроен, предан. Он вот-вот заплачет, бедняжка. — Мне нужно было для работы, я же девочка-волшебница. Посмотри, какой красивой она меня сделала. Ваня сжал руки в кулаки и тяжело задышал. Ваня, ты… Не важно. Ты причинил мне огромную боль, даже если я отмахиваюсь. Хочется тебя довести. — Видишь? — я кокетливо показала на свои губы. — Это помада твоей матери. Как думаешь, где ещё… Всё произошло быстрее, чем я ожидала. Ваня схватил меня за плечи и прибил, словно молотком, к стене. Затылок затрещал, так же и убить можно! Смотрел свирепыми, холодными глазами, готовился нанести ещё один удар… Я как могла удерживала улыбку. Давай, Ваня, врежь, давай, изуродуй единственное, что у меня есть, что во мне ценно, убей меня так, как я убила тех, убей меня так, как я убила Катю, укради мою возлюбленную, сбеги с моей возлюбленной из города, всех моих подруг, всех девочек в окружении очаруй, сукин ты сын, харизматичный царевич, воплощение маскулинности, идеальный человек, втопчи меня в грязь, получи за это похвалу, покажи всем, насколько меня лучше, насколько меня выше, забери красоту моего трупа, уведи у меня Лалалу!.. Он тяжело дышал. Он закрывал глаза. Он готовился врезать? Вдо-ох. Вы-ыдох. Вдо-ох. Вы-ыдох. Как во время медитации. Краска исчезала с его лица. Из глаз пропадал холод, возвращался привычный блеск. Он осторожно опустил меня обратно на землю. — Будем считать, что мы квиты, — низким тембром богатыря подытожил. Я ничего не ответила. — Но не делай такого больше с моей мамой. Она уязвима после развода с папой. — А ты не трогай Славу, — мой голос на контрасте с его был мультяшно высоким. — Хорошо. Мы молчали. Я смотрела на него, гадая, что будет дальше. Он — в пол. Между делом проверила зеркальце — тысяча триста. На его губах заиграла улыбка. — Мы всё ещё можем быть друзьями? Ваня, ты дурак.