Деконструкция

Как бы Чуя ни старался отвлечься, работать и жить полноценной жизнью, мыслями он всё равно возвращался к Дазаю. А тот, по слухам, лежал у себя в комнате, толком никуда не выходя и находясь в отвратительнейшем состоянии. Один из его соседей по блоку передавал ему доставку, и его поразило, какой разгром был у Дазая внутри — куча вещей, разбросанных по всей комнате, упаковки еды, горы одежды, которую, видимо, он планировал постирать, но так и не донёс до прачечной. Сам же Дазай на вид имел нездоровую бледность, растрёпанные волосы и стеклянный взгляд. Он смотрел будто сквозь всех, толком не реагируя и не воспринимая окружающих. Слушая всё это, Чуя не мог не волноваться. Нет, его это очень сильно тревожило, и он снова порывался броситься к нему, но в последний момент одёргивал себя — это был выбор Дазая. За последние дни у Осаму было множество возможностей с ним помириться, но вместо этого он решил лежать, погружаясь в апатичное, саморазрушительное состояние. А мысль, что это делается специально, чтобы вызвать у него, Чуи, чувство вины, злила его ещё больше. Поэтому, несмотря на свои желания и уговоры некоторых знакомых, Чуя так и не пошёл к Дазаю. Точнее, пошёл, но совсем не туда. Холодный сезон неспешно двигался к своему завершению. Ярко светило зимнее, медленно переходящее в весеннее солнце, небо было голубым и безоблачным, и всё вокруг начинало прогреваться, так что Чуя сбросил с плеч пальто и шёл в одной рубашке. Сначала он планировал до вечера просидеть в библиотеке, но из-за отмены одного занятия у него образовалось окно, в течение которого он выполнил все задания и сейчас мог позволить себе немного прогуляться с Фёдором. Они шли уже привычным маршрутом в парк, что располагался недалеко от главного корпуса. Людей здесь было немного, особенно в отдалённых уголках, куда они пришли и сразу же сбросили сумки на скамейку. Подняв взгляд, Чуя посмотрел на Фёдора, удивляясь, сколько всего случилось за последние десять дней. Жизнь стала другой, и он будто существовал во сне, в совершенно незнакомой для него реальности. Вроде бы всё было в порядке, но нечто непонятное кололо где-то в груди, напоминая о нехорошем. Но он старался следовать совету Фёдора и просто не думать, а тот всячески ему в этом помогал. Сейчас Чуя тоже не заметил, как они прижались друг к другу, и он еле чувствовал чужие руки на своих плечах. Фёдор сжал его в объятиях, затем, коснувшись пальцами подбородка, заставил посмотреть на себя и прижался своими губами к его. Они целовались долго и размеренно. Из-за разницы в росте Фёдору приходилось наклоняться, а Чуе — приподниматься на носках. Он ещё злился по этому поводу, когда целовался с Дазаем… Воспоминание отозвалось в груди тошнотной тоской, и чтобы их вытеснить, Чуя лишь сильнее отдался поцелую с Фёдором, прижимая его к себе за волосы, лаская языком и перехватывая инициативу. Возбуждающее тепло разливалось по конечностям, отчего сердце начинало биться сильнее, а по коже пробегали мурашки. Слишком чувственно, слишком приятно. — Ого, ты сегодня прям… — промурлыкал Фёдор, отрываясь и перемещаясь к шее, покусывая. — Пойдём ко мне? Вопрос застал его врасплох. Чуя не был дураком и понимал, что идут они туда не в шахматы играть, а значит, ему придётся переступить через черту, которая раньше казалась ему запретной — секс на стороне. Хотя сексом на стороне назвать это было нельзя. Скорее, сексом без Дазая, ведь, по сути, как говорил сам Осаму: «у них отношения на троих». И по всем правилам и договорённостям Чуя имел право заниматься сексом с Фёдором, даже не ставя Дазая в известность. Но принять это было сложно, хотя и очень хотелось. — Пожалуйста, пойдём, — повторил Фёдор, заметив его задумчивость. Ласка стала более требовательный, он буквально выпрашивал положительный ответ. Чуя ненавидел принимать решения вот так, особенно когда подсознательно чувствовал подвох, но в чём именно, понять не мог. Чтобы немного потянуть время, его рука снова зарылась в волосы Достоевского, и он жадно поцеловал. Пусть это отсрочит решение на пару минут, но ему были нужны эти несколько минут, чтобы всё обдумать. — Чуя…? — раздался вдруг чей-то голос неподалёку. Отстранившись, он повернул голову и увидел прямо перед собой таращившегося во все глаза Ширасэ. Тот даже не пытался скрыть своего удивления, переводя взгляд с Чуи на Достоевского и обратно, всё ещё не говоря ни слова. Блять, какого черта ты тут вообще забыл. — Чего тебе? — не выдержал Чуя, прерывая неловкое молчание. — Да я просто шёл тут, увидел тебя и… Прости, что помешал. Я просто не ожидал тебя тут увидеть. — Ну вот, ты увидел. Ещё вопросы? Чуя понимал, что говорит грубо, но он просто хотел выйти из этой неловкой ситуации. И самое паршивое — он не мог понять, что именно его сейчас так беспокоит. Возможно, потому что никто из его знакомых не знал про их отношения втроём, и со стороны это выглядело так, будто он изменяет, целуясь с другим, пока его парень в состоянии перманентной депрессии лежит у себя в комнате. Но так ли уж они неправы? — Нет, — протянул тот растерянно. — Тогда прости, мне надо идти, — и не сказав больше ни слова, Чуя, дёрнув Достоевского за пальто, собрал свои вещи со скамейки и быстрым шагом двинулся через парк. Необъяснимый стыд пробирал до костей, и он снова чувствовал себя отвратительно, не зная, что делать. В голове было слишком много мыслей — неприятных, колючих. Но при этом ему совсем не хотелось оставаться одному, потому что остаться одному значило ещё сильнее ощутить груз проблем, тяжёлых и неподъёмных, которые рано или поздно придётся решать, а решать не хотелось. Ему просто нужен был кто-то рядом. Прямо сейчас. Никогда ещё потребность в чужом тепле не была такой сильной. Хотелось, чтобы обняли. Сильно-сильно. И выдавили из его тела все плохие мысли. — Чуя, — рука Фёдора коснулась плеча, когда, выйдя из парка, они остановились. — Даже не смей прогонять меня сейчас. — Я не прогоняю. — Значит, хочешь убежать, — усмехнулся он, делая шаг ближе и поправляя пальто, которое Чуя впопыхах накинул на себя. — Я понимаю, что ты чувствуешь, будто делаешь что-то плохое, но это не так. Ты заслуживаешь всю любовь мира, и я хочу доказать тебе это. Взгляд Фёдора впивался в него, а пальцы всё ещё крепко сжимали, даже не намереваясь отпускать. Но, по правде говоря, Чуя сам не хотел уходить. Произошедшее убило в нём любое возбуждение, но вместо этого оно трансформировалось в своего рода тоску, которая разрасталась внутри тягучей, тошнотворной субстанцией. И казалось, никто, кроме другого, не сможет с ней справиться. Чуя снова посмотрел на Фёдора. Хотелось поцеловать его. Никогда в жизни Чуя так сильно не нуждался в другом, поэтому, когда Фёдор безмолвно повёл его за собой — он просто поддался, отдаваясь на произвол судьбе. Я всего лишь следую нашим договорённостям. Он старался не думать об этом, по правде говоря, ему вообще не хотелось думать. Всю жизнь его преследовало желание просчитать все детали до мелочей, предусмотреть все возможные неудачи, риски, проблемы, потому что жизнь научила его: готовься к худшему. И он готовился, стараясь лишний раз не рисковать и не делать ничего дурного, но в итоге загонял себя в невозможные рамки, как сейчас. Поэтому Чуя насильно переключал своё внимание, стараясь сконцентрироваться на тлеющей в пальцах сигарете, шорохе камней под ногами и тихом голосе Достоевского. В его квартире, как всегда, было тепло, поэтому Чуя сразу стянул с себя пальто и повесил его на вешалку. Точнее, попытался, потому что стоило им переступить порог дома, как Фёдор тут же прижался к нему, сначала целуя в губы, а потом более требовательно — в шею, ключицы, не позволяя отдалиться. А через мгновение руки того уже свободно блуждали по телу, забираясь под одежду, жадно вжимаясь в кожу. Конечно, идея потрахаться в прихожей не казалась совсем уж плохой, но у него были другие планы. — Мне нужно в ванную, — остановил его Чуя, жмурясь от приятных касаний. — Это обязательно? — проговорил Фёдор. Его губы коснулись вены на шее, а потом поднялись выше, к уху, прикусывая мочку. — Да, обязательно. Возможно, последнее прозвучало даже слишком категорично, потому что Фёдор сразу же его отпустил, после чего Чуя ретировался в ванную комнату, предусмотрительно закрывая за собой дверь. Оставшись наедине с собой, он взглянул на себя в зеркало и с трудом узнал своё отражение — слишком бледный, слишком растрёпанный, с огромными синяками под глазами и будто сильно похудевший, отчего скулы острее проявлялись на усыпанном веснушками лице. Сейчас Чуя вообще с трудом верил, что может представлять интерес интимного плана хоть для кого-то, потому что у себя он вызывал лишь отвращение. Ну, может, не отвращение, но выглядел он действительно плохо. Ему необходимо начать нормально питаться, отдыхать, вернуться к спорту и проспать, желательно, неделю, после чего всё, может, станет лучше, но сейчас — нет. Чтобы не травить себя, он отвернулся, снимая одежду, и перешагнул бортик ванны, включая воду. Намылив тело, Чуя некоторое время просто стоял под горячими струями. Всё же зима — отвратительное время, он почти никогда не мог согреться, даже сейчас, когда вроде бы стало теплее, но внезапно поднявшийся ветер мог в один момент заморозить до костей. Внезапно вспомнилось, как он пришёл в том году к Дазаю с ночёвкой и в итоге остался на несколько дней, а когда настало время идти обратно, то оказалось, что на улице совсем похолодало. В итоге Дазай одел на него всё своё, и его вещи безумно нелепо смотрелись на Чуе, из-за чего они не могли перестать смеяться — слишком длинные штаны, слишком большой свитер и рубашка. — Какой же ты маленький, Чуя, — смеялся Дазай, зная, как его это бесит. — Заткнись! — несерьёзно бросал он в ответ и давал ему подзатыльник. В итоге домой пришлось ехать на такси, и Чуя даже не хотел думать, сколько денег Дазай на это потратил. При других обстоятельствах он бы отказался, но лучше уж так, чем идти в подобном виде через весь город, потом ехать на автобусе и метро, поэтому ему было легче просто поддаться и закрыть глаза на неприятный для него жест в плане принятия чужих денег. Прокручивая в мыслях рандомные сцены, Чуя поражался, насколько плотно Дазай за последние годы вошел в его жизнь. Они были вместе всегда, почти всегда, при любой возможности, когда только получалось. И случившееся сейчас казалось до жути неестественным, отчего чувство пустоты не покидало его. Когда же ты, блять, успокоишься? — злился сам на себя Чуя, закрывая воду и оборачиваясь полотенцем. Он старался отогнать мысли, но они, подобно назойливым мухам, всё равно лезли к нему. Возможно, это было абсолютно нормально. Любые переживания в подобной ситуации нормальны, но Чуя привык требовать от себя невозможного. И даже сейчас ему хотелось наслаждаться моментом, прожить его чувственно и отдохнуть, а не возвращаться мысленно постоянно к тому, на что он совсем не мог повлиять, как бы того ни хотелось. Вытершись полотенцем, Чуя закинул его на сушилку и снова взглянул на себя в зеркало. Ему определённо нужно было больше есть. И вернуться к спорту. В школе Чуя ходил на физкультуру, брал дополнительные бесплатные уроки плавания и, перейдя в университет, всё забросил, отчего его тело стало слабым и чересчур худым. Ничего, со следующего семестра точно займусь собой. Внезапно ручка в ванную дёрнулась, и дверь открылась. Чуя не помнил, закрыл ли её на защёлку или просто захлопнул, но появление Достоевского всё равно заставило его вздрогнуть от неожиданности. Он действительно не ожидал его появления сейчас, и оттого, что тот был полностью одет, а Чуя, напротив, стоял в одном неглиже, создавалось ощущение некой уязвимости. Неприятно, но Накахара даже не повёл взглядом. Что бы себе там ни нафантазировал на его счёт Фёдор, он точно не собирался прикрываться и стесняться, подобно стыдливому девственнику. Хочет смотреть — пусть смотрит. Чего он там не видел. И Достоевский смотрел. Взгляд его был голодным и собственническим, пробегающим от рыжих спутанных волос до тела, по которому всё ещё медленно стекали редкие капли воды. — Ч-ууу-яяя, — протянул он, смакуя имя на языке, а потом, дёрнув его на себя, сжал в объятиях, проводя руками по оголённому торсу и талии. Губы Фёдора скользили по коже, заставляя Чую вздрагивать от чрезмерной чувствительности, которая пробирала до нутра. Достоевский не торопился, растягивал удовольствие, балансируя между нежностью и напором. Оставив несколько укусов в районе шеи и плеч, он опустился на колени и, проведя пару раз рукой по члену Чуи, взял его в рот. — Ты куда торо… — но дальше все слова сбились в стон, и, запустив пальцы в тёмные волосы, Чуя заставил его взять глубже. Стоять было неудобно, и Чуя прислонился к стоявшей за спиной стиральной машине, полусев на неё, позволил Фёдору активнее двигаться, доводя его до изнеможения. Ему было так хорошо. Невероятно. Наконец всё, что волновало его, осталось позади, и он тонул, вяз в опутывающем со всех сторон животном желании. Хотелось только одного — жадно забрать своё удовольствие, присвоить себе и не позволить ничему помешать. Когда пробирающая волна вновь прокатилась по телу, и бёдра Чуи задвигались навстречу, вколачиваясь в чужое горло, Фёдор внезапно отдалился, выпуская член изо рта. — Не так быстро, лисёнок, — ухмыльнулся он, всё ещё сжимая головку пальцами. — Сегодня ты кончишь только подо мной. И поверь, не один раз. Чуя оскалился и, дернув того на себя, прижался своими губами к его, жарко целуя, чувствуя свой собственный вкус. Его одновременно раздражала и возбуждала столь сильная самоуверенность, нахальность. Но спуску давать он не собирался. Поэтому перехватывал инициативу, заставляя уже Фёдора плыть от его прикосновений и жадных поцелуев. Точнее, вся их близость была похожа на борьбу, где он позволял Достоевскому вести, только потому что видел, как тому это было необходимо. Бери, бери, если тебе так нужно. Для Чуи было свойственно подавлять свои желания во благо другого, особенно если это не касалось чего-то принципиально важного. Так было с Дазаем, до Дазая и сейчас. Всё повторялось, и он каждый раз отступал назад во благо партнёра, чтобы тому было хорошо. Он так и не понял, когда они переместились в спальню, но в следующий момент Чуя уже лежал на спине под Фёдором, который, поспешно стянув с себя одежду, расположился на нём, подминая, оглаживая, касаясь губами в самых чувствительных местах. Ему было приятно. Чуя подрагивал, наслаждаясь и стараясь получить от ласк всё возможное. И Фёдор ему давал. Он целовал сначала шею, плечо, потом спустился ниже к груди, проводя языком по соскам, покусывая. Хотелось, чтобы его наконец потрогали. Отложенный оргазм давил внизу живота, заставляя реагировать на всё слишком ярко. С его губ то и дело срывался стон, такой высокий, неестественный, что Чуя с трудом узнавал себя. — Да, пожалуйста, — шептал Фёдор над ухом, опуская руку ниже, проводя пальцами по внутренней стороне бедра. — Не сдерживай себя. Но Чуя не мог не сдерживать. Даже во время секса у него редко получалось отпустить контроль, хотя он очень старался. Поэтому, оказываясь в настолько пассивном положении в отношении к партнёру, он терялся, чувствовал себя странно. Но Фёдор настаивал. Подавляя любую инициативу, он накрывал его своим телом и, наконец, обхватывая чувствительную плоть. Ему хватило всего несколько движений, чтобы Чуя дёрнулся вперёд и прижался к нему близко-близко, требуя больше, требуя сильнее. — Блять, хватит тянуть, — не выдержал Чуя, царапая ногтями оголенные плечи, оставляя на чужой бледной коже яркий след. — Я сейчас взорвусь. Фёдор оскалился. — Жду не дождусь. Отдалившись, Фёдор потянулся к лежавшему на столике презервативу и тюбику со смазкой. Подготовился, зараза, — пронеслось у Чуи в голове, но вслух ничего не произнёс. Больше всего на свете он хотел, чтобы Фёдор вернулся и накрыл его сверху. Отсутствие тяжести чужого тела казалось теперь чем-то неестественным. Ему было неуютно, холодно, пусто, а вставший член так неприятно пульсировал, что он был готов уже сам довести себя до финала. — Только попробуй, — будто прочитал его мысли Фёдор, снова склоняясь над ним. — Помнишь моё обещание? Его пальцы обхватили Чую за бёдра, дёргая на себя, притягивая ближе. — Сегодня ты кончаешь только подо мной. Смазка неприятно холодила кожу. Чуя вздрогнул, когда Фёдор щедро выдавил её на пальцы и провёл по бедру, после чего принялся подготавливать. Движения были глубокие, резкие. Он входил в него быстро, уже, по всей видимости, теряя самообладание. Чуя всегда терпеть не мог эту часть секса, которая не давала полного удовольствия, а лишь нещадно дразнила и заставляла балансировать на грани. Сжав в кулаках одеяло, он двигался навстречу, пытаясь усилить толчки, получить большее, чего так жаждал, но Достоевский не собирался давать ему всё сразу. Блять, сколько же ты будешь меня мучить… Вынув пальцы, Фёдор снова провёл носом по щеке Чуи, целуя его и, наконец, склоняясь над ним, накрывая своим телом. От интимности момента хотелось выть. Особенно когда, прикусив его плечо, Фёдор резким толчком погрузился внутрь — сначала наполовину, чтобы дать возможность привыкнуть, а потом полностью, до самого основания, заставляя Чую громко застонать. Чувство заполненности лишь усиливало всё и вынуждало его мелко дрожать. Да, теперь всё стало совершенно нестерпимым. Он так хотел себя потрогать, ему так хотелось дополнительной стимуляции, но чужие руки крепко сжали его собственные, не давая возможности даже сдвинуться с места, и ему ничего не оставалось, как принимать удовольствие от поступающих методичных толчков. Фёдор вколачивался в него быстро, глубоко, заставляя прочувствовать всё максимально сильно. И Чуя чувствовал. Всё его тело было словно наэлектризовано, и он искрился, дрожал, готовый в любой миг разгореться. Собственная открытость, уязвимость порочно возбуждали его. Это Чуя особенно сильно понимал только сейчас. Несмотря на свою обычную независимость и постоянный контроль всего, ему нравилось быть настолько принадлежащим в постели, позволяя другому забирать всё, на что способно его тело. Находясь на грани и тяжело дыша, Чуя протянул руку, запуская в тёмные волосы. Этот жест был таким привычным. Он часто так делал наедине с Дазаем, и тот так же привычно отвечал — мягко прижимаясь щекой к ладони. Маленький ритуал, когда они оба подступали к оргазму. И сейчас, совсем неосознанно, Чуя повторил его, но уже вместе с Фёдором. На мгновение ему даже захотелось одёрнуть руку, чтобы не делать всё настолько похожим, но тот уже отреагировал. Страстно поцеловав сначала кисть, Фёдор спустился ниже по руке, пока не прижался к Чуе вплотную, жадно впиваясь в губы и двигаясь внутри ещё более резко, жадно. Что же я делаю? Удивительно, как обычный жест, точнее абсолютно отличная реакция на него, настолько пробудил его. Напомнил, что он сейчас здесь совсем с другим человеком. Теперь, несмотря на всё ещё нарастающее возбуждение, Чуя видел себя будто со стороны, и от этого становилось мерзко. Ведь вместо разговора, попытки разобраться в ситуации или хотя бы сделать хоть что-то, он трахался с кем-то другим, с кем изначально даже не хотел быть. Чуя тяжело выдохнул, жмурясь. Внутри всё скрутило от тоски, безумно захотелось к Дазаю, и ощущение себя в чужих объятиях лишь делало всё хуже. Я ведь из-за тебя, придурок, на всё это согласился. Достоевский тем временем всё же коснулся его, и распаленное, измученное долгими ласками тело Чуи откликнулось. Мышцы содрогнулись от резкого, чувствительного импульса. Хватило всего несколько движений, и, простонав, он кончил, чувствуя, как до своего пика доходит и сам Фёдор. Но оргазм не принёс ничего, лишь пустоту и осознание неправильности происходящего. Всё не должно было быть так, не должно. И он не должен был быть здесь. Вся ситуация была изначальной ошибкой, которую он пытался маскировать под период привыкания. Но теперь он чётко осознавал — не привыкнет. Ни сейчас, ни потом. Может, кому-то и подходит подобный тип отношений, подходит любить двух партнёров сразу, но не ему. Он уже однажды отдал своё сердце и готов был быть только с тем самым человеком. Разгоряченные тела медленно остывали, пальцы Фёдора безостановочно гладили его по спине, мягко проводя вдоль позвоночника. При других обстоятельствах Чуе бы это понравилось. Очень понравилось. Он никогда не считал себя излишне тактильным, но порой ему так не хватало этих банальных ласк, тепла, которые Фёдор давал ему сполна. Но всё было не то, не так. Чувство вины билось внутри груди, подобно раненой птице, и всё казалось таким неправильным, неуместным. — Чуя? — позвал его Достоевский, наклоняясь и целуя в щёку, в шею. — Я хотел кое-что тебе предложить. Повернувшись к нему, чтобы лучше слышать, Чуя в очередной раз ощутил неприятную резь от осознания, что здесь нет Дазая. Казалось, каждая фраза, каждое движение напоминало о его выборе прийти сюда одному. — Я планировал съездить на две недели во Францию — Ницца, Бордо, Тулуза, Лион и, конечно же, Париж. Небольшое путешествие, чтобы проветрить голову, получить новые впечатления, и я вот думаю, поедешь со мной? Ты так много работал, учился, ещё все эти разборки с Осаму. Я думаю, тебе необходимо отдохнуть. — Звучит, конечно, круто, и я рад за тебя, но ты, кажется, забываешь, что у меня нет денег. Вообще. Даже на жизнь в Токио. Какой мне Париж. — Об этом можешь не беспокоиться. Все расходы я беру на себя. От услышанного глаза Чуи расширились. — Смеёшься? — Нет, я серьёзен, — и, взяв его руку в свою, Фёдор поцеловал её, на мгновение прижимаясь губами к его ладони, а потом снова цепко глядя на него. — У меня есть накопления, для меня это совсем не сложно. Пожалуйста, позволь мне сделать тебе подарок. Чуя не мог поверить в сказанное. Всю свою жизнь он мечтал побывать в Европе, особенно во Франции. Погулять вдоль Сены, полюбоваться Триумфальной аркой, Собором Парижской Богоматери, Монмартром, посетить Латинский квартал и устроить себе экскурсию по Лувру. И, конечно же, наконец использовать свой французский по полной. Он потратил на него столько сил, времени, и ему так хотелось поговорить с настоящими носителями французского, услышать, как они его используют в бытовых ситуациях и в смолл-токах вживую. Раньше он часто фантазировал об этом: как они с Дазаем накопят денег и съездят туда, будут вместе гулять, всё изучать, наслаждаться… — Мы поедем только вдвоём? — Да, я хотел именно так, — ответил Фёдор. Чуя нахмурился. — Как ты себе это представляешь? Что я оставлю Дазая здесь и уеду веселиться? Мы сейчас в ссоре, но это не значит, что я готов поступить вот так. — Думаю, у Дазая самого есть планы, в которые он тебя не посвятил. — Что ты имеешь в виду? Фёдор отпустил его, приподнявшись и прислонившись к спинке кровати. Его взгляд стал серьёзным. — Он поделился со мной, что планирует уехать. Я не знаю куда, но за границу. Сказал, что хочет что-то поменять в жизни. Вроде бы уже купил билеты, даже показывал их мне. Так что всё серьёзно. — Хуйня, я не верю. — Но это правда, Чуя, — твёрдо повторил Фёдор. — Ты слишком веришь в людей. Особенно в тех, кого любишь. Но, может, стоит выбирать себя и свою жизнь? В словах Достоевского был резон, и ему действительно нужно было начинать выбирать то, что действительно желанно и важно. — Ты прав, — Чуя поднялся и начал одеваться. — И поэтому со всем этим надо кончать. Замерев, он поднял взгляд на Фёдора и, спустя паузу, продолжил: — Я тебя не люблю и никогда не полюблю. Вся эта попытка в полиаморию была ошибкой. Прости. Мне не хочется делать тебе больно, но, кажется, я способен быть только с одним конкретным человеком. — Побежишь унижаться к Дазаю? — скривился Фёдор. — Видимо, ничего не меняется. — Нет, не побегу, — он уже надел джинсы и сейчас натягивал футболку и рубашку поверх. — Но и уезжать без него никуда не буду. Это низко. Нам нужно поговорить и во всём разобраться. — Тогда хочу тебя предупредить, что он вряд ли примет твои жертвы. У него уже свои желания, и, кажется, Чуя, ты в них не вписываешься. — Плевать, — отрезал он. — Правда, плевать. Пусть делает, что хочет, но я предателем в этой истории точно не буду. Так что спасибо за предложение, но, думаю, мы не до конца друг друга поняли. Я не буду бросать Дазая. Если он сам захочет это сделать, то пусть скажет мне об этом в лицо. И Чуя пошёл в сторону двери, попутно снимая с крючка своё пальто. Всё зашло слишком далеко, во многом из-за него в том числе. Да, Дазай вёл себя как мудак, но и он сам вместо разговора выбрал путь избегания и непонятной ерунды. В итоге он оказался в чужой квартире с человеком, с которым никогда не хотел быть. По сути, они оба наворотили дел, но теперь пора отматывать всё назад, пока ещё есть такая возможность. А обсудить случившееся и поругать друг друга они ещё успеют. Накинув пальто, Чуя подошёл к двери и потянул её на себя — закрыта изнутри. На ключ. — В смысле? — не понял Чуя, дергая ручку. — Фёдор, откроешь? Тут закрыто. В ответ тишина. Он снова попробовал подёргать, но та не отворилась. — Где, блять, ключи? Чуя совсем не хотелось возвращаться, но, видимо, придётся. Выругавшись, он развернулся и двинулся обратно, где на кровати всё так же сидел ухмыляющийся Достоевский. — Думаю, тебе пока не стоит уходить. — Да ладно? — от возмущения задохнулся Чуя. Всё становилось совсем абсурдным. — Ещё что хочешь мне предложить? — Много чего, — ответил он и, резко поднявшись со своего места, двинулся прямо на него.