Тараканий вальс

— Ты ведь красавица. У тебя идеальная фигура, идеальное лицо… Ну чего ты? Слава держала Катю за плечи и зло косилась на меня, как бы говоря уйти. Я не уходил. Если бы мне дали выбор, в каком теле жить до конца жизни, я бы выбрал женское. У меня бы были подруги, которые доверяли мне и говорили такие же милые вещи. — Правда? — Да. Таклис, скажи же: Катя красивая. Внешность Гориславы не портил даже характерный для туалета запах. Катя повернулась ко мне: Катю назвал бы красивой любой, но я не смогу узнать её из нескольких такого же типажа. — Конечно, — заметил, что глаза у неё красные, а нос шмыгает каждые полсекунды. В два раза чаще обычного. — Кто тебя обидел? Она замотала головой. Поправила в зеркале макияж и улыбнулась мне. — Как хорошо, что ты снова мальчик. Притворишься моим парнем на выходных? У подруги день рождения, там будет мой бывший с новой девушкой. Что она за подруга тебе? Слава кивнула мне. Я кивнул Кате. — Всегда готов не притвориться, а стать им. Она коротко рассмеялась. Из кабинки вышла девочка с потока, мы втроём синхронно поморщились от уплотнившейся вони. Девочка остановилась, упираясь злым взглядом в меня. — А, это ты. И, не помыв руки, ушла. Если бы мне дали выбор, в каком теле жить до конца жизни, я бы выбрал мужское. Девочки любили бы меня без оговорки на то, что я «не до конца» мальчик. — Ты правда считаешь Катю красивой? Мы со Славой лежали на полу её квартиры. На ней ничего, кроме грубого нижнего белья и лучей заката. Я смотрел то на своё отражение, то на количество условных единиц. Сто пятьдесят. Ни больше, ни меньше. Да. Но ты для меня самая красивая. — Кто знает. — Пожалуйста, будь нежнее с ней. Она тяжело переживает разрыв. Пытался убить солнечных зайчиков у себя на лбу. Слава отобрала у меня зеркало и посмотрелась в него сама с кислым выражением лица. — Сто пятьдесят? Как ты эти баллы получаешь? Кто знает? — Я… Не должен об этом говорить. Об этом — уж точно. — Переспал с Лалалу и бросил её одну. Слава вздрогнула. Зеркало выпало у неё из рук. — Зачем? — испугано прошептала. Пожал плечами. — Но это было не зря, как видишь. Она от меня отстранилась. Я подвинулся к ней и провёл рукой по вискам, по щеке. Слава как бездомный котёнок принимала любую ласку, но не отзывалась на неё, оставалась напряжённой и пугливой. Меня это заставляло только сильнее умилиться. Я поцеловал её в нос. В лоб, глаза, хотел опуститься к губам, но почувствовал холодные руки, мягко упирающиеся мне в грудь. — Тебе вообще всё равно с кем, — невпопад грубо шептала. Не правда. — С Лалалу было ужасно. Мою душу как будто прожевали и выплюнули. Я больше так не хочу. — Даже за деньги? — Я не получаю их. — Единицы девочек-волшебниц. Корм для эго. Ты никогда им бы не стала. Я разобью тебе сердце, но ты сделаешь то же, и мы будем квиты. — Скоро Лена придёт. — И? Зачем она тебе? — И… Хлопок входной двери. Слава подскочила, нацепила лежащую рядом футболку задом наперёд и сказала что-то незначительное. Я прослушал. Продолжал лежать, снова стал рассматривать своё отражение. Поправляю пряди. Слава выбегает встречать Лену. Рассматриваю нос. Слава обнимает Лену, стены трясутся от радостных возгласов. Смотрю себе в глаза. Смотрю в свои чёрные, чёрные глаза не моргая. Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи. Когда я покончу с собой, кто и через сколько дней найдёт мой труп? — Таклис, идём! Лена нам сейчас поесть разогреет. Я бы тоже мог разогреть тебе поесть. Ты просто не просила, отмалчивалась, применяла свой типичный девчачий приём, игра в угадайку и намёки. Да и вообще, почему ты в двадцать лет сама не можешь приготовить себе еду? Это базовый необходимый для выживания навык, а ты рассчитываешь на других в нём. Ты не выживешь одна, тебе нужен кто-то рядом, ты притворяешься, когда говоришь, что не можешь делать работу по дому физически, ты просто дама в беде, ты — дама в беде, я — рыцарь, я — рыцарь, не она, потому что я мужчина, я — мужчина, я здесь мужчина, Лена, не ты! Мой рот оставался закрытым. Почему-то спальня сменилась кухней, почему-то я стоял, почему-то мои глаза стали большими, черты лица — округлыми и нежными, кожа — тёмной, господи, да это же Лена. Почему-то пальцами я показывал пистолет. Микроволновка пищала в углу. Слава пищала рядышком. Отвёл руку в сторону и «выстрелил» в неё, куда точно — не понял, не отрывал взгляда от удивлённой, испугавшейся Лены. Только по пару, а затем по возмущённым возгласам понял, что попал в цель. — Да ну!.. — Слава чуть не плача сокрушалась над обуглившейся дверцей. Вскоре рассматривать её принялась и Лена, дотронулась — обожглась, вот дура. — Да ну ёб твою мать! Таклис! — Прости меня. Микроволновка грустно уехала вниз. Я помню, когда славин папа её только купил, мы были детьми и не понимали её предназначения. Однажды пытались приготовить печенье, но в итоге отравились с полусырого теста. Теперь её заменят. Наверняка богатый отец Лены купит новую. У меня нет денег на новую. У меня есть только условные единицы девочек-волшебниц. — Прости. Лена достала обугленный труп курицы из-за дверцы. На нём виднелись белые волосы. — Таклис… иди уже куда шёл. Горислава осталась без ужина. Я слишком много искренних слов расточил на неё, буду теперь избегать минимум до конца недели. Махнул рукой на прощание — не ответила. Зато это с энтузиазмом сделала Лена. У Кати были не очень большие карие глаза и волосы до лопаток. Всегда красиво накрашенные, всегда хорошо уложенные. Губки бантиком, брови мощным домиком, носик портило только то, что она постоянно им шмыгала. У её бывшего дай бог чтобы не было вшей. — Он же страшный, — я переводил взгляд с фото в телефоне, где он обнимает Катю (ужасно), на него в противоположной части столовой, где он обнимал уже другую (блевотно). — Ты серьёзно страдаешь из-за него? Катя пожала плечами и еле заметно улыбнулась. — Петя очень заботливый. Он оберегал меня, помогал с учёбой, заступался перед преподами. Мог в декабре клубнику найти ради меня… Чёрные волосы на его руке были видны за километр. То, как они расползались по кожаным шортам новой девочки — тоже. — Обо мне никто так не беспокоился, как он. Когда я попала в аварию, Петя навещал меня в больнице каждый день, хотя мы только начали встречаться. У меня на ноге… — глаза красные то ли из-за свеженарощённых ресниц, то ли от слёз. — Шрам остался. Его сначала плохо, очень небрежно зашили. Петя устроил разборки в больнице, мне там что-то переделали. Потом успокаивал и говорил, что я и с ним красивая. У него, наверное, много денег. Он мог бы купить микроволновку. — Его правда зовут Петей? — А что такого? — Глупое имя. — Не всем быть Таклисами и Гориславами. Кто-то вот… — голос задрожал, — просто… Петя… — потекли тоненькие слёзы. — И Катя… На телефоне запустилось слайд-шоу их совместных фотографий под трогательную песню неизвестной певицы, тонущей во вскриках сидящих рядом студентов. Тянется долгое «ай» — переход «сердечко» — кривая рожа Пети как голова профессора Доуэля летает над застиранной толстовкой. Тянется долгое «лав» — переход «звёздочка» — Петя волосатым носом утыкается в плечо Кати, держащей букет из 101 розы и томно улыбающейся. Тянется долгое «ю» — обычный переход — Петя в халате с нашивкой сидит на балконе где-то на югах, в одной руке — бокал вина, в другой — электронная сигарета. Душа покинула моё тело второй раз за неделю. — Концептуально, — сказал я тихо плачущей Кате. Она, кажется, разгадала мой сарказм. Но успела только стрельнуть взглядом — к нам подсели её подруги, волосы которых были связаны, как хвосты у крысиного короля. Они все поздоровались и перецеловали друг друга в щёки. Катя вытирала слёзы их колтунами, я уворачивался от них как от прокажённых. Та, которая рыженькая и в центре — виновница скорого торжества. С лицом без пор, с веками без складок, с губами без текстуры и винирами в двадцать лет. Те, что по бокам, брюнетки, в основном молчат и делят одну личность на двоих, я их не различаю совсем. Похихикали, посмеялись, Катя сказала: — Я на секунду, — касаясь моего плеча. Активнее шмыгая носом, перебирая пальцами ресницы. Она ушла, оставив меня в очень неловкой тишине с её подругами. С зелёными стекляшками глаз. — Так, — их рыжая обладательница многозначительно переглядывалась с другими, — ты сейчас… Таклис? — Ага. Брюнетки смотрели пустым взглядом вдаль и не моргали. Пощёлкал у них под носом — никакой реакции. — У-упс, — протянула рыжая, мерзко ухмыляясь. Разорвала связывавшие их пряди и бросила обеих на пол. Приглядевшись, я понял — трупы. — Извиняюсь дико. — Такое бывает, да. — Бывает! — случайно подобранная интонация, звучавшая совершенно не к месту. Она широко улыбалась и смотрела на меня бессмысленными глазами. Моргала редко и медленно. Мне стало некомфортно. Нужно завязать диалог. У тебя всё хорошо? Брюнеток смела уборщица. Зачем ты их к себе привязываешь? — Почему ты позвала на день рождения Петю и его девушку, зная, как тяжело переживает разрыв Катя? — А что такого? Рыжая шевелила губами слишком активно и гибко. Каждый звук вылетал громким и неестественно чётким, роботизированным. — Ты знаешь, что ей будет больно, и всё равно идёшь на это. Я делаю то же самое, но хотя бы понимаю, что поступаю плохо. Она схватила проходящую мимо девушку и, не обращая внимания на её возмущённые возгласы, ловко привязала к себе за волосы. — Ну он же не со мной расстался. Странный ты. Взял пластиковый нож и перерезал узел их волос. Освободившаяся девушка строго кивнула мне и убежала. Рыжая и глазом не повела, только на мгновение поморщилась, после чего в глазах резко стало гораздо больше света и смысла. — Ты странный. Ты же знаешь, что ты не нормальный человек? — проблеск человеческого раздражения и людского презрения. — Все эти твои превращения из мальчика в девочку… Рот сужался и открывался естественнее. — Ты не мальчик и не девочка, — рыжая — Полина, точно, — наклонялась ко мне, переставала улыбаться. На губах появились трещинки, на подбородке — тщательно замазанные прыщи. — Ты — иноземный вырожденец, и понять этику людей никогда не сможешь, как и правила нашего мира. Мне говорили про тебя. Про то, откуда ты, про то, что у тебя нет дома, и про то, что ты девочка-волшебница. А Катя об этом знает? Она осознаёт, на что подписывается, связываясь с пришельцем, элементом другой Вселенной, чья единственная мотивация — похоть и подпитка грустью? Что вообще иронично, потому что сам ты не почувствуешь никогда ни любовь, ни горе. Гóре-слава, кстати. Иронично вдвойне. Жаль, что она не понимает, откуда ты взялся, и, похоже, увязла в твоём болоте до конца жизни. Я расскажу обо всём и Кате. Если с ней что-то произойдёт — будь уверен, устрою тебе последствия. Не из любви к ней, она дура, а из неприязни к тебе. Не девочкам-волшебницам говорить о морали, однако если интересовался искренне: приглашать бывшего твоей подруги, если ты с ним в хороших отношениях — нормально. Так делают все, так делаю я. Абсолютно всё, что делаешь ты — противоестественность. Однажды тебе за неё воздастся. Я сделал пистолет из пальцев и упёрся дулом ей в лоб. Волосы Славы ласкали моё лицо, острые колени упирались в затылок. Я тянулся к ней руками, тянулся к её шее, но неведомая высшая сила зло ставила между нами невидимый барьер. — Мне сказали, что я не мужчина… — Так это правда. Ты не мужчина, ты мальчик. — А ты, значит, зрелая, взрослая женщина? — Нет, я тоже инфантилка. Мы друг друга стоим. Она касалась меня ледяными пальцами. Она дарила мне отрезвление. — Не правда. Я гораздо хуже, просто ты этого не замечаешь. Ты должна понять это для того, чтобы стать счастливее, должна отпустить меня. Мы никогда не будем вместе и никогда не заведём семью. Полина права: я инопланетянин, который ошибся планетой. Толстая дымка закрывала её лицо. Это микроволновка горит. Микроволновка тлеет вместе с нашим меланхоличным детством. — Не правда, — добрый и нежный голос звучал изнутри головы. — Мы друг друга стоим. Мне так хотелось увидеть её. Развевал дымку, но она только становилась плотнее, похожей на туман. На цемент, на подсохшую глину. — Слава, Слава, Гори-слава. Когда я покончу с собой, через сколько дней ты найдёшь моё тело? Ногти были чёрными от скопившегося под ними барьера, слабые пальцы дрожали. Наконец, после стольких трудов, её лицо обнажилось. Белки вытекали из глазниц, прелестная голубая радужка сияла где-то на щеках, свисающих, отваливающихся от черепа. — Друг друга стоим... — рот вместе с подбородком сползал по шее. Точно. Она тает, как дверца микроволновки, как наше меланхоличное детство. Точно. Я сплю. Открываю глаза — надо мной широкое лицо Кати с белым носом и нервной улыбкой. — Праснулся! Крикнула в лицо. Музыка долбила по ушам, темнота, разбавленная красной подсветкой — по глазам. Я поднял голову, хотя она и была тяжёлой, как гиря. Мы сидели на пропёрженных диванах лофта. Рядом — девочки и Полина, в дальнем углу — пацаны и Петя. — Ка7 обиччна всё прапустил, — улыбнувшись сказала Полина. Я с трудом понимал лишь примерный смысл сказанного. Катя довольно пропищала и прижалась ко мне — Пвавда или девсвтвие? — спросила девочка напротив. Не видел черт лица. Девствие… — Чего? — Пвавда. Или. Девсвтвие? Стала почти агрессивной. Полина тоже посмотрела очень зло, чуть ли не с ненавистью. Одна Катя весело подмигнула мне: — О, я придумала! Таклис, сбегай к пацанам и узнай, о чём они там говорят. И сказала хоть что-то понятное. Я кивнул, мысленно благодаря её за спасение, улыбнулся дамам и ушёл, напоследок расслышав: — 4то ты скозала? — О чем ти? — Ты скозала не то. — Да? Севодня ден тяжелы9 был… Если парни говорят так же, то стоит просто отсюда уйти. Но чем ближе я к ним подходил, тем меньше звуков слышал. Даже музыка удалялась. Они стояли и молча курили. — Здарова, — сказал один и протянул мне руку. — Здорово, — ответил я, пожимая. — Здарова, — сказал второй и протянул мне руку. — Здорово, — ответил я, пожимая. — Здарова, — сказал третий и протянул мне руку. — Здорово, — ответил я, пожимая. Оставался Петя. Страшный как война Петя. — Ты новый парень Кати? — спросил он писклявым голосочком. — Ага. — Быстро же она меня забыла… — Ты её ещё быстрее. Он запоздало пожал мне руку и задумчиво затянулся. Остальные сделали то же самое. Я не курил. Выдыхая пар, спросил: — Ты с ней уже спал? — Нет, у нас чисто платонические отношения. — А-а. Тогда ладно. Они снова коллективно затянулись. Петя протянул мне свою электронку, но я побрезговал. — А где твоя девушка? — спросил я у него. — Да не ебу. Тут где-то. Площадь лофта была едва ли больше двадцати квадратных метров. За спиной становились громче голоса. — Это че? — Петя обернулся, я следом за ним. — Вдвоём одну грузят. Полина и другая девочка явно агрессивно говорили с зажавшейся в угол Катей. Мне было страшно улавливать даже отрывки их лавкрафтовского разговора, но и не обращать внимание я не мог. Тем более при пацанах. — Твы вот уве ф котовый вфаз не понимвавев, што конкветно нвас всех подставвяешь. — Т1кл6с на тибя плоха влеяет. — Дав, конкветно пвохо. — О чим ви? — Д2 вот абэтам! Не притваряйся, что нармальная, это ещо хуже, чем твая шыза. Расстояние между нами не уменьшалось, хотя я продолжал упорно идти. Катя шмыгала носом чаще и звучнее, к её глазам подступали слёзы. — Я не понимаю, что вам от меня надо, честно… — В4чна ты ж6ртву строиш. — Конкветно вечно. Бвеви ответвевновть ва фвои повтупвки, а нве хнвывчь, подвтвиваясь под двугих. Мвы эвто твебе не в обвиду гововвим, а жевавя лувтшево. Апчхи. Катя мило и коротко чихнула, все замолчали, как если бы взорвалась бомба. Воспользовавшись тишиной, я прокрался к ней ближе, избегая выстроенных кем-то из девочек барьеров. Апчхи. Апчхи. Апчхи! А-ап-апчхи! Пчхи! Пчхи Пчхи Пчхи Пчхи Пчхи Пчхи! П-Ап-Апчхи! Пчхи! А-а-а-ап-а. А-а-ааа… Чих перерос в плач. Катя убрала руки от носа, пачкая в крови подбородок, одежду, пропёрженные диваны. Девочки смотрели на неё как на сумасшедшую, и я мог только радоваться тому, что напрямую с этими злыми, унижающими взглядами она не столкнётся. Парни стояли и молча курили. — Идите вы нахуй, — сказал я всем в этой комнате, беря под руку Катю. — Я девочка-волшебница, и даже для меня это пиздец. Затихла музыка. Включился свет. Не обращая ни на кого внимания, я повёл Катю к выходу, напоследок выстрелив в потолок из пальцев-пистолета. Конечно, в ответ я получил лишь снисходительный взгляд Полины. Однако, закрыв за собой дверь, услышал разъедающий нос запах гари. Было лучше, чем с Лалалу, но жить всё равно не хотелось. Даже согласился бы на электронку Пети, если бы он случайно проходил рядом. Катя, гораздо более довольная и спокойная, чем пару часов назад, лежала рядом. — У тебя и правда шрам, — совсем не стыковался с её классической внешностью и классическим стилем. Если так её подлатали после скандала в больнице, то что было до? — Думал, я вру? — Да нет… У Славы на этом же месте, кстати. — Правда? — Ага. Только вот отсюда, — положил руку на середину бедра, — и вот досюда, — провёл до стопы. — Ого. — Да. Если приглядеться, она хромает, но так было не всегда. — А ты Славу любишь, да? Я знал, что это вопрос с подвохом, и что честно на него отвечать нельзя. Встал с кровати, подошёл к окну. Попытался разглядеть в ночи очертания мира. — Да. А ты любишь Петю. В отражении стекла увидел, что Катя улыбается. Достал зеркало: триста. Конечно, это тебе не Лалалу. — Мне кажется, я могу скоро его разлюбить, — вся сияла. — Правда? А я Славу никогда. Поправлял брови. Приглаживал волосы. Нам с ней часто говорили, что мы похожи внешне. — Да? Почему? — Она не такая, как другие девушки, не такая, как другие люди. Она единственная меня понимает и единственная вызывает у меня что-то не приглушённое и не сардоническое, — тук. — Ты же знаешь, что я инопланетянин? Я живу в пустоте, — тук-тук, — буквально. Я родился в пустоте и возвращаюсь в неё каждую ночь. У меня нет дома как такового, но с ней я чувствую… — тук-тук-тук. — С ней я приближаюсь к пониманию того, чем дом является для вас. — тук-тук-тук-тук. — Она не покладая рук трудится, — тук-тук-тук-тук-тук, — создавая его для меня. Я, — тук-тук-тук-тук-тук-тук, — хочу однажды, — тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук, — ответить ей тем же, — тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук, — осчастливить её, но при этом… — тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук…. — Я знаю, что со мной она счастлива не будет никогда, — тук… — Это моя натура, я разрушаю всё на своём пути, я питаюсь разрушениями, поэтому меня рекрутировали в девочки-волшебницы. Мне очень нужно от неё отдалиться. Но я так, так её люблю, Катя, — т-ту…к. — Ты бы знала, Катя… Катя? Перевёл взгляд с тёмной улицы на неё. Катя смотрела на меня мёртвыми глазами. У Кати из носа текла кровь. У Кати текла кровь из виска, у Кати кровь была на остром углу кровати. Я хотел позвонить в скорую, но позвонил Лалалу. — Чего? Ладно, сейчас буду. Оделся. Накинул на неё домашнюю одежду, которую нашёл в шкафу — забавная футболка с зайчиком и шорты в цветочек. Лалалу приехала на самой обычной машине, поднялась к нам на лифте. Ни телепортаций, ни телекинеза. — Молодец, братишка, — сказала она, осматривая труп. — Надо же было так доебать человека своими рассказами про Славу. Милые зайчики вместе пили чай. Мы с Катей могли бы делать то же самое. — Ты сможешь её оживить? Милые цветочки. Можно было бы дарить ей их, она такое очень любила. — Нет, я не умею. Зато вот тебе идея желания на суперигре. Общий со Славой [спойлер], потом [спойлер], потом [спойлер]. А ещё [спойлер], [спойлер], [спойлер], но самое главное — [спойлер]. — У меня уже есть. Несколько, много. Лалалу пожала плечами и улыбнулась. — Тут сам решай. Мои глаза некрасиво расширялись в ужасе. Мои брови некрасиво растрепались. Мои губы опустились. Восемьсот. Мои руки испачканы о самого себя.