Деконструкция

Открыв глаза, Дазай сразу же зажмурился от яркого дневного света. Он не помнил, во сколько точно вчера уснул — поздно ночью или вообще под утро, когда в очередной раз была предпринята попытка разобрать вещи. В итоге он лежал прямо на них, прижимая к себе одну из своих измятых рубашек, а правая рука находилась в настолько неудобной позе, что сейчас неприятно ныла. Прикрыв глаза ладонями, Дазай простонал. Еще и голова нещадно болела. Было ощущение, что он проспал суток трое, но в результате совсем не выспался. А дней на сборы оставалось совсем немного. Самолет в Лондон улетал послезавтра, и за сегодня ему точно необходимо было доупаковать чемодан, иначе придется ехать без ничего. Идея неплохая — ехать налегке, но даже при всей своей импульсивности и дезорганизованности Дазай не мог себе этого позволить. Плевать на бытовое, это можно купить и в Европе, но вот другое, более ценное и важное, что дорого ему как память, точно необходимо забрать с собой. Без него он пропадет. Вдруг в дверь постучались. Звук был такой громкий, что Дазай от неожиданности подскочил, не понимая, откуда тот доносился. Его первой реакцией было остаться на месте: пусть думают, что его сейчас здесь нет, и уйдут. Все равно он никого не ждал. Но незнакомец продолжал настойчиво стучать, из-за чего Дазаю пришлось подняться с кровати и пойти открывать. Пришедший его удивил. На пороге стоял Ширасэ — друг Чуи. Светловолосый парнишка, шумный, крикливый, никогда ему, Дазаю, не нравился. Как и большинство друзей Чуи. К тому же они никогда толком не общались, отчего его внезапное появление на пороге комнаты еще больше вводило в недоумение. — Привет, Дазай, — произнес Ширасэ на выдохе и тут же, проходя внутрь, чуть ли не сбил его с ног. — Есть разговор. — Не представляю, какой, но ок, заходи, — сказал Дазай, захлопнув дверь, и сам вернулся на свое прежнее место. Вещи еще лежали там, поэтому пришлось сдвинуть их в сторону, и теперь они валялись рядом неаккуратной горой. — Так что? — Это по поводу Чуи. — Понятное дело, — усмехнулся Дазай. — Что еще тебе тут делать? — Вы расстались? За последние дни Дазай множество раз обдумывал их дальнейшее будущее, но теперь он отчетливо услышал слова, которые характеризовали происходящее: «мы расстались». Они звучали страшно, нереалистично. Когда их произнес Ширасэ, на миг под ним словно разверзлась пропасть, готовая поглотить его. Дазай стоял на краю и, видимо, впервые рискнул заглянуть туда, вниз, видя, насколько высоко и страшно. А еще одиноко. Хотя, нет, без Чуи было не просто одиноко — это была совсем другая тоска, холодная, колючая, она вонзалась в тело острыми когтями и мучила, пока силы совсем не исчезали. И сейчас, повторяя про себя фразу «мы расстались», он чувствовал, как внутри все разрывается на куски, словно и он сам разрывается на части. — Дазай? Он вздрогнул. Ему не хотелось отвечать, потому что ничего из сказанного не будет правдой. Или он просто не хотел, чтобы это было правдой. — Я видел Чую с Фёдором Достоевским, в парке, — осторожно продолжил Ширасэ. — Они целовались. — Это я знаю, — кивнул Дазай. Подобное волновало его меньше всего, хотя мерзкое чувство ревности все равно возникло где-то под ложечкой, пусть и на такое он не имел права. Чуя не хотел быть с Фёдором, и Дазай сам толкнул его в объятия того. За это он сейчас и платил. Пока он лежал в комнате, погружаясь в пучину собственного горя, Чуя жил свою жизнь — на которую имел полное право и, возможно, с тем, с кем ему действительно будет лучше. Ему будет лучше с кем угодно, но точно не со мной. — Тогда я вообще ничего не понимаю, но ладно, дело ваше. Я хотел поговорить как раз про этого самого Фёдора Достоевского. Ты с ним знаком? — Вроде того. А что? — В общем, тут такое дело: мой сосед по блоку, Накаджима Ацуши с исторического, тесно общался с его бывшим парнем, Тацуей Кавадой… — Стоп. С кем? — С Тацуей Кавадой. Ну, который недавно покончил с собой. И в причинах его смерти все еще разбираются. В том числе считают, что к этому может быть причастен Достоевский. Насколько я знаю, его часто дергали к следователю и допрашивали. Там куча мутной жути, и вот я решил предупредить... Я сначала хотел пойти к Чуе, но подумал, что он меня не послушает. Ну, знаешь, когда влюблен, на любой пиздец глаза закрываешь. Слова Ширасэ звучали для него как небылица и глупость. Или сплетни. Именно глупые, грязные сплетни, которыми обрастает любое громкое событие. Верить в них не хотелось. — Я никогда не слышал, что он встречался с Тацуей Кавадой, хотя мы с ним довольно близко общались. — Возможно, ты его знаешь под другим именем... Как же его звали? Блять, я забыл. Ацуши мне часто его упоминал. Говорил, что Кавада предпочитает так себя называть, а не настоящим. Как же... — Сигма? Его пробрало. Наконец, все собранные за последний месяц кусочки паззла медленно выстраивались в цельную, логическую картину. — Да, точно! Он везде так назывался, если это не касалось чего-то формального. Перед глазами тут же встала найденная записка и объяснения Федора. Тогда Дазай не придал этому значения, пусть и дико его заинтересовало, но не чем-то темным, а скорее его заинтриговало прошлое Достоевского и какие партнеры были у него раньше. Сейчас же происходящее становилось совсем жутким. — Ты говоришь, что этот Сигма дружил с твоим другом? — С соседом по блоку, Накаджимой. — Можешь дать его номер? Я бы хотел связаться, узнать у него всякое. Ширасэ на мгновение замялся. Видимо, обдумывал, насколько разумно передавать чужие личные данные. Дазай нахмурился. Он понимал, что сам не доверяет Ширасэ, и глупо требовать подобного доверия в ответ, но сам факт, что его могут подозревать в чем-то преступном и небезопасном, раздражал до невозможности. В итоге он заговорил первым, закатывая глаза: — Окей, или не номер. Просто скажи, где я могу его найти и поговорить. Ты же сам беспокоишься за Чую, раз пришел ко мне. — Тебе лучше действительно самому к нему прийти, у него по средам занятия в корпусе С. Вроде бы факультативы по английскому. Сегодня как раз была среда, поэтому он может успеть. — В два, как раз добежишь, если выйдешь. — Ок, спасибо. Я поговорю. Ширасэ снова вымученно на него посмотрел, и если бы не помощь, то Дазай грубо выгнал бы того прочь. Его в обычных ситуациях такое поведение раздражало, а сейчас, когда липкое чувство тревожности скользило в груди, оно попросту выводило из себя. И самое ужасное, что Дазай не знал, почему и что его беспокоило. Он все еще хотел верить, что предположения, которые вывалил на него Ширасэ, — глупость, не имеющая под собой никаких оснований. Но отчего-то он все равно начал собираться, когда, наконец, остался один в комнате. На улице снова зарядил дождь, и Дазаю пришлось кутаться в пальто и шарф, пока он шел через лужи в сторону университетского корпуса. На самом деле он надеялся больше никогда сюда не возвращаться. Любое нахождение рядом с университетом вызывало ужасное чувство гадливости. Отвращение было настолько сильным, что он чуть был не выбросил пропуск. Но не выбросил. Просто забегался, за что был очень благодарен себе прошлому: не будь у него пропуска — больше не попал бы сюда и пришлось бы уезжать с чувством беспокойства, пусть даже оно не имело под собой веских причин. Всё глупости. Даже если Фёдор с ним общался, это ничего не говорит о его причастности к смерти или об опасности для Чуи— успокаивал себя Дазай. Но почему-то ноги все равно двигались быстрее и быстрее, словно он боялся не успеть застать Накаджиму на месте и упустить его, а тогда уже было бы непонятно, где его искать. Поэтому, пройдя через университетский двор, он вошел внутрь корпуса С и по винтовой лестнице поднялся на третий этаж. Занятия только что закончились, и студенты неспешно выходили из аудиторий, расходясь в разные стороны. Среди них был и Накаджима Ацуши. Дазай узнал его по описанию Ширасэ — среднего роста, светловолосый, щуплого телосложения. Он сильно выделялся среди остальных, и Дазаю не составило труда заметить его в толпе. — Привет, я Дазай. Дазай Осаму, — быстро представился он. — Ты же Накаджима Ацуши? Нужно поговорить. Тот удивленно посмотрел на него, а потом переглянулся с стоящей рядом рыжеволосой девушкой. Она напряглась, а вот Ацуши был спокоен. — Да, без проблем, — и, улыбнувшись, пошел следом за ним в сторону от аудитории. — Что-то случилось? Дазай долго думал, с чего начать, но не нашел ничего лучше, чем не ходить вокруг да около и сразу перейти к делу: — Это вопрос про твоего друга, Тацую Каваду. То есть Сигму. Выражение лица Ацуши изменилось, и он нахмурился. — Я уже все рассказал следователям и журналистам. Не думаю, что смогу что-то добавить. Мы не были с ним сильно близки... Точнее, были, но раньше. А потом Сигма отдалился. — Меня интересуют его отношения с Фёдором Достоевским. Ты был с ним знаком? Ацуши кивнул. — Разумеется, они же встречались. Достоевский иногда бывал у нас в общежитии. Сигма приводил его к себе в комнату, но чаще они были у того дома. Вроде бы, у него где-то недалеко есть квартира. — И что это были за отношения? — Честно, не хотелось бы говорить о личном. Все, что касается гибели Сигмы, я рассказал полиции, а другим... — Пожалуйста, — сорвалось с губ Дазая. Он действительно испугался, что Накаджима сейчас закроется от него, поэтому решил действовать напролом и вести диалог через искренность. — Один близкий человек сейчас тесно общается с ним, и, если есть какие-то риски, я хотел бы знать. Это подействовало. Глаза Ацуши блеснули, и он произнес: — Я плохо знаю этого Фёдора, но Сигма был сильно влюблён, постоянно рассказывал мне о нём, делился всякой романтической ерундой. Это были его первые отношения, и всё его очень впечатляло. Только вот… Мы начали отдаляться. Он всё реже появлялся в общежитии, меньше писал, раздражался по пустякам. Мы раньше никогда не ссорились, а после появления в его жизни Достоевского его стали задевать любые мои слова и поступки. Постоянно повторял мне, что я лезу не в своё дело, а я просто волновался, потому что он много плакал и мало спал. — Плакал из-за Фёдора? — У меня нет доказательств, но, думаю, да, — кивнул Ацуши. — И чем дальше, тем становилось хуже. Сигма всегда любил учиться, но к старшим курсам начал много прогуливать, забросил латинский и древнегреческий, скатился по всем предметам. Ему было всё равно — всё свободное время он проводил у Достоевского. — Я спрашиваю не просто так. Мой близкий человек сейчас постоянно с ним, и меня волнует то, что Фёдора подозревают в причастности к смерти Сигмы. Ацуши замолчал, подбирая слова. Окинув Дазая грустным и тревожным взглядом, он продолжил: — Сигма никогда не был суицидальным человеком, а мы много говорили об этом ещё в школе. У него были мечты и амбиции, и я всё ещё не верю, что он хотел бы уйти из жизни по своей воле. — Даже если у них что-то произошло? Ты говорил, что у них были конфликты. — Правда, я не знаю, насколько его действия были вызваны Фёдором. Возможно, я хочу найти объяснения, обвинить кого-то, чтобы снять ее с себя. Потому что вместо поддержки я отдалился, не помогал и… — Вы обсуждаете Достоевского? — раздался голос рядом, и они обернулись. Рядом с ними стоял светловолосый парень с сильным славянским акцентом и широкой, немного хищной улыбкой. Одежда на нём была яркой и броской. Дазай никогда раньше его не видел; видимо, он не с филологического факультета или недавно перевёлся. — Я услышал имя моего приятеля и решил поучаствовать в беседе. Не против? — Ты его знаешь? — нахмурился Дазай. Тот кивнул, театрально наклонившись. — Я Николай Гоголь. Мы с Фёдором учились на курсе по русской литературе и нашли общее увлечение Андреевым. Много разговаривали, он делился со мной разными историями, а я с ним. И да, он тогда встречался с этим, как его… А, да, с Сигмой! Это было около полугода назад, за пару месяцев до того, как красавчик шагнул с высотки… И Фёдор мне рассказал много интересного, — губы его хитро изогнулись. — Ну, тогда продолжай, — сказал Дазай, испытывая раздражение от того, как Гоголь намеренно создавал интригу вокруг своей истории. — Только быстрее. — А ты чего такой нетерпеливый? — хохотнул Гоголь. — Я тебе услугу оказываю. Не по доброте душевной, у меня тоже есть свои причины, но всё равно помогаю. Выдаю тайное, между прочим, подвергая себя опасности. Кто знает, что Фёдор учудит. — И зачем ты тогда выдаёшь его грязные секреты? — Я просто хочу, чтобы его оставили в покое, а пока вокруг него вьются новые смазливые личики, которые на самом деле ничего из себя не представляют, Фёдор так и будет бродить в своих мыслях и тратить время на пустое. Дазай поморщился. Неприятно было думать, что Чую свели до категории «смазливого личика». Да, он был симпатичным, даже красивым, но помимо этого он был на голову выше многих в учебе и спорте. Чуя определённо привлекал не только внешностью, и если у Достоевского были к нему чувства, то точно не только из желания получить удовольствие в постели. Он намного больше, чем всё это. Намного важнее. В груди кольнуло. Дазай снова осознал, как сильно по нему соскучился. — К тому же, есть риск, что история повторится, и Фёдору может не повезти. Мой долг — уберечь его и подтолкнуть к истинной свободе, вдали от тоски, сожалений и низменных потребностей. Он выше этого! Ему не нужно то телесное, что он ищет. Это глупость и пустота. — Ты можешь перестать говорить загадками? Что за история повторится? — не удержался Ацуши, сжимая кулаки. Всё же он оказался не таким миролюбивым, каким показался на первый взгляд. — Сигма сделал ошибки и поплатился за это. То же самое может произойти и с Накахарой, если он не будет осторожничать. Это всё, что я могу сказать, — довольно закончил Гоголь. — За минуты с Богом нужно платить, и вскоре этот миг обязательно настанет. Всё звучало как бред. Дазай с трудом верил в правдивость сказанного, да и Гоголь напоминал скорее местного сумасшедшего, чем того, кому можно верить. Но почему-то рука Осаму всё равно потянулась к телефону, и он набрал номер Чуи. Длинные гудки. Ещё один звонок — абонент недоступен. То же он проделал с номером Достоевского, но тот не отвечал, а в социальных сетях нельзя было посмотреть, когда он был в последний раз. Ситуация вполне рядовая. У всех бывает выключен телефон, и Дазай бы не волновался, если бы не знал, насколько Чуя щепетилен на эту тему. Оставаться на связи было критически важно для него. По телефону ему звонили по работе и учебе; без нужных звонков или сообщений он мог в любой момент упустить звонок от научного руководителя, куратора или коллеги. Поэтому он всегда носил с собой пауэрбанк и следил за уровнем заряда. А сейчас он был вне зоны доступа, и от этого Дазая пробрало от ужаса. Он бы допросил Гоголя, если бы тот не ускакал на другой конец коридора или продолжил бы разговор с Накаджимой, который делился новыми мыслями по поводу смерти Сигмы. Но сейчас его беспокоил лишь Чуя. Где он? Что с ним? Почему не работает телефон? Только сейчас до Дазая медленно доходило, как давно они не виделись и что все это время он вообще не знал, что с ним происходило. Если бы не рассказ Ширасэ, он бы действительно не был уверен, что Чуя вообще в Токио. Чувство отвращения обрушилось на Дазая с головой. Все последние дни он упивался собственными страданиями, оправдывая это желанием сделать лучше, но полностью перестал думать о самом дорогом для него человеке. Даже если и вспоминал, то только в контексте себя и своей боли. Дазай не знал, насколько правдив рассказ Гоголя, но теперь, анализируя слова Достоевского и их встречи, ему начинало казаться, что в них могла быть доля истины. Возможно, Фёдор не был так опасен, но он определённо связан с гибелью Сигмы, а это уже о многом говорит. Последние дни были скрыты от его глаз, и он понятия не имел, как часто те встречались и что именно хотел от него Фёдор. Были ли их чувства правдивыми или лишь ширмой для чего-то ещё? Он не знал. Чем больше мыслей приходило в голову, тем сильнее он понимал, насколько непредусмотрительно было подпускать к себе того, о ком он ничего не знал. Дазай не был глупцом; тайны вокруг жизни Достоевского всегда настораживали, интриговали, но под воздействием очарования и собственного депрессивного состояния он закрывал на все глаза. На улице зарядил дождь, когда Дазай выбежал из здания университета и бросился по многолюдной улице в сторону дома Достоевского. Сердце в груди стучало как бешеное, а пальцы снова и снова набирали номер Чуи, но каждый раз ему отвечали лишь безликие слова: "абонент недоступен". Он старался не думать о плохом, но невозможность дозвониться заставляла его ускорять шаг и прокручивать в голове всевозможные варианты того, что именно он сделает с Фёдором, если тот успеет навредить Чуе. Дазай никогда не считал себя жестоким или способным легко причинить кому-то физическую боль, но в моменты опасности осознание того, на что он способен, проходило холодком по позвоночнику и заставляло его бояться уже самого себя. Наконец, впереди показалась знакомая многоэтажка. У него было два варианта — пойти к Чуе или к Фёдору, и интуиция подсказывала выбрать именно это место. Вообще, он не думал, что снова окажется здесь, в доме, который вызывал у него противоречивые чувства. Когда они проводили здесь время вместе, от одного его вида на душе становилось спокойно. Много вечеров, когда они сворачивались в обнимку на огромной кровати после головокружительного секса, промелькнули перед глазами, но теперь эти воспоминания вызывали лишь беспокойство и чувство вины. Дазай безмерно винил себя за всё — начиная от своей необъяснимой капитуляции и того, что оставил Чую в неведении, и заканчивая тем, что вообще привёл третьего в их отношения. Когда он подошел ко входу, оттуда вышла семья с ребёнком, и Дазай успел заскочить внутрь, поспешно поздоровавшись, чтобы не вызвать подозрений. Ему точно не хотелось, чтобы его выгнали отсюда. Поднявшись на нужный этаж, он подошёл к массивной двери и постучал — сначала осторожно, потом громко, заставив ее греметь на весь дом. Никто не отвечал. Он постучал ещё и ещё раз, но ответом была лишь тишина. Чёрт. Чёрт. Чёрт. Чувство мерзкой паники подступило к горлу, и Дазай ощущал себя загнанным в ловушку зверем. Он не знал, куда идти, что делать, как быть. Беспомощно метнувшись в сторону, он услышал звук открывающейся двери. Но не той, что ему была нужна. Из квартиры напротив вышел пожилой мужчина. Прищурившись, он придирчиво осмотрел Дазая и произнёс: — Ищете его? — Кого его? — тупо переспросил Осаму. — Того парня, что жил здесь последний год. Темноволосый, высокий, такой нездорово-бледный. — Ага. — Он выехал. Пару дней назад приезжала грузовая машина, выносили вещи, шумели весь вечер. И вот сегодня утром приходил владелец, осматривал квартиру. Скоро новые жильцы будут, — хмыкнул старик. Дазай растерялся. Факт, что Достоевский снимал жильё, был ему известен, но столь внезапный отъезд его удивил. Они созванивались ещё пару дней назад, и тот ни слова не говорил о переезде. Это настораживало, и Осаму не удержался от вопроса: — Вы не знаете куда? Старик покачал головой: — Нет, он не особо общительный был. Даже не здоровался. Надеюсь, новые жильцы поприятнее будут. И не иностранцы, а то был тут один... — Спасибо, — поблагодарил его Дазай, перебивая, и быстрым шагом направился по лестнице вниз. Когда он вышел, дождь прекратился, и сквозь тёмные свинцовые тучи начали пробиваться лучи весеннего солнца. Расстегнув пальто, Дазай вновь осмотрелся по сторонам, пытаясь собраться с мыслями. Если Достоевский скрылся в неизвестном направлении, не отвечает на сообщения и звонки, то оставался один выход — возвращаться обратно и пытаться отыскать Чую. Если его не окажется в общежитии — выяснить, где его видели в последний раз. Потом можно будет съездить в Йокогаму, узнать у его семьи, которая вполне может быть... Вдруг телефон в его руках завибрировал. Глянув на экран, он увидел изображение красного сердечка, которое однажды в порыве чувств установил для единственного важного абонента в своей жизни. Свайпнув пальцем, Дазай поднёс телефон к уху и слегка дрожащим голосом произнёс: — Чуя? Ты в порядке? — Конечно, что со мной случится, — немного недовольно проворчал тот после неловкой паузы. Видимо, звонок стал для него сюрпризом. Дазай давно не слышал его голос — такой знакомый, до щемящего чувства в сердце родной, что от первых звуков внутри всё перевернулось и тоскливо заныло. Я так соскучился по тебе. — Разве что телефон разбил, в ремонт носил… А ты чего звонишь? Что-то случилось? — Да, случилось. Нам нужно увидеться. Прямо сейчас. Можно я приду к тебе? — Я сейчас не дома, — растерянно ответил Чуя. — Иду с работы, недалеко от набережной. — Которая у парка, та самая? Тогда давай там! — Окей, я подойду через пятнадцать минут. — Скоро буду, — сказал Дазай и, сбросив звонок, бросился вперёд по улице. Мимо мелькали магазины, лапшичные, множество кофеен, которыми город был усыпан, словно сад яблоками осенью. Лужи отражали солнце — яркое и лучистое, оно блестело, слепя глаза, заставляя жмуриться. Люди толпились и проходили мимо, но Дазай не обращал на них внимания. Он бежал так быстро, что в мыслях уже был на месте встречи, а в ушах громко шумело собственное дыхание. Ему казалось, что, если он задержится хоть на немного, Чуя его не дождётся, исчезнет, оставив навсегда. Но он его ждал. Дазай заметил рыжую макушку Накахары ещё издалека. Тот стоял в чёрном пальто, облокотившись о перила и глядя в серо-синюю воду канала. Ветер растрепал его волосы, длинный красный шарф развевался, а на шее поблёскивала бляшка ремешка чокера. Столько деталей — и все такие знакомые, родные, что можно задохнуться. Какой же я мудак. Перед глазами пронеслись сцены из общего прошлого: первое свидание, когда они пили кофе и пару часов болтали о музыке, а Чуя потом скинул ему плейлист своих любимых треков; первая ночёвка у него дома, когда всё пошло совсем не по плану, но завершилось так чувственно и сладко; первый день в Токио после переезда, когда они сначала долго гуляли, а потом, накупив кучу еды, сидели до поздней ночи в комнате, смотря фильмы и бесконечно целуясь. Каждый день с ним был так важен и ценен, что Дазай даже не представлял, насколько, пока не случились события последних недель. Он так хотел обладать Чуей, быть с ним, но никогда не думал, насколько тот привяжет его к себе. Возможно, в этом было что-то нездоровое, мистическое, однако ему было плевать. На всё, кроме желания сжать Чую в объятиях. Накахара, словно почувствовав его взгляд, обернулся. Их взгляды встретились — голубые глаза, выбившаяся рыжая прядь, которую он небрежно заправил за ухо. Все в нем было идеально до невозможности. — Привет, Чуя, — только и смог выговорить Дазай, делая неловкий шаг навстречу. Вся уверенность внезапно исчезла, и, стоя перед ним, он чувствовал себя нашкодившим котенком, который осознал свои ошибки и пришел просить прощения с прижатыми к голове ушами. Дазаю сложно было поверить, что Чуя его не простит. Ведь это Чуя — он всегда был рядом, всегда прощал даже самые страшные косяки, но отчего-то сейчас по спине побежали мурашки. Сценарий, где Чуя разворачивается и уходит прочь, оставляя его стоять одного на набережной, виделся слишком реалистичным. И логичным. Как бы ему ни хотелось прощения, Дазай понимал его абсурдность. Такое не прощают. Он ужасно себя вел, все испортил и должен поплатиться… — Привет, — Чуя дернул головой, смотря в сторону, не решаясь взглянуть на него. Пальцы теребили край рубашки, порываясь достать из кармана сигареты. Дазай знал этот жест. Он слишком изучил Накахару за все время вместе. — Ты чего такой пришибленный? И правда, чего? Начать было трудно. Сказать хотелось одновременно много и непозволительно мало, из-за чего он стоял, подбирая слова. Сейчас любое объяснение показалось бы глупостью, но при этом оно было необходимо. Нужно было сказать хоть что-то, а не просто стоять столбом под чужим взглядом. Выдохнув, он наконец произнес: — Я тебя потерял. Чуя, все еще не смотря на него, криво ухмыльнулся. — И как давно? — Видимо, довольно давно. Потому что дурак. Пальцы Чуи все же полезли в карман, и, достав пачку сигарет с зажигалкой, он закурил. От знакомого вишневого запаха Дазай почувствовал тепло. Приятно. Захотелось сразу же прижаться к нему со спины, уткнувшись в шею, и вдохнуть не столько табачный дым, сколько запах самого Чуи. Мне тебя так не хватало. — Хорошо, что ты осознаешь. От неожиданности Дазай дрогнул, ощутив, будто Чуя прочитал его мысли. — Достоевский уехал, и я кое-что узнал… Надумал всякое. — Уехал? — Чуя вздернул бровь. — Квартира пустая, говорят, он съехал. Ты давно с ним виделся? — На днях, — туманно прояснил он, все так же отвернув голову и проходя взглядом сквозь него. — Мы были вместе, немного повздорили, он и про тебя говорил… Хотя, нет смысла сейчас об этом. Все в прошлом, и вряд ли я с ним еще встречусь. — Думаю, я тоже. — Удивительно, мне казалось, вы ближе, — снова взгляд куда угодно, но не на него, отчего по телу Дазая бежала волнительная дрожь. — Чуя, посмотри на меня. И он посмотрел, подчиняясь во многом жалостливому, нежели приказному тону. Голубые глаза расширились в удивлении, смущении; Дазай не понимал до конца, что тот чувствовал, но он определенно волновался. Видимо, они оба понимали, насколько облажались и в каком дерьмовом положении оказались из-за всего. Из-за меня,— с горечью признал он. Отпираться смысла не было. — Смотрю, — проговорил Чуя, а потом добавил: — Всегда смотрю. Это была их фраза. Только их. Порой, когда они лежали в одной постели после порыва страсти, Дазай шутливо просил Чую не отворачиваться, чтобы тот не оставлял его, когда пытался покурить или перевернуться на другой бок. Дазай нуждался в этом зрительном контакте, на что Чуя с шуточным недовольством отвечал: Смотрю. Всегда смотрю только на тебя.А потом целовал. Сначала нежно, едва касаясь, а потом сильнее и всегда повторял: Смотрю, смотрю, смотрю. От приятных воспоминаний губы растянулись в улыбке. Дазай тоже смотрел на Чую, цепко, очарованно — всегда и сейчас. Захотелось осыпать его приятностями и теплом, а еще лучше повторить сцену из головы. — Ты чего вдруг такой довольный стал? — Да вот осознаю, как сильно тебя люблю, — искренне ответил он. — Придурок, — проворчал Чуя, словно смущаясь. Да, определенно. Дазай заметил, как его обычно бледные, усыпанные веснушками щеки слегка порозовели. Абсолютно очаровательно. Ему всегда нравилось смущать Чую, такого обычно уверенного, резкого в высказываниях и выражениях. — Какой же ты придурок. — Не буду спорить, — и, подойдя ближе, Дазай склонился, чтобы их глаза оказались на одном уровне. — Но влюбленный в тебя придурок. Да, все испортивший, почти потерявший самое дорогое, но… с желанием исправиться. Ему хотелось его поцеловать, безумно, но вокруг было так много людей, отчего он решился лишь коснуться пальцами лацканов пальто Чуи. — Только не гони, пожалуйста, не гони. Он был готов к отказу, удару, побегу. К чему угодно, потому что его вину не искупить никаким прощением, сколько бы долго и много он ни говорил. Но внезапно рука Чуи перехватила его ладонь, крепко сжимая, и в этом жесте было столько силы и нежности, что Дазай понял всё без слов. Им порой было трудно говорить, особенно о личном, из-за чего и случались все конфликты. Слишком сильные чувства — слишком мало разумного. Но он будет стараться. Он сделает всё, что угодно: будет ходить к психотерапевту, психиатру, пить таблетки, останется в университете, найдет нормальную работу. Сделает всё, что угодно, только чтобы смотрящий на него человек оставался рядом. Я люблю Накахару Чую. Даже если совсем не люблю себя самого. Пальцы крепко сжимали его собственные, и тёплый голос произнес: — Пойдем домой.