Деконструкция

День для Чуи тянулся долго. Сначала ранний подъём, занятия, затем долгое время в библиотеке в попытках поскорее закончить все накопившиеся задания. Зато сегодня не было рабочей смены, и он мог спокойно поработать над статьёй и внести все указанные Акияма-сенсеем правки. Для этого он выбрал главное здание университетской библиотеки, где удалось разместиться за одним из дальних столов. В этом большом, просторном, наполненном книгами помещении он ощущал максимальную собранность и сосредоточенность. Не было ничего отвлекающего — только он, текст и множество заметок, которые он оставлял на полях, в блокнотах и папках. Когда Чуя только приступал к её написанию, он буквально тонул в формулировках и определениях, настолько для него всё было страшным и непонятным. Но интересным. Его влекло истинное знание и искреннее желание разобраться, отчего он тратил долгие часы на чтение. Зато сейчас, спустя месяцы, текст стал знакомым и структурированным, и многие вещи он мог с лёгкостью озвучить. Да и личность самого философа переставала быть настолько чуждой.  Он будто каждый раз приходил на встречу со старым другом, устраивая долгие разговоры о важных для них вещах. Теперь стало понятно, что Деррида применял метод деконструкции для анализа текстов и выявления их внутренних противоречий и неустойчивости значений. Деконструкция показывала, что тексты содержат множество слоев значений и интерпретаций, которые невозможно окончательно свести к единому смыслу. Деррида также критиковал западную философию за её склонность к логосцентризму, то есть к предпочтению речи над письмом, а также за веру в "присутствие" как основу смысла и истины. Он утверждал, что смысл в языке возникает не благодаря фиксированным значениям, а через процесс различения и отсрочки, где знаки приобретают смысл лишь в контексте других знаков. "Деконструкция не является методом и не является анализом, критикой или актом. Деконструкция происходит в языке. Она работает внутри текстов, выявляя их внутренние противоречия и многозначности." Чуя провёл хайлайтером по строчке, отмечая сверху «важно». Ему нравилось таким образом работать с текстом, и он точно не относил себя к снобам, которые тряслись над каждой покупной книгой. В своих он чиркал, выделял, загибал страницы. Для него книга в первую очередь — инструмент, источник информации, с которым он любил работать, поэтому не видел ничего плохого в том, чтобы делать с купленными экземплярами всё, что ему вздумается. Сначала работа шла хорошо. Он вычитал несколько глав, законспектировал их, потом вернулся к прошлым заметкам и подредактировал сделанный недавно анализ. Но чем дольше он сидел, тем сильнее размывался фокус внимания, и постепенно мысли начали вертеться вокруг чего угодно, кроме Жака Дерриды. В первую очередь, конечно же, о их столь внезапно образовавшемся союзе и о том, что именно они там делали. От воспоминаний к лицу мгновенно приливала кровь, и он буквально физически ощущал, как вспыхивают щеки. Но не от смущения, скорее, от мыслей, как ему было хорошо. Ещё теперь, когда сексом они занимались исключительно втроём, в их близости выстроились определённые правила. Например, Фёдор сразу заявил, что предпочитает позицию «сверху», оговариваясь о вероятных свичингах в будущем. Самому Чуе сказать было нечего, его всё устраивало, а вот Дазай удивил. Внезапно он тоже определил себя как «онли топа» и что, в целом, не хочет заниматься сексом в любой пассивной роли. Услышав это, Чуя опешил и даже намеревался поддеть того на тему «чет раньше ты не жаловался, когда я тебя трахал», но быстро прикусил язык, понимая, почему всё так. Пару лет назад, когда у них только начинались отношения, Осаму тоже заявлял, что хочет быть в позиции «только сверху», объясняя это своим комфортом. Чуя тогда немного поворчал, а затем согласился. По сути, ему это было не принципиально. Всё искрило, было таким новым и неизведанным, что подобное казалось мелочью. Так прошли первые полгода. Но постепенно, по мере их сближения и исследования собственных тел и сексуальности, Дазай внезапно предложил попробовать другую роль, и с того момента все предрассудки остались позади. Поэтому Чуя думал, что Дазаю нужно время, что он недостаточно привык к Фёдору и ему сложно довериться в столь интимные моменты. Это было заметно. Во время их секса Дазай взаимодействовал с Достоевским довольно осторожно. Единственное, что было между ними, — поцелуи и поверхностные ласки руками. Сначала подобное удивляло, но потом Чуя пришёл к выводу о «периоде привыкания» и успокоился. Да и его самого абсолютно всё устраивало. Он давно понял для себя, что ему комфортно в любой позиции, многое зависело от настроения, так что перспектива некоторое время быть «только снизу» нисколько его не беспокоила. К тому же, всё в любой момент могло поменяться. Внезапно завибрировал телефон. Поднеся его ближе, Чуя увидел высветившееся имя «Сатоми». Ещё, блять, тебя не хватало. Этот звонок не предвещал ничего хорошего. Сатоми была его кузиной, но всё детство и юность они прожили в одном доме, так как их родители из-за нехватки финансов делили одно жильё. Долгое время она была единственным человеком в семье, с кем у него получалось поддерживать нормальные отношения. Её добродушный, открытый характер располагал, и, уехав, он поддерживал с ней отношения, иногда переводил деньги. Но всё изменилось, когда она начала сливать информацию о нём родителям. Как выяснилось, они попросили её узнать адрес, чтобы они могли его найти, и был момент, когда он почти это сделал. Наивный дурак. После той ситуации она особо с ним не связывалась. До этого момента. Время двигалось к вечеру, и в шесть он должен был быть у Фёдора, поэтому всё равно начал собираться. Выйдя из читательского зала в холл, Чуя снова бросил взгляд на дисплей — Сатоми продолжала звонить. Он раздражённо выдохнул. У него был шанс проигнорировать, но он не мог избавиться от мысли, что, возможно, ей нужна помощь или случилось что-то действительно серьёзное. Немного помедлив, он провёл пальцем по экрану и поднёс телефон к уху: — Да? — Чуя, — услышал он знакомый высокий голос. — Это Сатоми. — Я уж понял. Твой номер у меня записан. — Точно, не подумала, — возникла небольшая пауза, она будто подбирала слова. — Как ты там? — Давай без этого, плиз. Ты же не просто так звонишь, переходи сразу к делу. Снова молчание. Чуе казалось, что ещё чуть-чуть, и он сам бросит трубку. — Скажи, пожалуйста, где ты сейчас живёшь? Так сразу? — Зачем? — спросил он, хотя прекрасно знал ответ. — Хотела увидеться. Чуя раздражённо закатил глаза. — Не смешно и глупо. Когда ты перестанешь слепо делать то, что они говорят? Вроде бы взрослая уже, должна быть своя голова на плечах. — Не тебе говорить мне о взрослости, — её голос резко изменился, и, наконец, Чуя начал узнавать знакомые нотки своего семейства. — С тобой уже полгода пытаются связаться, твоя мать не находит себе места, а ты... — Что я? — Ведёшь себя, как свинья. — Ого, понятно. Ещё что-то? — Назови адрес. — Ты реально считаешь, что после этого я это сделаю? — ему становилось совсем смешно. — Чтобы на следующий день вы все ко мне прикатили и устроили здесь концерт? Спасибо, я за свои восемнадцать лет на это насмотрелся. — Никто не собирается за тобой приезжать, просто поговорить. Просто поговорить, — мерзкая, тупая ложь. После всего случившегося он никогда больше им не поверит. Чуя не хотел ругаться с Сатоми, она была просто слишком глупой и ведомой, поэтому без проблем соглашалась делать то, что ей говорили. У него не было к ней никаких претензий, но с этого момента он понимал, что от неё тоже нужно держаться подальше. Она представляет такую же угрозу, как и другие. — Чуя. Скажи хоть что-то. Ему нечего было сказать. Поэтому в следующее мгновение он без раздумий сбросил вызов и отправил номер в черный список. Не самый лучший вариант прерывания беседы, он знал, и уже начинал ощущать, как чувство вины подобно отравляющему яду разливается внутри его тела. Становилось мерзко от себя, своей трусости, что вместо того, чтобы поговорить с родителями, он продолжал от них прятаться, будто те ещё имели над ним власть. Может, настоящую не имели, но Чуя знал их способность испортить ему жизнь, а та жизнь, которая у него была, досталась ему невероятными усилиями, и он не позволит какой-то случайной слабости всё уничтожить. Оказавшись на улице, он сразу закурил, истратив за раз три сигареты. Но зато полегчало. Когда Чуя нервничал, ему всегда было привычнее занять чем-то пальцы, поэтому сигареты улетали одна за другой. Тем временем, до встречи оставалось совсем немного. Постояв ещё чутка на улице, он двинулся к дому Фёдора, месту, которое за последние два месяца стало ему самым комфортным и безопасным.   Набранная в ванну горячая вода приятно обволакивала и согревала. Потянувшись, Дазай тут же уперся ногами в чьё-то бедро, отчего не смог сдержать возникшую на губах улыбку. Здесь было тесно. Вообще, удивительно, как у них получилось всем вместе сюда уместиться. Ванная была большая, но их трое. Вероятно, просто повезло, что все они были достаточно тощими, а Чуя ещё и низким. И зачем она здесь такая, — продолжал думать он, проводя пальцами по поверхности воды. — Будто специально для нас. Изначально они не планировали принимать ванну вместе. Всё вышло спонтанно. Как обычно, они встретились после учёбы, чтобы пойти к Фёдору, но тот по определённой причине задержался на кафедре, из-за чего они с Чуей промёрзли до костей, стоя зимним вечером в часовом ожидании. Фёдор сильно извинялся, а потом, когда они наконец попали в квартиру, включил воду, набрал ванну и, стянув с них одежду, пихнул в воду. И уже потом забрался сам. Дазай не был против. Это Чуя что-то там возмущался и отбрыкивался, но в итоге всё равно сидел тихо, грелся. — Может, даже и неплохо, что ты опоздал, — насмешливо сказал он, щелкнув по воде и направив брызги в сторону Фёдора. — Мы могли принять ванну и без вашего предварительного обморожения. — Да ладно, какое там обморожение, — мотнул головой Чуя. — Так, продрогли чутка. — Но лучше всё равно без этого. Дазай мысленно согласился. Мёрзнуть он не любил, особенно когда на улице столь мерзко и дождливо. Зима в этом году выдалась ужасной. Казалось, не было ни дня без ветра и слякоти, отчего любые выходы из дома превращались в нечто кошмарное. Поэтому Дазай в какой-то момент вообще перестал куда-либо выходить, кроме встреч с Фёдором, из-за чего от университета на него снова посыпались требования сдать долги, закрыть предметы и угрозы о скором исключении. — Кстати, мне сегодня звонила Сатоми, — сказал Чуя, потянувшись к лежавшей на машине пачке сигарет и закурив. В воздухе появился вишнёвый дым. — Моя двоюродная сестра. Дазай нахмурился. — И чего хотела? — Как всегда, узнать мой адрес, чтобы сдать родителям. — Лучше бы вообще не брал трубку. — Я думал, может, что-то случилось, — объяснил Чуя. — Больше такой ошибки не допущу. Теперь Дазай понял, почему тот был сегодня таким взвинченным. До знакомства с Чуей ему казалось, что его отец — самое неприятное родство, которое вообще могло бы быть, но, оказывается, бывает и хуже. Во многом хуже. Родители Чуи были воплощением всего того отвратительного, что было у его папаши, но к этому ещё накладывались гиперконтроль и желание постоянно держать Чую при себе. Они до последнего не хотели отпускать его из Йокогамы, и в итоге он буквально сбежал, разрывая любые контакты. Точнее, насколько это возможно. — Если я правильно помню, ты не общаешься с родителями? — уточнил Фёдор, затем забирая у Чуи сигарету и делая затяжку. — Ага, — кивнул он. — Стараюсь, но весь последний год они не оставляют попыток со мной увидеться. Вон, подключили Сатоми. Уже второй раз. — Но это сработало, — заметил Дазай. — Я не мог её проигнорить. Ну, её не мог. Она часто попадала во всякие передряги, и после отъезда из Йокогамы я за неё всё равно переживаю. Ей тоже не сладко жить там. — Мне кажется, ты держишься за них, — задумчиво протянул Фёдор. — В смысле? — Говоришь, что разорвал связи, но всё равно держишься за сестру. Это не значит «разорвать связи». — Я просто за неё беспокоюсь. — И они об этом знают, — твёрдо повторил Фёдор. — Поэтому воспользуются твоей слабостью ещё раз. Может, не через сестру, но они знают о твоей добросердечности, и дай время — они обязательно сообразят, как использовать твои хорошие качества против тебя. — Думаю, ты переоцениваешь их когнитивные способности, — рассмеялся Дазай. — Они там все тупые, как пробки. Удивительно, что они вообще вырастили Чую таким, какой он есть. В ответ Накахара обиженно скривился, на что Дазай лишь закатил глаза. Для него было совсем непонятно, почему люди обижаются на правду. Нужно просто принять, осознать и жить дальше. А тут он даже Чую не оскорбил, не обидел, но тот почему-то всё равно был недоволен. — Не имей привычки недооценивать своих врагов, Осаму, — добавил Фёдор. — Да какие там враги, — легкомысленно ответил он. — В любом случае, они далеко и вряд ли смогут найти Чую. — И даже если найдут, то я с ними никуда не пойду, а насильно забирать меня они не имеют права, — согласился Накахара и, потянувшись, забрал у Фёдора сигарету. — Как знаете. Я не настаиваю, просто предупреждаю. Но связь разрывать всё равно необходимо, а у тебя всё ещё болит. Вроде бы отпустил, но стоит у них что-то случиться — кинешься спасать. — Но не могу же я их бросить? — Можешь, — снова твёрдо заявил Фёдор, вглядываясь ему в глаза. — Они принесли столько зла и продолжают беспокоить, из-за чего ты постоянно в напряжении. Отпусти — и станет легче. Чуя на мгновение притих. Его пальцы всё ещё сжимали сигарету, которая медленно дотлевала и сбрасывала с себя пепел в разгорячённую воду. — Не буду скрывать — это нелегко. — Вполне естественно для человека, но мы должны стараться быть выше и не поддаваться настолько дешёвым манипуляциям. Ты — отдельная личность, умнее каждого из них в разы, тот, кто способен любить, заботиться. И, пожалуйста, не разменивай свою любовь на тех, кто её не достоин, — руки Фёдора коснулись плеч Чуи, мягко поглаживая их. — Цени себя и не позволяй им пробраться в своё сердце. Дазай ждал, что Чуя взбрыкнёт. Даже не из-за несогласия, а потому что он всегда так делал, когда кто-то столь упорно навязывал свою точку зрения. Но на удивление случилось другое. Затушив сигарету, Чуя поднял взгляд на Фёдора и кивнул. —  Хорошо. Глаза Дазая округлились. — Ничего себе, ты согласился с чем-то правильным! — Ты правда считаешь, что я не могу признать, когда не прав? — хмыкнул Чуя. — Да, потому что знаю, что ты — вредина! — и в ответ Дазай получил целую волну брызг. Когда вода начала остывать, они выбрались из ванны и, обтеревшись полотенцами, надели махровые халаты, после чего переместились в гостиную, где вытянули ноги на большом диване. Из-за долгого пребывания в ванной кожа стала мягкой, а леность ещё сильнее обрушилась на тело. Теперь неприятное пребывание на улице осталось лишь воспоминанием, о котором Дазай думал с дрожью. Он терпеть не мог зиму. Зимой всё казалось мертвее обычного, но, когда они вот так вместе, в тёплом, отдалённом ото всех помещении, этот период не ощущался настолько разрушительным. — Хотел узнать, с книгой не было проблем? — поинтересовался Фёдор. — Неа, — ответил Чуя, откидывая назад уже довольно отросшие волосы. Обычно он собирал их в неаккуратный хвост, но сейчас они у него были распущены, хаотично спадающие по плечам, отчего Дазай не мог оторвать взгляд. Красивые. Очень-очень красивые. — Видимо, ты действительно единственный, кто интересуется этим чуваком. — Я же говорил. Ну, даже хорошо. Значит, могу почаще к тебе в архив наведываться. — Чтобы книги без разрешения таскать? — Ну, не только, — и рука Фёдора скользнула по оголённой ноге Чуи, поднимаясь выше, забираясь по бедру под халат. Мурашки колючими укусами пробежались по спине. Дазай цепко и неотрывно следил за чужим интимным движением, чувствуя, как тоскливая ревность разливалась по телу. Он испытывал подобное каждый раз, когда наблюдал за ними, и по необъяснимым причинам его это влекло. Влекло столь отравляюще и сильно. Будто, лишая себя самого дорогого, он оживал и осознавал, что ещё способен вообще что-либо чувствовать. Пальцы Фёдора мягко сжали подбородок Чуи, касаясь его губ и забираясь немного внутрь. В этом жесте было столько оголённой страсти, что Дазай ожидал в следующий момент увидеть их лежащих друг на друге. Чуя тоже смотрел с желанием, сглатывая вязкую слюну. Но внезапно Фёдор отдалился и, поднявшись, вышел в центр комнаты. — У меня есть идея. Подойдя к письменному столу, он начал перебирать лежавшие на нём вещи. Их там было немало. Вся его поверхность, массивная и добротная, была заставлена книгами различных размеров и тематики: от классической литературы до современных бестселлеров, учебников и справочников. Между ними располагалась россыпь письменных принадлежностей: ручки, карандаши, фломастеры и маркеры были аккуратно разложены в металлических подставках. На одном из краёв стола лежали блокноты и тетради, некоторые из которых были исписаны, а другие – только начинались. Рядом стояли небольшие стопки бумаг, аккуратно сложенные и перетянутые лентой, а также несколько папок с документами. Но нужно ему было другое. Отложив несколько книг в сторону, Фёдор вынул из выдвижного шкафа охотничий нож. Почему он его там хранит? — промелькнуло в голове. — Только не говори, что ты собираешься поклясться на крови, — протянул Чуя. — Имеешь что-то против? — Это глупо, нет? Фёдор лишь усмехнулся, трогая пальцем кончик ножа. Заточен тот был остро. — Мне так не кажется. По крайней мере, этот ритуал очень символичен, красив, самое то, чтобы продемонстрировать свою верность и преданность. Звучало заманчиво. Раньше Дазай встречал такое только в романтических книгах или фильмах, но почему-то при переносе в реальность его, в отличие от Чуи, это очаровывало. Он, в целом, любил подобные штуки. Они придавали жизни красок и словно делали её менее пресной, поэтому идея обменяться кровью выглядела безумной, странной, но абсолютно для него привлекательной. — У меня никогда не было близких, — продолжил Фёдор. — Я всю жизнь всех сторонился и даже со своими прошлыми партнёрами держал дистанцию. Тогда я думал, что просто такой человек, а сейчас осознаю — со мной были не мои люди. — А теперь "твои"? — ухмыльнулся Дазай, бросая на него вожделеющий взгляд. — Определённо, — губы растянулись в улыбке. — Во всём происходящем между нами столько мистики, фатальности, что мне хочется всё зафиксировать, придать этому ещё более сильный смысл. И "клятва на крови" — такой красивый, романтический способ. Как доказательство верности, любви и надёжности нашего союза. Чуя пожал плечами. — Я не против. Что надо делать? И в следующий момент Фёдор провёл ножом по подушечке пальца. Совсем небольшой укол, чтобы красная кровь заструилась по запястью, капая на ковёр. Дазай не мог отвести взгляд. Происходящее напоминало ему о том, как он, сидя в тёмной комнате, повторял нечто подобное, но не чтобы поклясться и даже не умереть, а банально чтобы что-то почувствовать. Но что я чувствую сейчас? Он не заметил, как Фёдор оказался рядом с ним и уже протягивал нож. Словно заворожённый, Дазай взял его, крепко обхватывая пальцами рукоятку. Ему нравилось ощущать силу, что хранилась в столь маленьком предмете, способным в одно мгновение пресечь любые страдания. Сам факт размытости границы между жизнью и смертью не оставлял его в покое, отчего ему нравилось каждый раз балансировать на грани, то и дело наклоняясь, рискуя свалиться вниз. Чуя это чувствовал. Чуя вообще всё понимал, и Дазаю было невыносимо жаль, сколько боли он принёс тому своими выходками. Поднеся нож к запястью, он провёл по коже, чувствуя лёгкое привычное жжение. И правда, всё как раньше. — Вы, видимо, совсем поехали, придурки, — проворчал Чуя, но всё равно взял нож из его рук. — Почему бы просто не ограничиться словами? — Не мне тебе объяснять, насколько изменчиво и ненадёжно слово, — ответил Фёдор. — А это будто что-то сильно изменит, — фыркнул тот и следом тоже сделал надрез. Краснота крови очаровывала. Дазай чувствовал, как его била лёгкая дрожь. Страшно, но притягательно. Он чувствовал её запах, казалось, слышал её бурление, как она с шумом прорывается сквозь кожу, расчищая себе дорогу. Выведя их в центр комнаты, Фёдор сделал шаг ближе и губами коснулся губ Дазая, после чего прижал кровоточащую рану к его. Поцелуй был долгий, размеренный, не совсем глубокий. Как соглашение, как решение быть вместе, и от осознания происходящего внутри всё переворачивалось. Дазай не решался даже пошевелиться, полностью погружаясь в себя, в них, теряя остатки сознания. После всё повторилось с Чуей. Зажимая порез, Дазай наблюдал за ними с жадной очарованностью. Он снова отмечал, до чего Чуя казался невысоким рядом с Достоевским, и если обычно он любил его подкалывать, то сейчас не мог отделаться от мысли, насколько подобное соблазнительно. Такой сильный, независимый Чуя, приподнимается на носочках, тянясь к целующему его Фёдору, и он терялся. Рядом с Достоевским Чуя всегда терялся, хотя Дазай замечал, как тот каждый раз пытался взять себя в руки, но не получалось. И за этим нельзя было спокойно наблюдать. С Чуей Дазай целовался более страстно, решительно, как всегда было у них. Их губы встретились, и он прижал Накахару к себе крепче, руки скользнули по спине, ощупывая каждый изгиб, каждую мышцу, словно стараясь запомнить это мгновение навсегда. — А что будет, если нарушить клятву? — спросил Дазай, откидывая голову назад и заглядывая Фёдору в глаза. — Умрёшь, — буднично сказал он. С губ сорвалась усмешка. — И всё? Как несерьёзно. Собственная смерть не пугала. Сильнее пугало, что он останется один. Они снова пили. Вообще, они теперь часто пили, когда собирались вместе. Обычно выбирали вино, всегда хорошее, и чуть реже — виски или водку. Дазаю нравилось, каким становились тело и разум после выпитых бокалов — легко, приятно, не страшно. И ревность разом трансформировалась в страсть. Дикую, необузданную, как сейчас. Упираясь в подлокотник дивана, Чуя пытался балансировать и не упасть. Его пальцы крепко хватались за плечи Фёдора, а губы утопали в поцелуях. Полностью обнажённый, открытый, подставляющийся под чужие прикосновения, он стонал размеренно, томно. И слышать это было сродни самой приятной музыке. Губы самого Дазая бегали по шее Фёдора, он с наслаждением наблюдал, как тот тоже подрагивал под его ласками. Бесподобно было видеть, как он терял контроль. Двинувшись ближе, Дазай зацепил зубами место у сонной артерии, нежно проводя языком и слыша, как с чужих губ срывается тихий сдержанный стон. Стоя так близко друг к другу, они стали одним целым — обнимающимся, целующимся, бесконечно обменивающимся теплом. Рука Достоевского скользнула ниже, к бёдрам Чуи, и, обхватив его член, принялась двигаться, заставляя того интенсивнее выгибаться, двигаться навстречу, словно прося ещё. Наблюдая за этим, Дазай ухмыльнулся. Чуя всегда отдавался порывисто, страстно, и за этим невозможно было спокойно наблюдать, отчего волна возбуждения ещё сильнее сотрясла его. Ему хотелось ещё, больше, сильнее. Потянувшись снова к чужой шее, Дазай внезапно почувствовал чужие губы на своих. Теперь уже Фёдор целовал его, прижимая к себе и не забывая методично двигать рукой, доставляя удовольствие Чуе. Что мы творим — порой отчаянно проносилось в голове, но совсем скоро исчезало из затуманенного алкоголем и страстью сознания. Дазай отдавал себе отчёт, что всё происходящее тянуло на абсурдный сон, а не на комфортную реальность, где ему хотелось бы быть. На самом деле, ему давно нигде не хотелось быть, и здесь ему хотя бы удавалось что-то чувствовать. И не думать. Мысли — беда всего. Дазай это давно уяснил и постоянно пробовал новые методы забыться. Некоторые довольно опасные, разрушительные, в сравнении с чем желание утонуть в сексе и противоречивых ощущениях после — не самый ужасный вариант. Внезапно, Фёдор остановился, немного отдаляясь и смотря ему прямо в глаза. Чужой холодный взгляд очаровывал. Дазай не понимал, как такое происходило, но он был словно открытой книгой, которую так беззастенчиво сейчас читали. Возможно, виноват алкоголь или собственные душевные терзания, но Дазай разом начинал чувствовать себя маленьким. Не в плане возраста или силы, скорее, незначительности. И ему это нравилось. Словно он возвращался к тому, с чего начинал — он ничто. И лучше принять это место, отдаться беспрекословно и покорно, чем отчаянно плыть против течения. Но почему-то в момент, когда Фёдор слегка надавил ему на затылок, предлагая опуститься вниз, Дазай запротестовал. Он не двинулся, сразу отвёл взгляд. Все внутренности сковал тревожный страх, и ему захотелось исчезнуть. — Ну, давай, — шептал тот, нагибаясь к его уху, и по телу Дазая пробежали мурашки. — Тебе понравится. Движение повторилось, и в этот раз он поддался, опускаясь на колени. Ты делал это множество раз, в чем проблема? С Чуей. Он делал это с Чуей, а теперь всё было совсем по-другому. Дазай смотрел на Фёдора снизу-вверх и будто толком не понимал, что делать. Достоевский, видя его нерешительность, снова зарылся пальцами в волосы и потянул на себя, заставляя коснуться губами своего члена. Сопротивляться смысла не было. Дазай понимал, что может встать и уйти, никто его удерживать не будет, но это было бы таким стыдом. Он ненавидел чувство стыда, такое пожирающее и токсичное. Лучше было умереть, чем переживать его вновь. Поэтому ему ничего не оставалось, как послушно открыть рот и позволить полностью погрузиться в себя. С губ Фёдора сорвался стон. Его пальцы всё ещё крепко держали Дазая, не позволяя отстраниться, но он уже и не пытался. Стоило всему случиться, его разум будто переключился, и он активно задвигал языком и губами, применяя все навыки, чтобы доставить удовольствие. И Фёдор это оценил. Дазай ощущал, как дрожала рука того, как хватка становилась то тугой, то, наоборот, почти отпускала. И стоны — главное подтверждение. Лаская, но скорее механически, Дазай вспоминал все техники, которые он применял на Чуе, и тут они тоже работали беспроигрышно. Почувствовав, как тот весь задрожал, Дазай дёрнулся назад, уже по-настоящему вырываясь. Пальцы Фёдора разжались, отпуская, но слишком поздно. Дазай всё равно ощутил чужое семя на губах, языке. Гадко. Сплюнув, он протёр тыльной стороной руки рот. Наваждение прошло, и внутри осталась только тоска, но не спокойная, медленно разрастающаяся, какой была раньше, а болезненная и колючая. Почти удушающая. Она уносила его за собой на дно, в глубину холодной непроглядной тьмы, и единственное, что ему оставалось — это вновь поддаться. Я ничто.