Деконструкция

Под ладонями скользила простыня. Цепляясь за её шёлк в полумраке комнаты, Дазай дышал быстро, постанывая, чувствуя, как внизу живота с каждым толчком разрасталось удовольствие. Жгучее, бешеное, сумасшедшее. Теплые пальцы скользнули по волосам, заставляя выгибаться в спине, подставлять шею под колючие поцелуи, цепкие касания. Дазай так давно не был под Чуей, что буквально плавился от каждого прикосновения — таких чувственных, горячих. Ему так нравилось отдаваться. Отдаваться Чуе. Чувствовать себя настолько принадлежащим и открытым, ощущать, как сильно его хотят. От этого невозможно было не сойти с ума, и он сходил, совсем забыв про стыд и сомнения. Он безумно скучал по их совместным ночам. Только с ним он мог дать себе волю и полностью стать собой, настоящим. Простонав, Дазай зажмурился. Хотелось бесконечно говорить «люблю» и слышать это в ответ. Много-много раз. — Чуя… Резкий толчок, такой глубокий, пробирающий. Дазай дернулся вперёд, уткнувшись лицом в простыни. Тело требовало ещё, бесконечно и много, при этом желая как можно скорее получить разрядку. Каждый раз, оказываясь во власти подобных эмоций, он метался в надежде на продолжение и скорейший конец. Его буквально разрывало на части, но в этом саморазрушении было столько притягательного, что он всё равно не знал, что выбрать и о чём просить. — Ещё, пожалуйста… Не останавливайся, — всё же произнёс он, с трудом выговаривая слова. — Ещё? По спине пробежали мурашки. Голос принадлежал не Чуе. Повернув голову, он увидел отросшие тёмные волосы, бледную кожу и кривую усмешку на губах. — Какой ты ненасытный, — прошипел Фёдор прямо над ухом, прижимаясь ближе. — Интересно, сможешь ли ты кончить без рук. И задвигался быстро, резко, выбивая остатки сил. Дазай чувствовал, как окончательно рассыпается на части. Невыносимый стыд смешивался с головокружительным удовольствием. Жалко поскуливая, он ощущал, как внизу живота нарастает напряжение, всё сильнее и сильнее, заставляя его дрожать, подаваться навстречу толчкам, раз за разом, раз за разом… Открыв глаза, он обнаружил себя в своей постели. Внизу всё сводило от возбуждения, которое из сна перетекло в реальность. Выдохнув, Дазай обхватил себя, и, проведя ладонью несколько раз, достиг разрядки. Абсолютно безликой и физической. И после этого ощущалась лишь тоска. Тяжёлая, душная, с которой справляется только время. Поэтому он ждал. Раскинув руки, Дазай смотрел на первые лучи рассвета, что виднелись из окна его комнаты, и понимал, что чувствует одновременно ничего и слишком много. Раньше утро приносило новый день, и он даже с нетерпением ждал его в надежде получить всё то, чего не дал предыдущий: новые эмоции, ощущения, вдохновение. Но со временем ничего не менялось. Ему каждый раз было пусто и плохо. Иногда накрывало что-то глубокое, захватывающее — некое хобби, интерес, влюблённость, — но потом это выветривалось или уходило на задний план, вновь оставляя его наедине с собой. И постепенно Дазай к этому привык, как к изъяну, который будет всегда с ним. Люди живут с разными дефектами души и тела, так чем он хуже? Ничем. Поэтому он жил, вновь надевая маску нормальности, хотя с каждым разом заниматься этим становилось всё труднее. Но сейчас всё становилось ещё хуже. Он уже давно забыл, когда просыпался в спокойствии. Каждое утро было заполнено лишь тревогой и беспокойством, от чего невыносимо стучало сердце в груди. И казалось, что хуже быть не может, но могло. Поэтому он лежал, чувствуя, как его утягивал мрак, пробуждающий в душе невыносимый стыд. Дазай чувствовал себя недостойным всего, что он имел. Всё казалось лишь случайной удачей, где ему повезло, но вот постепенно наступал час расплаты, в который его сначала лишат всего, а потом уничтожат с особой жестокостью и удовольствием. Но ведь я это заслужил? Разве нет? — прозвучал собственный голос в голове, словно подтверждая все навалившиеся разом чувства. Заснуть больше не получалось. Немного полежав, Дазай потянулся к телефону, стараясь не обращать внимания на сотни непросмотренных уведомлений. Сил читать их не было. Но одно всё же зацепило взгляд — сообщение от преподавателя по литературе эпохи Мэйдзи. Пару дней назад Дазай отправил ему одну из практических работ, которую однокурсники выполняли в аудитории. Сам он отсутствовал, а без этой оценки его не допустят к итоговому тесту, поэтому ему пришлось выпрашивать её выполнение на дому. Меньше всего на свете ему хотелось сейчас думать об учёбе. Но практическая работа отняла у него столько сил и нервов, что он решил не томить себя в ожидании и нажал на уведомление, переносясь в электронную почту. Перед ним открылся длинный текст письма. Тема: Практическая работа (Дазай Осаму, группа 323-03) Уважаемый Дазай Осаму, Сообщаю вам, что ваша практическая работа по предмету "Литература эпохи Мэйдзи", которую вы выполнили дома из-за вашего отсутствия на занятии, содержит значительное количество недопустимых ошибок. В связи с этим ваша работа оценена на ноль баллов, и вы не допущены к финальному тесту. Однако у вас есть возможность исправить ситуацию: 1. Получите в учебной части специальное заявление на пересдачу. 2.  Напишите от руки объяснительную записку, в которой укажите причины не сдачи работы в срок, и приложите её к заявлению. Записка должна быть подписана деканом вашего факультета и заведующим учебной части. 3. Подготовьте официальное письмо с просьбой о пересдаче работы и получите одобрение профессорского совета. 4. Все эти документы передайте мне для дальнейших инструкций. В случае игнорирования и невыполнения требований я буду вынужден написать заявление, которое будет учитываться на предстоящем собрании по поводу вашего возможного отчисления из университета. С уважением, Танака Харуто Старший преподаватель кафедры японской литературы Токийский университет Единственное, что ему хотелось сделать, — отбросить телефон в сторону. Так он и поступил. Отшвырнув смартфон, Дазай бездумно уставился в потолок, с трудом сдерживая слёзы обиды. В целом, он давно готовился к этому моменту. У него накопилось слишком много долгов, и сейчас у него совершенно не было сил с ними разбираться. Оставался единственный выход — забрать документы и начать, насколько это возможно, новую жизнь. Дазай пока с трудом представлял своё будущее в таком варианте. Раньше всё было совершенно ясно: сначала закончить школу, потом университет, съехаться с Чуей, начать работать на месте, куда его пристроит отец, а потом подкопить денег и уехать из Японии, где они, наконец, могли бы чувствовать себя свободными. Но теперь всё рушилось — планы, жизнь, мир. Всё вокруг покрывалось мутным дымом, и единственное, что ему оставалось — слепо тыкаться по углам в попытках отыскать хоть какие-то смыслы. Если его исключат, отец точно откажет ему в дальнейшем финансировании. Возможно, вообще отречётся и выпишет из семьи. Если второе его не пугало, то первое напрягало. Дазай слабо представлял, чем будет заниматься и как выживать в Токио с такими ценами. Он даже не мог обеспечить себя жильём и вряд ли нашёл бы нормальную работу. Мысли о будущем тревожили его. Он совершенно не представлял, что делать. Не имея возможности больше оставаться на месте, Дазай поднялся и подошёл к окну. Небо из тёмно-синего постепенно становилось ярко-оранжевым. Такое красивое. Невероятное. Глядя вниз, он видел землю с высоты седьмого этажа. Тут же вспомнился несчастный Тацуя Кавада. Интересно, что у него случилось? Недавно они обсуждали его с Чуей, и он сообщил, что у того была вполне неплохая жизнь: из богатой семьи, активный, увлекающийся всем подряд. Даже добавил недовольно: «Чего ему не хватало?». Но Дазай понимал, что ему могло не хватать многого. У самого Дазая касаемо материального в этой жизни было всё. Он не сомневался, что его отец мог бы позволить даже большее, чем Дазай получает, живя в Токио, но отчего-то это его совсем не радовало. Деньги для него были нормой, и ему было трудно представить, что придётся жить без них. Когда он рисовал подобное в голове, ему хотелось удавиться, потому что у него не было никаких мыслей, как заработать хотя бы часть того, что давал ему отец. От этого он ещё острее ощущал себя слабым и зависимым, а стыд активнее начинал пожирать его изнутри. Скользнув боковым зрением по стоящей недалеко полке, Дазай понял, как давно не читал. Там было столько книг. Многие он привёз из дома, что-то купил здесь, но в последнее время сил на чтение не было. Даже не сил, а того внутреннего огня, который заставлял его делать хоть что-то, кроме бесконечного нытья, изливаемого в виде текста. Солнце светило всё ярче, и в итоге он опустил жалюзи, подходя к книгам. Не из желания почитать, а просто посмотреть, возможно, вспомнить. На полке его встретило множество имен из разных эпох и стран: Юкио Мисима, Рю Мураками, Альберт Камю, Эмиль Чоран, Федерико Гарсиа Лорка… Последнее имя сильно зацепило, запуская воспоминания. Протянув руку, Дазай достал томик стихотворений. Он никогда не любил поэзию, особенно испанскую. Вернее, не то чтобы не любил, просто не понимал. В отличие от Чуи. …За окном шумел ливень. Пару дней назад начался сезон дождей, и теперь почти всегда за окном было свинцовое небо. Но Дазая это мало беспокоило. Начались летние каникулы, учёбы не было, а его отец с мачехой уехали в другой город, оставив дом в его полное распоряжение, чем он с удовольствием пользовался. Посреди комнаты в неглиже стоял Чуя. Абсолютно беззастенчиво, повернувшись к нему пол-оборота, он рассматривал книги на полках, скользя пальцем по корешкам. Иногда он останавливался, привставая на цыпочках, чтобы заглянуть на дальнюю полку. И чего ты там не видел? — подумал Дазай, улыбаясь, но даже не думая отвлекать его. Ему нравилось любоваться таким Чуей — расслабленным, красивым, взлохмаченным после секса. Рыжие волосы отросли, что делало его ещё более неотразимым. Дазай сам себе завидовал, и, глядя на него, чувствовал, как по телу пробегали мурашки от вновь нахлынувшего возбуждения. — Не знал, что ты интересуешься поэзией, — произнёс Чуя. — Почему? Интересуюсь. Немного, разве. А с чего такие вопросы? Потянувшись к полке, Чуя вытащил оттуда томик в чёрном переплёте и протянул ему. — Федерико Гарсиа Лорка, — прочитал Дазай. — Мне стыдно, но я плохо помню, кто это. — Откуда он тогда у тебя? — усмехнулся Чуя. — Без понятия. Может, из отцовской библиотеки попал, — пожал он плечами. — Надо бы вернуть. — Советую почитать, у него красивые стихи. И биография интересная. — У многих поэтов интересная биография, — согласился Дазай. — Это да, но вот у него… Там много такого важного, что резонирует и пробирает. А ещё, представляешь, у него была интрижка с Сальвадором Дали. Довольно мутная, но сам факт. — Ох, Чуя, неужели ты завидуешь? Тоже хотел бы трахнуть Сальвадора Дали? Тот скривился. — Не мой типаж. Тут скорее величина личности восхищает. Да и не только в этом плане. Там вообще много чего было… Просто это как-то вспомнилось. Я, между прочим, даже некоторые стихи наизусть знаю. Положив руку на шею всё ещё сидящего на кровати Дазая, Чуя посмотрел прямо на него, и от лазурной яркости его глаз Осаму пробрало насквозь. —   Есть в дожде откровенье — потаённая нежность. И старинная сладость примирённой дремоты, пробуждается с ним безыскусная песня, и трепещет душа усыплённой природы. Это землю лобзают поцелуем лазурным, первобытное снова оживает поверье. Сочетаются Небо и Земля, как впервые,  и великая кротость разлита в предвечерье. Дазай не двигался, впиваясь взглядом в столь интимный образ, что боялся даже шевельнуться, чтобы не нарушить его идеальность. Он смотрел жадно, страстно. Невероятен. Склонившись ближе, Чуя почти касался его губ своими, после чего толкнул его и забрался на колени. Руки Дазая обхватили его за талию — всё ещё невесомо, хотя ему невозможно хотелось прижать Чую ближе к себе. Забрать целиком. И никогда, никогда не отпускать. — …роковое томленье по загубленной жизни, неотступную думу: «Всё напрасно, всё поздно!» Или призрак тревожный невозможного утра и страдание плоти, где таится угроза. В этом сером звучанье пробуждается нежность, небо нашего сердца просияет глубоко, но надежды невольно обращаются в скорби, созерцая погибель этих капель на стёклах. Поцелуй Чуи был медленным, неспешным, глубоким. Он крепко обхватывал его за шею, прижимаясь ближе, заставляя Осаму хотеть его сильнее. Но Дазай уже сам не понимал, куда сильнее. Голова кружилась, а Чуя продолжал читать, так красиво и чувственно, что внутри всё переворачивалось. Дазай пообещал себе запомнить, впитать всё происходящее в свою память, чтобы в минуты по-настоящему серых дней возвращаться и согреваться от столь сильной влюблённости, очарованности и красоты момента. — …Тишине ты лепечешь первобытную песню и листве повторяешь золотое преданье, а пустынное сердце постигает их горько в безысходной и чёрной пентаграмме страданья. В сердце те же печали, что в дожде просветлённом, примирённая скорбь о несбыточном часе. Для меня в небесах возникает созвездье, но мешает мне сердце созерцать это счастье... Тогда, находясь в том мгновении, Дазай всё равно не осознавал всего счастья, зато сейчас, в ретроспективе, оно горело искряще и ярко. Оно манило, в него хотелось вернуться. Особенно сейчас, находясь в этой пустой комнате и совершенно не представляя, что делать дальше. Будущее казалось запутанным лесом, через который он никогда не сможет пробраться, а с большей вероятностью сгинет на полпути. Выдохнув, Дазай запрокинул голову и впился взглядом в висящую под потолком лампу. Безумно хотелось к Чуе. Очень. Хотелось кинуться ему на колени, почувствовать его пальцы в своих волосах и разреветься. Возможно, сейчас у него бы получилось. Раньше он плакал часто, сейчас это происходило редко, импульсивно и тяжело. Будто внутри стоял блок, не позволяющий эмоциям выйти наружу, отчего они копились, гноились и разлагались где-то внутри. И даже писательство совсем не помогало. Текст собирал в себя всё, кроме него самого. И чем дальше, тем меньше его личного становилось в тексте. Тот словно выдавливал его, лишал собственного автора и превращал в литературного раба, который лишь отражал, а не производил. Чуя. Чуя. Чуя. Пытаясь хоть куда-то себя деть, он вернулся на кровать и завернулся в одеяло. Дазай чувствовал непрекращающуюся вину. Казалось, что он везде проебался. Везде и во всём. Ещё с самого начала, когда добивался Чую так упорно и жадно, не давая ему ни шанса на отказ. Влюблённость была такой сильной, что Дазая пробирал ужас от мысли, что этот красивый рыжеволосый мальчик откажет и не будет с ним. Но Чуя поддался слишком быстро. Впоследствии Дазай понял, что тому тоже нужна была любовь и эта пресловутая близость, отчего он так быстро сменил гнев на милость. И с этого момента его потянуло на дно. Дазай утягивал его за собой во тьму, не оставляя возможности сбежать, и Чуя лишь плотнее врастал в него, влюбляясь так же сильно и безумно. И теперь вместо одного безумца стало два. Две несчастные судьбы, столь плотно зависящие друг от друга. Поэтому Дазай жалел, и, видя рядом Фёдора, понимал, как был бы счастлив Чуя, будь в его судьбе подобный партнёр и не было такого, как он сам. От этой мысли внутри всё стянуло, и, уткнувшись лицом в подушку, он всхлипнул. Хотелось сделать себе больно, безумно хотелось. И это желание пересиливало тягу к Чуе. Возможно, если он попытается заглушить это, то сможет перетерпеть. А Чуя перетерпит точно. Он сильный, намного сильнее него, и у него в жизни точно будет всё хорошо. А он просто отойдёт в сторону. Ведь так и поступают любящие люди? Внезапно раздался громкий звон будильника, телефона — он не понимал. Открыв глаза, Дазай попытался сориентироваться. В окно уже вовсю било яркое дневное солнце. Видимо, он отрубился и не заметил, как проспал до полудня. Или даже больше. Голова ощущалась тяжёлой, тело болело из-за неудобной позы. Он попытался отключить будильник, но в итоге понял, что это звонок, и на дисплее высвечивалось короткое «отец». Его это даже не удивило. День начался плохо, и он решил просто не отходить от намеченного пути. Технически у него был вариант не брать трубку, но Дазай не мог представить себе такой расклад. За время их совместной жизни, а это восемнадцать с лишним лет, отец выдрессировал его на беспрекословное подчинение, и пусть Дазай не стал столь послушным мальчиком, но в критические моменты ему было легче поддаться. Как сейчас. Он давно усвоил урок — отцу всегда надо отвечать. И в этот раз ему ничего не оставалось, кроме как нажать на зелёный значок на экране. — Да? — Осаму, привет. — Привет, — тяжело выговорил он. — Ты там спишь, что ли? — Нет, просто простыл немного, — и Дазай показательно кашлянул. — Мне пришло письмо из твоего университета. Там написано, что тебя вызвали на комиссию по поводу твоего исключения. Что скажешь? Дазай молчал. Ему нечего было сказать. И как же он сейчас ненавидел, с какой лёгкостью до людей долетают сообщения. Он бы всё отдал, чтобы у него была возможность скрыть от отца информацию о своей ситуации на учёбе. — Это не исключение, а комиссия. Мне должны дать ещё шанс. — Ты опять врёшь, — голос металлом разрезал воздух, и по телу побежали мурашки. — Не считай меня дураком. После получения имейла я позвонил твоему декану и знаю ситуацию предельно ясно. — Тогда я вообще не вижу смысла меня о чём-то спрашивать. — Я просто хочу, чтобы ты наконец включил мозги. Такая привычная с детства фраза — "Осаму, включи мозги". И сколько времени ни проходило, он всё ещё не знал, чего от него хотят. Даже когда ему удавалось максимально включиться в ситуацию, от него всё равно требовали столь непонятного. По сути, это был лишь акт агрессии, и он работал. Отец таким образом показывал "место", и ему оставалось лишь поддаться. Он всегда проигрывал ему. — Вот что мы с тобой сделаем, — продолжил тот. — Сегодня ты идёшь в деканат, берёшь все документы и договариваешься о пересдачах. Меня не волнует, как ты будешь это делать. Можешь умолять, валяться в ногах, да хоть отсосать. Меня не ебёт. Но долги ты обязан закрыть. Каждый день — мне отчёт. Шаг влево-вправо — я приезжаю и забираю тебя в Йокогаму. И поверь, при таком исходе ты ещё не скоро сможешь оттуда выбраться. Дазай слушал, скаля зубы, но не говоря ничего. Лишь молчание, холодное и злое. — Всё ясно? — Да. Их разговор всегда заканчивался именно так — его покорным согласием. И сейчас он сделал именно так, только стоило ему нажать "сброс звонка", как он пошёл совсем не в деканат. Дазай сам не заметил, как переступил порог 7-Eleven и сразу направился к полке с алкоголем. Напиваться совсем не входило в его планы. Он вообще собирался сегодня увидеться с Чуей, только с ним, чтобы было, как раньше. Возможно, у него получилось бы проплакаться и решить всё, связанное с будущим. Но после треклятого разговора он не мог, и единственным его желанием было забыться. Чтобы просто отрубиться и не чувствовать столь невыносимую боль. И вот он шёл обратно, в пакете — одна из самых дешёвых бутылок виски. А может, и нет. Он даже не обратил внимание на цену, но раз у него хватило денег на карте, то вряд ли она стоила дороже 2000 йен. Чтобы его не запалили, он спрятал её во внутренний карман пальто, после чего прошёл через пост охраны. Пить на кампусе нельзя, но это правило мало кого волновало. После он лежал на кровати, отхлёбывая тёплый виски и наблюдая, как на горизонте садилось солнце. Вот и прошёл целый день, а он даже не заметил. Пролетевшие часы смешались в непонятное грязное месиво без конца и края, где он тонул, захлёбываясь и задыхаясь. Засыпая, он видел, что рядом вибрировал телефон. Там, на дисплее, при каждом входящем звонке высвечивался эмодзи маленького красного сердечка. Дазай установил его в самом начале отношений с Чуей и в итоге так и оставил его. На самом деле, Чуя действительно был его сердцем, тем, что качало кровь, давало жизнь и удерживало в этом мире, поэтому сейчас он особенно чётко понимал, насколько необходимо держать его на расстоянии. Он не хотел делать ему больно, а не больно будет только тогда, когда тебе всё равно или когда ты ненавидишь. От этих мыслей внутри всё заболело, и Дазай зажмурился, чувствуя, как внутри всё жгло, разрывалось, лопалось. Ещё один глоток. Сейчас он безумно радовался, что не мог встать и пойти в ванную, где сразу столкнётся с столь огромным соблазном. А телефон продолжал звонить. Раз за разом. Раз за разом. Дазай сам себе улыбнулся — какой же ты настойчивый, Чуя.