Деконструкция

Прошло больше недели с тех пор, как они не разговаривали и даже не виделись. Никогда раньше с момента начала их отношений Чуя так долго не проводил время без Дазая. Это казалось настолько инородным, неправильным, что чувство тоски будто приобрело физическую форму и застряло где-то в груди, болезненно впиваясь в легкие, сердце или что там еще есть. У него не было сил ни на что. Хотелось просто сидеть в комнате, лежать на своей кровати, уставившись в потолок в попытках понять, где он ошибся и что привело их к тому, где они оказались. Но такую роскошь Чуя позволить себе не мог, поэтому он работал и учился, выбиваясь из последних сил, и, приходя домой, засыпал, едва касаясь головой подушки. Пару раз, особенно ночью, когда он просыпался от кошмаров, ему хотелось броситься к Дазаю и просить прощения — неважно за что и почему, просто чтобы почувствовать его руки на себе, провести носом по шее, ощущая до боли знакомый запах, и забыть все эти недоразумения. Ведь так глупо было доводить всё до такого состояния. Они же любят друг друга, сильно любят, и от этого всё случившееся казалось еще большей бессмыслицей. Чуя хотел сделать это, но в последний момент останавливал себя. У него всё еще была гордость, пусть и потрепанная, но гордость, и он не позволит Дазаю так с собой обращаться. К тому же, рядом был Фёдор. Он помогал окончательно не замкнуться в себе, и каждый раз, когда учеба подходила к концу или Чуя выходил со смены, тот прибегал к нему и тянул куда угодно, лишь бы он не оставался один дома. Они успели побывать в ресторане русской кухни (Чуе понравилось, хотя всё на вкус было странным), в музее современного искусства, и несколько раз ходили в парк. Там, укутавшись в несколько слоев одежды, они гуляли и разговаривали обо всём подряд. Больше разговаривал Фёдор. Он вообще стал слишком говорливым, что совсем не было ему свойственно, но Чую это не смущало. Ему было комфортно идти рядом, лишь изредка вставляя комментарии. Сейчас они тоже неспешно шли из университета в сторону центра, чтобы зайти в одну из любимых лапшичных. Чуя особенно обожал их острые блюда, от которых рот буквально горел. Фёдор сказал, что не любитель острого, но сходить туда всё равно хочет. Поэтому они шли под зонтом, слушая, как тяжелые капли стучат по окружающим их крышам. Чуе не хотелось думать о Дазае, но мысли сами постоянно возвращались к нему, поэтому он с усилием цеплялся за нить повествования Фёдора, пытаясь сосредоточиться на деталях, а не на шуме в своей голове. — Ты говорил, что почти ничего не читал из русской литературы, но если решишься, то советую Леонида Андреева. Слышал про него? — Неа, — покачал головой Чуя. — Я планирую как-то добраться, но пока больше сосредоточен на английской и французской... Может, позже, после университета. — Да, конечно. Я не настаиваю, просто немного продвигаю свои вкусы. Его мало кто знает, на японский почти ничего не переведено, но на английском есть, так что это не станет для тебя проблемой. — А о чём он писал? — Ох, много о чём, — с неприкрытым восхищением проговорил Фёдор. — Но всегда о чём-то очень трагичном. Особенно хорошо у него получается описывать человеческое безумие, горе и границы, до каких может дойти сломанная личность. Например, в рассказе «Красный смех» он изображает человеческую психику, разрушенную войной. Главный герой сходит с ума, и всё это мы узнаем из его записок, что придает повествованию реалистичности. — Звучит страшно. — Но интересно. Меня всегда увлекало, до чего может дойти человек в моменты сильного эмоционального надлома. И что, как не творчество, может нам об этом рассказать? — Возможно, я сейчас просто слишком восприимчивый, нервы ни к чёрту, но в последнее время как-то не особенно сильно погружаюсь в такие сюжеты. Они утягивают в совсем мрачные настроения. — Мысли нужно принимать. Даже самые тёмные и страшные. — Не смеши, — хмыкнул Чуя, переступая через глубокую лужу. — Тогда можно очень быстро дойти до аморальщины. — Мораль — это лишь условность, и у каждого она своя. Я поддерживаю идею внутренней свободы, особо если это касается мыслей. Чуя хотел что-то ответить, но в этот момент они уже дошли до лапшичной. Открыв тяжёлую, стилизованную под старину дверь, они вошли внутрь. В нос сразу ударило множество запахов, от чего заныло в животе. Только сейчас Чуя осознал, насколько был голоден. В последний раз он ел рано утром — небольшую порцию риса с рыбой в кляре — а потом бесконечный кофе. Поэтому, придя сюда, он сразу же заказал большую тарелку острой лапши с говядиной, зелёный чай и на десерт взял шоколадный торт. Фёдор же, в отличие от него, ограничился чайником чая. — Ты не голоден? — удивился Чуя, захватывая палочками плавающий в бульоне кусок мяса. — Не очень. А вот от чая не откажусь. — У них он здесь хороший, — сказал Чуя с набитым ртом. — Всегда его беру, хотя обычно предпочитаю кофе. Фёдор улыбнулся и отпил из чашки. Лапша действительно была чудесна: бульон наваристый, пряный, мяса много. Чуя не заметил, как съел большую часть порции, и остановился только тогда, когда внезапно вспомнил, что пару раз они приходили сюда с Дазаем и сидели точно так же. Осаму тоже ничего не ел, обычно ограничивался только сладким. Чуя вспомнил, как однажды Дазай всё же решился попробовать лапшу и потом кривился, возмущаясь, насколько она острая, и что вообще не понимает, как Чуя может это есть. Улыбка невольно тронула его губы. С Дазаем было связано столько счастливых моментов, что, чем бы Чуя ни занимался, мысли всё равно возвращались к нему. Неизбежно. Чуя вновь почувствовал невыносимую потребность быть с ним рядом. — Вижу, тебя что-то беспокоит, — услышал он голос Фёдора. — Сильнее обычного. Так ты ещё и мысли читать умеешь, — подумал Чуя. Ему совсем не хотелось обсуждать свои проблемы снова по кругу. — Всё старое, не бери в голову. Фёдор потянулся вперёд, перехватил запястье Чуи и мягко коснулся его своей щекой. — Я не хочу видеть тебя обеспокоенным и грустным. На самом деле, я конечно же понимаю, в чём дело. Этот период нужно просто пережить, как бы тяжело ни было. — По ощущениям легче никогда не станет, и единственный вариант всё разрешить — пойти прямо сейчас к нему и помириться. — Не лучшая идея, — нахмурился Фёдор. — Ты снова пойдёшь у него на поводу, и спустя время всё повторится. Тебе это нужно? — Нет, но другого варианта я не вижу. Мне плохо, я не нахожу себе места от тоски и беспокойства за него. Как дурак, каждый вечер пересматриваю наши чаты, и... Чёрт, как мы вообще до этого дошли? — Это всего лишь деструктивные эмоции, Чуя. Они разрушают тебя и толкают на неправильные поступки. Борись с ними, будь выше и сильнее. Я, как сторонний человек, говорю: Дазай должен понять, что с тобой так поступать нельзя. — Я знаю. Всё знаю, но мне так хреново. Всё больше понимаю, что в моей жизни нет ничего важнее него. — А вот это совсем нездорово. — И опять же, знаю! — Так зачем тогда поддаёшься? — губы Достоевского мягко коснулись тыльной стороны его руки. — Ты что делаешь... — Чуя с волнением оглянулся. Вокруг было не так много людей, но ему в любом случае было некомфортно. — Мы же у всех на виду. — Ну и что? Мне не стыдно любить тебя. От слова «любить» внутри что-то тоскливо заныло. Чуя никогда не задумывался, но, только оказавшись изолированным от общения с Дазаем, понял, насколько для него важно любить и быть любимым. Долгое время это было чем-то естественным, всегда незримо присутствующим в его жизни, и вот, лишившись, он ощутил всю нехватку. Чуя будто потерял руку или способность нормально дышать. Всё вроде бы было как раньше, но его возможность взаимодействовать с миром притупилась. Он не мог нормально есть, ходить, делать то, что раньше приносило ему удовольствие. Даже эта дурацкая лапша была уже не такой вкусной, как когда они ели её здесь с Дазаем. А ещё эти слова Достоевского... Чуя не понимал, как ему себя вести. Для него они значили слишком многое, но он не знал, насколько это важно для Фёдора. — Ты мне не веришь? — Сложно поверить, мы слишком мало знаем друг друга, — ответил Чуя, убирая руку, но всё ещё ощущая поцелуй на запястье. — Не спорю, но это не значит, что я обманываю, — улыбнулся Фёдор. — Просто мне понадобилось меньше времени. — Тогда не торопи меня с признаниями. — Не буду, но любить от этого не перестану. От этих слов Чуя совсем растерялся. Вроде бы прозвучало банально, как шутка, но почему-то ему стало хорошо и спокойно. Будто рядом выстроилась дополнительная защита, готовая в нужный момент прикрыть ему спину. Чуя часто говорил, что ему не нужна помощь, «опора» и прочий бред, но на самом деле было просто приятно осознавать, что рядом был кто-то надёжный, кто не оставит его в трудный момент. Однако ему становилось невыносимо тяжело осознавать, что этим «кем-то» был не Дазай. — Я понимаю, что тебе сейчас некомфортно, ты не знаешь, куда себя деть, поэтому я не давлю. Просто знай, что ты не один. Я всегда рядом и приму тебя любым, со всеми твоими проблемами, беспокойствами и тревогами. И Фёдор снова, будто видя всё насквозь, легко прочитал его мысли.   Билеты в Лондон были куплены на следующую неделю. Сначала, по настоянию Фёдора, Дазай хотел уехать ближайшим рейсом, но у него возникли проблемы с документами, которые можно было забрать не раньше понедельника. Поэтому в запасе у него было достаточно дней, чтобы закончить все дела и собрать вещи. Брать с собой он решил только самое необходимое. Несколько книг: дневник Вирджинии Вульф в редком издании, «Процесс» Франца Кафки, «Паразиты» Рю Мураками и два сборника Эмиля Чорана. При взгляде на последние внутри неприятно заныло. О Чоране он узнал от Чуи. Тот всегда читал всё французское, порой даже в оригинале, что невольно восхищало Дазая, но их вкусы были разные. Гюго, Пруст, Флобер навевали лишь скуку, поэтому, когда он случайно взял с книжной полки Чуи Чорана, удивился, насколько тот увлёк его своим текстом с первых строк. Чоран оказался ему близок буквально во всём, и когда он приобрёл свой экземпляр, уже не мог расстаться с хайлайтером и стикерами. Дазай с остервенением подчёркивал каждую близкую ему мысль, поражаясь, насколько ему созвучен человек, живший в середине прошлого столетия во Франции. Чуя тоже любил Чорана, и в итоге они многое прочитали вместе, обсуждали, спорили, но всегда радовались, что рядом был кто-то, с кем можно разделить любовь к зацепившему их автору. Поэтому сейчас, глядя на свои два потрёпанных тома, Дазай ощутил ужасную боль, почти физическую — дышать стало трудно, лёгкие словно не могли полностью раскрыться, а в животе крутило и кололо. Чтобы хоть немного стало легче, он быстро убрал книги в сумку, после чего посмотрел на несколько сборников Юкио Мисимы и скривился. Вот он ему не понравился. Вроде бы писал о том, что ему близко, но совсем не так, как чувствовал сам Дазай, да и слишком заносчиво. Поэтому его сборники он решил отнести в местную библиотеку, куда собирался заглянуть на днях. Его сборы начались бодро, но на книгах и закончились. Дазай попытался разобрать одежду, однако, вытащив её, оставил лежать на столе нетронутой. То же самое произошло и с коробками, где хранились важные для него мелочи: открытки, интересные монеты, найденные на берегу ракушки. Когда всё оказалось перед ним, Дазай испытал невыносимую усталость, которая наложилась на неприятные ощущения после воспоминаний о Чуе. В итоге он всё бросил и просто лёг на кровать, завернувшись в одеяло, где пролежал весь день и следующий за ним, вставая только, чтобы сходить в уборную, попить воды и закинуться печеньем, чтобы хоть немного унять физический голод, который мучил тело, хотя ему самому есть совсем не хотелось. Лежа в темноте своей комнаты, Дазай ни о чём не думал. Все его мысли были сосредоточены на глупых коротких видео в соцсетях, которые занимали всё его внимание и не давали переключаться на что-то другое. И он бы пролежал так дальше, если бы случайно не увидел сообщение от Фёдора, когда открыл вкладку мессенджера, где заранее отключил уведомления. Ф: привет! ты как сегодня? Д: нормально. собираюсь. Дазай с усмешкой глянул на разбросанные вокруг вещи. Д: времени ещё много, но я решил начать заранее. Ф: молодец :) но я скорее про твоё ментальное состояние. справляешься? Д: вроде бы... непонятно, но не буду врать — мне тяжело. Ф: отношения с людьми — это всегда сложно. разрывать их в любом случае тяжело, даже если это необходимо. Достоевский что-то долго печатал, и Дазай терпеливо ждал, не отправляя своё сообщение заранее.  Ф: в обществе есть такая иллюзия, что человек без других людей — пустое место. мол, нужны друзья, нужна "половинка", семья, чтобы ощущать себя "целым". все вокруг пытаются заполнить эту пустоту, сближаясь, сливаясь, растворяясь друг в друге. это выглядит красиво и поэтично, но на самом деле — это просто страх одиночества, скрытый под слоем романтической чуши. нужно уметь любить и отпускать. подобное и есть нечто настоящее, здоровое. мы должны быть в первую очередь свободны, довольны собой и своей жизнью. только тогда мы сможем подарить эту любовь кому-то ещё. знаешь, у меня было несколько отношений. одни из последних — с парнем, которого можно было бы назвать идеальным, если бы он не посягал так яростно на мою свободу. я любил его всем сердцем и душой, но как только он начал меня ревновать и привязывать к себе, я буквально не мог дышать. разумеется, тогда я тоже был глупым и, вместо того чтобы дать нам перерыв, всё обдумать, успокоиться, я вспылил и всё разрушил. поэтому я сейчас так и поддерживаю тебя, Дазай. тебе нужно выдохнуть, уехать куда-то далеко, получить новые впечатления, дать вам с Чуей всё осмыслить и понять, что делать дальше. пока вы здесь вместе, вы лишь разрушаете друг друга. ничего хорошего из этого не выйдет. Д: я понимаю, всё так хорошо понимаю, но это трудно. Ф: как я сказал — отношения с людьми всегда сложная штука. Д: я бы хотел кое-что спросить… возможно, это личное. если не захочешь, можешь не отвечать. Ответ пришёл быстро, но Дазаю всё равно показалось, что пауза длилась дольше, как будто Фёдору нужно было время на формулирование ответа. Ф: конечно, спрашивай. Д: когда я был у тебя в последний раз, случайно наткнулся на открытку. там было имя — сигма. он писал тебе очень нежные вещи. и вот я подумал: это про него ты говорил? Следующий ответ пришёл так же быстро, без задержки. Ф: в том числе и про него. Ф: мы не очень хорошо расстались. оба наделали ошибок. Д: вы были вместе? Ф: вроде того. всё было очень сложно, но в любом случае я не жалею об этом опыте. Д: плохой опыт — тоже опыт. Ф: вот и я о том. поэтому твои отношения с чуей — для чего-то, но они были нужны. Эти слова прозвучали так, будто они с Чуей действительно уже расстались, и от этой мысли внутри стало совсем тяжело. Дазай попытался вдохнуть, но дыхание словно застряло в лёгких, так и не вырвавшись наружу. Стало больно. Невыносимо. Дазай не хотел этого, совсем не хотел, но он верил, точнее, желал верить, что всё это к лучшему. Чуе нужна свобода, ему тоже нужна свобода, а их любовь — сковывает, разрушает, у неё нет будущего с такой плотностью. Но даже понимая правильность своих мыслей, Дазай не мог их принять. Он на мгновение застыл, сжимая телефон в руке, пытаясь успокоиться, пока на экране не всплыло очередное уведомление. Ф: ты точно в порядке? Д: не особо. Ф: хочешь, я приду к тебе? Д: сейчас почти 12. Ф: да без разницы. Д: тебя не пустят, да и в целом не надо. я успокоюсь сейчас. Ф: точно? Д: ага, просто иногда накрывает. всё так быстро происходит. Ф: перемены всегда страшны. главное, что все перемены — к лучшему. Дазай не стал ничего на это отвечать, просто отправил случайный стикер с котом, после чего снова завернулся в одеяло. Легче не стало. Будто стало даже хуже. Ему то ли было тревожно, то ли окончательно стало всё равно на происходящее. Он не понимал, что с ним происходит. Хотелось бежать, но от себя далеко не убежишь. И с этим чувством приходилось только мириться, а ещё стараться уберечь от него других. Поэтому он считал, что поступает правильно, как бы больно ни было им с Чуей сейчас.